РЕСТАВРАТОР
Глава 1: Саркофаг Времени
Дождь не стучал. Он впивался в стекло тысячами холодных игл. Мелкая, изнуряющая морось, которая не приносила свежести, а лишь размазывала серый свет по стенам и оседала на душе кислотным осадком. Глеб Данилов не двигался уже час. Сидел в продавленном кресле, которое помнило его ещё в погонах, и смотрел, как вязнет день в кружке с остывшим кофе. Из динамиков, чужеродных в этом царстве энтропии, сочился джаз. Майлз Дэвис. «So What». Труба, полная льда и меланхолии. Идеальный саундтрек для жизни, поставленной на паузу.
Его кабинет, он же квартира на последнем этаже доходного дома, напоминал геологический срез катастрофы. Папки с делами, давно остывшими, как и их фигуранты, кренились друг на друга, образуя тектонические разломы. Пустые чашки и переполненная пепельница — окаменевшие свидетельства бессонных ночей, проведённых в погоне за призраками. Единственным упорядоченным элементом был вид из окна: мокрый, ржавый лабиринт крыш и пожарных лестниц, уходящий в никуда. В туман.
Звонок в дверь прозвучал, как фальшивая нота в безупречном соло. Резко, неуместно. Глеб не ждал никого. Его клиентура, состоящая из отчаявшихся и почти смирившихся, всегда звонила по телефону, готовясь услышать усталое «нет». Он не двинулся с места. Пусть. Пусть звук утонет в джазе, растворится в дожде. Но звонок повторился. Та же короткая трель, но настойчивее. Без паники, но с упрямством часового механизма.
Чёрт.
Глеб поднялся. Скрипнули не только половицы, но и его собственные суставы. Пальцы сами нашли в кармане плаща холодный, знакомый металл потёртой Zippo. Щелчок крышки. Щелчок кремня. Ритуальное изгнание тишины, которая внутри была громче любого шума.
На пороге стоял мужчина. Лет шестидесяти, сухой, как гербарий. В строгом, идеально скроенном пальто, которое, однако, видело лучшие дни. В одной руке — дорогой кожаный портфель, другой он нервно теребил поля промокшей фетровой шляпы. Лицо измождённое, но глаза — живые, острые, сканирующие.
— Детектив Данилов? — голос был тихим, интеллигентным, привыкшим к залам суда, а не к затхлым лестничным клеткам.
— Зависит от того, кто интересуется, — Глеб опёрся о косяк, всем своим видом блокируя вход.
— Моя фамилия Вольский. Я адвокат. Мне вас… порекомендовали. Сказали, вы берётесь за то, от чего полиция отмахивается, а другие боятся испачкаться.
Глеб криво усмехнулся. «Рекомендация». Он знал этот эвфемизм. Это означало, что дело — ледяной труп, а он — последняя инстанция перед погребением. Патологоанатом для чужих надежд.
— Проходите, — бросил он через плечо и побрёл обратно к своему креслу, к своему джазу.
Вольский шагнул внутрь. Его взгляд на секунду замер, оценивая масштабы хаоса, но лицо осталось непроницаемым. Профессионал. Он поставил мокрый портфель на пол у самого порога, словно боялся заразить его царившим здесь беспорядком.
— Кофе? — вопрос был риторическим. Варить он ничего не собирался.
— Нет, благодарю. Я сразу к делу. Моя подзащитная — Марина Солнцева.
Глеб кивнул, продолжая щёлкать зажигалкой. Щёлк. Щёлк. Он слушал вполуха, пропуская слова мимо. Каждая история начиналась одинаково. Мой клиент. Моя подзащитная. Святая невинность, пойманная в жернова бездушной системы. Скучно.
— Её арестовали позавчера. Обвинение — убийство коллекционера Адриана Корта.
— Бывает, — ровно отозвался Глеб. — Полиция любит быстрые результаты. Иногда даже слишком.
— Они уверены, что это она. Отпечатки на орудии убийства. Мотив, ну… кража. Госпожа Солнцева работала у Корта реставратором. Следствие считает, что она убила его, чтобы похитить уникальный хронометр.
Глеб молча качнул головой и отвернулся к окну, к дождю. Вот и всё. Простой, как удар кастетом, сюжет. Ценная безделушка, долги, ссора в ночи. Он закрыл десятки таких дел, когда ещё верил, что это имеет смысл. И одно похожее дело закрыло его самого. Похоронило под обломками карьеры и самоуважения.
— Извините, Вольский. Не мой профиль. Я не копаюсь в бытовухе. Если у полиции есть отпечатки и мотив, вам нужен хороший юрист, а не я. Я ищу то, что спрятано. А у вас, похоже, всё лежит на поверхности.
Он ожидал торга. Уговоров. Шелеста купюр. Но адвокат молчал. Пауза затянулась, стала тяжёлой, и Глеб, раздражённый, снова повернулся к нему. Вольский смотрел на него не с просьбой, а с упрямым, аналитическим прищуром.
