Изменения, которые праздновал Север, были видны в Вашингтоне в 1865 году. Чернокожие скорбящие — мужчины, женщины и дети — заполонили улицы перед Белым домом, когда гребцы отправились в долгий путь. Репортер Chicago Tribune писал: «Зрелище было необычным. Четыре года назад подобная процессия могла бы пройти по улицам Национальной столицы не более беспрепятственно, чем по Лонг-Бриджу из Вирджинии в округ Колумбия без пропусков от своих рабовладельцев».[10]
Еще более удивительным было бы появление Двадцать второго цветного отряда США, маршировавшего с прицепленным оружием, который следовал за гробом Линкольна по Пенсильвания-авеню, когда тот покидал Белый дом. Никто не предполагал, что чернокожие солдаты возглавят тщательно срежиссированный парад. Полк свернул в строй с боковой улицы и оказался во главе процессии. Но для многих чернокожие люди были неиссякаемым источником сюрпризов. Мало кто в 1861 году мог представить себе полки чернокожих, вооруженных для борьбы с белыми, и мало кто из белых в 1865 году представлял себе чернокожих в авангарде борьбы за Реконструкцию на Юге.[11]
Столица демонстрировала триумф не только нации, но и государства. Церемония стала уделом федерального правительства, а не семьи. В среду, 19 апреля, когда начались похороны, в Восточном зале сидели три человека, от которых зависело ближайшее будущее этого правительства. Каждый из них уже настороженно относился к остальным. Генерал Улисс С. Грант, который отклонил приглашение сопровождать Линкольнов в театр Форда в ночь убийства, сидел рядом с телом, как и новый президент Эндрю Джонсон и Эдвин Стэнтон, военный секретарь. Из ближайших родственников присутствовал только сын Линкольна Роберт. Мэри Тодд Линкольн оставалась прикованной к постели, а ее младший сын Тад тоже оставался в семейных покоях. Вместе с Робертом Линкольном сидели зятья Авраама Линкольна и два первых кузена Мэри Линкольн, а также два секретаря Линкольна, Джон Николаи и Джон Хэй — люди, которые считались частью его официальной семьи.
Четыре священника — баптист, пресвитерианин, епископальный и методист — провели заупокойную службу в Белом доме. Соединенные Штаты в 1865 году были в подавляющем большинстве протестантской страной с опасающимся католическим меньшинством, и протестантский экуменизм был достаточно экуменизмом. Многие христиане с недоверием относились к Линкольну еще в начале его карьеры. Его религиозные убеждения не были ортодоксальными, но Линкольн всегда понимал политическую важность протестантизма в Соединенных Штатах и поддерживал северных евангелистов, не разделяя их постмилленаризм или зацикленность на личном Спасителе.[12]
В Восточном зале государственные чиновники и священнослужители участвовали в превращении Авраама Линкольна в символ избранной протестантской нации, но шествие отмечало его как павшего лидера могущественного современного государства — Левиафана янки, сокрушившего Юг в самой крупной войне, когда-либо происходившей в Северной Америке. Голос государства звучал в грохоте орудий, которые гремели на протяжении всего марша, и в приглушенном грохоте барабанов тридцати военных оркестров. Его можно было увидеть в колоннах солдат.
В пятницу, 21 апреля, похоронный поезд с мертвым президентом наконец покинул Вашингтон и отправился обратно в Спрингфилд, штат Иллинойс, родной город Линкольна, примерно по тому же семнадцатисотмильному маршруту, который привел президента в Вашингтон в 1861 году. Некоторые из тех, кто провожал его на смерть, ранее сопровождали его при жизни. В качестве напоминания о том, что Линкольн был отцом, которого коснулась как личная, так и национальная трагедия, поезд также вез останки его маленького сына Вилли, который умер во время президентства Линкольна. Поезд проследовал среди мрачных и обожающих людей, многие из которых при жизни не были столь высокого мнения о Линкольне. Генри Уорд Бичер — служитель-аболиционист, брат писательницы Гарриет Бичер-Стоу и ведущий деятель американского евангелизма — выступил от имени нации. Мученик двигался
в триумфальном шествии, более могущественный, чем при жизни. Нация восстает на каждом этапе его пришествия. Города и государства становятся его провозвестниками и пушка отбивает часы с торжественной прогрессией…Плачьте и рыдайте здесь; Бог делает это эхом радости и триумфа там. Проходите! Четыре года назад, о Иллинойс, мы взяли из твоей среды неиспытанного человека и из народа; мы возвращаем его тебе могучим завоевателем. Теперь он принадлежит не тебе, а всей нации; не нам, а всему миру.[13]
Шествие по Пенсильвания-авеню продемонстрировало военную организацию и технологию войны, но путешествие домой в Спрингфилд показало не менее грозные американские организации и технологию мира. Телеграф уже связал страну воедино, координируя проповеди и церемонии, которые проходили одновременно по всему Северу. Будучи в основном инструментом газет и финансистов, телеграф передавал расписание похорон и сообщал тем, кто находился в одном месте, о том, что произошло в другом. Некоторые жители Севера ждали, пока похоронная процессия придет к ним; другие стекались в города, где проходили торжественные церемонии. Если нужно было преодолеть какое-то расстояние, они приезжали по железной дороге, поскольку, по крайней мере на Севере, наступил век пара, железа и угля.[14]
