— Здесь красиво, — сказал Джонатан. — Можно, мы останемся здесь навсегда, папа?
— Думаю, что можно, — сказал Данло.
— И маму возьмем к себе? Я по ней очень скучаю.
— Я тоже.
— Мы сможем жить в этом мире где захотим, да? И вся вселенная тоже будет наша. Вся вселенная.
Данло смотрел на юг поверх деревьев. Там стояли горы, образуя начало большой приморской цепи. Самые высокие сверкали снежными шапками. Данло видел этот снег за много миль, а напрягая зрение, различал даже отдельные шестиконечные, безупречно красивые кристаллики. Разве они менее реальны, чем те снежинки, что жалили ему лицо и леденили пальцы в детские годы?
— Если мы здесь останемся, где ты хотел бы жить? — спросил он Джонатана.
— На нашей планете, папа. Ведь может же у нас быть своя планета?
— Наверно, да.
— А можем мы сами ее сделать? Ты, я и мама? Можем мы сделать ее какой захотим?
Джонатан взял в зубы большое яблоко, чтобы освободить руки, и стал спускаться. Спрыгнув на траву, он протянул яблоко Данло.
— Мне всегда нравились горы, — сказал он, указывая на север от них, — только чтобы снега было побольше, как на Аттакеле и Уркеле. И мне хочется, чтобы в нашем мире были белые медведи, и шегшеи, и снежные ястребы.
Да, подумал Данло, посмотрев на север, — мне тоже хочется высоких гор, закованных во льды и снега. Хочется белых лисиц и осколочных деревьев, волков, росомах и талло, вьющих гнезда на скалистых утесах. В моей собственной вселенной все будет возможно.
В моей вселенной.
Далеко над морем, на западе, Данло увидел парящую в небе белую птицу — Агиру, снежную сову, самую мудрую и самую дикую из всех птиц и зверей. Вглядевшись пристальнее, он увидел, что Агира тоже смотрит на него своими загадочными оранжевыми с черным глазами. Шок узнавания прожег Данло мозг и молнией пронзил позвоночник, зарядив электричеством каждую клетку тела. Эта великолепная белая птица казалась как нельзя более реальной — и Джонатан, прижавшийся к нему, был почти как реальный ребенок.
Так что же такое реальность, спросил себя Данло? В этом понятии заключалось нечто странное, к чему он порой приближался, но никогда не мог понять по-настоящему. Если смотреть на реальность слишком близко — как будто раскладываешь знакомое лицо на элементы света и тени, — она утрачивает свою реальность. Может быть, восприятие реальности, как и восприятие фотографического изображения, — всего лишь вопрос его сознания? Разве он, приводя в действие свои нейроны по строго установленным образцам, не создает свою собственную вселенную? Если так и эта электронная вселенная не менее реальна, чем та, где идет война и взрываются звезды, то почему бы не остаться здесь навсегда?
Вся вселенная.
Данло бесконечно долго смотрел на запад, где сверкало море, и думал, что достиг пределов своего мужества и воли.
Его великое путешествие к центру вселенной, занявшее почти всю его жизнь, наконец закончилось, ибо у него нет сил продолжать его. Подростком он похоронил восемьдесят восемь своих соплеменников, а потом и своего деда, и сам чуть не умер, разыскивая сказочный город Невернес. Голодному, обмороженному, одинокому на морском льду, ему пришлось съесть свою лучшую ездовую собаку, чтобы остаться в живых.
После он регенерировал телом и душой, возродил все свои мечты и надежды — но со временем потерял Тамару, у которой отняли память о нем, а в Ханумане потерял друга. Сколько еще потерь может вынести человек? Сколько страданий может принести ему вселенная, прежде чем он отвергнет ее целиком и полностью и повернется к ней спиной?
Страданиям нет конца, и бесконечны улицы Города Боли.
Данло один вышел живым из хаотического пространства в мультиплексе, где погибли десять других пилотов; после этого он добрался до самого сердца Экстра, где стал свидетелем (и катализатором) гибели мира нараинов. Вернувшись в Невернес, он подвергся заключению и пыткам — его кромсали ножом и навсегда отравили экканой. Но терпеть физические муки было бесконечно легче, чем смотреть, как голодает Джонатан, и слышать, как он кричит под ножом резчика. О Боже милосердный, сколько же страданий может вместить одна вселенная?
Джонатан, Джонатан, ми алашария ля шанти, ты умер — я ощутил твое последнее дыхание на своих губах и сжег твое тело на морском берегу.
Но теперь Джонатан снова ожил и прижимается к его ноге.
Всех мертвых и умирающих можно воскресить, исцелить, сделать почти реальными. Даже пилотов, его друзей, гибнущих в этот момент в битве за Звезду Невернеса. Данло сам, как творец своей собственной вселенной, способен совершить это чудо. Все, что от него требуется, — это сдаться, не противиться желанию избавиться от бессмысленных страданий жизни.
— Для каждого когда-нибудь приходит время признать свое поражение и сдаться.
— Нет. Нельзя. Я обещал Старому Отцу, что никогда не сдамся.
