Ремесло древней Руси — страница 7 из 30

Деревенское ремесло IX–XIII вв.

История русской деревни представляет собой труднейшие страницы исторического исследования, ввиду того что большинство письменных источников не касается деревни. Деревня почти не нашла себе места в летописи, так как, по словам Кирилла Туровского, «историци и витиа рекше летописци и песнотворци, прикланяють свои слухы в бывшия меж и цесар и рати». Русская Правда представляет себе деревню или как продолжение вотчины или как силу, противостоящую вотчинному порядку, который надлежит ограждать от ее возможного вторжения. Другие категории письменных источников почти не замечают деревни, может быть, только за исключением христианских проповедников, бичующих поклонение Сварожичу под овином.

Значительно больше дают археология и этнография. Если историю русского города можно, хотя и с пробелами, написать без привлечения вещественных источников, то история русской деревни будет написана впоследствии на основе археологических материалов. Впрочем, трудности есть и здесь. Обильный материал курганов не уравновешен раскопками селищ и городищ. В нашем распоряжении нет ни одного сельского поселения, раскопанного целиком, поселения, в котором можно было бы проследить планировку жилищ, определить количество ремесленников и их производственный инвентарь, установить наличие специальных мастерских и т. п. В отношении поселений пока приходится довольствоваться отрывочными материалами по преимуществу рекогносцировочных раскопок. Кроме того, большую трудность представляет разграничение городских и сельских поселений. В каждую историческую эпоху между настоящим городом и деревней существует ряд промежуточных звеньев, которые затруднительно отнести в ту или иную группу, но для древней Руси, где многие сельские поселения имели свой «град» с земляными валами, это разграничение особенно трудно.

В нашей работе из общего числа древнерусских городищ в разряд сельских условно отнесены маленькие земляные крепостцы в 60-150 метров в поперечнике, с культурным слоем X–XII вв. и зачастую с большим древним подстилающим слоем. Эти городища по целому ряду материалов бывают связаны с окружающими их курганами, что позволяет, во-первых, рассматривать их как две формы проявления одного и того же быта, а, во-вторых, позволяет точнее датировать городищенские находки.

Только при наличии некоторых вполне определенных признаков городища малых размеров исключались из списка городищ сельского типа. Таким признаком является, например, наличие амфор для вина, типичных для городской культуры, соседство курганов с явными дружинными погребениями или явная диспропорция между жилой площадью и мощностью укреплений. Все это позволяет отнести такие городища к числу боярских усадеб.

В отношении курганов важны два вопроса: во-первых, их датировка, а, во-вторых, разграничение городских и деревенских курганов.

Для датировки курганных комплексов мы располагаем несколькими десятками погребений с монетами X–XI вв., позволяющими построить хронологическую шкалу. Для XII–XIII вв., для этой безмонетной эпохи в истории Руси, хронологическими ориентирами начинают служить предметы искусства определенного стиля, определенные виды орнамента, даты которых устанавливаются по датированным городским предметам, зданиям, иконам.

Кроме того, для целей датировки служат эволюционно-типологические ряды, первые звенья которых основаны на комплексах, датированных монетами.

Отделение городских курганов от чисто деревенских затрудняется наличием в деревнях представителей «молодшей» княжеской и боярской дружины, жившей «по селам», откуда на случай похода их долго собирали с помощью бирючей. В погребениях этих дружинников, связанных как с деревней, так и с городом, встречаются, наряду с изделиями деревенских мастеров, и городские вещи.

При всех трудностях работы с археологическими источниками и при их некоторой неполноте, они дают все же исключительно ценный материал по истории экономического развития русской деревни X–XIII вв.

20 000 деревенских курганов домонгольского времени заменяют для этой эпохи отсутствующие писцовые книги, открывая возможность широких сопоставлений и статистических подсчетов. Несмотря на различие погребальных обрядов, массовый курганный материал различных русских княжеств дает нам продукцию деревенских ремесленников в таком количестве, что позволяет построить очерк истории специально деревенского ремесла.

Будущие раскопки городищ и селищ восполнят те пробелы, которые неизбежны при современном состоянии накопления источников. Расчленение ремесла на городское и деревенское должно способствовать более четкому историческому анализу древнерусского хозяйства.

1. Кузнечное дело

Среди членов родового коллектива раньше всех других специалистов обособились металлурги, ведавшие сложным, опасным и несколько таинственным делом обработки руды в горнах и ковки раскаленного металла[272].

Совершенно естественно, что с ростом общественного разделения труда именно кузнецы стали первыми ремесленниками-специалистами, что именно их, творцов металла, народ окружил множеством различных легенд и поверий: кузнец-колдун, «хитрец», находится под покровительством русского Гефеста — бога Сварога; он может не только выковать плуг или меч, но и врачевать болезни, устраивать свадьбы, ворожить, отгонять нечистую силу от деревни. В эпических сказаниях именно кузнец является победителем дракона — Змея Горыныча, которого он приковывает за язык[273].

Очерк древнерусской металлургии, естественно, распадается на две части: 1) выплавка железа из руды и 2) кузнечная обработка железа. Оба процесса были связаны между собой, но, по всей вероятности, давно уже произошло разделение на домников и кузнецов.

Вопрос о наличии местного сырья для получения железа почему-то всегда решался историками русского хозяйства отрицательно[274].

Исходя из современных сырьевых баз металлургической промышленности, в большинстве своем ставших известными в недавнее время, отрицалось наличие железных руд в распоряжении древних металлургов, и все железные изделия объявлялись привозными. При этом упускалось из виду, что древние домники работали на особом виде сырья — болотной руде, которая вплоть до XVIII в. сохраняла промышленное значение[275].

Болотная (озерная, дерновая, луговая) руда — бурый железняк органического происхождения (железистые отложения на корневищах болотных растений) — содержит от 18 до 40 % железа. Формула ее 2Fe₂O₃×3H₂O[276]. По своим технологическим качествам болотная руда была наиболее подходящим сырьем для примитивной металлургии, так как она принадлежит к наиболее легко восстановимым породам. Восстановление железа из руды начинается при температуре всего в 400°, а при 700–800° получается уже тестообразное железо. Чрезвычайно важным для правильного решения вопроса о древней сырьевой базе является географическое распространение болотных руд (рис. 1).

При составлении карты месторождения болотных и близких к ней руд встретился ряд трудностей: современных геологов эти руды почти совсем не интересуют, и поэтому на современных картах рудных месторождений их бесполезно искать[277].

Пришлось пользоваться отрывочными сведениями XVII–XIX вв., когда данные месторождения болотных руд представляли еще промышленное значение и как-то регистрировались.

В главе о происхождении русского ремесла была уже приведена карта распространения болотной руды и сходных с нею руд в Восточной Европе[278]. Мы видим, что болотная руда распространена в Восточной Европе чрезвычайно широко и везде сопутствует лесу. Южная граница распространения болотной железной руды совпадает с южной границей лесостепи. За этой линией в степях железной руды данных типов почти нет[279].

Таким образом, все восточнославянские племена, все позднейшие русские княжества лежали в зоне рудных месторождений; русские кузнецы почти повсеместно были обеспечены сырьем. Найти железную руду было не труднее, чем залежи гончарной глины[280]. Болотная руда сохранила свое значение для металлургической промышленности местами до XVIII в. (напр., в Белоруссии), когда на ней работали небольшие заводики с полумеханизированным процессом дутья (мельничный привод). По внешнему виду болотная руда представляет собой плотные тяжелые землистые комья красно-рыжего оттенка. В древнерусском языке слово «руда» означало одновременно и руду, и кровь, а прилагательное «рудый» было синонимом красного, рыжего. Болотная руда залегает иногда в земле слоями около 30 см толщиной, иной раз ее приходится выкапывать из земли; случается и так, что она выходит в разрез берега реки или озера, и ее можно выбирать сбоку[281]. Чаще всего руда залегает на дне болот и озер, и ее разведывают там острым шестом, железным щупом-«рожном», а добывают на плотах или лодках черпаками с длинной рукоятью. Добыча и плавка железной руды обычно производились осенью и зимой. По данным Севергина, руду копали в августе и месяца два сушили. В октябре ее обжигали на кострах и уже по санному пути доставляли к месту выплавки[282]. То же самое засвидетельствовано для озерных областей[283].

Полученная тем или иным способом руда промывалась и подвергалась предварительной обработке, заключавшейся в дроблении ее и легком обжиге, способствующем процессу восстановления окислов железа.

Позднейшие способы предварительной обработки руды, как, например, многолетнее выветривание руды, в изучаемое время, очевидно, не применялись, так как на городищах никогда не находят следов таких складов руды.

Самым сложным и ответственным делом являлась выплавка железа из руды, осуществлявшаяся при помощи так называемого сыродутного процесса. Название «сыродутный» очень позднее и чисто кабинетное — оно возникло лишь в XIX в., когда в доменные печи стали нагнетать подогретый воздух. Старый способ плавки с нагнетанием «сырого», неподогретого воздуха начали называть в отличие от нового «сыродутным».

Сущность сыродутного процесса заключается в том, что железная руда, засыпанная в печь поверх горящего угля, подвергается химическим изменениям: окислы железа (руда) теряют свой кислород и превращаются в железо, которое густой тестовидной массой стекает в нижнюю часть печи. Это и называется восстановлением железа. Необходимым условием для восстановления железа является постоянный приток воздуха.

Восстановительный процесс не является плавкой металла в собственном смысле слова, так как железо еще не превращается в жидкое состояние; для этого нужна температура в 1500–1600° (такая температура была недоступна древним металлургам), тогда как для восстановительного процесса достаточно 700–800°[284]. Применяемые иногда термины «плавка руды», «выплавка железа» и т. п. употреблены условно. Точнее всего будет неупотребительный ныне древнерусский термин «варка железа». Недостатком этого способа является низкий процент выплавки металла из руды. Часть металла остается в руде; чем меньше жара в печи, тем больше этот остаток, тем тяжелее будет шлак. Примитивный сыродутный процесс изучался на этнографических примерах. Знаменитые разработки железа в Устюжне Железнопольской описываются исследователями середины XIX в. так[285]: «С незапамятных времен, на расстоянии 60 верст от самой Устюжны, к востоку и до железной Дубровки разрабатывалась здесь железная руда. Каждое почти селение имело свои так называемые домницы, или плавильни, где производилась эта тяжкая, убийственная работа… Тысячи рук, истинно в поте лица, трудились над этою беловатою землицей, превращавшейся после пережжения в красно-багровую и, наконец, в ступках горна в крепкий темно-синий металл» (кричное железо). Тяжесть этой работы хорошо известна и древнерусским литературным памятникам: Даниил Заточник восклицает: «Лучше бы ми железо варити, нежели со злою женою быти». Очевидно, варка железа считалась труднейшей из работ, известных этому образованному автору. Варка железа производилась в так называемом сыродутном горне.

Только в последнее время, благодаря массовому обследованию городищ, предпринятому Белорусской Академией Наук, мы получили реальное представление о древнерусском сыродутном горне[286].

Прообразом сыродутного горна был обычно очаг в жилище. В.А. Городцовым в Галичской стоянке (относящейся к скифскому времени) обнаружены остатки очага, расположенного в центре крупного жилища (шалаша), внутри которого было найдено около 50 кусков железного шлака. Шлак лежал и в стороне от очага[287].

Едва ли этот очаг имел какие-либо специальные приспособления для плавки металла. С ростом потребности в железе и умения «варить» его появляются специальные горны, находящиеся еще на городище, но отнесенные уже подальше от жилых изб к краю городища, к валу. Так расположены печи на белорусских городищах I–VII вв. н. э., например, в Оздятичах в Свидне. К сожалению, датировка большинства сыродутных горнов затруднена. На городище Березняки (см. выше) IV–V вв. выплавка железа не производилась, и крицы приносились в готовом виде и складывались у ворот поселка.

В эпоху Киевской Руси место выплавки обычно переносится ближе к источнику сырья, так как перенос больших количеств руды на городище затруднен, но бывают и исключения.

Одна из наиболее ранних печей (городище Кимия) представляет собой круглую яму около метра в диаметре, вырытую в земле и густо обмазанную глиной. Глина найдена в сильно обожженном состоянии. Вокруг печи — большое количество шлаков; верх печи открыт. Никаких следов приспособления для дутья не обнаружено. Печь, углубленная в землю, едва ли давала какие-нибудь преимущества по сравнению с обычным очагом[288]. Такие ямные горны носят народное название «волчьи ямы». Может быть, в связи с этим в некоторых европейских языках крица носила звериное имя: по-немецки Luppe (волк), по-французски — renard (лис) и т. п.[289]

Целое поле таких «волчьих ям» удалось найти в земле вятичей инженеру Романовскому в середине XIX в. Приведу текст его сообщения:

«Близ села Подмоклого находится огромнейшая площадь, вся изрытая ямами, уже заросшими травою и деревьями… При разрытии ям на некоторой глубине встречались иногда: древесный уголь, куски ошлакованной руды и красная, как бы обожженная железная охра… Нахождение упомянутых ям и отвалов руды показывают следы бывших разработок; присутствие же в этих ямах древесного угля и шлаков ясно свидетельствует о старинном способе добычи железа из руд, которые, за неимением печей, вероятно, расплавлялись в простых ямах, причем получались куски ковкого железа и шлаки»[290].

Особенно важно то, что в одной из ям был найден диргем халифа Ибрагима, брата Гарун-ал-Рашида 189 гиджры (805 г. н. э.). Наличие в IX в. «волчьих ям» в стороне от поселений объясняет нам отсутствие горнов на городищах.

Необходимое для процесса восстановления железа дутье в горнах примитивного устройства осуществлялось путем естественного притока воздуха. Для этого горны и ямы располагались на подветренных местах. Шлаки, остающиеся после варки железа в «волчьих ямах», очень тяжелы, что свидетельствует о незначительном проценте выплавленного железа[291].

Гораздо больший технический прогресс представляют наземные печи, переход к которым совершился, примерно, около X в. Конструкция наиболее сохранившейся печи Лабенского городища (близ древнего Изяславля, Белоруссия) такова: печь сделана из глины прямо на грунте и имеет в разрезе сводчатую форму, в плане округлую, высота свода внутри — 35 см, ширина печи внутри — 60 см, толщина глиняных стенок — 5-10 см.

Верх печи имеет широкое отверстие, через которое засыпали уголь и руду. В стенке печи внизу имеется горизонтальное отверстие почти на уровне земли[292].

Перед началом плавки печь засыпалась древесным углем (частично — горящим), поверх которого насыпалась размельченная и, может быть, предварительно обожженная руда. Сверху иногда тоже насыпали уголь.

Руды засыпали в печь около 30 кг. Затем в нижние отверстия (они обычно бывали парные) печи вставляли сопла (от «сопеть» — дуть, отсюда же «сопели» — дудки, свирели) мехов, нагнетающих воздух.

Кузнечный мех имеет повсеместно очень устойчивую форму: две вытянутые сердцевидные планки, объединенные кожей, собранной в складки, чем достигается возможность раздвигать планки. Узкий конец планок оканчивается трубкой — соплом. В планках делаются отверстия с клапанами для вбирания воздуха внутрь меха. Судя по позднейшим миниатюрам, древнерусские меха были такими же.

Дутье (или «дмонка») являлось основном работой при «варке» железа. Меха раздувались вручную. Эта непрерывная работа и делала процесс варки столь тяжелым. Важность дутья для выплавки железа из руды хорошо осознавалась уже давно; недаром Даниил Заточник, называвший себя «смысленным и крепким в замыслех», пишет, что «не огнь творит разжение железу, но надмение мешное»[293].

В результате нагнетания воздуха в домницу там и происходит процесс восстановления железа. Восстановленное железо сползает по углам вниз, собираясь на дне домницы в виде ноздреватой, мягкой и вязкой массы, так называемой «крицы», «кричного железа»[294].

