вил огонь советской артиллерии, неожиданно начали строить понтонный мост, а еще через три часа вдоль советского берега развернулись танковые бои с участием немецкой танковой дивизии.
Этим утром мы проехали по понтонному мосту возле людей из организации Тодта, которые уже занимались возведением второго моста. Несмотря на то что работа постоянно прерывалась воздушными налетами, она шла быстро и методично, будто бы в полосе ста километров отсюда и не было советских войск. А на самом деле русские находились отсюда не далее чем в двадцати километрах, за дальними холмами.
Мы миновали еще одну сельскую триумфальную арку с эмблемой серпа и молота, которые большевики водрузили на всех своих приграничных пунктах. Ни один из домов советского села на левом, восточном, берегу Прута напротив Штефэнешти, казалось, не был разрушен. Немцы явно берегли дома бедных жителей Бессарабии[6]. С хладнокровием, граничившим порой с высокомерием, они переправились через реку без единого выстрела. Дюжина белых крестов из дерева акации выстроились вдоль берега реки у этой не тронутой войной деревни. Я остановился, чтобы прочитать имена павших. Все они были почти мальчишками, в возрасте от двадцати до двадцати пяти лет. Немецкие солдаты вылезали из машин, набирали букеты диких цветов и клали их на могилы своих товарищей.
Я оглянулся вокруг. Дома в деревне с их белеными стенами и соломенными крышами выглядели чисто и опрятно. Деревянные наличники окон вручную украшены красивыми мозаичными узорами. За низкими палисадниками маленьких садиков вокруг домов стояли группы женщин и детей, которые смотрели на проходившие мимо моторизованные колонны. Старики неподвижно сидели в дверях, уронив головы на грудь. Совсем не было видно молодежи и мужчин в возрасте от тридцати до сорока лет. В то же время много девушек, все молодые и не лишенные привлекательности в своих ярких платьях и платках красно-белого цвета. У девушек веселые глаза, но их лица бледны и печальны, и в их грусти видна изрядная толика горечи. Бледность свидетельствовала о недоедании и об эмоциях, которые я не мог определить. Это какое-то физическое выражение образа мыслей, о котором я, наверное, еще буду говорить в свое время, когда мне удастся проникнуть в тайну этих веселых глаз и бледных, печальных лиц.
Удивительно наблюдать за пасущимися на лугах коровами, за тем, как колышутся на ветру золотистые колосья, как мечутся между гусеницами остановившихся на пыльной дороге танков куры. Румынский берег, который мы покинули лишь несколько минут назад, был покрыт плотным туманом, а здесь нас встретила пыль. Это, как я полагаю, происходит оттого, что румынский берег расположен в заболоченной низине, в отличие от советского, который постепенно поднимается вверх рядом радиально расположенных обширных ступеней, образуя амфитеатр холмов, покрытых лесами и полями созревающей пшеницы.
Прямо на выезде из села мы присоединились к немецкой моторизованной колонне, с которой будем двигаться всю оставшуюся часть нашего пути в сторону фронта.
Незадолго до полудня колонна отправились в путь. Проносясь через бессарабские села, она оставляла за собой огромное облако пыли, пачкавшее зелень холмов, будто столб черного дыма при большом пожаре. Передовые части прошли здесь всего несколько часов назад, и вокруг нас все говорило о только что закончившихся боях, их специфический запах все еще стоял в нагретом воздухе. Все указывало на то, что это были скорее короткие жестокие стычки, чем полноценные бои. Немецкие войска на этом участке медленно, но неотвратимо продвигались вперед, парализуя непрекращающимися сериями охватывающих маневров и жестких ударов мобильность русской обороны. В свою очередь, противник при поддержке танков часто переходил в контратаки против наступающих на него головных и фланговых немецких частей.
Однако чувствовалось, что эти контратаки имели очень скромные цели: они явно проводились для того, чтобы задержать, но не остановить немецкое наступление. Тем не менее ощущалось, что начиная с этого утра советские войска начали действовать более решительно на возвышенностях восточнее и севернее поселка Зайканы, расположенного примерно в десяти километрах отсюда. С каждым часом все более отчетливым становился грохот артиллерии, к которому примешивались резкие трескучие звуки выстрелов зенитных орудий.
Мы медленно продвигались вперед, как из-за плотного движения, так и из-за многочисленных препятствий, которые отступавшие русские войска щедро разбросали на пути. Некоторые участки дороги испещрены минными воронками. В траве вокруг на километры разбросаны стальные шлемы, перевернутые мотоциклы, остатки автомобильной техники, уничтоженной после попаданий бомб и снарядов. Пока мы поднимаемся на высоту, нависающую над Штефэнешти, на местности становится все больше и больше свидетельств проходивших здесь боев. На каждом метре земли зияют воронки снарядов. Вот, сделав остановку, мы наткнулись на лежащий прямо на дороге на боку советский танк, длинное спаренное [с пулеметом] орудие которого все еще нацелено в сторону долины. Здесь бой был долгим, яростным и жестоким. Русский танк поддерживало лишь небольшое подразделение пехотинцев из Туркестана, окопы которых были вырыты в пшеничном поле и под деревьями. Кажется, воздух до сих пор гудел от взрыва снарядов, он наполнен тем медленным гулом, что всегда сопровождает огонь артиллерии. Тучи мелких серых птиц низко летели над пшеничным полем, посвистывая, будто пулеметные пули.
