Оставила в квартире она лишь альбом с рисунками, — не знала, что Тимур рисовал! Сначала хотела сжечь, уничтожить. Сохранила. На первой странице был не очень умело, но старательно выведен портрет Утренней Росы. Лицо медеанки оставалось узнаваемым, но это было нечеловеческое лицо. Его будто собрали из пластинок смальты, тщательно подбирая их цвет и форму. Или — ещё более неприятная, но верная ассоциация — из отдельных существ. Усиливало вторую ассоциацию то, что лицо обрамляли не волосы. На границе его живые смальты превращались в тонких извивающихся змей.
На других листах альбома Тимур пытался воспроизвести сложный орнамент с одежды медеанки. Рисунки были похожи, но при этом отличались формой завитков, длиной линий. Кажется, даже ощущениями, возникающими, когда их рассматриваешь пристально: от гипнотической привлекательности до явственного предупреждения об опасности. Римма бесчисленное число раз видела этот орнамент на кожаной куртке и штанах своей интернатской смысловицы, но сказать, какой вариант самый верный, не могла. Долгие годы думала, что брат так же, как она, пытался по памяти воспроизвести увиденное и не мог. Пока не показала альбом Асель Кодрянской. Та определила сразу — все варианты верные! «Она изменялась. Они могут изменяться… Не внешне, внутренне».
Обстановку в квартире Коршунова не меняла, та её полностью устраивала, да и личных вещей у неё было не больше, чем у Тимура. Именно здесь, у дверей собственной квартиры, Римма и встретила вновь члена Совета Земной Федерации Генриха Клейна. Добрый доктор сидел на корточках, подпирая дверь спиной, у ног — большая коробка с тортом. Увидев выходящую из лифта хозяйку квартиры, тут же вскочил, шагнул навстречу, едва не наступив на коробку. Спохватившись, поднял её. Вид у доброго доктора был слегка обескураженный, но решительный.
— Добрый вечер, Римма! — произнёс он.
Была скорее ночь, чем вечер, — глава Карантинного Комитета задержалась на службе. Случалось такое довольно часто. Почти всегда, когда она вообще приходила ночевать домой.
— Добрый, — ответила Коршунова, удивлённая столь поздним и неожиданным визитом. — Давно ждёте?
Клейн помялся, уточнил:
— А который сейчас час?
Римма взглянула на табло запястника, ответила:
— Без двадцати минут полночь.
— Значит, два часа сорок минут.
— Ого. Наверное, случилось что-то чрезвычайное, если член Совета Федерации потратил столько времени на ожидание вместо того, чтобы связаться со мной по комму и договориться о встрече.
— Это должен был быть сюрприз… — пробормотал Клейн. — Прошлый раз мы расстались столь скоропалительно, я не поблагодарил как следует за спасение.
— О, не стоит благодарности! Если бы я не оказалась рядом, через двадцать минут вас спасли бы чрезвычайщики. Полчаса, в крайнем случае.
— Полчаса в ледяной воде, среди волн я бы не протянул. Клиническая смерть гарантирована. Да, меня бы реанимировали. Но мозг мог быть непоправимо повреждён!
«Мой гениальный мозг», — мысленно добавила за него Коршунова. Улыбнулась кончиками губ невольно. А добрый доктор продолжал:
— Я долго думал, что вам подарить, изучал ваши предпочтения. И с ужасом понял, что у главы Карантинного Комитета нет хобби. Театр, искусство, путешествия, спорт, наука, техника — вы вообще ничем не интересуетесь кроме работы!
Римма вздохнула с притворным сожалением, развела руками, мол «такая я неправильная, не угодишь на меня!» Но Клейн рассказывал дальше:
— Но всё же два подарка я придумал! Первый: я подал на рассмотрение Совета ходатайство о кооптировании в него главы Карантинного Комитета. Голосование состоится завтра. Уверен в положительном результате.
Новость была настолько неожиданная и ошеломляющая, что Римма рот открыла невольно. Засмеялась нервно, качнула головой.
— Не будет такого! Сумматор скажет своё веское слово, и все проголосуют против.
Клейн насупился.
— У Верховного Сумматора нет формальных оснований для отказа. Учитывая, что ваш предшественник входил в состав Совета.
— Са-ах получил место в Совете не за должность, а за личные заслуги перед Землёй. Я таковых не имею пока, разве что перед Ракшасом. Там военным министром и вице-премьером я побывала. Не моё!
— Тем не менее, думаю, проблем с голосованием не возникнет. Но на всякий случай я приготовил второй подарок.
— Да? Он такой же неожиданный и… неоднозначный как первый?
— Э-э-э… Вот, держите! — Клейн протянул коробку. — Это очень вкусный десерт, называется «Зальцбургский нокерльн». Его делают в моём родном городе по старинному рецепту, можно сказать вручную. Вы любите сладкое, я знаю, специально уточнил у вашей мамы!
«Уточнил у мамы»?! Коршунова едва снова рот не открыла. Как загипнотизированная взяла коробку, шагнула к двери, приложила палец к папиллярному сканеру. Лишь когда звякнула защёлка, и дверь отворилась, спохватилась.
— Спасибо! Заходите, друг Генрих! Сладенькое я, и правда, люблю, поэтому торт мы съедим немедленно! С чаем, да? Или лучше вино?