Отходы сыродутного процесса называются шлаками («сок», «жужелица», «жужло»). Чем тяжелее шлак, тем меньше переплавлено из него железа. Наличие шлаков на городищах всегда является признаком местной выработки металла. По окончании «варки» железа, для того чтобы получить крицу, необходимо было разломать домницу и удалить все посторонние примеси. Крицу из печи извлекали ломом или пешней. Горячая крица захватывалась клещами и тщательно проковывалась. Без проковки крица не могла идти в дело, так как полученный металл был слишком порист. Проковка удаляла с поверхности крицы частицы шлака и устраняла пористости. После проковки крицу снова нагревали и снова клали под молот. Эта операция повторялась несколько раз. Крицу иногда дробили на куски, и каждый кусок проковывался отдельно или же проковывали всю массу железа. В первом случае получались небольшие продолговатые болванки весом около 200 г (Банцеровское городище близ Минска VIII–IX вв.), а во втором — массивные куски железа весом в несколько килограммов. Так, например, найденная в Райковецком городище прокованная крица весила 5 кг. В Вышгороде под Киевом при моих раскопках в 1935 г. были найдены 2 крицы, имевшие форму приплюснутого шара, разрубленного еще в горячем состоянии по радиусу от середины к краю (рис. 17). Рубили, очевидно, для того, чтобы посмотреть качество проковки[295].

Рис. 17. Крица из Вышгорода.

Для новой плавки необходимо было опять достраивать верхнюю часть домницы, а иногда создавать заново все сооружение, так как при извлечении крицы печь ломали. На городищах находят по нескольку разобранных печей. Дальнейшая эволюция домницы шла по пути вытягивания печей вверх для улучшения тяги, увеличения количества сопел и нахождения наиболее выгодного профиля внутренней части печи. Кроме того, впоследствии была изобретена такая конструкция, у которой передняя часть домницы — ее чело — разбиралась и позволяла вынимать крицы, не разрушая всей домницы. Иногда на под домницы ставили глиняные сосуды, в которые стекала кричная масса, или делались углубления около печи. Но все эти усовершенствования относятся уже к городскому доменному делу.

Одновременно с ремесленным производством железа в специальных горнах с довольно сложным оборудованием существовало и домашнее производство железа в обычных варистых печах. Крицы в горшках найдены П.П. Ефименко в землянках Боршевского городища VIII–IX вв., затем на селище XI–XII вв. близ Торопца Н.П. Милоновым были обнаружены остатки избы с полом, промазанным глиной. В печи плавилась железная руда в глиняных сосудах; около печи было найдено 50 криц. В данном случае можно допустить ремесленное производство, рассчитанное не только на домашнее потребление. На такую мысль наводит обилие криц, но причины, побудившие обходиться без сыродутного горна, — неясны.

Академиком С.Г. Струмилиным высказано предположение, что такой тигельный способ выплавки железа является простейшим и древнейшим[296]; он основывался при этом на находках горшков-тиглей в так называемых «чудских копях».

Большой интерес для истории ремесла представляет вопрос о соотношении количества поселков и мест выработки железа. На каждом ли городище выплавлялось железо? Массовое обследование городищ Белоруссии именно в этом направлении доказало, что, несмотря на широкое распространение сырья, выплавка железа производилась далеко не на каждом городище[297]. Очевидно, определенные роды, а потом отдельные семьи специализировались на этом сложном деле и обслуживали не только своих ближайших соседей по городищу, но и обитателей других городищ. Для очень ранней эпохи IV–V вв. это доказано раскопками городища Березняки[298].

Громоздкое оборудование домницы, необходимость большого производственного опыта при «варке» железа, длительность этого процесса — все это убеждает в том, что металлургия очень рано потребовала выделения металлургов из среды общины, постепенного отрыва их от земледелия и превращения их в ремесленников.

Труднее решить вопрос о разделении домников и кузнецов. Судя по сезонному (зимнему) характеру доменной работы, можно думать, что доменное и кузнечное дело находились в древнерусской деревне в руках одних и тех же мастеров. Для завершения плавки домник должен был иметь наковальню, молот, клещи, горн (для нагрева крицы), а, следовательно, у него был весь ассортимент орудий, необходимых для последующих ковочных работ.

Техника ручной ковки очень мало изменилась со времени Киевской Руси до XIX в. Поэтому сведения о деревенских кузнецах недавнего прошлого можно почти полностью переносить на кузнецов XI–XII вв., а может быть, даже и более раннего периода. В этом убеждает сравнение как инструментов, так и готовой продукции кузнецов обеих эпох.

Подлинных древних кузниц археологической науке известно еще меньше, чем домниц. В тех случаях, когда их обнаруживали, они оказывались или на краю городища у самого вала или даже выносились за пределы вала (в последнем случае — ближе к воротам городка)[299].

Интересна кузница, обнаруженная на городище Гать под Орлом. Городище лишено культурного слоя и, очевидно, являлось убежищем. На всей площади имеется только одна изба (в углу городища), датированная стеклянными браслетами XI–XIII вв. Изба представляет собой большое сооружение из двух срубов, разделенных сенями. В большом срубе находилось жилище кузнеца с обычной печью в углу, а в меньшем — кузница с каменным полом и кузнечным горном[300].

Известно несколько погребений кузнецов с их инструментами (клещи, молот, наковальня, литейные принадлежности)[301]. Кроме того, целый ряд вещей происходит из различных городищ и курганов. Все эти материалы помогают определить как оборудование кузниц, так, отчасти, и технику. Для более полного воссоздания кузнечной техники необходимо обратиться к многочисленным кованым железным вещам, сохраненным для нас городищами и курганами, и изучить способы их изготовления. Древнерусская терминология дает обширный список терминов, связанных с кузнечным делом[302].

Кузнец. В этой форме обозначение кузнеца встречено неоднократно в древнейших памятниках. Но ряд соображений заставляет воздержаться от присвоения этому термину современного нам значения ковача железа. Слово «кузнь», т. е. изделия кузнеца, обычно понималось в древности как совокупность металлических изделий вообще или же тонких ювелирных изделий из золота и серебра[303].

Иногда даже встречается выражение «стеклянная кузнь». В этом случае слово «кузнь» употреблено в смысле изделия.

В связи с таким расширительным пониманием функций кузнеца становится понятным постепенное добавление в более поздних памятниках узкого определения специальности: «кузнец железу», «кузнец меди», «кузнец серебру»[304].

Очевидно, слово «кузнец» в его древнейшем смысле означало мастера по металлу вообще, а не только «кузнеца железу».

Синонимами слова «кузнец» являются слова: хытрец, кърчъ, вътрь, железоковецъ, ковачь[305].

Слово «хытрец» (Изборник 1073 г.) также восходит к древнейшим представлениям о первом мастере как о кузнеце. Позднее оно обозначало преимущественно художника, искусника, но его раннее упоминание связано именно с обработкой металла. Слова «кърчъ», «корчи» по своему смыслу ближе к нашему пониманию слова «кузнец». Они связаны с терминами: «крица», «кричное железо», «мѣхъ корчин» (кузнечный мех), «корчиница» — кузница, и с названиями городов, известных обработкой именно железа (Корчев — Керчь). Термин «корчий» всегда связан с ковкой железа. Остальные синонимы малоупотребительны.

Горн (гърнъ, грънъ, грънило) являлся необходимой принадлежностью каждой кузницы, так как в нем производилось накаливание железа перед ковкой.

Конструкция древнерусского горна по археологическим данным, к сожалению, точно не выяснена, но современный кузнечный горн значительно проще сыродутного и представляет собой простую жаровню.

Следует отметить, что слово «гърнъ» имеет в древнерусском языке несколько значений: 1) печь, 2) котел или точнее тигель. В несомненной связи с ним стоит слово «гърньць» в значении горшка, причем последнее является уменьшительным от первого. Не свидетельствует ли это о последовательном переходе от плавки железа в горшке к работе в горне?[306]

Необходимым дополнением к кузнечному горну являются кочерга, пешня и железная лопата. Пешни копьевидной формы часто встречаются при раскопках городищ. Из железных лопат под это определение могут подойти лопаты типа приладожских[307]. Железная лопата имеет тонкую ручку длиной до 80 см. Копать землю такой лопатой совершенно невозможно. Вероятно, она служила для перемешивания и пригребания углей в кузнечном горне; по форме вполне аналогична современной кузнечной лопате[308].

Мех. Так же как в доменном процессе, меха служили для усиления горения угля в горне. Иногда мех назывался «дъмьчи», что связывалось с его функцией дутья. Форма кузнечных мехов была, по всей вероятности, такая же, как и в позднейшее время, — сердцевидная[309].

Находимые при раскопках глиняные сопла могут быть одинаково отнесены как к домнице, так и к кузнечному горну.

Клещи. Синонимом было слово «изымало» (от глагола «изымать»); иногда употреблялось слово «щипец». Клещи служили как для извлечения раскаленного железа из горна, так и для работы с ним на наковальне. Клещи делались из двух половинок, скрепленных осью. Форма клещей различна: одни из них приспособлены для вытаскивания и держания небольших предметов, другие же имеют специальные крючки на концах для держания широких массивных вещей[310].

Наковальня. Наковальня являлась необходимейшей принадлежностью кузницы. Все дошедшие до нас наковальни X–XII вв. имеют стандартную форму и существенно отличаются от современных: они не имеют ни конического выступа сбоку, облегчающего сгибание полос и выкружку изделий, ни гнезд для вставки фигурных подкладок. Древние наковальни представляют собой массивную железную четырехгранную усеченную пирамиду, вбивавшуюся узкой частью в пень. Площадь рабочей поверхности наковален невелика: от 50-150 кв. см, но вполне достаточна для изготовления тех вещей, которые так часты на городищах и в курганах.

Молот (млат, омлат). Разновидности названия — «кый», «ковадло», «кладиво». Первое название сохранилось до сих пор в значении деревянного столярного молотка — «киянки». «Ковадло» (от «ковать») впоследствии видоизменилось в «кувалду». Установить какие-либо функциональные различия, скрывающиеся за этими разными терминами, довольно трудно. Предположительно можно допустить, что «ковадло» означало тяжелый молот молотобойца, а «кладиво» могло означать небольшой молот-ручник, при помощи которого сам мастер-кузнец руководит ударами своего подручного. «Кый» является, очевидно, синонимом молота вообще.

В археологическом материале встречаются молотки различного назначения. Большой, тяжелый молот найден в кургане близ Житомира[311]. Один конец у него массивный с широкой ударной плоскостью, а другой — узкий для специальной ковки. Отверстие для рукоятки круглое. В кургане у с. Б. Брембола близ Переяславля Залесского[312] найден легкий молот-ручник того типа, который употребляется современными кузнецами вместо зубила для перерубания железа. Длина его 15 см, отверстие для рукояти треугольное.

В уваровских же раскопках найден небольшой молоток с железной рукоятью[313]. Остальные молотки относятся уже к городским кузнецам.

Техника ковки и основные технические приемы древнерусских кузнецов нам совершенно не известны из письменных источников и могут быть определены только посредством анализа готовой кузнечной продукции, в огромном количестве сохраненной в тысячах деревенских курганов[314].

К вещам наиболее простым для изготовления нужно отнести ножи, обручи и дужки для ушатов, гвозди, серпы, косы, чересла, долота, шилья, кочедыги, медорезки, лопаты и сковороды. Все эти плоские предметы не требовали специальных приемов и могли быть, в случае особой необходимости, изготовлены и без подручного кузнеца.

Во вторую группу мы должны отнести вещи, требующие сварки, как, например: цепи, дверные пробои, железные кольца от поясов, и от сбруи, удила, светцы, остроги. Следы сварки почти всегда удается проследить, так как, несмотря на легкую свариваемость железа в состоянии белого и даже красного каления, швы не всегда хорошо проковывались. Таким образом, удается установить, что трезубая острога выкована не из одного куска, а из трех стержней, нижние концы которых сварены ковкой.

Сварка железа возможна при температуре накала железа до 1500°, достижение которой определяется кузнецом по искроиспусканию раскаленного добела металла. При сварке очень важно тщательно подготовить обе свариваемые поверхности и предотвратить, образование на них окалины, препятствующей сварке. Для этой цели применяются различные флюсы, образующие значительную корку на металле в период его накаливания в горне. К простейшим флюсам относятся глинистый песок, соль и поташ.

Сварка железа являлась труднейшим делом кузнецов и требовала большого опыта и умения[315]. Сварочные работы зачастую требовали участия не только кузнеца, но и его подручного.

Следующим техническим приемом было применение зубила или молота для разрубания железа. Этот прием мог быть применен только при совместной работе обоих кузнецов, так как нужно было, во-первых, держать клещами раскаленный кусок железа, что при небольших размерах тогдашних наковален было нелегко, во-вторых, держать и направлять зубило, а, в-третьих, бить по зубилу молотом. Зубило участвовало в выработке следующих предметов: ушек для ушатов, лемехов для сох, тесел, мотыг, жиковин дверей. При помощи пробойника, пробивающего отверстия (принцип работы тот же, что и с зубилом), пробивались ножницы (осевые), клещи, ключи, лодочные заклепки, отверстия на копьях (для скрепления с древком), на оковках лопат.

Наиболее сложно было изготовление топоров, копий, молотков, замков.

Топор выковывали из длинной уплощенной полосы, которую сгибали посредине, затем в сгиб просовывали железный вкладыш с таким поперечным сечением, какое было желательно для топорища, а соприкасающиеся концы полос сваривали вместе и получали лезвие топора. Обушную часть топора нередко разделывали зубилом для получения острых шипов, содействующих укреплению топора на рукояти. Так же делали проушные тесла, отличавшиеся от топора только поворотом лезвия. Существовал и второй способ ковки топоров, применявшийся только для изготовления боевых топоров, — изготавливались две полосы равных размеров, между которыми вставлялся вкладыш (перпендикулярно к длине полос), а затем полосы по обе стороны вкладыша сваривались ковкой. С одной стороны получалось лезвие топора, а с другой — или молот, или клевец, или же просто массивный оттянутый обух.

Копья ковали из большого треугольного куска железа. Основание треугольника закручивали в трубку, вставляли в нее конический железный вкладыш и после этого сваривали втулку копья и выковывали рожон.

Одной из самых сложных работ русских деревенских кузнецов было изготовление железных клепаных котлов. Для котлов делали несколько больших пластин, края которых пробивались «бородками» небольшого диаметра и затем склепывались железными заклепками[316].

Древние русские кузнецы изготавливали иногда и винты (напр., дверные кольца для замков), но делали их не нарезкой, а путем перекручивания четырехгранного стержня. Получавшиеся винты значительно крепче сидели в дереве, чем обычные гвозди.

Работы с зубилом, с вкладышем, кручение железа и сварка его — все это требовало обязательного участия двух кузнецов. Отсюда мы можем сделать вывод, что в деревенских кузницах XI–XIII вв., по всей вероятности, работали по два кузнеца: один — в качестве основного мастера, а другой — подручным.

Эти общинные ремесленники обслуживали все нужды ближайших поселков. Приведенный выше ассортимент кузнечных изделий исчерпывает весь крестьянский инвентарь, необходимый для стройки дома, сельского хозяйства, охоты и даже для обороны.

Металлографический анализ ряда древнерусских курганных кузнечных изделий, произведенный в недавнее время инженером Я.С. Голицыным, позволяем и для деревенских ремесленников поставить вопрос о знакомстве их с выделкой и обработкой стали. Но рассмотрение техники получения и закалки стали удобнее перенести в раздел городского кузнечного дела, где материалов для него значительно больше.

Древнерусские кузнецы X–XIII вв. вполне овладели всеми основными техническими приемами обработки железа и на целые столетия определили технический уровень деревенских кузниц. Накапливая опыт, идя эмпирическим путем в поисках наиболее выгодных и разумных форм орудий труда, древнерусские кузнецы выработали такие формы, которые также просуществовали многие сотни лет. В этом отношении интересна история развития формы серпа, косы-горбуши и топора.

Русские серпы X–XIII вв., часто встречающиеся в курганах, в основном сводятся к трем типам, имеющим каждый свою довольно обширную область распространения[317].

Сопоставление с позднейшими этнографическими материалами и с современными заводскими серпами, контуры которых изыскивались лабораторным путем, убеждает нас в том, что основная форма орудия была найдена еще в X–XI вв. То же самое можно сказать и о горбушах. Отличие их от современных кос объясняется изменениями в характере уборки сена, а не плохой моделью косы, выработанной в домонгольское время: там, где горбуша (коса с короткой рукоятью) сохранялась до наших дней, она воспроизводит именно домонгольскую форму.

