— Так хлеб-то этот у нас с вами общий, — вставил Румынов.
— Безусловно, общий. Как написано в Книге: «Единым столом братья сидят». Как мы сейчас сидим, — Захария обвел стол рукой. — Потому нам от тебя угрозу, будь она реальной, утаивать не с руки. Да, стреляют. Да, были жертвы среди служителей культа. Но так то, как обычно, народец балует, друг дружку режет почем зря. Фанатики, еретики, воинствующие радикалы. Ничего нового, просто очередной скачок активности.
— От бездуховности все, от безверия, — поддакнул Ламий.
— Так что не переживай, — Захарий панибратски улыбнулся депутату. — Ты лучше скажи вот что. Наши орлы на днях очередных иноверцев разорили под корень — рамаи. Слышал?
— Слышал, — кисло ответил Румынов.
— У них под резиденцию, говорят, домик хороший был, добротный. У меня уже добрые люди спрашивали, как бы этот домик и участок заполучить. Пока его в фонд Доминиона не передали, ты бы помог, застолбил место. А то желающих на бесхозное, сам знаешь, выше головы.
Депутат кивнул, впрочем, без энтузиазма.
— Да ты не обижайся, — Захарий громко рассмеялся, хлопнул Румынова по плечу. — У тебя когда выборы в мэры? В следующем году? Так я тебе такую явку обеспечу, мама не горюй! Прямо из храмов к предвыборным урнам пошагают, только успевай голоса считать!
Депутат, до этого прикидывающийся обиженным и грустным, заметно приободрился, в глаза вернулся былой блеск.
— Хорошо, посмотрю, что смогу сделать, — он шутливо погрозил Старшему. — Ну, Захарий, ты иной раз меня прямо пугаешь! Нельзя так со старыми друзьями.
— А что ты хочешь, Петя? Религии всегда строились на страхе. На страхе перед неминуемым наказанием, перед тем, что все твои поступки и помыслы кроме тебя знает еще кто-то — всемогущий и всезнающий. Который может в любой момент сделать с тобой все, что захочет. Религии строятся на человеческом страхе перед неизвестным будущим, перед силами природы, перед ничтожеством сущего. Страшно самому сделать судьбоносный выбор, который может стать роковым? Страшно остаться без правил, по которым можно было бы жить в уверенности в своей правоте? — Старший наклонился вперед, отчего длинная челка свесилась со лба, прикрыв прищуренные глаза. — А еще религии строятся на страхе смерти. На страхе того, что тебя ждет за последней чертой. Или, быть может, лучше бояться того, Петя, что после смерти нас не ждет ничего? Пустое, черное ничего?
Депутат, словно кролик перед удавом, слушал не моргая, неосознанно приоткрыв рот.
Но Захария выпрямился, откинулся назад, широко улыбнулся, довольным произведенным впечатлением:
— Это в молодости, мой дорогой, все подобные страхи кажутся мелочными. Но с возрастом все меняется. Мы оглядываемся на свою прошедшую жизнь и понимаем, что какими бы умными и сильными не казались сами себе, все равно так и остались глупыми и слабыми. И страхи, которые мы от себя гнали, никуда не делись. В такие моменты очень хочется посмотреть ввысь и увидеть одобрение и поддержку, — Старший поднял кружку пива, словно салютую своим словам. — Все рождаются атеистами, Петя. Но под занавес жизни даже самые упертые из них ломаются. Потому что страшно.
Когда Захарий замолчал, Румынов вздрогнул, схватил свою кружку и залпом допил пиво.
— Ну вас, — он попытался браво усмехнуться, но вышло жалко. — Напустили жути. Пойду, пока живой, плоть потешу.
Депутат поспешно поднялся, засеменил к девушкам, которые при его приближении призывно заголосили.
Старшие без интереса проводили его взглядами, словно назойливую муху. Как только их «ручной политик» удалился на достаточное расстояние, Ламий повернулся к Захарию.
— Ты уверен, что не хочешь принять предложение Марка?
— Уверен, — голос Захария сделался холодным и чуть подрагивающим от сдерживаемого недовольства. — Ламий, я не хочу еще раз обсуждать это.
— Но послушай, — Казначей явно не желал сдаваться, заговорил быстрее и жарче, — В словах Марка есть доля правды, ты сам это знаешь.
— Я лишь знаю, что по Городу ходят слухи о странной Искре, которая владеет разом всеми Дарами, о которых нам известно. Знаю, что этот человек открыто не выступал ни от какой конфессии, не участвовал в Поединках, не пересекался с нами интересами. А значит, нам незачем бояться его или заключать с ним какие-либо сделки. Тем более такие, о которых сегодня говорил Марк. Тем более посредством этой… как ее там… Калины.
Ламий успокаивающе положил свою пухлую ладонь поверх руки Захария.
— Я понимаю и разделяю твое недовольство. Но ты не знаешь всего. Этот человек, эта Искра, Верующий, как он сам себя называет, не только владеет всеми Дарами, но и способен делиться ими. Не учить навыкам, как наставники религеров, а именно передавать, преумножая уже имеющиеся. Представь себе, какие силы будут у нас в руках, имей мы такого союзника!
— Я не верю в это, — упрямо покачал головой Захарий. — С чего бы ему предлагать нам свои услуги? Почему именно сейчас, когда Город сотрясают непонятные катаклизмы? К тому же, почему никто из вас не задается вопросом, откуда он такой взялся и как вообще такое возможно? От какого бога эта Искра, брат Ламий?
