Тьма словно отступила, стали слышны и тиканье часов, и слабый шепот реки. Он поднялся, сел и, случайно дотронувшись до Розиного тела, отдернул руку. Это была не брезгливость, а скорее смущение.
За окном дрожало бледное сияние снега, и на его фоне четко вырисовывались контуры бутылки. Амброж потянулся за ней.
— Зачем ты это сделала, Роза? — смог он наконец выдавить.
— Что?
«Ничего не понимает. Или, наоборот, слишком хорошо знает, что загнала меня в угол, поиздевалась, как могла…
Это произошло сегодня днем в деревне, у кооперативной лавки. Я специально пошел туда, надеясь встретить ее. «Приходи, Роза!» — «Зачем?» — спросила она, и я, осмелев, ответил, что она мне нужна по делу. «Хорошо, приду, если я тебе нужна по делу». У меня и в мыслях не было, что она все поняла по-своему. Я возвращался домой, чуть не прыгая от радости. В кузню и не заглянул. Сегодня меня ждут другие дела, улыбался я, подняв голову к холодной трубе. Прибирался в доме и представлял себе: поначалу она будет держаться как чужая, и мне придется приручать ее. Так у нас бывало прежде. Она сама призналась как-то, что ее одолевает дикое желание отстоять себя. «Я должна так поступать, милый мой Амброж, чтобы почувствовать, что нужна тебе. Парень должен меня завоевать, иначе счастье будет неполным».
Она умела нашептывать это горячо и успокаивающе. Сколько же лет прошло с той поры…»
— Чего тебе еще надо? — сказала она в ответ на его молчание.
— Я не собирался с тобой только переспать! Ты мне нужна насовсем.
— Брось завирать, — отрезала она зло и быстро поднялась с дивана.
Амброж нащупал спички и зажег лампу. Слабый, вспыхнувший внезапно огонек заставил его стыдливо съежиться. Он натягивал брюки, избегая Розиных глаз. Она одевалась здесь же, рядом.
— Дай мне выпить! — попросила она, уже сидя за столом.
Амброж налил вина в две рюмки, стараясь, чтоб не дрожала рука. И вдруг вся эта безобразная поспешная сцена показалась ему комичной.
Роза выпила. Он не смог. Его душил сдерживаемый хохот, он поперхнулся и разразился освобождающим душу смехом.
— Над чем это ты?
Амброж ткнул пальцем себя в грудь и, когда наконец смог остановиться, сказал:
— Над нами, Роза! Мне все вдруг показалось смешным!
Она с горечью кивнула, потупила голову, как будто и сама вдруг поняла, что хватила через край.
— Нет, не над тобой, Роза! Ты ни в чем не виновата!
— Виновата, — возразила она, словно сама себя разоблачала.
— Во всем виноват мельник — он, и только он! — Амброж зашелся в крике.
— Оставь его в покое, — бросила Роза неожиданно спокойно.
— Сделал тебя частью своего имущества!
— Да, Амброж, сделал! За эти годы я и впрямь стала его собственностью!
— Но ты можешь уйти от него! Сейчас тебя никто силком удерживать не посмеет.
— За эти годы и его имущество стало моим. Я его заработала! — отрезала Роза с такой злостью, что Амброж испугался. Она сама, вдруг схватив бутылку, наполнила пустую рюмку.
Такое Амброжу не приходило в голову. Роза решила свести счеты с мельником-хозяином по-своему.
— Теперь его мельнице грош цена в базарный день! — заявил он предостерегающе.
Роза усмехнулась и положила руку на его сжатый кулак.
— С твоей кузней дело кончится тем же!
Амброж хотел возразить, что мельники всегда были богатеями, особенно наши, местные. Такими займутся власти, а их добром тем более. Кузнецы же — совсем другое дело, какие у них богатства? Были и есть голодранцы…
— Ты не обижайся на меня, Амброж, — перебила его мысли Роза.
— Я хотел, чтоб все у нас шло путем!
— Я тоже думала, все будет иначе, но… — На миг она умолкла, а потом закончила: — Я, наверное, испорченная баба!
— А кто в этом виноват? — нахмурился Амброж.
— Да ни к чему мне она, эта любовь!
Они помолчали. Роза сидела, пристально уставившись на крышку стола, будто пыталась что-то вычитать на ее выщербленных досках. Амброж тщился отгадать ее мысли, стараясь войти в ее положение, ведь всегда она была то батрачкой, то прислугой и никогда не чувствовала себя полноценным человеком. Всю жизнь на побегушках у тех, у кого водятся деньги. Это они превратили ее в озлобленную хищницу! И ничего удивительного! «Но почему же за это должны расплачиваться мы с ней? В ней наверняка остались и чувства, и желание жить по-людски».
Они простились, и каждый затаил в душе искорку надежды. Так по крайней мере истолковал Розины слова Амброж: «Мы ведь еще не умираем». И ее опасения за его будущее он понимал как явный к нему интерес: что, если ей все-таки перебраться к нему? Наверное, она именно это имела в виду, иначе зачем советует ехать в город. «Да! Без сбыта мне долго не продержаться, что верно, то верно».
Он глядел с порога, как она шагает к мельнице. Наконец ее поглотила белая мгла. А река все мчалась вперед. Что ей дела людские, что ей поздняя ночь! Ее пренебрежительное равнодушие пробудило в Амброже ярость. «Со мной бы не случилось такого, если б ты не отняла у меня жену. Легче бы перенес и остальные напасти». Он перевел взгляд на тихую, пустую кузню, и его охватила тоска. За кузней, в хлынувшем вдруг сверху лунном свете, стала видна вся низина.
