– Ничего себе! И как ее зовут? – перебила отца Марья.
– Кого?
– Маркизу, конечно же. Вы уже познакомились?
– Глупая, ты меня сейчас рассмешила. Это же штора такая, неужели не знаешь?
– Откуда?
– Твоя мама одно время увлекалась шитьем. Журналы покупала, все подряд разглядывала. Не помнишь?
На экране ноутбука красивая молодая блондинка помотала головой.
– Помню, как мы с ней кукол одевали. Она шила, я играла.
– Хорошее было время, – улыбнулся дочери БВ.
– Что еще?
– Все, – развел руками Борис Васильевич и подался вместе с креслом в бок, – справа от меня – балкон соседей. Там пусто, хотя, погоди… – он привстал и заглянул за кусок бетонной стены, отделяющей его владения от их.
– Hola! ¿Cómo estás? ¿Qué tal? – раздалось из темноты, и БВ, прячась обратно, зацепился ногой за ножку кресла.
– Папа? С тобой все хорошо? – изображение Марии задвигалось по экрану из стороны в сторону.
– Чшшш, погоди, – перешел на шепот БВ, – это она!
– Маркиза? – захохотала дочь.
– Соседка, которая жарит бекон. Боже мой, а я все думал, кто же это…
– Ты о чем? Какой бекон?
– Она замучила меня. Сил больше нет выносить этот запах! Каждое утро ровно в шесть кто-то начинает жарить бекон. Нет сомнений в том, что это именно она! От нее и сейчас им пахнет. Право слово, душечка, какое может быть вдохновение с такими соседями? Ни одной утонченной натуры. Погоди, я переберусь в дом.
БВ осторожно, чтобы не шуметь и не привлекать к себе внимание соседки, перенес с балкона ноутбук и стакан с почти допитым виски. Сел за обеденный стол перед монитором и через стеклянную дверь-купе увидел, что сигара в пепельнице еще дымит. Подняв перед носом указательный палец и сделав знак дочери, говорящий «минуту!», он снова вышел на балкон.
Соседка справа уже стояла у разделяющей их апартаменты бетонной стены, но головы в сторону БВ не повернула. Она смотрела вдаль, туда, где за светлой песчаной полосой пляжа тихо плескалось море.
Борис Васильевич перевел взгляд с соседки на волны и у самой кромки воды заметил пару. Мужчина и женщина танцевали вальс. На нем, насколько сумел рассмотреть БВ, было надето что-то темное, возможно, майка и шорты, на ней –белоснежное, разрывающее черное пространство небо-море, платье или сарафан.
«Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три», – незаметно для самого себя, едва шевеля губами, начал отсчитывать БВ. Чернота рассеялась, и след, который в почти недвижимом небе оставляло яркое женское платье, неожиданно вызвал давнее воспоминание.
Продолжение 27 июля 2018 года.
Татьяна Разумова (Беатриса)Артемисия
Хвала тщеславию, хвала расточительности царя Мавсола! Лабиринты его роскошного дворца почти приглушили уличное веселье. Совсем не слышен пир на ночных площадях. Там поют, танцуют и пьют в честь разгрома родосского флота.
Только снова зашуршали занавеси, растревожив вышитых на них амазонок. В покой к пленному флотоводцу вошел обнаженный мальчик с кувшином на плече. А вслед за ним – хвала Гермесу, донесшему плач моряка до ушей Олимпийцев – неужто, сама Артемисия, вдова карийского царя? Принесла чашу в руке.
«Позволяет?»
– Радуйся, великая защитница Галикарнаса! – неудачливый флотоводец приподнялся на ложе, оправил покрывало на ногах. Скрыл за небрежной учтивостью жадный прищур на чашу. Он, родосец, и в отсутствии душистого венка или свежего гиматия, проведет достойно последний свой пир.
– Радуйся и ты, если и не гостеприимству моего дворца, так хотя бы доброму вину, – ответила Артемисия.
У моряка, – «унесет чашу!» – не хватило дерзости предложить царице присесть на край ложа. А многим ли приходилось, перед тем, как осушить килик, созерцать лик владычицы морской вместо прелестей задорных флейтисток?
Великоватый нос, обветренные губы, рябинки на лбу и щеках.
Хотя, тут и прелести угадываются под тонкой одеждой… Но чаша пока в руках у Артемисии, может и не дать ее.
А пленный моряк уже осмелел:
– Узнаю твой кипарисовый стан, моя царица! Эринии терзали мне душу, когда видел я его в первых рядах воинов, входящих в город. Правду скажу, ненавидел я лицо, скрытое шлемом. Обманом, ложной покорностью заманили нас на площадь Галикарнаса твои подданные. Знали они, не бежала ты, спрятаны в бухте твои корабли, готовы лучники вонзить в нас стрелы, как только выстроимся на площади удобной мишенью. Но сегодня гляжу – краше твой лик, чем лицо у статуи Артемиды – воительницы, что оглядывает волны с носа флагманской триеры.
– Нос моей триеры украшает голова горгоны Медузы.
– Верно, благоуханная роза Карии! – «Чашу-то отдай!» – Никогда не позабыть мне, как краса твоя и мудрость заставляли каменеть моих солдат. Не хуже взгляда горгоны.
– Несложно окаменеть посреди нежданного роя копий и стрел.
– Верно, моя царица! Прежде, чем подниму я чашу, – «Не ладится у нас приятная беседа», – ответь мне, как поступишь ты с другими пленниками? Позволишь ли выкупиться им и вернуться на Родос?