Тела отца и любимого сына отправятся в Балтимор, Харрисбург, Филадельфию, Нью-Йорк, Олбани, Буффало, Кливленд, Колумбус, Индианаполис и Чикаго, а затем прибыл в Спрингфилд. Поезд должен был двигаться с максимальной скоростью двадцать миль в час, а предпочтительная скорость составляла всего пять миль в час.[15]
В городах огромные толпы людей наблюдали за процессиями, которые растягивались на многие мили мимо зданий, задрапированных в черное; иногда, как в Филадельфии, возникали беспорядки и волнения. В Нью-Йорке места у окон с прекрасным видом на шествие якобы сдавались в аренду за 25 долларов. В основном же наблюдалась упорядоченная скорбь, удивительное терпение в очередях, чтобы посмотреть на тело, которое в Нью-Йорке уже начало заметно темнеть. Возможно, более впечатляющими, чем великие церемонии, были приемы в городах и деревнях, где поезд останавливался ненадолго или не останавливался вовсе. Толпы людей стояли молча, головы мужчин, а иногда и женщин были непокрыты, люди тихо плакали. Вдоль путей собирались фермеры, их жены и дети. Силуэты костров выделяли их на фоне ночи. Во многих местах в качестве молчаливых свидетелей стояли тридцать шесть молодых женщин в белых одеждах с черными поясами, которые несли флаги тридцати шести штатов.[16]
Путешествие началось на Востоке, но пунктом назначения поезда стал Средний Запад — регион, который американцы тогда обычно называли Западом. Оставшаяся часть века во многом будет принадлежать Среднему Западу. К 1870 году его население превышало население Новой Англии и Средней Атлантики вместе взятых. За пределами больших городов жители Среднего Запада были в основном белыми, протестантами и сельскими жителями. Как и другие американцы, в своих письмах и дневниках они отмечали кончину Линкольна и фиксировали свое горе. Они считали, что «время не стоит на месте», но при этом отмечали текущие повседневные задачи все еще во многом доиндустриальной страны. Фермы Среднего Запада производили большую часть продовольствия в стране, а магазины — там было относительно мало крупных заводов — сделали этот регион самым быстрорастущим в стране, удвоив долю рабочих мест в обрабатывающей промышленности в 1860-х годах. К 1900 году он превзошел по объему производства Новую Англию и стал соперничать со среднеатлантическими штатами.[17]
Мужчины и женщины, родившиеся на Среднем Западе, если не всегда там жившие, вскоре стали доминировать в американской культуре и политике. Уильям Дин Хоуэллс, редактор и романист, ставший одним из самых влиятельных из них, описывал «лучший тип американца» как «западного человека… с восточной отделкой». Национальная и финансовая столицы останутся на Востоке, прежде всего в Нью-Йорке, а миф нации в конечном итоге переместится еще дальше на запад, на Великие равнины, в Скалистые горы и за их пределы, но те, кто обладает властью в Конгрессе и Белом доме, будут в основном жителями Среднего Запада. Президентство стало бы особой прерогативой жителей Среднего Запада. Эндрю Джонсон был родом из Теннесси; все остальные президенты до конца века, кроме двух, родились в Огайо. Хоуэллс и Марк Твен из Миссури были писателями Среднего Запада, которые завоевали национальную аудиторию. Дуайт Муди, сменивший Бичера на посту самого выдающегося евангелиста эпохи, родился в Новой Англии, но прославился в Чикаго. Роберт Ингерсолл, ведущий оратор страны и религиозный скептик, также родился на Востоке, но переехал в Иллинойс. Видные реформаторы Среднего Запада, такие женщины, как Фрэнсис Уиллард, которая впоследствии возглавила Женский христианский союз умеренности, и Джейн Аддамс из чикагского дома Халла, чаще всего оставались на Среднем Западе, но их влияние тоже выходило далеко за пределы их региона. Привезя Линкольна домой, Мэри Линкольн, которая не сопровождала поезд, укрепила прочно укоренившуюся к концу века идею о том, что Средний Запад в огромной и разнообразной стране — это сердцевина, якобы квинтэссенция Америки.[18]
Если Средний Запад был сердцем страны, то Чикаго, несмотря на то, что был во многом самым нетипичным местом в ней, был столицей сердца. Это была последняя остановка похоронного поезда перед Спрингфилдом, и по темпам роста и разнообразию Чикаго был, пожалуй, самым ярким, если не сказать шумным, городом в стране. Он возник из болота, удвоив численность населения в 1860-х годах, и к 1870 году насчитывал около 350 000 человек. Это был, по выражению историка Уильяма Кронона, «природный мегаполис», черпающий плоды северных лесов и западных прерий и энергию обширных внутренних районов. Похоронный поезд Линкольна прибыл 1 мая и выехал на эстакаду, которая тянулась к озеру Мичиган. До прибытия поезда неделю шли дожди, и похоронная процессия проследовала по грунтовым улицам, по краям которых грязь взметнулась в гигантские насыпи. Линкольн покоился в здании суда округа Кук, где только в первый день на тело посмотрели 40 000 человек.