— Глупости! Я еще ничего не решил. Капитан пускай решает.
— Это вы просто так говорите. Вы уже мучаетесь, гоните от себя мысли о воде, но все же пойдете за ней, ведь верно?
— Я сказал: пускай это решает капитан. Так откуда ты?
— Из космоса, — очень спокойно сказал Юрик. — Я, как у вас выражаются, инопланетянин.
— Уже не с... Геммы ли? — спросил Русов и почувствовал, как сердце стало биться гулкими, тяжелыми толчками. И подумал: «Чушь собачья. Глупости какие-то. Конечно же, с головой у него что-то...» Улыбнулся. — Из созвездия Северная Корона?
— Все может быть, — улыбнулся в ответ Юрик. — Хотя что скрывать? Да. Я оттуда. Вот уже три года, как я живу на земле. Кстати, чисто ли я, правильно ли говорю?..
— Говоришь? — Русов потер лоб, сделал несколько глубоких затяжек... «Итак: на борту танкера инопланетянин. Очень хорошо!» — Чисто ты говоришь. А что?
— Видите ли, Николай Владимирович, в последний раз посланцы с Геммы были в вашей стране сто лет назад. На Гемму они доставили кое-какую литературу. Словарь Даля, например. Сборник стихотворений Пушкина. Книгу «Российская хрестоматия» издания тысяча восемьсот семидесятого года... Ну и еще кое-что. Так вот, язык ваш и российские говоры я изучал по этим книгам. Других-то не было.
— Вот как? Ну и что?..
— На экзамене я декламировал заученную на память речь господина тайного советника, сенатора, президента Главного управления цензурою Сергея Семеновича Уварова, которую он произнес в торжественном собрании Академии наук шестнадцатого ноября одна тысяча восемьсот двадцать девятого года. «Милостивые государи! Что может быть отраднее и величественнее мысли, представляющей нам в области высшего образования общее средоточие, к которому стремятся столько людей, рассеянных по лицу земному...»
— Юрик! Я чертовски устал после вахты. При чем тут чистота речи?
— Да при том, что заявление в отдел кадров Калининградфлота я написал так: «Милостивый государь, господин управляющий!» — Юрик засмеялся. — Изучив словарь Владимира Ивановича Даля, я обращался к женщинам со словами: «Барынька ты моя!», произносил словечки: «ведила», «голомя», «загнуить»... Нет-нет да и ныне из меня какое-то словечко от Даля выскакивает.
— Ближе к делу. Так значит ты с... Геммы? Но для чего?
— Направлен в вашу страну для изучения жизни и быта обитателей России. Для чего? Мы — посланцы космоса...
— Посланцы? Значит, ты... не один?
— Конечно же, не один! Три года назад несколько тысяч геммиков...
— Геммиков? Ах да, обитателей планеты Гемма, да?
— Ну да... были высажены на планету Земля. Куда? А кто куда. Кто в Америку, кто в Африку, кто в Россию. Вот одна знакомая девчушка была заброшена на остров Мадагаскар.
— У нее зеленые глаза, да?
— Зеленые? У всех геммок зеленые глаза, у всех мужчин с Геммы глаза как у меня. Серые.
— И метка на груди, да?
— С такой меткой мы рождаемся. Это наш пароль для общения друг с другом. Вот видите? — Юрик распахнул ворот рубашки. Русов пригляделся, отрицательно мотнул головой:
— Но эти точечки... их не семь, как в созвездии Северная Корона!
— А это не имеет значения! У кого семь, у кого... но это не важно сколько, важно то, что вот одно, в центре, пятнышко крупнее остальных.
— Подожди, Юрик, а почему ты так доверчив ко мне? Не раскрываешь ли ты какую-то великую тайну, а?
— Доверчив? — Юрик пожал плечами: — Отнюдь. Вот вы кому-то скажете, что я инопланетянин, но кто поверит, а? Скажут: да он просто сумасшедший! Ведь верно, а?
— Да, пожалуй. Итак?..