Во время короткой остановки, которую мы были вынуждены сделать, наткнувшись на одну из многочисленных воронок на дороге, мы вышли и осмотрели поле боя. Советский танк имел огромную дыру в борту, через которую виднелись его вывороченные стальные внутренности. Однако мы так и не смогли обнаружить ни одного тела русских солдат, как долго ни всматривались. Когда это возможно, большевики забирают своих мертвых с собой. И всегда они уносят свои документы и полковые знамена. Группа немецких солдат внимательно осмотрела подбитый танк. Они были похожи на экспертов, расследовавших на месте причины аварии транспортного средства. Больше всего их интересовало качество техники противника, а также тактика ее применения на поле боя. Другими словами, им нужно было знать два аспекта технической оснащенности советской стороны, промышленный и тактический. Они изучали небольшие окопы, отрытые русскими, ящики для боеприпасов, брошенные винтовки, снарядные воронки, металл, из которого изготовлен танк, конструкцию спаренной [с пулеметом] пушки. При этом они, покачивая головой, приговаривают: «Ja, ja, aber…» Весь секрет немецких успехов подразумевается этим «aber…», то есть тем, что следует за словом «но».
Наша колонна снова двинулась в путь. Мы обгоняли батальоны пехоты, колонны артиллерии, кавалерийские эскадроны. Рев автомобильных двигателей, красные клубы пыли, покрывавшие холмы… Сквозь плотный туман проглядывали солнечные лучи. Они отражались на металле танков и на взмыленных крупах лошадей. Порывы пронизывающего ледяного ветра оставляли на толстом слое пыли глубокие борозды. Наши рты были полны песка, резало глаза, веки стали кроваво-красного цвета. Сейчас июль, и при этом стоял жуткий холод. Сколько часов мы уже провели в дороге? Сколько километров мы преодолели? Солнце уже садилось, влажность начинавшегося вечера проникала сквозь пыль и грязь в стальное чрево танков. Со стороны горизонта доносился ритмичный грохот орудий, похожий на удары гигантского поршня. Этот звук становился громче и одновременно мягче, усиленный и чуть измененный эхом.
Только что посыльный доставил в колонну приказ остановиться и развернуться на лугу у дороги под прикрытием деревьев. Всего за несколько минут колонна приняла построение, предусмотренное для ночных привалов. В небе над холмами и долинами, на которые уже легла глубокая тень и которые уже увлажнила вечерняя роса, слышался гул моторов. «Где-то там идет бой», – сказал лейтенант Лаузер, молодой человек с плечами атлета и мальчишескими глазами за толстыми стеклами очков (он доцент какого-то университета, если я не ошибаюсь). Лейтенант указал мне направление к горизонту, туда, где облако пыли было выше и плотнее, напоминая дым костра.
Над деревьями и полем слегка мерцали зеленые отблески. По дороге мимо проехала колонна санитарных машин с ранеными. Как отличаются раненые на этой войне от тех, что были двадцать пять лет назад! Я уже говорил это раньше: они больше похожи на рабочих, получивших травму на рабочем месте на производстве, чем на солдат, раненных в бою. Они молча курят, их лица несколько бледны, чуть напряжены. Возле нашей колонны ненадолго остановился коммерческий автобус из Бухареста, реквизированный армейской медицинской службой. Он полон ходячих раненых, у многих забинтованы головы. У немецкого водителя танка по локти забинтованы обе руки. Его товарищ сунул ему в рот зажженную сигарету. Большой черный берет солдата надвинут на глаза, механик-водитель молча курил, лениво глядя вокруг. Может быть, боль не имела власти над сознанием этих солдат, озабоченных самим физическим фактом своего ранения, абстрагировавшихся от всего и полностью погруженных вовнутрь себя. Автобус отъехал, и все эти бледные лица поглотил зеленоватый отблеск света.
Солдаты нашей колонны сидели на траве, ели хлеб с мармеладом, пили чай, который везли с собой в термосах, выкрикивали что-то, перешучивались, переговаривались тихими голосами. Они не говорили о войне. Я заметил, что они никогда не разговаривали о войне. Они пели, но не хором, а каждый для себя. Быстро закончив свою трапезу, они занялись своими машинами: подтягивали гайки и болты, смазывали механизмы, ложились под днища танков, чтобы что-то проверить, что-то отрегулировать. Затем, после наступления ночи, солдаты, завернувшись в одеяла, легли спать на сиденья машин. Я тоже завернулся в одеяло и пытался заснуть.
Постепенно на небе появился бледный силуэт: это взошла луна. Я думал об отступлении советских войск, об их трагической одинокой отчаянной борьбе. Это не классическое русское отступление времен «Войны и мира», а отход в отблесках пламени, по дорогам, наводненным беженцами, ранеными, брошенной техникой. Обстановка на поле боя напоминает завод после неудачно закончившейся забастовки: холодно, пусто и безнадежно. На земле кое-где лежит брошенное оружие, военные головные уборы, несколько развороченных машин. Колоссальное боестолкновение проиграно. Наверное, на этом поле битвы нет Андрея Болконского, который лежал на ночном поле при Аустерлице; лишь несколько «стахановцев» из танковых экипажей, несколько пехотинцев из Туркестана. Неожиданно послышались голоса людей, проходивших по дороге. Потом я услышал хриплый голос. Это русский настойчиво, почти переходя в крик, приговаривал сам себе: «Нет, нет».