— Я еще ни разу не видел бога, — заметил Ярослав. — Было время, Мэллори Рингесс, когда я был бы обязан убить тебя за то, что ты бог. Если ты, конечно, взаправду бог, как все говорят.
Сердце Данло стукнуло три раза, и он дважды моргнул, глядя на человека, который совсем недавно пытал его. Ни отвернуться, ни ответить ему Данло не мог.
— Тебе, наверно, интересно знать, что за штуку я тебе впрыснул. Если тебе не дадут противоядие, ты останешься парализованным навсегда.
Я должен пошевелиться, думал Данло. Должен заставить себя двигаться.
— Перманентный паралич, — без всякой жалости продолжал Ярослав. — Но с помощью питательных трубок мы можем поддерживать в тебе жизнь чуть ли не вечно, если лорд Хануман того пожелает.
Я должен заставить себя двигаться. Должен повернуться лицом к западу, если пришло мое время умирать.
Долгое время спустя — Данло насчитал около трех тысяч ударов сердца — он услышал, как открывается дверь. Судя по звуку шагов по камню, в комнату вошли не менее двух человек. Один из них заговорил, порождая эхо среди компьютеров, оптических и квантовых, и висящих между окнами ярконских гобеленов. Данло сразу узнал серебряный голос Ханумана ли Тоша.
— Теперь у него вид не слишком божественный, правда? — Хануман встал над Данло. Его холодные глаза смотрели сверху, как две луны. — Дай ему противоядие. Небольшую дозу, — приказал он стоящему рядом Ярославу.
— Вы уверены, лорд Хануман? Если он правда бог, то…
— Думаю, тело у него столь же человеческое, как у нас с тобой. Дай самую малость, чтобы я мог говорить с ним.
— Слушаюсь.
Ярослав появился в поле зрения, держа в руке иглу. Где-то сбоку от Ханумана стоял еще один человек — Данло слышал, как он шуршит шелком, но не видел его. Игла вошла в тело, и покалывающее тепло сразу охватило лицо, шею, челюсти и горло. После двадцати ударов сердца Данло сумел немного приоткрыть рот, и Хануман сказал Ярославу:
— Теперь оставь нас. Жди за дверью, пока я не позову.
Сердце Данло отстучало еще четыре раза, разгоняя противоядие по артериям, мускулам и нервам. Данло повернул голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как уходит Ярослав, а с ним и другие воины-поэты.
— Это средство снимает паралич головы, — сказал Хануман. — Воины-поэты — большие специалисты в такого рода делах; у нас есть и другие препараты, способные вернуть подвижность другим частям твоего тела и даже всему телу.
Данло с большим усилием запрокинул голову, чтобы лучше видеть Ханумана и того, кто прятался теперь у него за спиной. Облизнув губы и сглотнув царапающий горло комок, он выговорил:
— Хануман… Хануман ли Тош. Я…
— Мэллори Рингесс, — договорил Хануман, опускаясь на колени рядом с ним. — Мэллори Рингесс — это бог (или человек), которого ты изображаешь, но я знаю, кто ты на самом деле.
При этих словах человек у него за спиной — Констанцио с Алезара — сделал шаг вперед.
— Данло. — Хануман смотрел ему прямо в глаза, как привык смотреть с их первой встречи на площади Лави. — Данло ви Соли Рингесс — это ведь ты, не так ли? Я знаю, что это ты. Знаю, что этот резчик придал тебе облик твоего отца.
Данло устремил взгляд на высокого серолицего Констанцио. Паралич языка и губ прошел почти полностью, и Данло обрел способность выплеснуть весь гнев, сжигавший его изнутри.
— Уйди, — сказал он звучным и грозным голосом. — Уйди и не возвращайся больше.
— Мне жаль, что так вышло с твоим сыном, — сказал Констанцио. Хануман, услышав это, насторожился, и его глаза стали перемещаться между резчиком и Данло, как два прожектора. — Извини, но я ничем не мог помочь.
— Очень даже мог, — ответил Данло. — У тебя были лекарства, ты владеешь криологическими навыками. Спасти ему жизнь било в твоей власти, а ты обрек его на смерть.
— Сожалею, но было уже слишком поздно. И я уже выполнил наше с тобой соглашение, разве нет?
— Нет. — Глаза Данло пылали гневом. — Ты обещал держать все в секрете — именно так мы условились.
— Зачем же тебе вздумалось выдавать себя за бога? — Констанцио, ежась под взглядом Данло, опустил глаза. — Я поступил бы неправильно, если бы сохранил твой секрет при таких обстоятельствах.
— Мы договорились, что, если ты расскажешь кому-то об этом, наша сделка будет расторгнута. Сфера, которую ты получил в качестве гонорара, принадлежала моей матери. Верни ее мне.
Констанцио взглянул на Ханумана с таким выражением, словно паралич затронул не только тело, но и разум Данло.
— Он сумасшедший. Напрасно я взялся ваять этого умалишенного.
Хануман смотрел на него странно, точно видел перед собой головоломку, а не живого человека.
— Тем не менее ты за это взялся? — спросил он. — И можешь доказать это, по твоим словам?
Констанцио кивнул и попросил: — Будьте так любезны, подержите ему голову.
