есть, едет домой в школьном в автобусе, прижимаясь носом к стеклу –
и окно запотевает от ее дыхания. А вот – ее больше нет.
Мама сказала мне, что Кэролайн увезли куда-то, чтобы исцелить,
отправили в другой город, где она могла бы начать все сначала.
Родители отказались от нее. Вероятнее всего, она закончит свои дни,
работая где-нибудь на свалке; без пары, окутанная, словно шарфом,
шлейфом болезни. «Видишь, что бывает, – говорил мой отец. –
Когда ослушиваются?»
« Что с ребенком? – спросила я у матери».
Она промедлила всего секунду. «О ребенке позаботятся».
Но она имела в виду совсем не то, о чем подумала я.
Одежда лаборантки настолько велика мне, что я сразу же ощущаю
себя девчонкой, надевшей старое мамино платье. Но я уверена, что
это сработает. Я не тороплюсь. Хорошая история требует пошагового
продвижения и обдуманности. Я не спеша надеваю на лицо
небольшую медицинскую маску и натягиваю резиновые перчатки.
Затем запираю дверь, прежде чем выскользнуть в коридор. Нельзя
допустить, чтобы кто-нибудь, войдя, обнаружил свернувшуюся на
линолеуме лаборантку, мирно сопящую во сне.
Я цепляю ее удостоверение себе на грудь, зная, что никто не станет
проверять. Дайте людям в общих чертах то, чего они жаждут: главных
героев и интригующую завязку.
И, конечно же, кульминацию. Хорошая история всегда нуждается в
кульминации.
Никто из хоумстидеров не стал винить меня в том, что Вор сбежал –
чего я очень опасалась особенно после того, как они заметили, что с
кухни пропал нож. Все пришли к выводу, что Вору каким-то образом
удалось вырваться из плена, развязав путы, и украсть нож, прежде
чем улизнуть. Сторонники радикальных мер – таких, как убийство
пленного – злорадствовали; они утверждали, что он обязательно
вернется прирезать нас во сне, что теперь придется постоянно
следить за припасами. Что нам следовало прикончить проклятого
Стервятника, когда была такая возможность.
Я чуть было не проговорилась. Я бы призналась, но мне было
слишком страшно вновь оказаться одной в Дебрях, изгнанной из
группы.
Вор пообещал вернуться пополудни, но день заканчивался; к тому
моменту, когда хоумстидеры завершили обход, а дыхание Блу жутким
хрипом раздавалось у нее в груди, я поняла, что он соврал. Он не
вернется, и Блу умрет – и это будет моя вина. Я не могла заплакать,
потому что, будучи еще маленькой, я приучила себя никогда этого не
делать. Плач бесил моего отца, так же, как и смех – слишком громкий;
он взрывался от ярости, если видел, как я улыбаюсь еще над чьей-то
шуткой, кроме его, или если я была счастлива, когда ему было
грустно, и наоборот.
Помню, как Ла сидела с Блу, пока я выходила подышать свежим
воздухом, хотя я знала, что она считает это бесполезным.
Окружающие вели себя со мной так, словно я была заражена какой-то
страшной болезнью, или, сдетонировав, точно шрапнель, могла
распасться на мелкие кусочки. Вот, что было хуже всего: осознание
того, что другие не сомневались в скорой смерти Блу.
Я тогда еще не адаптировалась к Дикой местности, не любила ее так,
как сейчас. Я привыкла к правилам и ограждениям, тротуарным
дорожкам и парковкам, к порядку везде и во всем. Дебри были
бескрайним, мрачным и непредсказуемым местом. Они напоминали
мне о доме и ярости моего отца, повисшей на нас тяжким грузом, не
оставляя места для вздоха, сгибая нас в повиновении. Позже я узнала,
что в Дебрях действуют определенные законы, свои порядки: дикие,
простые и прекрасные.
Непредсказуемы лишь люди.
Помню луну, высоко висящую в небе, гнетущее ощущение страха,
сжимающее горло чувство вины. Холодный ветер приносил с собой
незнакомые запахи.
Хруст веток. Шаги.
И вот он. Вор появился из леса и выглядел он так, словно постарел
лет на десять, весь промокший от дождя. У него был с собой рюкзак, и
на секунду мне показалось, что я сплю. Я не могла поверить, что он
действительно стоит передо мной.
- Альбутерол, – сообщил он, расстегивая рюкзак. – Это для девочки. И
припасы для остальных. Искупление за то, что я крал у вас.
Тайленол, Судафед, упаковка лейкопластырей и антибиотиков,
бацитрацин, Неоспорин, пенициллин. Целое богатство. Никто не мог
поверить в то, что Вор вернулся. Никто не мог поверить, что он
рисковал своей жизнью, пробравшись на другую сторону, чтобы
достать столь необходимые нам припасы. Он никому не сообщил о
нашем маленьком уговоре; и хоумстидеры простили ему прошлые
грехи.