Захария высвободил руку из-под ладони товарища, прямо посмотрел в глаза Казначею.
— Я вижу в этом угрозу. Угрозу нам, нашей вере, нашим принципам.
— Брат мой, — Ламий заговорил так тихо, что Волкову пришлось изрядно напрячь слух, чтобы расслышать слова. — Я хочу напомнить тебе, что главным принципом нашей веры, в складывающихся условиях, нужно считать принцип выживания. Уже есть информация о том, что мы у Верующего не первые. И не единственные. Ты представляешь себе, что будет, если в один прекрасный день против нас выдвинутся сотни религеров, вооруженные множеством Даров? Нам не выстоять в этой войне!
Захарий протяжно выдохнул, словно выпускающий пар чайник, процедил по слогам:
— Я не верю этому Верующему. Не верю малоизвестной мне Калине. Я считаю, что они, оба, — лжецы, мистификаторы. Я считаю, что это все — странная игра наших противников. Я не верю в невесть откуда свалившихся волшебников с дармовыми Дарами в рукаве, желающих вдруг помочь мистирианам. И я не дам своего согласия на предложение Марка. Я не для того долгие годы все это строил, чтобы ввязываться в какие-то авантюры. Я понятно выражаюсь, Ламий?
Они пару секунд изучали взглядами друг друга, словно стараясь без слов донести каждый свою правду. Наконец, Ламий сдался.
— Ну, может оно и к лучшему, — покладисто сказал он. — Давай не будем портить вечер.
Он подманил пальцем банщика, велел принести две порции пельменей и водку.
— Пора уже расслабиться. А то с этого пива только в туалет бегать чаще, — пояснил с улыбкой. — Кстати, брат мой, не пора ли поднять цены на пожертвования в храмах? Недвижимость дорожает, цены растут.
— Уже подняли, — Захарий отмахнулся. — Нужно что-то другое, чтобы народ привлечь.
— Запустить еще одно шоу на ТВ?
— Эти шоу уже всем надоели. Вон, у тифонитов на канале передачи голые бабы ведут, а так-то у остальных рейтинги падают. Информационный повод нужен. Скандал.
— Может, тоже голых баб на канал запустим? — хмыкнул Ламий, указывая большим пальцем на крутящихся вокруг развалившегося на краю бассейна Румынова проституток.
— Или голых депутатов, — засмеялся Захарий.
Они разразились громким хохотом, отчего Румынов обернулся. Но Ламий махнул рукой, мол, сиди, не о тебе.
— Нет, не наша тема. У меня вариант получше. Слышал об ордалианском священнике, устроившем самосожжение?
— Да, конечно.
— Вот нам бы что-то подобное. Проявление силы веры и духа, — Захарий ухватился за свою мысль, раскручивая идею. — Личный подвиг, яркий протест, радикальный поступок.
— Что, тоже самосожжение? — задумчиво протянул Ламий.
— Ну, как вариант. Если ничего лучше не найдем. Нас никто не обижал в СМИ за последнее время? А то можно было бы устроить нечто подобное прямо перед окнами какой-нибудь телекомпании…
Волков не смог больше слушать. Как только Старшие закончили разговор о Калине и о странном Верующем, заговорили о насущных делах, ему вновь стало нестерпимо противно и стыдно за то, что он когда-то был наивным последователем и почитателем. Чувство омерзения в нем было столь велико, столь долго Егор сдерживал его в себе за прошедшую смену, что спокойная беседа о необходимости самосожжения ради рейтинга стало последней каплей.
Религер, не особенно заботясь о приличиях, сплюнул на мраморный пол и пошагал на выход, гулко топая жесткими каблуками.
За спиной что-то резко сказал Ламий, вроде как окликнул шумного телохранителя. Но Егор даже не стал вслушиваться, выдрал из уха микрофон гарнитуры и бросил в угол. С силой пнул тяжелую дверь, которая, жалобно скрипнув петлями, распахнулась и звонко стукнулась обо что-то твердое.
Он вышел в небольшой холл с диванами и узким столом, за которым сидели охранники депутата — резались в нарды. Распахнувшаяся дверь ударила по углу стола и сбила к центру доски все фишки.
— Какого…! — один из охранников подскочил, но был тут же посажен на место сильным хлопком по плечу.
— Не дергайся, — прошипел ему в лицо одноглазый, — Завалю.
Телохранитель вытаращил глаза и громко сглотнул, вмиг забыв о пистолете на поясе и приемах рукопашного боя.
От религера веяло такой неприкрытой ненавистью и яростью, что было понятно без слов — ему нужен лишь повод.
Волков оттолкнул телохранителя от себя. Не обращая внимания на второго охранника, на спешащего к ним Хирурга, который строгим голосом велел ему остановиться, Егор пересек холл и вышел в прохладную ночь. Сбежал по ступенькам вниз и зашагал прочь от «Острога» по освещенной круглыми фонарями тропинке, ведущей на выход из парка.
Ему в спину смотрел Хирург, остановившийся в дверях. Он кому-то звонил, нетерпеливо постукивая указательным пальцем по пластику телефона.
Глава 20
«— Насилие и духовность несовместимы. Насилие и религия всегда идут рука об руку».