Особенно интересна история топора, вехи для которой намечены исследованиями В.П. Горячкина и В.А. Желиговского[318].

Реконструируя отсутствующие рукояти и вычисляя коэффициент полезного действия, В.А. Желиговский установил, что малопроизводительная форма втульчатого позднедьяковского топора и коротколезвийного топора VIII в. (верхневолжского типа) к X в. сменяется рациональной и устойчивой формой топора с опущенной бородкой. Этот тип топора становится основным для всей домонгольской эпохи на очень широкой территории. Все рабочие топоры, находимые в русских деревенских курганах, представляют варианты этого типа. Коэффициент полезного действия у коротколезвийного топора VIII в.[319] равен 0,76. У русских топоров с опущенной бородкой он колеблется в пределах от 0,8 до 0,973, приближаясь к единице, т. е. к максимальному использованию всей силы удара. При этом форма топора менялась в следующих направлениях: лезвие удлинялось за счет оттягивания вниз бородки, перемычка между обухом и лезвием становилась все у́же (устранялся излишний запас прочности), нижняя часть принимала форму правильной широкой дуги, промежуток между концом этой дуги и нижним краем лезвия становился все меньше (опять по тем же соображениям уменьшения излишков прочности). В результате кузнецы X–XIII вв. выработали легкий и изящный тип топора, который дожил до современного белорусском Полесье[320].

Интересно отметить, что тип русского топора постепенно проникает к соседям и вытесняет там более примитивную форму. Топоры курганного типа есть в Прикамье[321], встречаются и в Финляндии[322].

В итоге обзора доменного и кузнечного дела в русской деревне X–XIII вв. можно сказать, что смерды были вполне обеспечены всем необходимым железным инвентарем работы местных кузнецов, которым были известны все важнейшие технические приемы: сварка, пробивание отверстий, кручение, клепка пластин, наваривание стальных лезвий и закалка стали. В каждой кузнице работало не менее двух кузнецов (мастер и подручный); не исключена возможность того, что для нагнетания мехов привлекалась еще дополнительная рабочая сила[323].

В X в., когда кузнецы северо-восточных областей занялись и литьем меди, к их функциям прибавилось сложное дело, требовавшее дополнительного оборудования и (знаний. Позднее, в XI XIII вв., таких комбинированных вещей из меди и железа мы уже не встречаем. Возможно, что к этому времени литейное дело частично обособилось от кузнечного; подробнее этот вопрос будет рассмотрен в связи с ювелирным делом в деревне.

2. Ювелирное дело

Ювелирное дело в русской деревне X–XIII вв. представлено огромным количеством материалов. Каждый женский курган содержит в себе различное «узорочье» и «утварь гривную» в количестве, зависящем от достатка и зажиточности его владелицы[324].

Но было бы ошибочно все украшения, носившиеся древнерусскими крестьянками, рассматривать как изделия местных сельских мастеров.

В составе вещей из деревенских курганов (как я буду доказывать это ниже в главе о сбыте ремесленных изделий) есть, несомненно, известная доля городской продукции, попадавшая в деревню путем внутренней торговли. Грань между городскими и деревенскими вещами может быть проведена, но нужно заранее оговориться, что в некоторых случаях она проводится условно.

Из курганных вещей необходимо исключить многие виды бус (особенно стеклянных), изделия из волоченой проволоки (?), изделия с настоящей зернью, вещи с позолотой, крестики с выемчатой эмалью, некоторые виды языческих амулетов и др.

За вычетом перечисленных категорий, производство которых в деревне не доказано, остается все же чрезвычайно обильный материал о мастерских, выделывавших украшения.

В главе о происхождении русского ремесла пришлось уже вскользь коснуться сведений о ювелирном деле. Формы вещей со временем сильно изменились, но в курганах X–XI вв. сохранились пережитки значительно более ранних форм, уводящих нас к временам VII–VIII вв. Традиции антской эпохи чувствуются иногда и в городских и в деревенских вещах, но, естественно, что в большей степени чувствуются они в глухих, удаленных от крупных городов местах, например, в лесах радимичей и вятичей.

Большинство технических приемов древнерусских «кузнецов меди и серебру» уходят корнями в первые века н. э. Курганная эпоха, особенно богатая находками ювелирных изделий, дает лишь большую тщательность выделки, большее разнообразие форм. Материалом для украшений служили медь, серебро и различные сплавы. Золота в деревенских курганах нет. В более или менее чистом виде применялось серебро, но в деревенских курганах серебро без лигатуры встречается крайне редко. Медь большей частью встречается в сплавах с оловом или серебром. Изредка встречаются оловянные вещи. Для большинства вещей характер сплава не оказывал влияния на технику изготовления. По внешнему виду древнерусские украшения из сплавов делились на две группы: одна — это украшения, подражающие по цвету золоту (с преобладанием меди в сплаве), и вторая — украшения, имитирующие серебро (бронза с большим процентом содержания олова или сплава меди с серебром — «биллон», или серебро с оловом). Впредь до массовых химических анализов уловить какую-нибудь закономерность в сплавах довольно трудно[325].

В отношении приобретения цветных металлов русские златокузнецы находились в очень неблагоприятном положении. Ни золота, ни серебра, ни меди в пределах тогдашних русских земель не было. Все эти металлы ввозились из соседних стран. Относительно серебра долгое время в исторической литературе господствовало представление о существовании «Закамского серебра», которым уже давно интересовались новгородцы. Но едва ли в соответствующих текстах летописи идет речь о металле, скорее всего, словом «серебро» названа дань вообще.

В X в. князя Святослава привлекало к Дунаю то, что на Дунай, в числе прочих благ, идет чешское серебро. Это один источник получения серебра. Вторым источником (до начала XI столетия) могли быть арабские монеты, шедшие в изобилии из среднеазиатских городов[326].

Ближайшим к Руси месторождением меди было Бахмутское, эксплуатировавшееся в глубокой древности, и Повенецкое, относительно которого никаких древних сведений нет; третьим источником снабжения медью могла быть Волжская Болгария, где медь, разрабатывалась во многих местах. Поволжские, окские и камские могильники изобилуют медными и бронзовыми изделиями. Торговые связи с Волжской Болгарией, облегчавшиеся прекрасной магистралью — Волгой, были сильно развиты; возможно, что одним из товаров, шедших из Прикамья на Русь, была медь.

Среди различных технических приемов древнерусских ювелиров-, на первое место нужно поставить литье. Это наиболее старый прием, известный населению Восточной Европы еще со времени бронзового века. Металл расплавляли в глиняных тиглях (рис. 18–20), при участии мехов, повышавших температуру горна. Затем расплавленный металл (или сплав металлов) черпали из тиглей глиняной ложкой, носившей специальное наименование «льячка» (от глагола «лить») (рис. 21). Льячки обыкновенно делались с носиком для слива и глиняной втулкой, в которую вставлялась деревянная рукоять. Льячку с металлом подогревали в пламени, и затем жидкий металл наливали в литейную форму, все углубления которой должны были быть заполнены металлом. Когда залитая форма остывала, из нее извлекали металлическое изделие, в точности повторяющее форму.

Рис. 18. Тигель для плавки металла.

Рис. 19. Маленькие тигельки для плавки серебра.

Рис. 20. Тигель и разрез его.

Рис. 21. Глиняная льячка для расплавленного металла.

Качество изделия на девять десятых зависело от качества формы. К сожалению, исследователи ювелирного дела изучали очень многие технические приемы, но совершенно не касались распространеннейшего из них — литья.

При крайне незначительном количестве литейных инструментов, технику древнего литья цветных металлов приходится восстанавливать главным образом путем анализа готовой продукции и на ней отыскивать следы применения того или иного технического приема.

Можно наметить следующие виды литья: 1) литье в жестких формах (преимущественно в каменных); 2) в пластичных формах (глина, песок, формовочная земля); 3) по восковой модели с сохранением формы, 4) по восковой модели с потерей литейной формы.

Все эти приемы были известны с глубокой древности, и выбор определенного приема средневековым мастером не всегда даже понятен нам. Так, например, однородные височные кольца у радимичей всегда отливались в пластичных формах, а у вятичей — по восковой модели. Несколько яснее становится картина, когда мы разбираем городское ремесло, — там способом восковой модели отливали художественные сложные вещи, требовавшие индивидуальной обработки, а для массовых изделий применялись тщательно вырезанные каменные формы. У деревенских мастеров такого разделения нет, и они ухитрялись при литье по восковой модели получать несколько отливок.

Каменных литейных форм для изготовления курганных вещей в нашем распоряжении немного. В одном из вятичских курганов в Митяеве А.В. Арциховским найдено 5 литейных форм из известняка[327]. Среди них имеются формы для крестов, для медалевидной подвески, для трехбусенного височного кольца (последняя — двусторонняя, но для одной половинки); всего имеется 10 форм на пяти плитках. Датируются они XIII в. (рис. 22).

Рис. 22. Митяевские литейные формы.

1, 2, 3, 7, 8 — лицевые стороны форм: 4 — оборот формы 1; 5 — оборот формы 2; 6 — оборот формы 3.

Почти все формы-односторонние, т. е. такие, которые прикрывались сверху гладкой плиткой известняка. Благодаря этому лицевая сторона предмета была рельефной, а оборотная (прикасавшаяся к каменной плитке) — гладкая.

Литье могло производиться в односторонних формах и без гладкой крышки, а прямо в открытых формах. Определяющим моментом здесь является наличие или отсутствие так называемого литка, маленького канальца, через который металл наливался в форму. Если литка на форме нет (что бывает крайне редко), то металл наливался прямо в горизонтально лежащую форму, и оборотная сторона была неровная и ноздреватая. Тонкие вещи лить так нельзя. Если литок на форме есть, то литье производилось следующим образом: литейную форму связывали с гладкой крышкой, ставили так, чтобы литок был расположен вертикально, своим воронкообразным отверстием вверх; в эту воронку и лили металл.

Если обе половинки неплотно прилегали одна к другой, то металл просачивался в щели и образовывал так называемые литейные швы, которые мастер обычно удалял с готового изделия.

При односторонней литейной форме эти швы располагаются ближе к задней плоской стороне изделия. Для того, чтобы сделать какую-нибудь ажурную подвеску с прорезями посредине, нужно было в форме при изготовлении ее оставить нетронутыми те места, где должны быть пустоты. Тогда эти непрорезанные на форме места будут плотно соприкасаться с накладной крышкой формы, и металл туда не проникнет.

Если же нужно было сделать отверстие не в плоскости самой вещи, а, например, ушко для подвешивания к ожерелью, то для этого в форме делался каналец, перпендикулярный к литку, и в этот каналец вставлялся железный стержень. Металл, вливаясь через литок, должен был обтекать вставленный стержень, и, когда стержень убирали, получалось отверстие. Орнамент, вырезанный в форме в глубь нее, на готовой вещи, естественно, получался выпуклым.

Кроме односторонних форм с гладкой крышкой, применялись и двусторонние, т. е. такие, у которых вторая их половина была не гладкой, а также фигурной. Так, например, для того, чтобы отлить подвеску, имеющую вид полого конуса, нужно было на одной стороне формы врезать этот конус вглубь, а на другой стороне, наоборот, сделать его выпуклым (рис. 23). Иногда обе половинки формы делались совершенно одинаковыми, и вещь получалась симметричной, а литейный шов шел посредине.

Рис. 23. Двусторонние каменные литейные формы.

1 — симметричная литейная форма; 2 — асимметричная литейная форма для подвески с имитацией зерни.

Для двусторонних форм очень важно взаимное положение обеих половинок, чтобы рисунок одной точно совпадал с рисунком другой. В поздних каменных формах XII–XIII вв. городские мастера нередко делали специальные штифты из свинца, при помощи которых половинки скреплялись совершенно точно. Для односторонних форм такие предосторожности не были нужны. Литейные формы делались обычно из мягких пород камня — известняка, песчаника, шифера.

Обычно, когда речь идет о способах литья курганных вещей, всегда подразумевается один из описанных выше способов литья в формах. Необходимо указать на ошибочность этого взгляда, проистекающего от недостаточного внимания к технике.

Внешний вид очень многих литых вещей из древнерусских курганов X–XIII вв. таков, что мы не можем объяснить их отливку при помощи перечисленных выше приемов. Многие вещи производят впечатление изготовленных штампом или непосредственной обработкой металла резцом.

Возьмем для примера семилопастное височное кольцо, так называемого вятичского типа (рис. 24). Корпус его, несомненно, литой, но орнамент на щитке нанесен таким образом, что образует ряд тонких углубленных линий, как бы врезанных в металл острым резцом. Напомним, что изготовление формы — это изготовление негатива (вроде геммы для печати), а отливка в форме — это получение позитивного отпечатка.

Рис. 24. Орнамент на височном кольце.

1 — височное кольцо, изготовленное по способу восковой модели (Верхняя Ока); 2 — височное кольцо, отлитое в жесткой литейной форме (бассейн р. Сож).

Если бы орнамент наносился на литейную форму, то линии, проведенные резцом по камню, были бы тонки и углублены внутрь формы, т. е. на позитивном отпечатке дали бы такие же тонкие, но выпуклые линии. Получить же при помощи каменной формы такой врезанный вглубь (на готовом височном кольце) рисунок почти невозможно, тем более, что указанный орнамент обычно наносился небрежно, бегло.

Если бы в нашем распоряжении были лишь единичные экземпляры таких вещей, то невольно напрашивался бы вывод, что орнамент нанесен резцом не на форму, а непосредственно на данную вещь. Но подобных изделий можно найти по нескольку экземпляров, совершенно тождественных друг другу.

Каждая деталь орнамента, каждое дрожание резца, каждая неточность или ошибка резчика — все это полностью повторялось на всех экземплярах. В дальнейшем я еще возвращусь к этой особенности литых вещей, позволяющей сделать ряд интересных выводов о сбыте продукции одного мастера, сейчас же отмечу только, что предположение об обработке каждой готовой вещи резцом оказалось неправильным.

Разгадка этого литья заключается в том, что здесь применялась, глиняная мягкая форма, точнейшим образом передававшая все детали обработки оригинала модели, с которой делали форму. Глиняные формы известны и в городах — в Киеве, в Херсонесе, но в городах никогда они не при менялись так широко, как в деревне. В городе требование массовости продукции заставляло ремесленника искать более долговечных материалов, чем глина; в деревне же глиняные формы безусловно господствовали, как это показывает анализ литейной продукции деревенских ювелиров.

Указание на глиняную форму не разрешает, однако, всех вопросов, связанных с литьем. Ведь для того чтобы отпечатать на глине оттиск, нужно было уже иметь готовую вещь. На целом ряде примеров мы видим, что на глине оттискивали уже готовые изделия. Особенно часто поступали так с вещами, изготовленными городской техникой, недоступной деревенским мастерам. Городские подвески с зернью и сканью (с напаянными зернами или нитями металла) имитировались в деревне очень просто: попавшую в руки мастеру зерненую вещь он отпечатывал на глине, а в полученные углубления наливал металл. В результате получалась вещь очень похожая на оригинал, но исполненная иной техникой.

В качестве примера такого механического воспроизведения сложных городских вещей при помощи оттиска в глине можно привести подвески из раскопок А.С. Уварова (рис. 25–26)[328]. На левом снимке — подвеска с филигранью и зернью, напаянной на пластинку; работа городская. На правом снимке литая подвеска, на которой и псевдозернь и псевдофилигрань отлиты заодно с самой пластинкой. Штампом для получения оттисков в глине послужила городская вещь, аналогичная изображенной слева.

Рис 25. Зерненые вещи и литые подражания им.

1 — литая лунница, подражающая зерни; 2 — подвеска с филигранью и зернью (городская); 3 — подвеска, отлитая по оттиску в глине.

Рис. 26. Литое подражание зерни. Оборот лунницы, изображенной на рис. 25.

