Пашка психанул, к себе пошел. Двойняшки уже спать уложены были, проснулись, расплакались. А Юрка, как увидал, что натворил, полез прощения просить. Тут уж и она волю рукам дала, всю рожу ему ногтями спустила. Напоследок он хлопнул дверью, только вышло тихо: дверь разбухла в зиму, закрывалась с трудом. Сказал Юрка Алене, куда идет? Да, сказал, когда она спросила. Ровно два слова. Стыдно было повторить эти слова полицейским.
Андрюха Евстафьев, Юркин напарник по рыбалке, Новый год отмечал у жены в городе. Когда из Пскова он вернулся в Малые Уды, то они с Аленой сначала сами вдвоем пошли на поиски, а потом поехали вместе в Тямшу к Дим Санычу, к участковому. Дим Саныч был сама любезность, но заявления брать не захотел. Спросили, почему. Участковый ответил: сам, мол, найдется. Это Алену не устроило. Андрюха был еще, что называется, с запахом, и заново в Псков, тем более в полицию, ехать боялся. Но она уломала. Как Алена и говорила ему сразу, в главном управлении на Октябрьском проспекте никто его нюхать не стал. Заявление о Юркиной пропаже приняли без вопросов.
Сегодня полицейские приехали — они еще пообедать не успели: Алена только достала погреться салат из холодильника, с Нового года до сих пор оставалось: оливье и бутерброды с сыром да колбасой сырокопченой; шубу вчера доели, хоть в горло не лезло ни ей, ни детям. Пес залаял. Она выглянула в окно и увидела машину. Серая «Лада» подкатила к их забору и остановилась у калитки. На ее глазах первым из машины вышел хмурый лысый майор лет сорока пяти, а следом за ним — юноша-лейтенант. Обоих она видела вчера, когда ездили подавать заявление. Лейтенант ей еще тогда понравился: вежливый, лицо — приятное, интеллигентное. Одет он сейчас был в клетчатое пальто, на шее — белоснежный шарф. Будто не полицейский, а какой столичный студент. Слегка портили его только усики с бородкой: за что-то их сейчас взяла за моду носить молодежь.
Несколько часов они опрашивали соседей в Малых Удах, и теперь вместе с Аленой пошли в Выбуты к перекрестку. Не так давно на холмике возле развилки поставили памятный камень: «Величаем тебя блаженная и равноапостольная княгиня Ольга и чтим святую память твою идолы поправшию и многия люди российския святым крещением просветившую». Жилых домов на малой, так сказать, княгининой родине давно не осталось — только старинный погост деревенский, где Аленины родители лежат, да и половина деревни. Из зданий, если кладбищенские хозпостройки в счет не брать, — одна старинная церковь. К ней прилепилась колоколенка: маленькая и низенькая по городским меркам, всего в два пролета, под два колокола то есть.
Второй день погода стояла ясная. Следы не замело, они только подтаяли на солнце и стали мельче. Больше, чем обувь, лейтенанта с бородкой заинтересовали отпечатки протектора на снегу.
— Грузовик, — объявил он, поднявшись с корточек.
— А я и сказала еще вчера Дим Санычу, — взволнованным голосом подхватила Алена. — Вы в Бабаево, или еще куда доедьте! Про белый рефрижератор все знают, «Газель» ихнюю. Что старообрядцы эти, или как их назвать, на ней по ночам людей собирают. Для обрядов своих.
— А какие у старообрядцев обряды? — спросил молодой лейтенант.
— Старые, — без выражения подсказал лысый майор в кепке с длинным козырьком.
Алена открыла рот, чтоб ответить грубостью, но сдержалась в последний момент. Молодой спросил:
— Врагов у вашего супруга нет? Руководство завода, может быть, угрожало?
— Да на кой он им сдался, Господи!
Про уголовное дело она не сказала полицейским ни слова, но оказалось, что они сами в курсе — Алена не сильно и удивилась, честно сказать: базы-то есть у них на компьютерах по всем делам. Время тогда было тяжелое, она сидела в декрете с двойняшками, а Юрку с завода поперли, на котором он полжизни отпахал. На другой устроился, платили там гроши, но зато на проходной охранник сговорчивый был. Юрка с ним и сговорился. Вынес то ли блоки какие, то ли еще что. Это Юрка в технике разбирался, а Алена — ни бум-бум. На медь разобрал это, то, что вынес, и продал.
Денег с него заводские директора дюже не требовали, понимали, что не с чего отдавать, но места в цеху Юрка лишился. Скоро со съемной их семейство выставили за неуплату. Пришлось ехать в деревню к Алениной матери. Только благодаря ее пенсии они не померли в первую зиму с голоду. Потом Юрка пристроился рыбачить к Андрюхе Евстафьеву, а на детей повысили пособие. Когда матери не стало, они уже кое-как встали на ноги.
Лысый в кепке спросил о нынешнем Юркином месте работы. Алена ответила, что муж не работал в последние несколько лет. Про рыбу, которую тот вместе с Андрюхой продавал без документов в городе у семейного «Магнита», она промолчала.
На морозном небе над погостом показались первые звезды. Пока по большаку — сначала вдоль реки, а потом по полю — полицейские с Аленой добрались пешком обратно до Малых Удов, уже совсем стемнело.
— Сейчас на развилку вернетесь, и по дороге так и едьте дальше. За лесом Ящеры будут.