– Выкупом их станет тесание и шлифовка мраморных плит.
«И только мне – чашу»
– На какой срок назначаешь ты их каменотесами? Ради слез наших жен, сестер, матерей, дочерей – скажи – оставишь ли ты пленным надежду: пусть – дряблыми, пусть – иссушающими себя кашлем от мраморной пыли, успеют ли поцеловать землю солнечного Родоса, припадут ли губами к бутонам на розовых кустах?
– Твои солдаты останутся в Галикарнасе до тех пор, пока не иссякнет нужда в мраморных плитах у мастеров, которые возводят усыпальницу моему мужу.
«И только мне – чашу»
– Царица моя, звезда мудрости, взошедшая над древним Галикарнасом! Рассуди сама, несравненная, разве понадобятся тебе все остатки родосского флота для того, чтобы построить склеп?
«Погоди наливать!»
– Плененных моряков из твоей эскадры для работы на стройке – ничтожно мало. Только рассчитываю я, что добродетельные граждане Родоса направят в помощь родичам сотни рабов. Я строю мужу не склеп. Наша с Мавсолом усыпальница превзойдет величием все гробницы карийских, фригийских, лидийских и персидских царей, все монументы, воздвигнутые греками в честь тиранов.
– Руки мои слабеют от почтения к столь достойным речам вдовы. Нестыдно будет мне признаться прадедам, что потерпел я поражение в бою от верной и доблестной женщины.
«Наливай же скорей!»
– Не тревожься за то, чем отчитаешься перед предками. Если следили твои прадеды за нашей битвой, значит и сами разглядели, что сражался ты не с женщиной, а с прахом Мавсола – моего брата и мужа. Два года прошло, как застудился он крепко, и осиротила меня болезнь. Два года назад изодрала я лицо в плаче о нем и остригла волосы – те, что не успела вырвать над его смертным ложем. Два года строю я ему усыпальницу. Тебе противостояла не вдова. Два года я – лишь погребальная урна блистательного Мавсола. Два года, как выпила его пепел, смешав с благовониями и вином. Два года храню его в себе и жду, когда разместится он в последнем, самом прекрасном своем дворце. И тебя, мой враг, я напутствую и благословляю: пусть станет твоя встреча с предками такой же желанной и нежной, как наша первая ночь с Мавсолом в достроенной мной усыпальнице. Выпей чашу в память о нем!
«Нет!»
– Нет! Позволь мне выпить яд за утоление скорбей, за твое утешение, царица!
– Кто сказал, что я хочу тебя отравить? Ты пожелал забыть стыд, умчаться в мир иной от позора проигранной битвы. Я принесла тебе неразбавленное вино. Отдохни сегодня, мой флотоводец, а завтра приходи в каменоломни. Твои сограждане пришлют мне много золота или рабов, чтобы выкупить тебя и казнить самим за проигранный женщине морской бой.
Мальчик-виночерпий принял чашу из рук Артемисии, и она покинула покой пленного родосского флотоводца.
Царица направилась в залу, где ожидали ее карийские моряки.
– Успели ли вы осмотреть до наступления ночи все добытые нами корабли?
– Да, моя печальная царица.
– Нет ли где непоправимого за сутки изъяна? Не обросло ли какое днище ракушками? В порядке ли вёсла? Целы ли паруса? Надежен ли такелаж?
– На кораблях родосцев, моя царица, можно хоть этой ночью выходить в море. Добрая добыча! Днища кораблей совсем недавно были отскоблены в доках от ракушек. Вёсла целы, пара десятков их заменена уже на новые. Паруса родосские не трепала еще ни одна буря, а конопляные канаты на зависть крепки. Даже воды, зерна, сушеного мяса и фиг – почти не тронутый запас. Видно, готовились родосцы брать Галикарнас не приступом, но измором.
– А моряки мои исполняют ли приказ смешивать одну часть вина с четырьмя частями воды?
– Из почтения к твоей скорби не нарушили они пока приказа. Легко их веселье для тел. Готовы хоть сейчас вступить в новый бой.
– Новый бой нам предстоит через пару дней. А с восходом солнца пусть режут моряки оливковые ветви. Пусть плетут их жены победные венки. Пусть выносят из моей сокровищницы да из своих сундуков шелковые ленты и украшают ими снасти родосских кораблей. С отливом я думаю выступать на Родос. Обложим данью нашего обидчика. Мы подойдем к нему на захваченных кораблях, украшенных лентами и оливковыми венками. Родос безоружным распахнет объятия возвратившемуся с войны победителю.
Анастасия ГоранБухгалтерия или инстинкт самосохранения
Утро в строительной конторе началось как обычно. В кабинет бухгалтерии влетели гендиректор и снабженец с криками друг на друга и вопросами, адресованными главному бухгалтеру об оплате счетов, которые якобы должны были быть оплачены. Громкие возгласы директора сопровождались речитативом снабженца: «Счета стали замененными, поэтому необходима доплата, а доплату можно совершить из счета о доставке, но этого тоже не хватает, поэтому вот еще счет и его срочно! нужно! оплатить!!! , потому что прорабы уже орут! , ждут материал» и так далее, и так далее, и так далее…
Главный бухгалтер, уже относящаяся к таким инцидентам как к обычному явлению, спокойно наблюдала за этим действом, приспустив очки на кончик носа и переводя глаза с одного на другого. Ее ожидание окончания криков, судя по всему, будет долгим – шквал только начинал свои «обороты».