Вторым примером механического воспроизведения тонких ювелирных изделий является большая бронзовая лунница из раскопок Н.Е. Бранденбурга в Приладожье[329]. Здесь деревенский мастер воспользовался дорогой арабской лунницей с тончайшей зернью и получил в глине грубоватый оттиск ее. Зернь оказалась настолько мелка, что глина не смогла передать весь рисунок, и оттиск получился смазанный и нечеткий. Штампом послужила лунница, аналогичная гнездовской[330].

Таким образом получали и так называемые «ложновитые» браслеты и перстни: на глине отпечатывали готовый проволочный браслет и оттискивали в этой глиняной форме браслет, имитирующий проволоку[331].

Впрочем, надо оговориться, что далеко не все отпечатки на глине делались готовыми вещами: очень часто древним мастерам приходилось изготавливать специальную модель, с которой уже получали глиняную (форму. Как показали изыскания над упомянутыми уже височными кольцами и рядом других украшений, такая модель изготавливалась, очевидно, из воска. В этом убеждают мягкие и глубокие линии узоров, проведенные по модели легко, без усилий. В этом убеждают и выпуклые узоры, сделанные из тонко раскатанных палочек или шариков воска и приделанных затем к плоскости модели. На некоторых металлических вещах очень хорошо видно, как мастер выглаживал пластичный материал модели, видны бороздки от его инструментов и следы работы по мягкой массе (рис. 27).

Рис. 27. Вещи, изготовленные по восковой модели.

Среди уваровских материалов в Государственном историческом музее имеется небольшой костяной стилос, у которого один конец заточен лопаточкой, а другой — острый. Вероятнее всего, что именно такой инструмент применялся для тонких работ по изготовлению восковых моделей.

Весь процесс отливки при помощи восковой модели можно реконструировать так (рис. 28): на гладкую каменную или глиняную плитку, аналогичную крышке для литейной формы, намазывается слой воска той толщины, какой должно быть изделие. Затем, выровняв поверхность воска, мастер наносит контур вещи, обрезывает лишний воск по краям и лепит узор. Для этого он раскатывает воск в тонкие стерженьки, шарики, свивает стерженьки вдвое, чтобы получить подобие скани. Приготовленные детали орнамента он укладывает на восковую пластинку, изгибает их, прижимает их, обравнивает края, покрывает рельефный узор рядом косых насечек и т. д.

Рис. 28. Процесс изготовления украшений по восковой модели.

1 — на огнеупорную поверхность накладывается слой воска; 2 — воск обрезан по форме будущей лунницы; 3 — на плоскости восковой модели наложены валики из воска; 4 — острием на воск нанесен орнамент, в ушко продет стержень, восковая модель готова; 5 — восковая модель залита жидкой глиной; 6 — воск вытоплен, на его место налит металл; 7 — готовая лунница.

Если вещь должна иметь выпуклый орнамент, то работа мастера упрощается — он после оконтуривания наносит узор острым резцом на воск. Из воска делался стержень, доходивший до края подставки. Впоследствии через этот каналец лили металл.

Отделав модель и охладив ее, чтобы придать прочность воску, кузнец заливал воск глиняным тестом. Когда тесто высыхало, полученную форму слегка обжигали, после чего воск вытапливался и выливался через литок (образованный упомянутым восковым стержнем). После этого форма была готова и на место воска можно было лить металл. Только этот способ и может объяснить наличие на готовых металлических изделиях следов позитивной обработки. На самом деле это — следы обработки восковой модели, полностью перенесенные, благодаря глиняной форме, на металл. Совершенно естественно, что подобная глиняная форма не могла быть особенно долговечной: она могла выдержать два-три десятка отливок. Правда, в случае поломки формы (напр., при извлечении из нее отливки) у мастера оставалась готовая металлическая вещь, и он мог пользоваться ею как штампом для печатания на глине новых литейных форм для тождественных вещей. Точное воспроизведение вещи путем получения оттиска готового изделия в глине не всегда было возможно. Как показал приведенный выше пример с зерненой лунницей, глиняный негатив получился слишком грубым и не передал всего филигранного рисунка. То же самое нужно сказать и о семилопастных височных кольцах. Общие контуры кольца можно было легко получить путем оттиска в глине, но тонкий орнамент при таком способе на негативе не получился бы. Этим и объясняется полное отсутствие семилопастных височных колец, размноженных путем простого оттиска на глине. Все известные нам экземпляры прошли сложную процедуру литья по восковой модели.

Некоторые радимичские семилучевые височные кольца носят следы следующей техники: общие контуры кольца оттискивались в сырой глине, а затем острием по этой глине наносился узор. Эта техника хорошо прослеживается на изделиях VIII в. (рис. 13).

Глиняная формочка с оттиснутой в ней монетовидной привеской найдена мною при раскопках Гочевского городища.

Последним разделом литья является литье по плетеной модели. На первый взгляд изготовленные этим приемом вещи кажутся сплетенными из медных проволок, но при внимательном рассмотрении выясняется, что они — литые. Восковая модель для таких изделий сплеталась из провощенных льняных или шерстяных шнуров, которые легко слипались друг с другом и позволяли выплетать сложные узоры, глухие цепочки со сплошными кольцами, шумящие подвески, ажурные, как бы проволочные каркасы стилизованных фигурок коньков и уточек. В качестве орнаментального приема, порожденного шнуровой техникой, очень часто употреблялись плетеная косичка, спираль и восковая ложная зернь.

Полученная восковая модель обливалась жидким раствором глины, обволакивавшей все тончайшие углубления формы. По загустении глины модель обливалась еще несколько раз до получения твердой глиняной формы. Дальнейшая задача заключалась в вытапливании воска и выжигании остатков шнуров.

Судя по гладкой поверхности готовых изделий, форма тщательно очищалась от всяких остатков. Возможно, что после выжигания форма подвергалась прополаскиванию внутренней полости, предназначенной для наливания металла. Качество нагрева расплавленного металла определялось экспериментальным путем — путем наливания небольшой дозы в каменную разъемную пробную форму. Если металл проникал во все лучи и изгибы пробной формы, мастер приступал к наполнению основной формы. Налив металл и дав ему остынуть, литейщик, чтобы извлечь готовую отливку, должен был разломать глиняную форму.

Сложные вещи, вроде цепочек, шумящих подвесок и объемных фигурок, всегда отливались в такой «утрачиваемой форме». Изготовление цепочек с глухими сплошными звеньями было особенно сложным. Весь процесс распадался на следующие стадии: 1) шнуры промазываются жидким воском; 2) из отрезков шнуров сплетаются звенья, каждое новое звено вдето в предыдущее; 3) каждое звено отдельно обмазывается глиной, образуя самостоятельную литейную форму, с особым литком (для получения литка могли, напр., вставлять короткую соломинку); 4) каждое звено порознь заполняется расплавленным металлом; 5) застывший металл освобождается от глиняной оболочки, и цепь готова; при этом звенья получаются сплошные без каких бы то ни было следов спайки.

Эта техника литья по плетеной восковой модели была широко распространена на северо-востоке в широкой полуславянской, получудской полосе, тянувшейся от Водской пятины к низовьям Клязьмы и Оки.

В собственно русских областях эта кропотливая техника, сближавшая литье с вязаньем кружев, не пользовалась особенным успехом. В качестве примера можно указать на два комплекта подвесок-амулетов из Смоленской области (рис. 29)[332].

Рис. 29. Литье по восковой модели.

Подвески висят на общей дужке, прикрепленные литыми цепочками. Состав амулетов: две ложечки, ключ, пила (?), стилизованная фигурка голубя или тетерева (?). Все амулеты и дужка в обоих комплектах отлиты в одной литейной форме, но цепочка сделана проще, чем в чудских подвесках: звенья ее не глухие, а с прорезом. Преобладает форма восьмерки, у которой одна петля глухая, а другая свободно отгибающаяся, благодаря чему ее можно зацепить за глухую петлю соседней восьмерки и снова загнуть. Такая система отливки позволила изготавливать звенья-восьмерки в одной жесткой литейной форме без трудоемкой формовки восковой модели и глиняной формы для каждого звена.

В митяевских каменных литейных формах есть четыре формы именно для отливки звеньев-восьмерок[333]. Этим приемом русские литейщики упрощали сложную систему чудских литейщиц.

Перечисляю различные признаки, имеющиеся на готовых литых изделиях и позволяющие определить технику литья.

1. Жесткие литейные формы:

а) следы литейных швов (посредине предмета, если отливка производилась в двусторонней форме, и ближе к тыльной стороне, если вторая половина формы является только плоской крышкой);

б) преобладают плоские предметы, легко извлекаемые из формы;

в) тонкий орнамент и надписи на изделии почти всегда представлены выпуклыми линиями;

г) все выступающие рельефные части в поперечном сечении шире в основании и у́же к концу, так как в противном случае изделие невозможно было бы вынуть из формы. Вообще при анализе литейной техники поперечное сечение литой вещи является очень важным, а иногда и определяющим.

2. Глиняный оттиск:

а) если вещь, оттиснутая в глине, была отлита в жесткой форме и имеет резкие грубые контуры, то отличить отливку в глиняном оттиске от оригинала очень трудно. Помочь может только точное микрометрическое определение размеров (отливка-копия должна быть чуть меньше оригинала). Тонкий орнамент в глине передал быть не может;

б) глиняная форма может быть получена путем непосредственного выполнения рисунка острием прямо на глине. В этом случае на изделии будут плавные выпуклые линии и бугорки. Очень частое расположение бугорков и их правильная коническая или полусферическая форма помогают отличить этот способ от литья по восковой модели;

в) при больших выпуклостях на орнаменте оттиск может на оборотной стороне дать некоторые западины.

3. Восковая модель:

а) допускает отливку очень сложных объемных вещей любого рисунка. Сложность изделия свидетельствует о разломе формы при извлечении изделия;

б) тонкий орнамент на изделии кажется вырезанным резцом в глубь металла;

в) рельефный орнамент может иметь вид филиграни и зерни, так как происходит от налепа восковых нитей или шариков;

г) поперечное сечение восковой ложной зерни (и филиграни) может быть равным или меньше 180° (такая форма могла служить многократно) и больше 180° (при этом металл заклинивался в форме и вынуть изделие можно было, только разломав форму);

д) на некоторых литых изделиях имеются отпечатки пальцев мастера, лепившего восковую модель;

е) наличие как бы проволочного плетения, косичек, спиралей и ажурных решеток свидетельствует о литье по модели из провощенных шнуров.

Последний вопрос, который необходимо рассмотреть в связи с литейным делом, это — вопрос о терминологии. В археологической литературе всегда применяется термин «литейная форма». Современная техническая литература знает два названия: «изложница» (жесткая форма) и «опока» (сложная земляная форма для фасонного литья). Термин «опока», несомненно, происходит от первоначального материала для жестких литейных форм — белого известняка, который в древней Руси носил название опоки[334].

В качестве областного термина «опока» в значении известняка до сих пор бытует в северорусских областях (Новгород, Псков, Калинин).

Почти все древнерусские литейные формы сделаны из известняка, что и объясняет перенесение названия материала на самую литейную форму. Древность терминов «изложница» и «опока» не подтверждена письменными источниками. Более ранним следует считать общеславянский термин, известный и у западных и у восточных славян: польский — kadłuba, чешский — kadluba, русский — калыбь (колыпь, калыпь)[335]. В русском языке этот термин сохранился в быту кустарей-ювелиров[336], употребляющих его в значении литейной формы вообще, независимо от ее устройства и материала.

Наличие этого термина в разных славянских языках свидетельствует о значительной древности его. В более позднее время, когда распространились опоковые калыби, термин «опока» вытеснил в большинстве русских областей термин «калыбь».

При помощи различных видов литья древнерусские ювелиры изготавливали чрезвычайно много различных предметов украшения (височные кольца, браслеты, перстни, пряжки, лунницы, подвески к ожерелью, амулеты и др.). Бытовых хозяйственных вещей почти не делали этим способом. Исключение составляла только «блесна», блестящий бронзовый крючок для ловли рыбы.

После литья нужно поставить ковку и чеканку цветных металлов. Принципиальное отличие ковки цветных металлов от ковки железа заключается в том, что серебро, медь и их сплавы куются значительно легче, требуют меньше температуры нагрева и легко поддаются даже холодной ковке. Поэтому в курганах мы видим и тонкую кованую серебряную проволоку и тонкие листы серебра. Расплющенное в листы серебро (или медь) шло на различные поделки: очелья (венчики), пластинчатые браслеты, браслеты с диргемом, оковку шкатулок, ушки для прикрепления подвесок и т. д.

Ковкой изготовлялись некоторые виды шейных гривен, браслеты, наголовники, ромбощитковые височные кольца и др. Чеканка тонких металлических листов применялась крайне редко. Это было в основном городским приемом. В деревне чеканка применялась в очень простых формах точечного узора, идущего по краю подвески или в виде нескольких вдавленных линий. Чаще применялась чеканка специальными пуансонами. Простейшим из них является пуансон, дающий отпечаток в виде маленького кружочка. Таким чеканом бывают часто украшены новгородские изделия, но встречается он повсюду.

Второй тип пуансона, широко применявшийся ювелирами, давал отпечаток в виде вдавленного миниатюрного треугольника со стороной в 2–3 мм и с тремя полушарными выпуклостями внутри. Обычно эти треугольнички располагали рядами в виде узора, называемого «волчьим зубом»[337].

Чеканка такими пуансонами имитировала треугольники зерни. Встречается такая техника уже в курганах X–XI вв. Преимущественное распространение — северная половина русских земель (кривичи, словене, радимичи).

Помимо двух упомянутых видов пуансонов, употреблялся узор в виде углубленных пунктирных линий. Его обычно тоже называют чеканным, но внимательное рассмотрение позволяет точнее определить инструмент, которым он наносился. Черточки пунктира имеют прямоугольную вытянутую (реже квадратную) форму. Прямоугольники не одинаковы по величине и даже ширине. Каждый тип прямоугольника периодически повторяется через 24 черточки. Орнамент, несомненно, наносился зубчатым железным колесиком, нарезанным на 24 зуба, окружность колеса — 10 см.

Проследить эту технику удалось на пластинчатом браслете из раскопок Ивановского в Водской Пятине (рис. 30)[338].

Рис. 30. Чеканка зубчатым колесиком.

1 — пластинчатый браслет, орнаментированный при помощи зубчатого колесика; 2 — стальное колесико о 24 зубцах для нанесения орнамента на медь (реконструкция).

Помимо браслетов, способ орнаментации стальным зубчатым колесом широко применялся на ромбощитковых височных кольцах XII–XIII вв. Иногда орнамент наносился резцом, имеющим форму маленького долотца, поворачивая который с одного угла на другой, ювелир получал на поверхности металла зигзагообразную линию. Иногда же резцом гравировался и вырезывался произвольный рисунок. Особенно богаты различными видами орнамента широкие браслеты из новгородских курганов, на которых мы видим и кружки, и линии, проведенные зубчатым колесом и зигзагами, и простую резьбу, и глубокий чистый орнамент.

Третьим важным разделом после литья и ковки в истории ювелирной техники было производство проволоки. В древнерусских курганах имеется много разнообразнейших поделок из медной или серебряной проволоки. В небольших количествах проволока употреблялась не только для украшений, но и в быту. Проволокой обматывались черенки ножей, делали из нее кольца и т. д. Из проволоки делали браслеты, перстни, височные кольца и ряд других украшений.

Существенным моментом является определение способа изготовления проволоки. Она может быть кованой или тянутой (литая проволока слишком хрупка). Кованая проволока никогда не может быть совершенно ровной; она имеет разный диаметр в разных частях, поперечное сечение ее дает неправильную фигуру, но не круг; на самой проволоке видны следы молотка.

Кованая проволока ограничена в своей длине. Сделать длинную проволоку трудно. Из кованой проволоки делались иногда височные кольца, но вообще она применялась мало. Изделия из кованой проволоки доходят до XI в., но едва ли переходят в следующее столетие, когда появляется новая техника изготовления проволоки — волочение, и в курганах XII–XIV вв. все возрастает количество проволочных украшений.