Он рассказал нам о небольшом, едва приметном и слабо охраняемом
складе на берегу реки Кочеко. Его владелец, Эдвард Кауффман, был
симпатизером и оказывал благотворительную помощь неисцеленным:
тайком переправлял им лекарства и медикаменты. Тэк шел вверх по
реке, борясь с мощным течением, и вышел точно к восточному крылу
клиники Кауффмана. Тем не менее, ему пришлось прятаться на
обратном пути, чтобы не попасться на глаза патрулю.
- Как ты узнал о клинике? – спросила я.
- Моя сестра, – коротко ответил Тэк. И хотя он не уточнял, я поняла: ей
делали какую-то операцию. Он не хотел, чтобы я знала об этом. Потом
до меня дошло.
- Такой же колкий, как гвоздь, – произнес Грэндпа, когда Вор закончил
свой рассказ. Вот, как он получил свое новое имя* и стал одним из нас.
*Тэк (англ. tack) – гвоздь
За пределами приемной больница выглядит так же, как и все прочие
больницы: непривлекательное унылое помещение, вычищенное до
блеска. Мне не нравится эта чрезмерная чистота. Я сразу гадаю над
тем, что же именно пытаются скрыть или оттереть.
Я иду, не поднимая головы, не торопясь, но и не мешкая. В коридорах
практически никого нет, и когда я прохожу мимо единственного
встретившегося мне на пути доктора, он всего лишь бросает взгляд в
мою сторону. Отлично. Здесь каждый занят своим делом.
Я делаю передышку, когда добираюсь до лифта: возле дверей стоит
паренек, переминаясь с ноги на ногу и поглядывая на часы – живое
воплощение нетерпеливости. У него на шее висит фотокамера, и
выглядит он так, словно не спал несколько недель. Представитель
прессы.
- Вы здесь из-за Джулиана Файнмэна? – это все, что мне требуется
спросить.
- Шестой этаж, верно? Женщина в приемной сказала мне, что
процедура проводится на шестом этаже. – Наверное, ему за тридцать,
но на кончике носа у него краснеет прыщ – огромный, как волдырь. Да
и сам он похож на прыщ – того и гляди лопнет.
Я вслед за парнем захожу в кабинку и, протянув руку, костяшками
пальцев стучу по кнопке.
- На шестом, – отвечаю я.
Мне было шестнадцать, когда я в первый раз убила человека. Прошло
почти два года с тех пор, как я сбежала в Дебри, и к тому времени
хоумстид сильно изменился. Кто-то покинул его, кто-то погиб,
появились новые обитатели. В мою первую зиму – четыре недели
сплошного снегопада, без охоты, без добычи – мы питались тем, что
осталось с лета: сушеными ломтиками мяса, а потом, когда и оно
кончилось – простым рисом. Но хуже голода был пронизывающий
холод. Особенно в те дни, когда снег так быстро и плотно покрывал
землю, что выходить наружу было попросту опасно. Тогда в хоумстиде
стоял жуткий запах немытых тел, и скука была настолько сильна, что
создавалось впечатление, будто она проникла тебе под кожу и зудит
там.
В ту зиму умерла Мари. Она так и не оправилась после второго
мертворожденного ребенка; еще до наступления зимы она часто
лежала, свернувшись на своей койке и сложив руки так же, как матери
баюкают младенцев. В ту зиму что-то хрупкое, наконец, сломалось
внутри нее. Проснувшись однажды утром, мы нашли ее повесившейся
на деревянной перекладине в столовой.
Снаружи все замело, и мы не могли похоронить ее. Целых два дня нам
пришлось жить под одной крышей с мертвецом.
Мы также потеряли Тайни, который как-то попытался выйти и
поохотиться. Мы убеждали его, что это бессмысленно и рискованно,
что в такую погоду ни один зверь носа из лесу не высунет. Но он с ума
сходил от необходимости сидеть в заточении, страдая от голода,
грызущего изнутри. Он так и не вернулся. Должно быть, заблудился в
лесу и замерз.
Так что в следующий год мы решили переселиться. Вообще-то, это
было решение Грэя, но мы все поддержали его. Брэм,
присоединившийся к нам тем же летом, рассказал про хоумстиды на
дальнем юге – дружественные земли, где мы могли бы найти укрытие.
В августе Грэй послал на разведку несколько человек, чтобы они
начертили пути на карте и отыскали лагеря. В сентябре мы начали
наш переход.
Стервятники напали на нас в Коннектикуте. Я слышала кое-какие
истории о них, но ничего конкретного: скорее, просто байки и мифы.
Как о монстрах, которыми меня в детстве пугала мама, чтобы я
хорошо себя вела. «Шшш. Тише, иначе ты разбудишь дракона».
Была глубокая ночь, и я спала, когда Сквиррэл, который был на
разведке, подал сигнал тревоги: два выстрела в темноту. Но было
поздно. В следующее мгновение послышались крики. Блу – уже
подросшая, красивая малышка с таким же заостренным подбородком,
как у меня – проснулась, ревя во всю глотку от испуга. Она не
выбралась из палатки, а сидела, вцепившись в спальный мешок,
отталкивая меня и повторяя «Нет, нет, нет!» снова и снова.
Когда я все же исхитрилась поднять ее, схватить на руки и выбежать
из палатки, я подумала, что наступил конец света. Я схватила нож, но