Римма принялась лихорадочно соображать, где добыть хорошее вино — в такое время и абсолютно в его сортах не разбираясь. Запаса спиртного в квартире не было, в отличие от чая. Однако Клейн прекратил её мучения:
— Нет-нет, алкоголь я не употребляю. Лучше пусть будет кофе… э-э-э, то есть чай? Разумеется чай!
Римма облегчённо выдохнула.
— Замечательно! Видите, в этом наши пристрастия совпадают, я тоже равнодушна к алкоголю, даже самому лучшему. Хотя в компании подруг приходится притворяться, — улыбнулась снисходительно.
Высококлассным специалистом по завариванию чая Коршунова себя не считала, качество компенсировала крепостью и количеством. Две чайные чашки остались от Тимура, — тяжёлые, из настоящей керамики, объёмом в пол-литра каждая. Было немного смешно видеть такую чашку в руках маленького щуплого доктора Клейна.
«Никакой он не маленький!» — возмутилась собственной мыслью Римма. — «Он среднего роста, от силы на два-три сантиметра ниже Тимура. Просто у Тима было нормостеническое телосложение, а у Генриха — астеническое, оттого он и кажется мельче, чем есть. Это ты вымахала дылдой, привыкла на всех смотреть сверху вниз!» Впрочем, если быть честной с собой, сверху вниз она смотрела далеко не на всех, и рост тут не при чём. Такого взгляда удостаивались представители мужского пола, возжелавшие стать для Риммы Коршуновой «близкими друзьями» — в интерпретации Скен-эннаэ. Добрый доктор наверняка к таким не относился и презрительно-снисходительного взгляда сверху-вниз не заслуживал.
Зато нокерльн был великолепен без всяких скидок. Это оказался вовсе не бисквитный или шоколадный торт, как Коршунова ожидала. Скорее он походил на пирог с тремя подрумяненными, посыпанными сахарной пудрой островерхими горками, даже на вид мягкий и воздушный. Коробка оказалась мини-термосом, благодаря этому десерт оставался тёплым, будто его только-только вынули из духовки. У Риммы слюнки потекли от этакого соблазна, захотелось немедленно проверить, соответствует ли вкус обещаниям. Добрый доктор, которому было поручено разрезать нокерльн на порции пока заваривается чай, оказался, мягко говоря, «не на высоте». Ходил вокруг, примериваясь то так, то эдак, пока Римма не отобрала нож и с хирургической точностью не выполнила операцию.
Зальцбургский нокерльн не обманул ожидания. Внутри он состоял из нежного суфле с подложкой из смородинового варенья. Сладость и кислинка приятно играли на языке, подводя к гастрономическому оргазму…
Испытать этот оргазм Коршунова не успела. Клейн внезапно объявил:
— А вот второй подарок!
Вскочил из-за стола, тут же опустился на одно колено, сунул зачем-то руку в карман камзола.
— Разве второй подарок — не пирог? — удивилась Римма.
— Конечно нет! Нокерльн — это… это прелюдия! А подарок — вот!
Клейн вынул из кармана алую бархатную коробочку, раскрыл. Внутри лежало золотое колечко с крошечным бриллиантом. Спросить, что это означает, Коршунова не успела, добрый доктор сам объяснил:
— Римма, как говорили в старину, я прошу вашу… твою? Нет, ваши — руку и сердце. То есть, прошу стать моей женой. Любимой.
Теперь Коршунову ошеломили по-настоящему. Если вспоминать идиомы древних, то её словно обухом по голове тюкнули. Выпучила глаза, рот раззявила. Не успела бы проглотить нокерльн — точно бы поперхнулось. И ни одной умной мысли в голове. Поэтому ляпнула неумную:
— А нелюбимой нельзя?
— Никак нельзя. Потому что я люблю вас… тебя! С первого взгляда, да. Другой любви не существует, это я как психолог утверждаю.
Больше всего Римме хотелось уверить себя, что это неуместная шутка, глупый розыгрыш. Оно и походило на шутку и розыгрыш, а не на признание в любви. Но всепланетно известный врач, член Совета Федерации такие шутки и розыгрыши устраивать не стал бы. Значит, это всерьёз?
Преклонивший колено мужчина с обручальным кольцом на левой ладони и поллитровой чашкой чая в правой со стороны выглядел неподражаемо смешно… но Римма смотрела не со стороны, она оказалась участником действа. И как выйти из уготованной ей роли, не обидев «режиссёра», не знала. А обижать доброго доктора не хотелось.
— И что я должна ответить? — спросила она наконец. — «Да» или «нет»? Ответ «я подумаю» принимается?
Клейн наморщил лоб, соображая. Признался:
— Не знаю. Думай, сколько потребуется. Но я должен дождаться конкретного ответа.
Коршунова хмыкнула. Постепенно ситуация из неправдоподобно-фантастической превращалась в забавную, хоть и несколько пикантную. Она сделала очередной глоток чая, отковырнула ложечкой суфле с вареньем, отправила в рот. Нокерльн стал ещё вкуснее.
— Друг Генрих, пей чай, а то остынет, — посоветовала. Как-то незаметно они перешли на «ты» в общении. Не удивительно! Обстоятельства никак не располагали к продолжению официоза.
Клейн послушно отпил чай.
— А пирог? — Римма с притворной суровостью сдвинула брови. — Я сама не осилю весь… наверное. Обидно будет, если остынет.