Для изготовления медной или серебряной тянутой проволоки необходим был так называемый «калибр» или «волочило» — железная доска с рядом просверленных отверстий. Отверстия (глазки) делались коническими; каждое соседнее отверстие имело меньший диаметр, чем предыдущее. Для волочения проволоки предварительно выковывали серебряный или медный стержень, заостряли его, всовывали в самое крупное отверстие волочила и, захватив клещами прошедший в отверстие заостренный конец, проволакивали стержень через глазок волочила. Затем проволакивали его через меньший глазок и так до тех пор, пока не получали проволоки требуемого диаметра.

Волочило, вероятно, укреплялось на скамье (как это делали кустари-ювелиры в XIX в.) вертикально, в специальной стойке, что бы можно было работать сидя. Тянутая проволока ровна, на всем протяжении имеет круглое сечение. Отличительной чертой тянутой проволоки являются еле заметные продольные бороздки, происходящие от неровностей глаза волочила. Железной проволоки волоченьем не делали, так как сопротивление железа значительно выше, чем меди или серебра. Медную проволоку диаметром до 2 мм удавалось получить длиной до 80 см. Делалась ли более длинная проволока, сказать трудно, так как в изделиях употреблялись, очевидно, куски. Указанная длина определяется по проволочным браслетам, витым из проволоки, сложенной в 3 и 4 раза.

Проволочные браслеты являются хорошим датирующим материалом, как это выяснено работами А.А. Спицына и А.В. Арциховского[339].

Браслеты XIII в. делались из проволоки длиной в 60–80 см. Возможно, что это отражало известный прогресс в волочильном деле.

Единственная находка, которую можно предположительно связывать с волочением проволоки, сделана Н.И. Булычовым в Спасском Городце[340]. Железная (стальная?) пластинка, напоминающая по внешнему виду кресало, имеет ряд небольших отверстий в середине. Возможно, что пластинка служила калибром.

Трудно решить вопрос, насколько связана с деревней техника зерни. В целом ряде областей правобережья Днепра имеются бусы, сделанные из тонкого проволочного каркаса, поверх которого прикреплены крупные зерна металла. Бусы эти носят условное название «минских». Они очень часто встречаются в деревенских курганах дреговичей, древлян, волынян.

Подводя итог техническому мастерству древнерусских ювелиров, надо отметить большое разнообразие технических приемов, знакомство мастеров со сложными способами изготовления вещей.

На протяжении X–XIII вв. техника деревенского ювелирного дела существенно менялась. Около XII в. появляется волочение проволоки, орнаментация зубчатым колесом и некоторые другие технические приемы. Но более точные хронологические рамки эволюции литейной техники указать нельзя.

Вопрос о географических различиях в технике и распространении отдельных типов вещей должен быть рассмотрен ниже в связи со сбытом ремесленных изделий.

3. Гончарное дело

Керамика является самым распространенным массовым видом археологических находок. Устойчивость обожженного глиняного теста по отношению к разрушающим силам почвенных вод и ветра обусловила сохранность почти всего керамического материала древности. Повсеместное распространение глин, простота изготовления изделий и затрудненность перевозки примитивных типов глиняной посуды — все это делает древнюю керамику одним из наиболее доброкачественных источников, позволяющих без особых погрешностей сравнивать между собой как различные области, так и различные эпохи.

В изучении славянской керамики первоначально внимание исследователей было привлечено гончарными клеймами[341].

В.И. Сизов одним из первых занялся более пристальным изучением русских глиняных изделий IX–XI вв., рассмотрев технику, форму сосудов, характер орнамента и сопоставив русскую керамику с западнославянской[342].

Следующим шагом вперед в изучении древнерусской керамики было привлечение для сравнения этнографических материалов, позволивших определить этапы развития гончарной техники[343].

Обобщение всех письменных сведений о древнерусской посуде с привлечением некоторых археологических данных было предпринято В.Ф. Ржигой[344].

Более полно многочисленный археологический материал по древнерусской керамике, к сожалению, не собран и не изучен. Основными вопросами в истории русского гончарного дела являются следующие: время появления гончарного круга и его эволюция, появление специальных обжигательных горнов, установление областных различий в керамическом производстве, рассмотрение вопроса о гончарных клеймах.

Гончарные глины, пригодные для изготовления посуды, имеются в Восточной Европе повсеместно. Глина высокого качества чаще встречается на Украине[345]. Разработка глинищ не представляла никакой трудности, так как почти везде можно было найти поверхностные выходы глины. Подготовка глины к формовке заключалась в смачивании ее и тщательном промешивании. Судя по этнографическим данным, промешивание глины иногда происходило в избе гончара на полу; месили глину ногами. Тщательно промятая глина в зависимости от степени ее тучности насыщалась примесями, так как жиры глины при высыхании дают очень неравномерную усадку, коробятся, трескаются. Из примесей известны: песок, тальк, толченые раковины, дресва (зерна гранита или кварцита) и шамот (толченая старая керамика), кострика или рубленая солома. Отощающие примеси делали глиняное тесто более грубым (особенно примесь дресвы), но позволяли изделиям сохранять свою форму при обжиге.

Важнейшими процессами гончарного дела являются формовка сосудов и их обжиг.

Выше было указано, что гончарный круг, издавна известный в причерноморских городах, в римское время продвинулся вверх по Днепру и Днестру в область полей погребальных урн, но с падением римской культуры был забыт там. Для северных областей за тысячу, а для южных за пятьсот лет до Киевской Руси началось необъясненное до сих пор, постепенное огрубение керамических изделий. Утолщались стенки, увеличивалось количество примесей, ухудшался обжиг. И только в IX в. происходит сравнительно быстрый переход к гончарному кругу, производящему заметное улучшение качества глиняной посуды. Указанная в главе о происхождении русского ремесла подготовительная стадия выработки принципа круга (круглая подставка) прослежена пока на единичных примерах и не может поэтому объяснить «инкубационный период» гончарного круга на всей территории восточного славянства. Можно думать, что первоначально гончарный круг возник в южной половине русских земель, а уже оттуда проник и на север. В этом убеждают более быстрое развитие и совершенствование керамических форм на юге и примитивность их на севере, в лесной полосе.

Введение гончарного круга означало переход к ремесленному производству, переход изготовления горшков из рук женщин в руки мужчин-специалистов. В гончарном деле в IX–X вв. происходило то же самое, что в это время происходило на северо-востоке в меднолитейном деле — замена женского домашнего производства мужским ремесленным.

Важнейшим фактором этой замены было появление крупных ремесленно-торговых поселков и княжеско-боярских дворов с их вотчинным ремеслом, где возникали различные технические новшества.

Форма древнейшего гончарного круга нам неизвестна, так как все части его (может быть за исключением оси) были деревянные и ни разу не были встречены в раскопках.

Этнографические материалы сохранили до нашего времени почти все звенья эволюции техники гончарного дела. Если мы предпримем обзор деревенской гончарной техники Восточной Европы XIX–XX вв. в направлении с северо-востока на юго-запад, то тем самым мы совершим своеобразную историческую экскурсию в прошлое гончарного дела.

В лесах зырянского Заволжья горшки лепятся женщинами без применения гончарного круга[346].

В Средней России, в Белоруссии и у мордвы существует ручной гончарный круг (иногда крайне примитивного вида), сочетаемый нередко с обжигом посуды в обычных печах[347].

Названия гончарного круга: «коло», «кружалко».

Большой интерес представляют отчеты членов Комиссии по изучению кустарных промыслов России, обследовавших в конце XIX в. ряд губерний. Многие из них были поражены примитивностью гончарной техники в губерниях Нижегородской, Костромской, Московской, Калужской[348]. Попытки внедрения новейших систем гончарного круга не всегда увенчивались успехом; нередко побеждала традиция ручного круга, восходящая в этих местах к X–XI вв.

Пересекая широкую полосу северных областей, где сохранился ручной гончарный круг, мы попадаем в южные области, где деревенскими кустарями широко применяется наиболее совершенный ножной круг и обжиг посуды производится в специальных горнах (Киевщина, Полтавщина, Черниговщина)[349].

Простейшая конструкция гончарного круга такова: основой круга является низкая небольшая скамья из толстой доски, стоящая на двух плахах. В доске скамьи прорезано отверстие для оси. На деревянную ось наглухо падает большой деревянный круг, толщиной 2–3 см и диаметром 45–20 см. Иногда между кругами и доской для получения необходимого просвета на ось надевается массивная деревянная шайба. Поверх круга прикрепляется тонкий кружок меньшего диаметра, на котором иногда вырезывается вглубь клеймо. Для того, чтобы глина легче отделялась от круга, последний посыпают золой и песком. При работе на таком станке гончар сидит верхом на скамье и вращает круг левой рукой, а правой формует глину (рис. 31).

Рис. 31. Ручной гончарный круг.

Недостатки конструкции круга: 1) малая инерционная сила, вследствие чего движение круга прерывисто и неравномерно; нельзя вытягивать сосуд из комка глины, а приходится специально подготавливать заготовку; 2) гончар владеет только одной рукой для формовки сосуда; 3) ось должна свободно ходить в своем гнезде, но по этой причине весь круг неизбежно колышется, что сказывается на правильности формовки.

Северо-великорусская система круга для уменьшения поверхности трения обладает неподвижной осью и гнездом в круге, который для этой цели состоит из двух параллельных плоскостей (гнездо только в нижней)[350]. Однако уменьшение трения повлекло за собой усиление колыхания круга.

Обе системы ручного круга подвергались дальнейшей переработке. Круг первого типа был усовершенствован добавлением деревянного подпятника («порплицы»), который принимал на себя давление круга, уменьшая трение, и придавал устойчивость всей системе, центрируя ось («веретено»)[351].

Эволюция северного типа шла несколько иначе. Две плоскости круга, надетые на ось и соединенные спицами (или «цевками»), постепенно отдалялись друг от друга, чем также создавалась большая устойчивость. Основной точкой опоры становилась порплица на нижней стороне верхнего круга. Ось удлинялась, и верхний круг надевался на нее сверху. Спицын нижняя плоскость не несли никакой тяжести и служили только для устойчивости, не позволяя кругу колыхаться. Ось представляла собой кол, вертикально врытый в землю. Гончар при работе на таком кругу сидит на особой скамейке, более высокой, чем скамейка архаичного круга[352]. Такая конструкция круга позволяла гончару изредка действовать ногами для ускорения движения или остановки. Отсюда оставался только один шаг к переходу на круг ножного типа.

Посредствующим звеном между ручным и ножным кругом был ручной круг тяжелого типа, диаметр которого доходил до 40–50 см. Для увеличения инерционной силы круг иногда оковывали железной шиной. Верхний накладной кружок с клеймом и подсыпкой песка исчезает. Поиски средств увеличения инерции свидетельствуют о стремлении гончаров получить непрерывное вращение круга, которое при малом весе круга недостижимо.

Введение в дело ног гончара, вращающих нижнюю плоскость круга, сразу разрешило проблему непрерывного вращения и освободило обе руки мастера. Гончарный круг при этом претерпел следующие изменения: верхний круг стал меньше, веретено длиннее, нижний круг значительно возрастает в размере и весе, становясь маховиком всей системы. Веретено для устойчивости перехвачено в верхней части, а нижний конец вращается на порплице, врытой в землю или вбитой в пол.

Еще больше изменений претерпевает способ формовки посуды. При изготовлении на ручном кругу гончар обязательно должен провести большую подготовительную работу по формовке основы сосуда. Для этой цели в Восточной Европе и Западной Сибири, как это выяснено М.В. Воеводским, применялась так называемая «ленточная» техника предварительной лепки сосуда. Глина раскатывалась на длинные валики, которые слегка сплющивались с боков и укладывались по спирали, образуя тело будущего горшка. При ручной лепке все ограничивалось сглаживанием пазов и Приданием сосуду необходимых выпуклостей и венчика. При работе на ручном кругу легкого типа эту заготовку из глиняной спирали ставили на круг (предварительно посыпав круг песком для устранения прилипания), и гончар, подталкивая круг левой рукой, правой рукой формовал сосуд, сглаживал неровности, заравнивал пазы между глиняными лентами.

Ручная лепка при работе на простейшем гончарном кругу отнимала у гончара значительную часть времени, но без нее мастер был бессилен сформовать сосуд на медленно вращавшемся кругу, который двигался неровными толчками.

Ножной гончарный круг совершенно устранил предварительную, черновую ручную лепку: на быстро вращающийся круг мастер бросал кусок глины («омятево», на Украине — «балабух») и вытягивал из него сосуд любой формы, пользуясь пластичностью глины. Подсыпка песка была уже не нужна, так как гончар был заинтересован в том, чтобы глиняный ком возможно плотнее сидел на круге. Готовый сосуд срезался ниткой, оставлявшей на дне дугообразные следы.

Какой же тип гончарного круга бытовал в Киевской Руси? Продукция, полученная на каждом типе круга, отличается целым рядом особых признаков:

1. Ручной круг легкого типа:

а) следы ленточной техники,

б) углубление на дне от маленького кружка,

в) клеймо,

г) подсыпка песка,

д) допустима незначительная асимметричность (от колебаний оси и круга), особенно в тонких верхних частях, а также дрожание и непараллельность орнаментальных линий.

2. Ручной круг тяжелого типа:

а) следы ленточной техники,

б) гладкое дно, срезанное ниткой,

в) клейма быть не может.

г) подсыпка отсутствует,

д) полная симметрия и чистота орнаментальных линий.

3. Ножной круг:

а) нет следов ленточной техники.

Все остальные признаки совпадают с ручным кругом тяжелого типа.

Обзор археологической керамики из рядовых деревенских городищ и курганов дает нам следующие технические данные о производстве глиняной посуды[353]. Глиняное тесто — среднего качества с добавлением отощающих примесей: песок, слюда, дресва. Наиболее совершенной из этих примесей был шамот, т. е. толченые черепки старой посуды. Подвергаясь вторичному обжигу, мелкие зерна шамота резко отличаются по цвету от остального теста. Многие русские горшки X–XIII вв. обнаруживают ленточную структуру. В местах соединения лент (при лепке заготовки) стенки горшка обычно тоньше и легче поддаются излому. И деревенские и городские горшки имеют такие характерные изломы под некоторым углом к плоскости дна. Ярким примером является горшок из Вщижского городища, датируемый началом XIII в. Весь корпус горшка из хорошего глиняного теста, формованного на кругу и хорошо обожженного, расчленяется на несколько косых полос по 2–3 см шириной. Ближе к донной части эти ленты явственнее, около венчика незаметны совсем. В центре ленты стенка горшка на 1–2 мм толще, чем в месте скрепления двух лент. Спайка лент носит явные отпечатки пальцев гончара и более шероховата, чем остальная поверхность (рис. 32).

Рис. 32. Горшок со следами спирали.

Если следы ленточной техники так явны на городском изделии сравнительно позднего времени, то массовые деревенские горшки и подавно все изготовлены ленточной техникой. Она не всегда заметна на поверхности, так как явственность ее зависит от небрежности гончара, но при тщательном анализе толщины стенок, линии дактилоскопических отпечатков и излома удается обнаружить ее следы. Один из признаков ручного круга налицо.

Обратим внимание на донную часть горшков. Как правило, на дне отпечатывался малый кружок, вырезавшийся из вытесанной доски. Края горшка нередко заплывают за край кружка и образуют характерный бортик на дне. В этом можно видеть признак ручного круга и именно легкого типа (рис. 33).

Рис. 33. Разрез дна горшка (ручной круг).

1 — дно лепного горшка; 2 — дно лепного горшка, но со следами подставки; 3 — дно горшка, формованного на круге; 4 — ручной гончарный круг; поверх круга положена меньшая подставка с вырезанным клеймом; 5–7 — определение обжига по излому.

Обязательное наличие песчаной подсыпки на каждом днище является третьим признаком ручного легкого гончарного круга.

Наличие клейм и некоторое нарушение симметрии венчиков у данных сосудов X–XI вв. довершают признаки легкого ручного гончарного круга. В тех случаях, когда обнаруживаются помятые венчики, это могло произойти как при снятии горшка с круга или при сушке его, так и непосредственно на кругу в результате его колыханий. Возможно, что детальное картографирование таких случаев выявит какую-либо географическую закономерность; тогда это будет означать область распространения северо-великорусского круга с наименее устойчивым равновесием.