Хануман с кривой улыбкой исполнил требуемое, придерживая Данло за лоб и подбородок. Для этого ему понадобилась вся его сила: Данло, взбешенный своим провалом и своим беспомощным состоянием, отчаянно мотал головой из стороны в сторону. Когда Хануман наконец выиграл этот поединок, Констанцио достал из своего черного чемоданчика лазерный офтальмоскоп. Оттянув левое веко Данло, он направил луч в то место, где ярко-голубая радужка переходила в белок.
— Ищите шов. Я поставил ему искусственную роговицу. При желании ее легко можно убрать.
— Сделай это, — распорядился Хануман, еще крепче сжимая голову Данло. Констанцио впрыснул в оба глаза Данло анестезирующее средство и ввел растворитель. Через несколько мгновений он вынул роговицы, обнаружив темно-синие глаза, которыми Данло смотрел на мир с самого своего рождения.
— Это хорошо, что ты оставил свидетельство его трансформации, — сказал Хануман. — Спасибо, что сообщил мне об этом.
— Это я должен благодарить вас, лорд Хануман, — с поклоном ответил Констанцио.
— Но больше никому не говори о том, что знаешь.
— Не скажу, — пообещал Констанцио. — Даю вам слово. Осмелюсь теперь напомнить вам о вашем обещании — вы говорили, что я— могу покинуть Невернес.
— Да, верно. — Хануман смотрел в западные окна башни.
Угроза ивиомилов взорвать Звезду Невернеса давно уже наводила ужас на жителей города. Некоторые из них в своем стремлении спастись от голода и грядущего уничтожения готовы были отдать что угодно: фамильные огневиты, собственные внутренние органы и даже своих детей, лишь бы попасть на один из тяжелых кораблей, которые изредка еще стартовали с космодрома. Дня не проходило без того, чтобы Ханумана как истинного правителя города не осаждали сотни таких просителей.
— Я обещал и сдержу свое слово.
С этими словами Хануман открыл дверь, и в комнату по его знаку вошел Ярослав Бульба с другим воином-поэтом.
Повинуясь тайному сигналу. Ханумана, они стали по обе стороны от Констанцио.
— Я обещал этому человеку отправить его из Невернеса. Позаботьтесь, чтобы он сегодня же покинул город.
Коротким кивком попрощавшись с Констанцио, он проводил его и воинов-поэтов до двери, закрыл ее и вернулся к Данло.
— Он действительно великий мастер. — Хануман разглядывал лицо и фигуру Данло, и его глаза напоминали снятое голубоватое молоко, застывшее на морозе. — Но я ненавижу предателей, нарушающих свои обещания.
Данло, тщетно пытаясь пошевелить руками, спросил:
— Поэтому ты приказал убить его, да?
Хануман обошел этот вопрос молчанием, и Данло, выждав пять ударов сердца, спросил опять:
— Ему так и не удастся покинуть город, верно?
— Отчего же, — улыбнулся Хануман. — Я свое слово держу. Его тело сожгут в плазменной печи, и он покинет город в виде дыма еще до конца дня. Я отправлю его из Невернеса, как и обещал.
— Понятно.
— Я полагал, что его смерть устроит и тебя.
— Нет. Я не желал этого, и тебе это должно быть известно.
— Никогда не убивай? Никогда не причиняй вреда другому, что бы он ни сделал тебе?
— Все, что Констанцио сделал и чего не сделал, повредило только ему самому. Его… душе. Большего вреда я ему не желаю.
— Ты до чертиков благороден — я всегда это говорил.
— Что поделаешь.
— Я не знал, что у тебя был сын. Мне жаль, что его больше нет, — от всего сердца жаль, Данло.
Глаза Данло, устремленные на Ханумана, наполнились слезами. Он по-прежнему чувствовал последнее дыхание Джонатана у себя на лице и ощущал запах его горящего тела.
— Он был ребенком Тамары, да? Ее и твоим?
Данло закрыл глаза и промолчал, терзаемым памятью.
— Стало быть, Тамара все так же живет в Невернесе? — Серебряный голос Ханумана-цефика вонзался в Данло, как нож. — Думаю, она вообще не покидала город и родила этого ребенка несколько лет назад, а ты бросил ее ради этой дурацкой затеи с Экстром.
— Я не хочу говорить о Тамаре, — открыв глаза, сказал Данло. — И о моем сыне тоже.
— Как тебе угодно.
Данло, глядя в пурпурный купол над собой, скрипнул зубами от ненависти и отчаяния, сжигавших его.
— Не надо было мне обращаться к Констанцио.
— Да, вероятно. Но за предательство можешь его не винить — ты сам себя выдал.
— Как это?
— Думаешь, твой отец стал бы спасать меня от пули террориста? Заслонил бы меня своим телом?
— Я… не знаю, как поступил бы мой отец.
— Взять одно то, как ты смотрел на меня. Там, на алтаре, когда окно разбилось и стекло посыпалось вниз, был момент, когда твои глаза сказали мне все, так и знай. Твои милые, проклятые, дикие глаза.
— Мои глаза… Теперь они снова мои.
— Ну, искусственную роговицу всегда можно вернуть на место, не так ли? Если мы решим продолжать этот спектакль. Я почти уверен, что никто, кроме меня, не понял, кто ты на самом деле.
— Значит, божки по-прежнему верят, что я Мэллори Рингесс?
— Верят, Данло, верят. Потребность верить сидит в них очень глубоко — ты это знаешь.
Хануман снова встал на колени, почти коснувшись ногами груди Данло. Он пощупал Данло лоб, потрогал веки, горло, надавил на ско