— Это не поражение, Данло, это победа. Победа человека, имеющего мужество стать богом.
— Нет-нет, — сказал Данло, — я никогда не хотел становиться богом.
— Верю. Ты всегда хотел большего. Ну что ж, отвлекись от этого мира — и ты познаешь возможности контакта с Вселенским Компьютером в полной мере.
Данло, обняв Джонатана, запрокинул голову и устремил взгляд в просторы вселенной. Сияющая голубизна небес внезапно сменилась чернотой, и в неоглядной пустоте явились миллионы других Земель. Взгляд Данло охватил все эти бело-голубые самоцветы и устремился дальше, к миллионам других миров. Вскоре Данло стал видеть все двадцать пять миллиардов планет этой вселенной. Он не просто наблюдал их все разом, как астроном в телескоп, — он мог, как ястреб, пронизывать слои их атмосферы и являться в любом городе и в любом лесу по своему выбору.
На одной из Земель белокурые гиганты плясали вокруг костра и восхваляли бога Ханумана. На другой низкорослый народец строил башню из белого мрамора вышиной до небес.
Были планеты, где люди так продвинулись по пути к совершенству, что воздух над их городами мерцал от огней преображения мужчин и женщин, которые возвращались к своему Богу. Вновь сотворенные Земли блистали красой девственных лесов и чистых тропических морей, где водились тысячи видов рыбы; они лишь ожидали пришествия человека, чтобы исполнить свое назначение.
Все это — и в миллион раз больше — Данло видел одновременно, в один и тот же момент. Чудо заключалось в том, что он не только видел, но и понимал, что он видел каждого человека на каждой планете не как пятнышко в многоцветной толпе, а как жемчужину на бесконечно разматывающейся нити. Таким же образом он видел камни, деревья, ракушки на бесчисленных белых пляжах — видел все, что желал увидеть.
Мощь этого нового зрения и удовольствие от него вызывали в нем желание раствориться в электрических информационных штормах Вселенского Компьютера. Эта громадная машина, висящая в пространстве другой, бесконечно далекой вселенной, казалась ему близкой, как живые картины позади его глаз. Он испытывал такое чувство, точно к его мозгу чудесным образом привили новую долю — долю с луну величиной. Он не чувствовал себя отдельным. Он сам был Вселенским Компьютером, а тот был им. Данло ощущал его программы и информационные потоки почти так же, как другие части своего сознания.
Кристаллические комплексы идей и узоры мысли мелькали в нем с головокружительной скоростью. Он понимал их с одного взгляда — и это было все равно что понять за одну наносекунду все слова, когда-либо сказанные, написанные или подуманные человечеством. Он чувствовал, как расширяется чуть ли не до бесконечности его интеллект, и это электризующее ощущение пронизывало его сознанием своего могущества. Он наблюдал, как люди в ста разных мирах живут своей искусственной жизнью, и знал, какие программы руководят каждым из них. Он смотрел в миллион лиц, а потом перед ним возникли все десять миллиардов триллионов человек, населяющих двадцать пять миллиардов планет.
Он увидел тогда, как мужчины, женщины (и дети) дробятся на сверкающие фрагменты информации, каждый на свой неповторимый лад. Увидел, как индивидуальные программы каждой личности проистекают из единой мастер-программы, управлявшей самим Вселенским Компьютером. Она управляла им самим, она была им — по крайней мере пока он находился в полном контакте с Хануманом. Данло сам был не чем иным, как информацией, струящейся со скоростью света и принимающей различные формы. Туда-сюда, туда или сюда — триллион триллионов световых импульсов проходил через его оптические схемы каждую десятитриллионную долю наносекунды. Божественное сияние наполняло темный луноподобный Вселенский Компьютер и разум Данло, как десять тысяч только что вспыхнувших сверхновых. Данло сам превратился в свет, наполняющий всю вселенную, — в свет, создающий вселенную.
Яркий белый свет сияет пылает становится всем я Бог о Боже я одинок всегда одинок как семя зарытое в сырую землю я тот кто творит розы рождаются из мечты внутри другой мечты как безупречные алмазы без боли страха страданий ни болезней ни смерти ни порока ни жизни какой она была она была ужасна желудь умирая становится дубом чьи ветви раскинуты в бесконечность под солнцем чей сын убивает отца убивает солнце все солнца в этой вселенной потому что жизнь болезнь от которой нет лекарства только если создать вселенную из мечты из бесконечности из миров и звезд материя энергия пространство-время информация рушатся сливаются складываются в одного совершенного вселенского компьютерного Бога из ничего только чистая информация как яркий белый свет…
Целую вечность Данло пробыл в центре пылающей белой сферы кибернетического самадхи. Вся реальность рассыпалась на сверкающие крутящиеся фрагменты информации, из которых, как из кусочков мозаики, можно выложить бесконечное количество возможностей. Будь у сознания Данло губы и голос, оно стонало бы от удовольствия, от искушения остаться здесь навеки и сотворить свою собственную вселенную. Но в конце концов Данло вернулся на луг за городской стеной. Он обнимал Джонатана и наслаждался милым лесным запахом его волос.