Дополнительными инструментами гончара были деревянный ножичек или простая щепка, мокрая тряпка или кусок овчины.

В начале внедрения гончарного круга, когда вращение было еще слишком слабым, применялось выглаживание стенок пучком травы.

Линейный и волнистый орнамент — порождение быстро вращающегося круга вытеснил в X в. более кропотливый прием орнаментации палочкой, обмотанной шнуром. Новый орнамент не требовал никаких инструментов, кроме простой лучинки.

Обжиг сосудов определяется по излому и по цвету стенок. Наиболее примитивный способ обжига — костровой применялся в догончарную эпоху (которую в археологической литературе нередко называют «дославянской»). При обжиге на костре стенки сосудов прокаливаются очень неравномерно: с одной стороны может прокалиться вся толщина стенки докрасна, а противоположная стенка может остаться черной или покрасневшей лишь с внешней стороны. При печном обжиге обычно прокаливается вся поверхность горшка как с внешней, так и с внутренней стороны, но в изломе нередко обнаруживается, что середина черепка сохранила непрокаленный черный или серый цвет.

Только обжиг в специальном гончарном горне, позволяющем достигать высокой температуры, дает полную прокаленность всего глиняного теста. Сосуды горнового обжига легче по весу, чем обожженные в печи, звенят при постукивании и имеют в изломе сплошной цвет хорошо прокаленной глины (от беловатого до кирпично-красного).

Подавляющее большинство курганных сосудов имеет трехслойный излом (красный цвет в поверхностных слоях и черный в глубине черепка), характерный для печного обжига. Наличие больших русских печей в избах X–XIII вв. позволяло использовать их для обжига горшков. Для большей прочности и меньшей водопроницаемости сосудов, их, по извлечении из печи, иногда подвергали обварке в растворе муки или в кислых щах — раскаленный сосуд погружали в холодный раствор.

Ассортимент изделий деревенских гончаров очень невелик; самым распространенным видом «скудельных сосудов» был обычный печной горшок — «Гърньць», хорошо известный по тысячам курганных и городищенских находок (рис. 34)[354]. Тулово горшка конической формы с выпуклыми плечиками и широким горлом; венчик отогнут. Рисунок венчика нередко позволяет датировать горшки: у более ранних венчик отогнут мало и профиль его прост, со временем отгиб становится круче (это свидетельствует о более быстром вращении круга), и профиль становится сложнее по своему рисунку, появляются бороздки, углубления, бортики и даже складки. В городской керамике (напр., горшок из Черной Могилы) эта эволюция венчика произошла уже в X в.

Рис. 34. Русские горшки.

Второй тип посуды — «плоскы» (плошка, миска) встречается значительно реже, но также хорошо известен по курганным материалам, напоминает горшок с иными пропорциями — низкий, широкий. Глиняные сковороды в X в. выходят из употребления, очевидно, вытесненные железными.

Большие сосуды типа макотры иногда встречаются при раскопках, но редко. Древнее название их неизвестно. Кувшины и кринки в деревенской керамике встречаются лишь в виде исключений и вообще более характерны для города.

Областные различия древнерусской керамики были невелики. На юге существовали два типа горшков, выработанные еще в VIII–X вв.: один — низкий, широкий, с прямым горлом, другой — более стройный, высокий, с отогнутым венчиком. Иногда встречаются горшки с несколькими отверстиями на дне, предназначенные для откидывания творога. Керамическая посуда смоленских кривичей знает преимущественно высокие сосуды обычного типа, но иногда встречаются своеобразные горшки с горлом раструбом[355].

У полоцких кривичей встречаются горшки с сильно выпуклыми плечиками. Горшки вятичской земли обычно невысоки; здесь чаще чем в других областях встречается плошкообразная, широкая форма горшков. По мере продвижения на север, разнообразие форм убывает, и сосуды становятся менее глубокими (мелкий сосуд легче формовать, чем глубокий), утрачивая сходство с общеславянским типом. Таковы, например, горшки из костромских курганов, напоминающие некоторые вятичские[356].

На пограничье с чудским миром, в Приладожье и Верхнем Поволжье дольше бытуют лепные сосуды баночной формы и круглодонные[357], но наряду с ними встречаются и характерные горшки славянского типа, хорошей выработки.

Русская керамика постепенно внедряется в чудскую среду, продвигаясь на север и северо-восток. Продвижение техники гончарного круга на северо-восток способствовало созданию промежуточных форм между славянской и местной керамикой.

Любопытным результатом общения варягов с русскими явилось восприятие шведами типичных славянских форм глиняных сосудов. Так, в одном из крупнейших шведских городов Бирке неоднократно встречались горшки совершенно тождественные русским. В качестве примера укажу погребение № 51 (трупосожжение) из Хемлянда близ Бирки. Горшок имеет отогнутый венчик и характерный линейно-волнистый орнамент. Весь облик его полностью совпадает с русскими горшками IX–XI вв.[358] Предполагать экспорт русских горшков в Швецию трудно; скорее всего здесь — результат влияния русских керамических форм на шведские, с чем соглашается даже Арне[359].

Гончарные клейма.

В грубоватых деревенских горшках, однообразие которых утомляет глаз, исследователей ранее всего заинтересовали загадочные знаки на днищах. Круги, кресты, ключи, звезды, решетки и другие изображения казались археологам прошлого столетия какими-то языческими символами, долженствующими оберегать горшок от злых сил.

Впервые в пользу символического, религиозного значения рисунков на дне высказался К.П. Тышкевич[360]. Он сопоставлял их с дрогичинскими пломбами, которым приписывал ятвяжское происхождение.

С детальным разбором статьи Тышкевича выступил в том же году А. Котляревский, который предложил более рационалистическое объяснение. Возникновение клейм на сосудах он считал возможным связывать с развитием института частной собственности: «при бедном состоянии хозяйства и простые горшки могли быть предметом спора, и они составляли собственность, требовавшую юридической пометы»[361]. Развивая далее эту мысль, Котляревский замечает, что «если горшки эти выделаны на гончарном круге, то знаки на них изображенные — нет сомнения — принадлежат уже к фабричным клеймам»[362]. Как мы знаем теперь, клейма могут быть только на горшках, формованных на кругу.

В специальной статье А.С. Уваров поддержал точку зрения на гончарные клейма как на знаки мастеров[363]. В.И. Сизов выступил в 1902 г. с защитой религиозно-символического значения гнездовских гончарных клейм[364]. Основным аргументом Сизова является сравнительно редкая встречаемость клейм (по его наблюдениям над гнездовской керамикой клейма имеют только 15 % сосудов). Хотя процентное соотношение клейменых и неклейменых сосудов и не всегда таково (нередко клейменые преобладают), но самый факт отсутствия клейм на некоторых сосудах до сих пор не может быть удовлетворительно объяснен.

Вскоре после выхода в свет работы В.И. Сизова гончарные клейма были неожиданно открыты в живом быту дмитровских гончаров под Москвой.

«Мастера, изготовляющие горшки с клеймами на дне, отысканы близ с. Куликова Дмитровского уезда в деревнях Глазачево и Клюшниково.

Горшки лепятся на гончарных кругах самого примитивного устройства… по середине почти каждого из них имеется углубленное клеймо, которое и оттискивается на дне… Одни из мастеров признают клейма знаком мастера, другие придают им значение простого баловства»[365].

Автор добавляет, что настоящее значение клейм начинает забываться, и клейма получают в глазах гончаров уже только орнаментальный смысл («баловства»).

Первичным значением мы должны считать именно клейма мастеров. Два рисунка клейм, приводимые Н. Смирновым, совершенно аналогичны курганным: крест, вписанный в круг, встречен сотни раз среди клейм X–XIII вв. в самых различных областях, а круг с решетчатым узором в середине известен, например, из раскопок Н.И. Савина близ Дорогобужа[366].

После открытия Смирновым гончаров, изготавливавших в XX в. горшки такие же, как в XI в., в Дмитровский уезд началось паломничество этнографов, собравших там ценный материал по примитивным формам гончарства[367].

В современной археологической науке окончательно утвердился взгляд на гончарные клейма, как на знаки мастеров. Новейшая работа, специально посвященная гончарным клеймам, принадлежит В.Е. Козловской; автор убедительно возражает Сизову и доказывает на основании обильного материала Киевского Исторического музея, что клейма имели значение, как знаки мастеров[368].

Тесная производственная связь клейм с гончарным кругом и полное отсутствие каких бы то ни было предшественников их на лепной керамике языческого времени не позволяют видеть в них языческие символы и утверждают в мысли, что это знаки гончаров-ремесленников.

Гончарные клейма появляются не тотчас по изготовлении гончарного круга, а лишь после того, как круг прочно вошел в быт гончаров.

Древнейшие гончарные сосуды с отпечатками круга на дне еще не имеют клейм. Самым ранним известным случаем применения клейма является курган д. Митино близ Смоленска, датированный монетами 918, 962, 976–980 гг.[369]

Судя по тому, что в этом погребении найдены сердоликовые бусы двух хронологически различных типов (призматические X в. и бипирамидальные XI–XIII вв.), погребение следует отнести к началу XI в. Несколько позже с монетами середины XI в. появляются клейма на посуде в Чехии[370] и Польше[371].

Рисунки русских и других славянских гончарных клейм довольно однородны. Везде преобладает круг со вписанным в него крестом, но, кроме того, встречаются десятки других изображений (рис. 29), некоторые из них повторяются в разных местах. Рисунки носят геометрический характер; лишь изредка (и преимущественно в городах) встречаются отклонения вроде изображения цветка (Смоленщина) или всадника (Гочево).

Повторяемость рисунков клейм могла, казалось бы, свидетельствовать в пользу символического, ритуального их значения, но если мы сопоставим гончарные клейма с различными видами знаков собственности (бортные знамена, полевые меты и др.), то увидим, что там точно так же существует несколько десятков основных форм широко распространенных в разных местах и повторяющихся. Более или менее обильный материал мы получаем уже от XVI–XVII вв.[372]

Писцовые книги Брянского уезда дают несколько десятков рисунков бортных знамен и их названий: соха, колесо, тень, грань, рубеж, перевора, курья лапка, вилы, лук со стрелой, борода, кобиця, крюк.

Многие из указанных знаков встречаются в качестве гончарных клейм; наиболее полная сводка русских знаков собственности составлена Е.Г. Соловьевым[373].

Полевые меты дожили в Средней России до 1930-х гг.; рисунки их близки и к гончарным клеймам, и к бортным знакам, с которыми совпадают даже названия (куриная лапа, вилы, борона, луна, дуга и др.)[374].

Набор знаков во всех случаях не очень велик; — это одни и те же рубежи, курьи лапы, колеса, переворы, вилы и сохи, но, тем не менее, этого набора вполне достаточно для того, чтобы распознать свое имущество и доказать свое право на бортный урожай или расчищенную ниву. Мастерам-гончарам точно так же не нужно было прибегать к особому разнообразию рисунков клейм, чтобы пометить горшки своим клеймом.

Изучение знаков собственности русской деревни XVI–XX вв. привело исследователей к выводу об усложнении основного рисунка знака при переходе имущества по наследству или при разделе семьи.

П.Е. Ефименко, изучивший знаки собственности крестьян русского Севера, утверждает, что сын, отделяясь от отца (даже, если раздел состоял только в отделении лугов), принимает клеймо отца, осложняя его новым «рубежом», новой чертой. Существует даже специальный термин для таких разделов — «отпятнаться», «отклеймиться»[375]. Подобное усложнение клейм повсеместно.

Обращаясь к клеймам гончаров, необходимо отметить, что в большинстве случаев клейма одной курганной группы имеют общий стержневой рисунок, общую основную схему, варьируя в деталях и дополнениях (рис. 35).

Рис. 35. Усложнение гончарных клейм при переходе по наследству.

Возьму наиболее яркий пример — клейма курганного могильника близ д. Митяевичи, Старобинского района (р. Случь, раскопки А.Н. Лявданского). Посуда этого могильника дает один и тот же постепенно усложняющийся рисунок, основа которого — круг; затем к кругу добавлено перекрестие, потом один «рубеж» и, наконец, последнее начертание осложняется еще одним «рубежом». Появление этих дополнительных рубежей, или «отпятнышей», можно наблюдать достаточно хорошо и на гнездовских и на старо-рязанских клеймах. Некоторые курганные группы (напр., Нежаровские хутора) дают более сложную систему развития первоначального клейма. Начало этого развития одинаково с Митяевичами (круг усложняется вписанием в него креста — мотив наиболее распространенный в Восточной Европе), но затем круг с крестом окружается различными добавлениями, не дающими непрерывной линии эволюции.

При комментировании всех этих «отпятнышей» решающее слово должно быть за хронологией, так как без учета последовательности этих клейм вся работа над ними сведется к голому типологизированию.

В разобранном примере митяевского могильника мы имеем следующее. Курган № 17 (простое клеймо в форме кольца) — удлиненный, с мощным кострищем. Курган № 10 (клеймо — круг с перекрестием) — тоже с остатками большого костра и двумя разновременными захоронениями; горшок относится к первому, основному погребению (вводное погребение датируется XI–XII вв.). Курганы № 1 и 8 (с наиболее сложным рисунком клейма) — значительно проще по конструкции, и пережитки трупосожжения там значительно слабее, что позволяет отнести их к более позднему времени, приблизительно ко времени вводного погребения кургана № 10. Хронологическая амплитуда всех четырех курганов — 100–150 лет.

Совершенно аналогично располагаются в хронологический ряд и курганы близ Черкасова (Оршанский район). Горшок с простым клеймом найден при погребении со значительными остатками трупосожжений (курган № 2); горшок со сложным клеймом был в свое время поставлен на вершину этого кургана, очевидно, спустя некоторое время после захоронения. И, наконец, наиболее сложное клеймо найдено в кургане без кострища (№ 1). В Заславье — простое клеймо в кургане с кострищем и пятью угольными прослойками в насыпи (курган № 13); клеймо, осложненное вторым кругом (курган № 8), найдено в кургане, где о трупосожжении напоминали только два пепельных пятна.

Отсутствие точной фиксации обряда погребения в отчетах Булычова не позволяет установить относительной хронологии погребения; воспользуюсь косвенными указаниями: простейшие клейма найдены на горшках с более архаичным профилем (малая отогнутость края), а клейма сложные — на горшках с сильно отогнутым краем и, кроме того, во вводном погребении, что также указывает на известный промежуток времени, лежащий между этими сосудами.

Таким образом, считая окончательное решение вопроса возможным только после ряда дополнительных исследований, я решаюсь в качестве рабочей гипотезы выставить положение о переходе гончарного дела в древнерусской деревне по наследству. Изучение современных знаков собственности, подтвержденное хронологией приводимых мною клейм, позволяет делать такой вывод, а сведения о современном гончарном ремесле этому не противоречат.

Наследственность гончарного дела подтверждается и более поздними данными XIII–XIV вв. (см. во 2-и части). Составленный мною каталог русских гончарных клейм X–XIV вв., включающий несколько сот экземпляров (изученных как по литературе, так и de visu) позволяет сделать еще один вывод, помимо установления наследственности ремесла: несмотря на большое количество клейм одинакового рисунка, ни разу в деревенском керамическом материале не удалось встретить совершенно тождественного клейма. Во-первых, в пределах одной курганной группы (в которой мы можем предполагать кладбище одного поселка) не встречаются клейма одинакового рисунка; это является еще одним аргументом в пользу наследственности, но в еще большей степени это свидетельствует о незначительности продукции каждого отдельного гончара. Во-вторых, если в соседних или территориально близких курганных группах встречаются клейма одинаковых начертаний (напр., крест в круге, ключ и т. п.), то при изучении этих клейм одинакового рисунка неизменно оказывалось, что отпечатки клейма на сырой глине горшка были сделаны разными штампами, на разных кругах. Следовательно, совпадение рисунка клейм не может служить признаком изготовления горшков одним мастером. Кроме того, еще раз подтверждается положение о малочисленности продукции гончаров[376].

Ряд других вопросов, связанных с гончарными клеймами, будет рассмотрен в разделе городского гончарного дела.