— Стрелку видели, — неприветливым голосом сказал старший полицейский.
Лейтенант порылся в клетчатом пальто, достал визитку и вручил Алене:
— Если что-то вспомните или станут известны новые обстоятельства, позвоните.
«Сабанеев Иван Алексеевич. Оперуполномоченный Управления уголовного розыска ГУ МВД по Псковской области», — прочла Алена на карточке прежде, чем сунуть ее в карман своей куртки на рыбьем меху.
— Помните Большую Гоголёвку, Артем Игоревич? Алексин, кажется. — Иван Сабанеев вел серую «Ладу» угрозыска по узкой дороге через заснеженный лес.
Копьев рядом с ним на пассажирском сиденье снял перчатки и держал ладони перед печкой, которая дула на полную мощность:
— Алексин. Алкаш. А ты откуда помнишь?
— Мне Елисеева рассказывала. Вроде, там местные видели рефрижератор ночью, номера кто-то разглядел.
— Его куртку выловили потом рыбаки в устье Великой. Жена опознала.
— Куртку могли специально выбросить в реку, — возразил лейтенант.
— Кто? Староверы, что ли?
— Староверы, почему бы и нет? Их опрашивали вообще?
— Я лично брал показания. Секта как секта: дети — на домашнем обучении, старики на пенсию не подают: религия их запрещает брать деньги от государства. На этой «Газели» они уже тогда возили рыбу в город. Это было лет десять назад.
— Лов законный? — уточнил Сабанеев.
— Законный. У них своя артель, «Садко», на реке выкуплен участок. Раньше был рыбхоз.
Между сосен впереди заголубели огни уличных фонарей. Показалась река под снегом. У самого берега был возведен частокол, из которого в сторону реки наполовину выступало массивное здание. В первую минуту Сабанеев принял его почему-то за старообрядческий храм, но, когда они подъехали ближе, то не разглядел ни купола, ни креста наверху, ни даже окон в глухом срубе. На огороженной территории были еще две постройки пониже, крыши которых поднимались над глухим забором.
— Их рыбное хозяйство, — сказал Копьев, когда они проезжали мимо.
Деревня Ящеры была из числа малодворных, как почти все на Псковщине, где десять изб уже считают большим селом. По указанию майора «Лада Калина» свернула в первую из двух улочек. Дом директора артели стоял ближним к лесу.
Когда опера вышли из машины, со стороны избы раздался грозный лай, который тут же подхватили несколько собачьих голосов из-за забора напротив. На директорском крыльце показалась молодая женщина в шубе. Сабанеев поздоровался с ней, пытаясь перекричать хвостатого охранника на дворе, и протянул удостоверение через изгородь.
Дом староверов с резным фронтоном и теремками-наличниками на окнах рисовал впечатление сытной крестьянской старины. Снег на крыше в свете фонаря с улицы отливал мертвенной синевой. От дома к бревенчатому сараю и нужнику на другом краю двора была расчищена дорожка. Ни теплиц, ни сада в хозяйстве не было. На участке росла только старая ель, и у забора торчали из-под снега ветки какого-то кустарника.
Похожий на гончую поджарый лопоухий пес рвался на цепи, другой конец которой был приделан к будке, тоже из бревен.
— Кощей! Не балуй! — прикрикнула на него молодая хозяйка, но пес только больше ярился. Операм пришлось сделать крюк, чтобы подойти к крыльцу.
В сенях вдоль потолка были растянуты гирлянды сушеных щук и лещей. Аппетитно пахло вяленой рыбой. Молодая женщина скинула шубу и осталась в неподпоясанном старомодном платье. Лейтенант посмотрел на ее живот и сделал вывод, что директорское семейство ждет пополнение, и довольно скоро. С трудом наклонившись, она стянула валенки, сунула ноги в тапки и отворила перед гостями дверь.
Директор артели «Садко» Святовит Михалапович Родич при виде полицейских поднялся от стола и вставил закладку в книгу. На нем был джемпер красно-коричневого цвета с рисунком из бледно-желтых линий и ромбов и шаровары. Вопреки ожиданиям, бороды директор-старовер не носил, на лице были только жидкие усы подковой.
Женщина на другом конце скамьи — судя по всему, его супруга — отложила пяльцы с вышивкой. Она была ровесница Святовита Михалаповича, лет пятидесяти с небольшим.
— Бог в помощь.
— Сабанеев. Уголовный розыск, — лейтенант пожал протянутую руку и показал удостоверение.
— Присаживайтесь.
Это — первое жилище дней за десять, где Сабанеев с Копьевым не увидели наряженной елки. То ли в общине не отмечают праздников, то ли Новый год встречать будут через две недели по старому стилю. Четверть избы занимает исполинская печь, с которой на полицейских в штатском таращит заспанные глаза девчушка лет четырех-пяти. Печь отделяет кухонную зону от жилого помещения с длинным столом и двумя самодельным кроватями: односпальной и широкой двуспальной с массивным глухим изголовьем. Шкафа в избе нет, но в дальнем углу стоят два старинных сундука с железной оковкой, один немного меньше другого.
— Квасу выпьете?
— Неси — не спрашивай. Да ухи влей, — ворчит хозяин.
Когда беременная скрылась за печкой, к полицейским обратилась вышивальщица: