Как претворится объективизм этого портрета в дальнейшем и какую переживет эволюцию, мы увидим ниже; теперь же надо остановиться еще на одном портрете, написанном немногими месяцами ранее и в свое время несказанно нашумевшем, — на портрете дамы в красной шелковой кофточке и черной юбке, с вуалью и в остроконечной шляпке (Икскуль) в Третьяковской галерее (1889). Он — отступление от линии «Кюи», но он и не по линии «Аржанто», а занимает середину, примыкая по типу к портретам Гаршина и Фофанова. Написанный с исключительным мастерством, он по праву должен занять место в первом, по качеству, десятке репинских портретов. Никто в России, кроме Серова, не передавал так матового цвета лица, томных глаз, шелка. А рука на этом портрете, ее атласная кожа, жемчуг и кольца едва ли имеют равных по высоте исполнения во всей Европе.
Портрет Икскуль был последним созданием Репина этого стиля: то, что придет ему на смену, будет носить печать высочайшего уменья, но меньшего художественного напряжения.
От художественной свободы к объективности1888–1895
Июль и половину августа 1878 г. Репин провел в Абрамцеве у Мамонтовых. Своим пребыванием там, как мы видели, он был чрезвычайно доволен и не находил слов для похвал хозяевам, их многочисленным гостям и всей обстановке. Гостей там всегда был полон дом: художники, музыканты, писатели, историки искусства, ученые — кого только там не перебывало! Читались вслух новые стихи, рассказы, научные статьи и исследования, бывало шумно, горячо спорили, играли во всевозможные игры, занимались спортом и весело проводили время.
Как-то Репину довелось услыхать там рассказ о замечательном смехотворном письме, сочиненном некогда запорожцами, в ответ на высокопарную и грозную грамоту султана Магомета IV, предлагавшего им перейти к нему в подданство. Ответ этот был сочинен кошевым Иваном Дмитриевичем Серко с товарищами и вылился в забавный и местами мало пристойный документ, содержание которого уцелело до нас, ярко рисуя быт и нравы Запорожья и подсказывая нам, как мог возникнуть столь любопытный коллективно отточенный ответ.
Николай Мирликийский. Первая мысль картины. 1886. ГТГ.
Николай Мирликийский. 1888. ГРМ.
Репин сразу загорелся и набросал тот карандашный эскиз, который находится в Третьяковской галерее и имеет пометку автора: «Абрамцево, 26 июня 1878 г.». Общий смысл будущей картины здесь уже налицо, и даже отдельные, намеченные в эскизе фигуры перешли в картину без существенной переработки, как, например, ухмыляющийся писарь, сидящий в центре, с такой же наклоненной набок головой, или задний усатый запорожец, с поднятой кверху головой, указывающий вдаль рукою.
Тема задела Репина за живое, и мимолетная шутка вырастает вскоре в серьезную, большую затею. Но зимой 1878 г. и весь следующий год мешали заняться ею очередные работы, которые пришлось кончать — «Софья», «Проводы новобранца», «Досвітки» и «Крестный ход», — и все же в 1880 г., работая особенно много над «Досвітками», он основательно засаживается и за «Запорожцев». Его подтолкнуло к этому посещение в 1880 г. его мастерской Львом Толстым, заинтересовавшимся этой картиной.
Сообщая об этом Стасову, Репин пишет ему: «В „Запорожцах“ он мне подсказал много хороших и очень пластических деталей первой важности, живых и характерных подробностей. Видно было тут мастера исторических дел. Я готов был расцеловать его за эти намеки, и как это было мило тронуто (т. е. сказано), между прочим! Да, это великий мастер! И хотя он ни одного намека не сказал, но я понял, что он представлял себе совершенно иначе „Запорожцев“ и, конечно, неизмеримо выше моих каракулей. Эта мысль до того выворачивала меня, что я решился бросить эту сцену — глупой она мне показалась; я буду искать другую, у запорожцев; надо взять полнее, шире (пока я отложил ее в сторону и занялся малороссийским казачком „На досвітках“)»[80].
Запорожцы, сочиняющие письмо к турецкому султану. Первая мысль картины. Рисунок. 1878. ГТГ.
Запорожцы, сочиняющие письмо к турецкому султану. [Масляный эскиз картины. Был в собр. И. И. Толстого (?). Ныне местонахождение неизвестно].