4. Разные ремесла

Ознакомившись с кузнечным, литейным и гончарным делом в древнерусской деревне, мы, пожалуй, очертили весь круг тех производств, которые в X–XIII вв. выделились в самостоятельные ремесла с работой на заказ. Далее идет ряд неопределенных трудовых процессов по изготовлению жилища, сельскохозяйственного инвентаря, одежды, обуви, домашней утвари. Некоторые из этих процессов впоследствии выделяются в особые ремесла. Так, по данным XV в. можно говорить о деревенских плотниках, сапожниках, кожевниках, овчинниках, портных, швецах, бочарах и т. п. В городе и в вотчине обособление этих ремесел шло несравненно быстрее и уже в домонгольскую эпоху привело к появлению соответствующих мастеров-специалистов. Но для деревни с ее натуральным хозяйством, с ее универсальным домашним производством трудно предполагать повсеместное выделение всех перечисленных ремесленников. Вплоть до XIX в. почти каждая крестьянская семья своими силами рубила избу, ладила соху, борону, ставила ткацкий стан, дубила овчины, пряла и ткала лен, изготавливала деревянную мебель и утварь. Совокупность наших источников (и письменных и археологических) по этим производствам настолько скудна, что не позволяет решить вопрос о выделении того или иного из них в ремесло. Поэтому в данном разделе речь будет идти не о ремеслах в настоящем смысле этого слова, а о домашнем производстве, интересующем нас с точки зрения техники и необходимом для сравнения с городом.

В основном изложение коснется обработки дерева, обработки кож и меха и ткачества.

Обработка дерева может быть прослежена по незначительным остаткам бревен обычно плохой сохранности. Деревянная утварь в русских городищах и курганах — редкость. Значительно полнее представлены инструменты для обработки дерева. Среди них мы имеем: топор, тесло, ложкарь, струг, долото (?).

Плотничные работы производились топором, являвшимся универсальным орудием, которым русский человек, по замечанию Льва Толстого, мог и дом построить и ложку вырезать. Благодаря развитию кузнечного дела древнерусские топоры обладали большим коэффициентом полезного действия и являлись как лесорубным, так и плотничьим инструментом. В источниках рабочий топор всегда называется «секирой». «Топор» — это название оружия. Пила в деревенском зодчестве не употреблялась. Все курганные «голубцы» и «домовины» (дома мертвых), равно как и остатки жилищ, сделаны или из бревен, или из колотых вдоль плах с обрубленными концами. Следов работы пилой нет. Широкое применение в обработке дерева находило тесло, нечто вроде железной мотыги. При помощи тесла можно выравнивать поверхность доски. Следы же тесла — небольшие овальные выбоины, идущие вдоль волокон дерева. Тесло сохранило свое значение вплоть до XVII в., когда ему на смену пришла продольная пила. С названием тесла (от «тесать») связано и наименование столяра — тесль, тесляр.

Работа теслом находила широкое применение в быту. Так, например, для заготовки приднепровскими славянами лодок-однодревок, о которых говорит еще Константин Багрянородный, необходимы были тесла[377].

Форма ложкарных инструментов была выработана еще в дьяковскую эпоху[378] и без изменения сохранилась до XIX в. Это — длинный железный стержень с копьевидным концом, согнутым по дуге. Такой инструмент позволял вырезать и выскребать внутренность деревянных сосудов[379].

Для плотничных работ широко применялись железные гвозди. Гвозди всегда четырехгранные с отогнутым верхом (современные костыли). Гвозди находят почти в каждом погребении с гробом.

Слово плотник первоначально, очевидно, означало «сплавщик леса», «плывущий на плотах» и может говорить об общности функций заготовки леса и постройки из него у древних «древоделей». Предполагать наличие специалистов — плотников в деревне мы не можем. Плотники в древней Руси были, выходили они, очевидно, из деревни, но работали, надо полагать, только для города. По всей вероятности, каждый смерд сам строил для себя избу и все нехитрые хозяйственные пристройки. Учитывая сильные пережитки родовых связей, можно думать, что для крупных работ вроде постройки избы, кладки печи и т. п. приглашались родичи-соседи, организовывавшие общественную помощь — «толоку»[380].

Таким же домашним производством была, по всей вероятности, и обработка кожи и меха. Мягкая кожаная обувь типа украинских «постолей» известна по ряду курганов. Встречаются и сапоги, и полусапожки с мягкой подошвой и ременные лапти[381], кожа бывает дубленая, иногда окрашена железным купоросом[382].

На городищах находят струги для соскабливания мездры со шкуры. Химическая сторона обработки кожи и меха была известна еще со времен неолита. Для решения вопроса о существовании деревенских кожевников и сапожников в нашем распоряжении нет данных.

В таком же спорном и неясном положении находится еще одно производство — бондарное. В курганах древлян, радимичей, дреговичей, кривичей и словен находят деревянные ведра[383].

Наличие в общеславянской терминологии таких слов, как «бъчька» («бъчьвь», «вчелка»), «дельва», «ведро», «кадь», «оков», «дежа», свидетельствует о распространенности деревянной бондарной посуды[384]. Ведра, точнее ушаты, сделаны из 12–14 прямых клепок. Книзу ушат расширяется: клепки стянуты обручами, обычно железными, но иногда и лозовыми; обручи равномерно распределяются по тулову ушата; к ведру прикреплялись железные ушки и дужка. Изготовление дубовых клепок из хорошо выстроганных досок, точная пригонка скошенных краев, выкружка донных досок, врезка их в пазы клепок — все это требовало как специального инструмента, так и большого навыка.

Возможно, что бондарное дело в некоторых местностях было таким же ремеслом, как гончарное, т. е. дополнительным к земледелию занятием мастера.

Важнейшим разделом деревенского (а отчасти и городского) домашнего производства было изготовление льняных и шерстяных тканей. За счет деревенского производства в значительной мере удовлетворялись потребности и вотчинного хозяйства, куда в большом количестве шли в качестве дани и оброка деревенские столешники и убрусцы[385].

Сырьем для ткацкого дела в X–XIII вв., как и в позднейшей русской деревне, служили лен, конопля и овечья шерсть. Все эти виды волокнистых веществ были известны в Восточной Европе задолго до Киевской Руси и широко распространены во всех русских землях.

Обработка льна, известная нам по древним обрядовым песням, ничем не отличалась от позднейшей. Лен дергали, мочили, сушили, трепали и готовили из него кудель.

Шерсть (северное — «шерсть», южное — «волна») стригли специальными овечьими ножницами, хорошо известными по многочисленным находкам. Как и современные, они имеют пружину, разводящую ножи врозь.

Прядение пряжи происходило на прялках с ручным веретеном. Веретена иногда обнаруживались при раскопках, но ни одно из них не сохранилось в музеях. Для усиления вращения веретена на него надевали маленький кружок-маховичок, утяжелявший веретено, пряслице, делавшееся из глины или камня.

С процессом обработки льна и прядением связано много различных обрядов и поверий. Прядение производилось женщинами; в эпоху родового строя для этих женских работ в поселке был отведен специальный дом. Позднее совместное прядение осталось в форме «бесед» и «посиделок». Покровительницей прядения и ткачества была сумрачная полуславянская, получудская богиня Мокошь, введенная Владимиром Святославичем в свой пантеон языческих богов. Наиболее интересным историко-техническим вопросом в области древнего ткачества является вопрос о конструкции ткацкого станка. Существуют два последовательно, сменяющихся типа ткацких станов: вертикальный и горизонтальный.

Л. Нидерле на основе терминологии («стан», «став» — от ставить, стоять торчком) считает, что древнейшей формой славянского ткацкого стана был вертикальный, более примитивный. «Когда появился горизонтальный — мы не знаем»[386].

Современная русская этнография уже нигде не знает вертикального стана за исключением примитивных приспособлений для вспомогательного плетения поясов, тесемок и т. д., сосуществующих с горизонтальным ткацким станом[387].

В эпоху дьяковских городищ, когда ткани (судя по отпечаткам на глине) были хорошо известны, применялся, по всей вероятности, вертикальный стан с грузилами вместо навоя, оттягивавшими нити основы вниз.

Загадочные «грузики дьякова типа», отверстия которых протерты нитками, естественнее всего считать именно ткацкими грузиками, заменявшими навой позднейших станов.

Некоторые авторы на основании изображений на миниатюрах склонны растягивать время бытования вертикальной системы в Италии вплоть до XIII в.[388] Полагаю, что здесь некоторое заблуждение, основанное на бесперспективном (египетском) фронтальном способе изображения горизонтального стана. Для выяснения системы древнерусского ткацкого стана X–XIII вв. в нашем распоряжении есть две группы материалов: во-первых, общеславянская терминология, а, во-вторых, — остатки подлинных тканей.

Приведу сравнительную таблицу терминов по Нидерле[389]:

В приведенной таблице особенно важно обратить внимание на название таких частей ткацкого стана, которые возможны только при более совершенной горизонтальной системе, таковы — «навой» и особенно «бердо». Наличие термина «бердо» во всех трех славянских группах может свидетельствовать о значительной древности изобретения горизонтального ткацкого стана.

Обрывки древних тканей, находимые в курганах, до сих пор еще полностью не изучены[390]. В большинстве случаев уцелели от разрушения парчевые воротники и тесьма, для деревенского ремесла не характерные. Сохранившиеся фрагменты дают разнообразное строение ткани. Наряду с простой холстиной и домотканным сукном, встречается тканье «в елочку» и узорное тканье в несколько «витов», напоминающее современное тканье деревенских скатертей.

Особенно интересна узорчатая шерстяная материя, вытканная из цветных нитей (из кургана близ Ярцева на Смоленщине)[391].

Производство таких тканей возможно только на ткацком стане горизонтального типа, аналогичном станам русской деревни XIX в.[392] Из археологических находок, возможно связанных с ткачеством, нужно упомянуть большой и узкий костяной гребень о пяти зубцах на каждой стороне[393], а также загадочные костяные кольца с несколькими треугольными отверстиями. Можно допустить, что эти кольца служили для ссучивания нитей. В этнографических материалах аналогии им нет.

Несмотря на сравнительно высокий уровень развития ткацкого дела в деревне (цветные узорные ткани, вышивки), у нас нет данных предполагать превращения его в ремесло.

Итак, для большинства древнерусских деревень мы можем наметить следующий список ремесленников: домники (?), кузнецы, литейщики-ювелиры, гончары, бондари (?), сапожники-кожевники (?).

Кроме того, в отдельных районах существовали особые кустарные промыслы, связанные с широким рынком, которые выходят за пределы обычного деревенского ремесла. На первое место среди таких кустарей нужно поставить овручских камнерезов, изделия которых продавались во всей Восточной и Центральной Европе.

Овручские камнерезы (производство шиферных пряслиц).

На каждом русском городище и во многих курганах XI–XIII вв. встречаются небольшие, изящно выточенные пряслица из красного шифера. На огромной территории от Одера и Варты до Средней Волги, от Ладоги до Роси и Ворсклы шиферные пряслица — обычная и частая находка. Предназначенные для прядения пряжи веретеном, эти маленькие каменные кружки, сопутствовавшие русской женщине на беседах и посиделках, любовно упрятывались в минуту опасности вместе с драгоценным узорочьем из золота и эмали[394]. И ни один из известных нам древнерусских бытовых предметов не удостаивался такого внимания от своих владелиц, как эти розовые пряслица, которые они старательно метили своими знаками или надписывали своими именами.

Научное значение шиферных пряслиц (помимо эпиграфического интереса надписей на них) заключается в редкой для русского ремесла возможности точного установления ограниченного района производства и широкого района сбыта.

Древнейшие веретенные пряслица изготовлены из глины. Форма их различна: иногда она приближается к шару; довольно часто встречается усеченно-коническая форма. Постепенно вырабатывалась наиболее рациональная форма — два усеченных конуса, соединенных основаниями. Упрощенным вариантом этой формы является бочковидная. Глиняные пряслица часто орнаментировались точечным узором.

Пряслица из красного шифера повторяют наиболее позднюю форму глиняных — биконическую, но встречается много различных вариантов этой основной формы. Одни из них более плоски и широки, другие — выше, но у́же. Внешний диаметр шиферных пряслиц колеблется от 10 до 25 мм, а диаметр отверстия для веретена — от 6 до 10 мм. Если отверстие для веретена оказывалось слишком просторно и пряслице скользило, то его обматывали ниткой, и в таком случае на мягком камне оставались бороздки, протертые нитью. Высота бывает также различна: от 4 до 12 мм. Средний вес пряслиц — 16 гр. Бока пряслиц бывают округлые (при бочковидной форме) и острореберные. В последнем случае иногда можно заметить следы выкружки резцом.

Розовый и красный шифер, из которого изготавливались пряслица, относится к напластованиям девонского периода и во всей Восточной Европе встречен только на Волыни. Геолога Г.О. Оссовского заинтересовал вопрос о происхождении шиферных плит в конструкции древних киевских зданий. Изучая геологию Волыни[395], он точно определил район выхода красного шифера[396]. Пласты девонской формации (шифер и кварцит) перерезают б. Овручский уезд с запада на восток и кончаются в 15 км от города Овруча близ с. Каменка. Месторождения шифера прорезываются реками Убортью, Ужем и Жеревом. В оврагах по берегам этих рек вешними водами вымывает глыбы шифера. Отдельные глыбы встречаются близ Радомысля.

Таким образом, залегания красного шифера ограничены очень небольшим районом ближайших окрестностей волынского города Овруча на Уборти. Это дает нам в руки важнейшее свидетельство местного, овручского производства шиферных пряслиц, широко известных во всей Восточной Европе.

Овруч, летописный «Въручий», упоминается уже в 977 г. С Киевом он был связан водным путем. Этим путем и попадали шиферные плиты в Киев и в другие города для целей строительства.

В качестве строительного материала красный (розовый) шифер применялся в самом Овруче, в Киеве (Софийский собор, церковь Ирины, Золотые Ворота), в Вышгороде и в Чернигове (Спасо-Преображенский собор). Большие шиферные плиты употреблялись в качестве пят под кирпичными арками, для вымостки пола (Чернигов) и для оформления хоровой галереи. Из шифера делали саркофаги. Благодаря слоистости и мягкости этот материал был особенно пригоден для изготовления барельефов[397]. В Киеве шифер применялся почти исключительно для архитектурных целей. Иногда для ювелирного производства изготавливались шиферные литейные формы. Но ни одной мастерской по изготовлению пряслиц в Киеве не найдено. Ни разу при раскопках в разных местах Киева (в том числе и в ремесленных районах) не были встречены характерные остатки шиферных плиток с высверленными из них пряслицами, которые могли бы говорить о местном производстве шиферных пряслиц. Следовательно, несмотря на наличие в Киеве привозного шифера, киевские ремесленники производством пряслиц не занимались. Розыски же в окрестностях Овруча дали богатый материал по местному производству пряслиц. В.Б. Антоновичем, обследовавшим землю древлян в археологическом отношении, были обнаружены четыре пункта выделки шиферных пряслиц[398]. Все они расположены вдоль течения Уборти по обе стороны от Овруча. Камнерезные мастерские обнаружены Антоновичем в следующих пунктах: Нагоряны, Коптевщизна, Хайч, Камень. К этому списку можно добавить с. Збранку (или Здранку?)[399], откуда происходит целый ряд заготовок и отбросов прясличного производства. Обильные выходы шифера близ Збранки (Норинская каменоломня) были описаны еще Оссовским[400], но мастерская пряслиц ему не попалась.

Помимо этих точно определенных мастерских, в коллекциях ГИМ имеются материалы из различных мастерских с суммарным музейным паспортом: «из Волынской губернии». Овручские мастерские тянутся, примерно, на 20 км, располагаясь у оврагов, богатых выходами розового шифера (об этом говорят даже названия селений — Нагоряны, Камень, рис. 36). Обильный материал мастерских позволяет полностью восстановить весь процесс производства шиферных пряслиц (рис. 37).

Рис. 36. Места изготовления пряслиц из розового шифера.

Рис. 37. Стадии изготовления шиферных пряслиц.

Он распадался на следующие стадии:

1. Шифер распиливался на небольшие плоские плитки, равные по толщине будущему пряслицу. Форма плиток квадратная, с довольно ровными сторонами.