— Так вот, нас забросили сюда. Мы должны внедриться в различные народы различных стран. Изучить их обычаи, порядки, особенности, а потом мы вернемся к себе, чтобы доложить на Высшем Совете об увиденном.
— Зачем?
— Этого я не знаю.
— Ты болен, Юрик.
— Что вы, я совершенно здоров! Разве я говорю о каких-то неразумных вещах?.. Ах да, я еще не объяснил, что это за штуковина. Ее вам стармех передал? — Он взял со стола железную коробочку, поправил антенку, приложил коробочку ко лбу и несколько раз стукнул указательным пальцем по крышке. Сосредоточился. Кивнул. Пояснил: — Я поддерживаю связь с планетой через специальное передающее устройство, которое постоянно кружит вокруг Земли.
— Но коробочка-то пустая!
— Вы правы, но сам передатчик и приемник тут. — Юрик постучал себя пальцами по лбу. — Схема вмонтирована под черепную коробку, только и всего. И мне достаточно приложить ко лбу любой металлический предмет, как он становится передающей и принимающей антенной...
— Юрик, я действительно очень устал. На сегодня хватит, да?
— Отдыхайте, старпом. У нас еще будет время побеседовать. — Он погладил кота, поднялся и направился к двери. Обернулся: — А воду рыбакам все же надо взять.
— Минутку, Юрик. А на зверобазе ты ведь скрывал, что ты инопланетянин. Почему?
— Зачем же мне надо было об этом болтать? Там я проговорился... Вот то собрание. С кем ни побеседую из моряков, все говорят: «Противно нам это убийство бельков! Мерзкая, отвратительная работа; малыш еще живой, кричит, а ты с него уже шкуру сдираешь, торопишься... Мерзостный промысел, незачем его развивать!» Раз так все говорят, а начальство заставляет бить зверьков, вот я и выступил на собрании. Но что удивительно: меня никто не поддержал. Я был поражен, знаете, я даже плакал, как мне было жаль людей! Чего они боятся? Кого боятся? Почему между собой толкуют об одном, а на собрании при начальстве — о другом? У нас на Гемме все по-другому. Спокойной ночи, старпом.
ВЕЧЕРНИЕ БЕСЕДЫ
Звонок. Русов открыл глаза, взглянул на часы: без четверти двадцать три. Снял трубку.
— Николай Владимирович, извините ради бога, — услышал он торопливый Жорин говорок. — Вы меня слушаете? Если будем заходить на остров, то пора менять курс. Вот я и сказал об этом капитану. А он как разорался на меня! Вы слушаете меня? Может, вы с ним...
— Жора, ты свинья, — сдерживая в голосе дрожь, проговорил Русов. — Вот ты, подлец, нормально спишь ночью, а я?.. Только-только заснул, а ты?! Нажалуюсь деду Ивану, Жорка.
— Простите, старпом, — осевшим голосом проговорил Жора. — Но я думал...
— Индюк между прочим тоже думал!
Рывком повернулся на другой бок, стиснул веки. Б-бам! — громыхнула дверь. Боцман, гад плешивый, неужели нельзя дверь закрыть тихо?! Вау-вау-вау! — донеслись утробные вздохи джаза снизу, из каюты Володина. С ума можно сойти! Сколько раз просил деда не включать свой приемник на полную мощность.
Сел в кровати. Еще этот инопланетянин! Вода для рыбаков! Действительно, если они сейчас протопают мимо островов, то назад капитан танкер уж не поведет. Потянулся к брюкам. Надел свежую рубашку, галстук, пошел к Горину.
— Входи, Коля. — Капитан открыл дверь. Лицо цвета залежалого сыра, желтое, сморщенное. Тусклые глаза в оплывших, бурых веках. Капитан тяжело опустился в кресло. — Что это ты нарядился? Праздник какой, что ли?