Между этой последней картиной и «Запорожцами» есть общее в основе самого замысла: обе они построены на теме смеха, но в «Досвітках» смех обыденной, современной Репину украинской деревни, а там смех былой, легендарный, «гомерический», смех, возведенный в некий символ безграничного раздолья и вольности Запорожской Сечи. Поэтому приналегши вплотную на «Досвітки», он не оставляет и «Запорожцев», продвинутых к моменту посещения Толстого настолько, что их можно было показывать почти как уже сделанную картину. Что он не бросил, как говорил в письме, «Запорожцев», видно из ближайшей переписки с Стасовым:
«До сих пор не мог ответить вам, Владимир Васильевич, а всему виноваты „Запорожцы“, ну и народец же!! Где тут писать, голова кругом идет от их гаму и шуму… Вы меня еще ободрять вздумали; еще задолго до вашего письма я совершенно нечаянно отвернул холст и не утерпел, взялся за палитру, и вот недели две с половиной без отдыха живу с ними, нельзя расстаться — веселый народ…
Недаром про них Гоголь писал, все это правда! Чертовский народ!.. Никто на всем свете не чувствовал так глубоко свободы, равенства и братства! Вовсю жизнь Запорожье осталось свободно, ничем не подчинилось, [в Турцию ушло и там свободно живет, доживает].
Да, где тут раздумывать, пусть это будет и глумная картина, а все-таки напишу, не могу»[81].
Из этого видно, что Толстой скорее подтолкнул Репина взяться крепче за эту картину, нежели охладил его к ней как показалось Стасову, приславшему ему бодрящее письмо. Насколько его захватила эта работа, об этом свидетельствует самый факт специальной поездки-экспедиции в места древнего Запорожья и долгое упорное изучение там типов потомков его былого населения. Результатом этой поездки было множество этюдов и рисунков, которые он вскоре пустил в дело[82].
Как мы знаем, «Крестный ход», а за ним «Не ждали» и «Иван Грозный» временно отодвинули «Запорожцев», и он берется за них только, покончив со всеми этими картинами. Впрочем, и теперь еще ему мешает многое: сначала «Глинка», а затем еще одна новая затея — «Святитель Николай избавляет от смертной казни трех невинно осужденных в городе Мирах-Ликийских».
Эта последняя возникла как-то случайно. В октябре 1886 г. он писал Стасову:
«Не забудьте, пожалуйста, если что попадется о Николае-чудотворце, отложить для меня. Это я пообещал в один захолустный женский монастырь, на моей родине, написать им образ в церковь»[83]. Для простого деревенского образа он подбирает материалы, всегда имеющиеся под рукой в Публичной библиотеке у его приятеля Стасова. От этой случайно зароненной искры вспыхнул огонь, приведший к большой, сложной картине, бывшей в работе всю зиму 1886–1887 г. и весь следующий год.
Ознакомившись с доставленными Стасовым материалами, Репин сразу остановился на эпизоде приостановки казни. Никакой религиозной картины он, конечно, из него не создаст, но сравнение картины 1888 г. с первой ее мыслью, относящейся к 1886 г., показывает, какой коренной переработке она подверглась в течение двух лет[84]. Здесь те же пять главных действующих лиц: Николай, трое осужденных и палач; нет только представителя власти, улыбающееся лицо которого высовывается в картине из-за плеча Николая. Изменен и первый казнимый, которого художник не заставляет класть голову на плаху, а ставит его на колени, на переднем плане, лицом к зрителю.
Но смысл картины, как она задумана в эскизе, совершенно иной, чем в окончательной редакции. На эскизе Николай намечен в повелительной, величественной позе, властно останавливающим казнь. В этой концепции картина могла бы еще стать религиозной и даже, пожалуй, церковной. На законченной картине, купленной с выставки Александром III для Эрмитажа и переданной позднее в новооткрытый Русский музей, мы видим экзальтированного «толстовца» древних времен, подействовавшего на палача-борова своим истерическим порывом. Этот порыв и его полная неожиданность мигом зажгли искру надежды на лицах двух других осужденных — стоящего на коленях старика, протянувшего к избавителю костлявые руки, и истощенного юноши-эпилептика, с кривыми ногами и закатившимися глазами.
Если бы Александр III внимательнее всмотрелся в картину, он, конечно, не купил бы ее, ибо понял бы то, что совершенно очевидно и что должно было бы наполнить ужасом ревнивое к религии сердце Победоносцева: что палач только на мгновение остановился, захваченный врасплох появлением полоумного старика, что через несколько минут противно улыбающийся бородатый человек — военачальник — уведет его, ласково, но решительно, и что казнь будет совершена. Словом, картина написана на тему временной приостановки казни, а не избавления от казни.
Запорожцы, сочиняющие письмо к турецкому султану. Картина. 1878–1891. ГРМ.