2. Шиферная плитка (очевидно, зажатая в какие-нибудь тиски) просверливалась в середине сплошным, нетрубочным сверлом с округлым рабочим концом.

3. Лишь после того, как центральное отверстие для веретена было высверлено, начиналось выкружение самого корпуса пряслица из плитки.

Последовательность сверления вполне понятна: веретенный канал просверливался вначале для того, чтобы в дальнейшем можно было точно центрировать сверление корпуса, которое велось сначала только с одной стороны до половины толщины плитки.

Сверление велось на конус. Техника сверления предполагает наличие некоторого подобия токарного станка. Возможно, что при этом вращалась зажатая шиферная плитка, а резец, выкружающий пряслице, мог быть неподвижным. Подобные токарные станки с вертикальной осью вращения и лучковым приводом применялись в XIII в. в Западной Европе для обработки кости. Они известны по испанскому руководству шахматной игры, где изображены различные стадии изготовления костяных шахматных фигур[401].

Предполагать вращающийся резец нельзя, так как при этом не могло получаться коническое сверление. Для образования конуса вращаться должна была обрабатываемая вещь, а это и приводит к предположению о наличии токарного станка.

4. Дойдя до половины толщины плитки, начинали сверлить с обратной стороны.

5. Высверленный кружок шлифовали, очевидно, на циркульном точиле типа кузнечного. При шлифовке острая грань нередко стачивалась совершенно. Возможно, что к такому обтачиванию прибегали тогда, когда в процессе сверления получались неравно зазубренные края, что могло произойти при неправильной установке резца во время вторичного сверления с обратной стороны. При несовпадении двух окружностей сверления пряслица приходилось выламывать из плитки, а неровности заглаживать шлифовкой на точиле.

Таким образом, остро реберные и бочковидные пряслица при всем внешнем различии не являются разными типами, а свидетельствуют только о различном качестве работы мастера-камнереза. После шлифовки пряслице было готово.

Овручские мастерские ставят нас перед интереснейшим явлением древнерусского ремесла: несколько деревень одного района, вполне обеспеченного производственным сырьем, заняты изготовлением однотипных предметов.

Производство до известной степени механизировано и предполагает наличие таких инструментов, как: пила, тиски или зажимы, сверло, резец, токарный станок, лучковый привод.

Совершенно естественно, что организованное таким образом производство было рассчитано на очень широкий рынок. Только при таком условии и мог развиться камнерезный промысел, охвативший ряд поселков Овручского княжества.

Забегая несколько вперед (так как подробнее об этом буду говорить ниже в главе о сбыте ремесленных изделий), отмечу, что овручские пряслица действительно имели широкий рынок сбыта. Они вывозились не только во все русские княжества, но и в Польшу, и в Волжскую Болгарию, причем этот вывоз носил неслучайный характер.

Другими словами, производство шиферных пряслиц можно считать древнерусским кустарным промыслом, связанным с широким рынком. Ввиду исключительности положения овручского камнерезного промысла среди остальных деревенских ремесел, особое значение приобретает вопрос о времени его возникновения.

Для датировки появления шиферных пряслиц на смену глиняным мы располагаем как курганными комплексами, датированными монетами, так и эпиграфическими данными. Глиняные пряслица встречаются в русских курганах вместе с лепной керамикой и вещами не позднее VIII–X вв.[402]

Особенно важна для датировки находка в Черной Могиле. В женском погребении там найдено глиняное пряслице. Черную Могилу можно датировать эпохой Святослава или более расширенно — второй половиной X в.; с монетами XI в. глиняные пряслица не обнаружены ни разу. В одном из больших гнездовских курганов при богатом женском погребении найдены два пряслица — одно из серого, а другое из розового шифера[403]. Обряд погребения — сожжение. Датирующим предметом является черепаховая фибула X–XI вв.[404]

Керамика этого кургана представлена тремя горшками; из них один с клеймом, а другой — четкого профиля с очень ровным и аккуратным линейно-волнистым орнаментом[405]. Датировать их можно тоже X–XI вв. Таким образом, дата погребения падает на рубеж X–XI вв. Интересно, что в этом кургане найдены пряслица из двух различных пород шифера. Это как бы указывает на переходную эпоху; серый шифер распространен значительно шире и поэтому мог раньше выступить как замена глины.

Возможно, что первоначально красный шифер употреблялся безразлично наравне с другими сортами камня. Гнездовский курган № 65 относится к такому времени, когда от глины переходили к камню вообще, но разработка именно красного шифера еще не получила монопольного значения. Позднее, в XI в., серый шифер не встречается совершенно.

Несколько более точную раннюю дату шиферных пряслиц дает курган № 220 у Павлова Погоста близ Гдова[406].

Наряду с различными вещами, в женском погребении имеется пряслице розового шифера и 9 монет, из которых четыре поддаются определению:

Иоанна Цимисхия — 969–976 (Византия)

Этельреда II — 979-1012 (Англия)

Диргем-Бег-ед-Дауле — 998-1012 (Халифат)

Еп. Пилигрима — 1022–1036 (Германия, Андернах)

Наличие монет, совершенно различных по своему происхождению, но более или менее одновременных, может свидетельствовать о том, что время погребения недалеко отстоит от времени попадания этих монет на Русь. В таком случае дата кургана может быть близка к 20-м или 30-м годам XI в. Шиферное пряслице с монетой второй четверти XI в. найдено в кургане у с. Воздвиженье близ устья Мологи[407].

Монета фризская Бруно III (1038–1057), без ушка для подвешивания, найдена в калите с ножом и костяным гребнем; эти признаки могут свидетельствовать в пользу сравнительно недолгого ее хождения. Вещи из курганов в Павловом погосте и Воздвиженье являются типичными для русских курганов этого времени и нередко попадаются в сочетании с пряслицами (но без монет).

Итак, датированные курганы дают нам следующее: в эпоху Святослава даже в княжеской среде бытуют еще глиняные пряслица. Примерно, в эпоху Владимира появляются каменные из серого и красного шифера[408]. В княжение Ярослава пряслица из красного шифера становятся массовыми, проникая и на Верхнюю Волгу, и на берега Чудского озера.

Думаю, что возникновение овручского камнерезного промысла в начале XI в. нужно связывать с широким строительством, развернувшимся в это время в Киеве и в Чернигове при Ярославе и Мстиславе Владимировичах: закладывалось и строилось много церквей, создавались мощные укрепления. Во всех этих постройках начала и первой половины XI столетия широко применяется красный овручский шифер, для чего вокруг Овруча должны были начаться разработки камня, которые, в конце концов, и привели к созданию здесь на месте камнерезного промысла.

Промысел продолжал существовать два столетия, так как пряслица из шифера встречены в курганах всего домонгольского периода и на городищах в разных слоях XI — начала XIII в. Шиферные пряслица найдены во всех домах Старой Рязани, разоренной Батыем, и в Райковецком городище, погибшем в середине XIII в.[409]

В послемонгольскую эпоху выделка шиферных пряслиц и торговля ими совершенно прекратились, и русские женщины снова вернулись к глиняным пряслицам.

Во время татарского нашествия пряслица нередко заботливо включались в состав лучшего личного имущества и зарывались в землю наряду с колтами, ожерельями и браслетами. Вообще заботливое и бережное отношение к шиферному пряслицу явствует из тех меток и надписей, которые покрывают эти маленькие красноватые кольца.

Уже на глиняных пряслицах дьяковской эпохи встречаются точечные узоры, черты и нарезки, может быть, тамгообразного характера. На шиферных пряслицах часто встречаются различные метки в виде креста, решетки, круга с крестом, змеи и т. д. (рис. 38). Такие простые значки, полностью повторяющие начертания гончарных клейм, встречены преимущественно в деревне. Они, по всей вероятности, являлись знаками собственности. Иногда встречаются отдельные буквы (напр., П, а)[410]. На одном шиферном пряслице из Липлявы (на левом берегу Днепра, против устья Роси) написаны две буквы: у Н — на верхней плоскости и одна буква — И — на боковой. Боковая поверхность покрыта своеобразным орнаментом из заштрихованных прямоугольников[411].

Рис. 38. Знаки и рисунки на пряслицах.

Особую группу составляют пряслица с изображениями. Н.Е. Макаренко на Полтавщине найдено пряслице, на боковой грани которого изображены три быка (или два быка и козел?)[412]. На пряслице из Старой Рязани оказалось миниатюрное изображение лошади, ласкающей жеребенка, и рядом какая-то непонятная вязь из переплетающихся линий[413]. В Вышгороде в 1935 г. найдено пряслице с какими-то неясными изображениями лошадей (?). Но бесспорно самую интересную группу меченых пряслиц составляют пряслица с надписями. Эту серию открывает шиферное пряслице из клада золотых и серебряных вещей, найденных в 1885 г. в Киеве близ Десятинной церкви в усадьбе Есикорского (рис. 39)[414]. Надпись была начата на одной из плоскостей пряслица, но так как она не уместилась, ее пришлось перенести на противоположную плоскость. Кондаков читал надпись: ТВОРИ НѢ ПРЯМО [А ПО] СЛЬНЬ[415], и толковал ее так, что владелице пряслица давался совет крутить веретено не «посолонь», а как-то иначе. Такое чтение возбуждает целый ряд недоумений. Во-первых, — как понимать выражение «не прямо»? Ведь веретено при прядении должно находиться именно прямо. Удивляет и ѣ в отрицании нѣ и недописанное начало слова «посолонь» при наличии свободного места на той плоскости, где оно помещено. Кроме того, слово «посолонь» никогда не писалось через ерь. Осмотр пряслица в особой кладовой Эрмитажа убедил меня в том, что Кондаков неправильно читал букву М. Вместо нее нужно читать П. Тогда вся фраза в интерпретации Кондакова окончательно теряет смысл.

Рис. 39. Надписи на пряслицах.

По аналогии с преславской находкой (см. ниже) предлагаю следующее чтение: ПОТВОРИН ПРЯСЛЬНЬ, т. е. пряслень (пряслице), принадлежащий Потворе. При этом чтение начинается там, где есть интервал между буквами, а не с середины строки, все буквы читаются и не нужно добавлять якобы ненаписанные. Но самое главное, что при таком чтении надпись получает вполне определенный смысл, отвечающий сущности надписанного предмета: здесь налицо женское имя в притяжательной форме и название вещи — пряслень[416].

Название пряслица в большинстве славянских языков ближе к той форме, которая в XII в. была нацарапана на шиферном кружке, чем к современному археологическому термину:

чешский — prěslen;

лужицкий — přasleń;

болгарский — прешлен

сербский — пршлен[417].

В русском языке существуют названия — «пряслень», «пряслешок»[418], а слово «пряслице» обозначает прялку. Утвердившийся в археологической литературе термин лучше было бы сменить на древнерусский. Славянское имя Потвора неизвестно нам по другим источникам[419], но вообще именослов древнерусских женских имен настолько беден (всего 11 имен), что важно пополнение его хотя бы одним новым именем.

К киевской надписи очень близка надпись на глиняном пряслице из Преслава в Болгарии: ЛОЛИН ПРЯСЛЕН. Пряслице конической формы; надпись круговая, нанесенная по сырой глине до обжига (рис. 39, 2)[420].

По стратиграфическим соображениям пряслице датируется серединой X в. Эпиграфически надпись увязывается с древнейшими памятниками болгарского письма (надпись Самуила, хиландрские листки, ханские надписи).

Лола — народное болгарское женское имя. Следовательно, совпадение с киевской надписью полное: притяжательная форма языческого женского имени и название прясленя[421].

В Старой Рязани В.А. Городцовым найдено пряслице из розового шифера с круговой надписью: МОЛОДИЛО. По всей вероятности, это — имя и, судя по окончанию, — мужское (рис. 39, 3)[422].

В Новгороде Великом, на Рюриковом городище, найдено пряслице, фотография которого издана Порфиридовым[423]; он приводит и транскрипцию надписи церковно-славянским типографским шрифтом: МАРТЫНЯ. Отсутствие развернутой прописи и неясность фотографии лишают нас возможности проверить это чтение, хотя оно и вызывает некоторые сомнения. Во-первых, при транскрибировании надписи выпал ъ после Р (ясно различимый на фото), во-вторых, мало вероятна такая форма личного местоимения, как Я. Может быть, и здесь чтение нужно начинать с имени и учесть притяжательную форму.

Два подписанных шиферных пряслица найдены в Вышгороде под Киевом: одно при моих раскопках 1935 г., а другое — в 1937 г.

Пряслице 1935 г. маленькое, острореберное, очень изящное (рис. 39, 4). Надпись вырезана мелко: НЕВЕСТОЧ. В этом слове естественнее всего видеть прилагательное от слова «невеста» — невесточь, невестин пряслень. Если это так, то писавший надпись сделал три ошибки:

1) первая буква написана в обратную сторону;

2) четвертым знаком должно быть ѣ, а не е;

3) последний знак не дописан; должно быть ь.

В исправленном виде надпись выглядела бы так: НЕВѢСТОЧЬ.

Указанные ошибки характерны для писца-непрофессионала; очевидно, пряслице было надписано грамотным, но не слишком опытным в письме человеком. По содержанию надпись любопытна. Можно думать, что маленькое пряслице было преподнесено в качестве подарка девушке-невесте.

Второе вышгородское пряслице не поддается расшифровке. Часть боковой поверхности занимает сложное нагромождение неясных (иногда буквоподобных) знаков. Вторую половину занимают буквы, выходящие из сложной вязи и постепенно превращающиеся в надпись. Начальные и конечные знаки надписи недостоверны (рис. 39, 5). С известной натяжкой можно предположить такое чтение первых семи знаков: ИУЛИАНА, но настаивать на нем невозможно.

Столь же неясная надпись есть еще на одном пряслице из Старой Рязани. Н.Г. Порфиридов привел его в своем списке с расшифровкой: «КНЯЖО ЕСТЬ»[424].

Полученная мною из Рязанского областного музея фотография и прорись надписи убеждают в ошибочности такого чтения (рис. 39, 6).

При раскопках польских археологов Иодковского и Дурчевского в Гродне в слоях XII–XIII вв. найдено пряслице из розового шифера с надписью: ГИ ПОМОЗИ РАБЕ СВОЕЙ И ДАИ… Далее надпись не разобрана. Своим благочестивым тоном и безымянностью это пряслице выпадает из общего ряда[425].

Все пряслица с надписями происходят из крупных древнерусских городов, как Киев, Новгород, Рязань, Вышгород, Городно. По сравнению с деревенскими, мы ясно ощущаем различие в способах пометы: крестьянки метили свои пряслица знаками, тамгами, изредка рисунками, а горожанки — рисунками, инициалами и надписыванием имен.

Стремление древнерусской женщины точно обозначить принадлежность шиферного пряслица именно ей не может быть объяснено редкостью или дороговизной их, так как надписи появились еще на глиняных экземплярах. Разгадку такого стремления следует, вероятно, искать в условиях, в которых производилось прядение. Шумные посиделки, «беседы утолочены», с их песнями, сказками, «бесовскими игрищами и плясаниями», против которых так ополчились христианские проповедники, — вот та среда, в которой прялась пряжа и в деревнях, и в городах. Корни таких «бесед»-посиделок восходят к далекой языческой эпохе, когда все женщины родового поселка имели свой общий дом, где и производилось всякое женское рукоделие, прерываемое играми и плясками. Вот для того-то, чтобы на этих беседах не перепутать своих веретен, на пряслицах и ставились меты или имена.

Камнерезный промысел овручских древлян оказался несколько неожиданным. Исходя из других деревенских ремесел было трудно предполагать наличие промысла, связанного с широким рынком, но поскольку фактический материал неоспоримо свидетельствует о таком именно типе промысла, то мы получаем основание для пересмотра некоторых других видов производства.

Из них в первую очередь нужно сказать о выделке жерновов и бус. Вполне возможно, что производство каменных жерновов, связанное с обработкой значительных и тяжелых масс камня, производилось мастерами-жерносеками близ «жерновищ», т. е. специальных каменоломен. Бели это так, то естественно предполагать и здесь промысел, аналогичный прясличному, бытовавшему в деревнях близ залежей сырья[426].

Глава третья