— Праздник? Конечно. Праздник, Михаил Петрович, потому что мы живем, потому что мы не погибли в той войне. — Русов сел напротив Горина, налил в стаканы боржоми. — Праздник, потому что я не лег мальчишкой в какой-то из рвов Волкова или Пискаревского кладбища, что и вы не погибли там. И знаете еще почему? Потому что самое страшное, что могло быть в нашей жизни, уже было. Оно было там, капитан, в Ленинграде.
— Самое страшное? — Капитан поднял глаза. Слабо улыбнулся. — Для человека, Коля, понятие страх — понятие постоянное. Вчера ему не страшно было, когда наступил на мину, а она не взорвалась! А сегодня ему может быть очень страшно лишь оттого, что задержался у приятеля, а дома ждет жена, которая тотчас возопит, лишь ты откроешь дверь: «Ты где шатался, негодяй?»
— Нет, вы не правы. Когда мне бывает очень трудно, страшно когда бывает, я вспоминаю Ленинград... И мне становится смешно: т а к о е пережито, так чего еще можно бояться? Шестьсот тысяч моих согорожан полегли в землю, а я жив! И еще чего-то боюсь? — Русов устроился в кресле поудобнее, поставил на стол пепельницу. — Мирная жизнь, капитан, измельчила нас. Тогда, в детстве, в юности мы были смелее, мы были крупнее в помыслах, в своих действиях. А сейчас? Дрожим, когда сидим в приемной у начальника управления, когда матрос напьется и надо объясняться по этому случаю в парткоме, когда... — Он чуть не сказал про бухту Хопефул, куда все же обязательно следует зайти за водой. Нет уж! Нахмурился. — Вот лежал сегодня, сон не шел, вспомнил блокаду. Дивился: как можно было там выжить? В комнате минус десять. Лед на полу. Иней на стенах, темно даже днем, потому что окно завешано какими-то тряпками. Спим в пальто, валенках, в шапках. Мама будит: «Коля, иди за водой...»
— За водой?..
— Ну да. За водой ходил я. Беру десятилитровый бидон, в нем я носил воду, и выхожу из дома. Какой мороз! Кажется, что и воздух заледенел, что я вдыхаю вместе с воздухом острые льдинки и они раздирают мне гортань, леденят мне сердце, мозги, что я внутри весь покрыт инеем, как стены в комнате. Все плывет в глазах: мертвые дома, сугробы, трамваи, засыпанные снегом. Сесть бы в снег и закрыть глаза!.. Капитан, откуда у меня, мальчишки, брались силы, чтобы идти на Неву за водой, а? Чтобы не избавить навсегда себя от мучений? А ведь стоило лишь опуститься на снег и... конец. Вот же! И там сидит человек, и там, и там. Ледяные, впаявшиеся в сугробы фигуры... Но я иду. На Неву. Ползу к проруби. Мимо вмерзшей в лед девочки, мальчишки, старика. Я лежу на краю проруби, тянусь к воде. Только бы не поскользнуться! Сам видел, женщина упала в воду. Крикнула: «Сонечка!..» — и вода утянула ее под лед. Но вот вода в бидоне. Все в моих глазах темнеет, я волоку проклятый бидон из проруби, стону от усилия, плачу, он, этот бидон, сейчас меня самого утащит в прорубь! Вытаскиваю все ж. Несу. Десять шагов пронесу и сажусь на бидон. Все плывет, глаза закрываются... Что? Заснул? Дергаю бидон за ручку, а он примерз! Раскачиваю, толкаю, бью по бидону ногой, плачу от злости и бессилия. А люди проходят мимо. Да что люди? Ходячие полуживые скелеты. «Прости... — слышу я чей-то шелестящий голос. — Но я не могу тебе помочь...» Но что же делать, что?.. И вдруг подходит высокий, в черной шинели и шапке моряк. Он легко отдирает бидон от льда. Спрашивает: «Тебе туда? Пойдем. Помогу. Мне по пути». Я с удивлением гляжу в его лицо: какой сильный! И опасаюсь: а не отнимет ли он мой бидон с водой? А он улыбается мне, держись, малыш!.. Иногда, когда я гляжу на вас, Михаил Петрович, мне кажется, что это были вы.