Засыпал Амброж трудно. Ворочался с боку на бок. К утру задремал, твердо решив не сдаваться. Еще не все потеряно. Роза права: пока мы живем на свете, надо со многим мириться. Надо? Нет, просто вынуждены! Но и сидеть сложа руки ни к чему…
От деревни до города восемь километров. Можно идти вдоль реки, но это самый дальний путь. Воде приходится огибать взгорки, через которые длинными зигзагами переваливает дорога. Амброж знал более короткие тропы, где можно срезать путь и добраться до города намного быстрее. Но на этот раз он предпочел автобус. Разболтанный, маленький, будто клетка, с сиденьями, расположенными вдоль стенок. Пассажиры усаживаются к центру ногами, и, кроме нескольких человек, пристроившихся сзади, все теснятся бочком по направлению к движению. Потому-то он и расположился сзади, чтобы по-хозяйски вытянуть ноги, как те мужики, что вели себя в автобусе словно дома.
— Ну, Амброж, что ты на это скажешь? — поинтересовался Матлоха. Он задал вопрос как бы от всех, от Трояка и Патеры, а может, и от водителя, который тоже не мог скрыть удивления, когда кузнец появился на остановке автобуса.
— А что мне говорить? — ответил Амброж и тут же обозлился. Видать, его совсем темнотой считают. «Уж я-то наездился на машинах больше, чем вы все, вместе взятые, и отсюда, из низины, тоже. Пан Фоустка — торговля скобяным товаром — тоже езживал ко мне на грузовике. Много раз и меня подбрасывал в город, чтобы я мог истратить денежки, которые он мне заплатил…»
— Ну, скажи сам, этот автобус — разве не прогресс, а?
— Время экономит, что верно, то верно, — кивнул Амброж, как только разболтанная колымага взяла с места.
Утро выдалось холодное. Машина миновала домишки и, подвывая и кряхтя, полезла на первую высотку.
— Сидишь себе, ножки вытянул и едешь как барин, — с восторгом добавил Трояк.
— Только и всего, что сидишь, а тебя везут. — Амброж втянул носом смрад бензина и масла. Да и запахи, исходящие от людей, были не больно приятны. — Зато, когда шагаешь пешком, остается больше времени, чтобы подумать…
— А здесь кто тебе думать мешает? — осклабился Патера.
— Да я ничего не говорю, — пошел на попятный Амброж и отвел глаза, уставившись в окно, в полутьму. Места, что они проезжали, он знал во все времена года. И хаживал здесь в самом разном настроении. Иногда счастливый, что хоть на время удрал из низины, а иногда еще счастливее, что возвращается обратно. Школа, военная служба, мобилизация, возвращение домой, какие разные бывали дороги, но тогда ничего не мешало раздумью. А вот сейчас в этой вони и грохоте… Видимо, неудовольствие отразилось на его лице, потому что Трояк насмешливо поинтересовался:
— Значит, по-твоему, люди, что топают пешком, умнее тех, кто ездит? Так, что ли?
— Коли было бы так, то я до самой смерти ни на чем бы не стал ездить, — ответил Амброж. Он был уже далек в своих мыслях от тропинок и дорог, перекрещивающих шоссе. — Но есть такое, о чем в автобусе думать не получается!
— О чем же это?
— Трудно объяснить, — нервно отрезал Амброж, — оно на тебя может накатить лишь под чистым небом. Все вдруг радует глаз…
«И впрямь вид с гребня, в какую сторону ни кинь взгляд, был прекрасен. Кузня сверху казалась малюсенькой, как собачья конура, а городские крыши и церковь по другую сторону гребня, там внизу, под горой, походили на жилища гномов. Надо мной пролетали стаи птиц или встречался неспешный путник, который тоже никуда не торопился. Прежде люди никуда так остервенело не мчались. Только война все ускорила, сбила всех в кучи, и после нее люди стали еще суетливее».
— Разве, когда шагаешь по дорогам, встречается мало интересного? — обратился он к мужикам, и тем пришлось согласиться.
Автобус бросало на поворотах, ехавшие стоя дети и молодежь, девчонки Яниного возраста, теряли равновесие, и мужчины на задних сиденьях не поспевали поджимать ноги.
— И только поэтому ты не хочешь идти работать на фабрику?
— Отчего же, пойду, коли иначе не получится. И фабричная работенка сойдет! — кивнул головой Амброж.
— Когда у ребят каникулы, в автобусе покурить можно, — вполголоса сообщил Патера.
— Покурить я люблю дома, в покое!
— Но ты сейчас все-таки не на фабрику собираешься? — все допытывался Матлоха.
— Назад пойду пешком, — не отвечая, объявил вдруг ни с того ни с сего Амброж. Ему захотелось поскорее переделать все дела в городе и прямо через горы вернуться домой.
— Как думаешь, тебе еще надолго оставят кузню? — уже напрямик спросил Трояк.
— Ты что имеешь в виду? Кто это может ее мне оставить или не оставить?
— Кузню-то оставят, да продавать товар запретят!
— Начальство, кто же, — уточнил Матлоха.
— Кришпин еще не начальство, — махнул рукой Амброж.