— В том-то и дело, детектив. Ничего не на поверхности. Версия следствия логична, безупречна. Но она рассыпается, как ржавый механизм, стоит лишь сопоставить её с личностью моей подзащитной. Понимаете, она живёт не деньгами. Она живёт… гармонией. Логикой шестерёнок. Для неё деньги — просто ресурс, как масло для смазки. Она скорее отрезала бы себе руку, чем намеренно повредила или украла уникальный механизм. Это было бы… нарушением законов вселенной, как она её понимает. Всё дело в том, что версия полиции… она слишком простая. Слишком очевидная.
Слишком.
Это слово не просто прозвучало. Оно взорвалось в черепе оглушающим эхом, выбив заколоченную дверь в самый тёмный подвал его памяти. Оттуда дохнуло холодом и запахом тюремной камеры. Тот парень. Тот, чьё лицо до сих пор приходило к нему в самые тихие часы ночи. Он тоже был слишком очевидным подозреваемым. Слишком подходящий мотив. Слишком явные улики. И Глеб, ослеплённый своей гениальной правотой, всего лишь подтолкнул одну-единственную улику, чтобы система сработала как надо. А потом нашли настоящего убийцу. Когда парень уже лежал в морге после верёвки и мыла.
Рука, вертевшая Zippo, замерла. Демон его паранойи, его единственный рабочий инструмент и его вечное проклятие, зашевелился в темноте сознания, учуяв знакомый запах. Запах идеальной ловушки, замаскированной под простое решение.
Глеб медленно поднял взгляд. Усталость с лица исчезла, смытая внезапным, холодным азартом. Взгляд стал тяжёлым, цепким. Он смотрел на адвоката так, будто тот только что выложил на стол не папку с делом, а ключ к его личному аду. Шанс. Не спасти какую-то девчонку, плевать на неё. Шанс провести обряд экзорцизма над самим собой.
— Я берусь, — голос прозвучал хрипло, будто сорванный с ржавых петель.
Вольский растерянно моргнул, не поспевая за этой резкой сменой.
— Но мы ещё не обсудили гонорар…
— Деньги потом, — перебил Глеб, поднимаясь с кресла. Он уже был там, в деле. — Мне нужен доступ. Имена следаков. И всё, что вы знаете о Корте и его музее. Абсолютно всё. Особенно то, что кажется вам неважным.
Он уже не слушал, что отвечает адвокат. Он шёл к столу, сгребая в сторону горы бумажного мусора, освобождая плацдарм для новой войны. Джаз в динамиках не изменился. Но теперь в спокойной, отстранённой печали Майлза Дэвиса Глебу слышались тревожные, фальшивые ноты.
Расследование началось.
Музей старинных часов был архитектурным Франкенштейном. Элегантный павильон старой обсерватории из тёмного кирпича, с куполом из позеленевшей от времени меди, был безжалостно поглощён, взят в тиски гигантским саркофагом из бруталистского бетона и глухого, тонированного стекла. Днём чёрные панели отражали серое, равнодушное небо, делая здание слепым. Сейчас, под пеленой дождя, оно выглядело как тюрьма. Тюрьма, в которой отбывал пожизненное само Время.
Глеб толкнул тяжёлую стеклянную дверь.
И звук умер.
Шум улицы, гул машин, водяная пыль — всё было отсечено мгновенно, словно невидимым скальпелем. Наступила тишина. Не просто отсутствие звука, а плотная, давящая субстанция. Глеб на секунду замер, оглушённый. А потом пришла она. Низкочастотная, едва уловимая вибрация. Она шла от мраморного пола, поднималась по подошвам, по костям, проникая в самую грудную клетку. Это были они. Сотни, может, тысячи старинных механизмов, запертых в стеклянных кубах, беззвучно отсчитывали свои секунды. Маятники качались, анкерные колёса вращались, пружины разжимались в полной, мёртвой тишине. Ощущение было такое, будто он стоит на груди гигантского, при смерти, Левиафана, и чувствует аритмию его множества сердец.
— Данилов? — голос из глубины зала ударил по ушам, как выстрел.
Навстречу ему шёл следователь Орлов. Лет сорока пяти, с лицом, на котором усталость давно превратилась в перманентную маску, и той ленивой, самоуверенной походкой, какая бывает у людей, которые уже всё для себя решили.
— Орлов, — представился он, протягивая вялую, безразличную руку. — Наслышан. Говорят, ты любишь копаться там, где уже всё чисто.
— Чисто не бывает, — отозвался Глеб, оглядывая огромное, гулкое пространство. — Бывает плохо убрано.
Орлов хмыкнул.
— Ну, здесь наша уборщица поработала на пять с плюсом. Пойдём, покажу рабочее место.
Они пошли по анфиладе залов. Глеб мельком отмечал экспонаты — астролябии, армиллярные сферы, солнечные часы. Всё под стеклом, всё в идеальном порядке. Холодный, выверенный свет падал на полированный металл и чёрное дерево, не создавая теней. Место походило на морг для артефактов.
Кабинет Корта располагался в самом сердце старого здания — в круглой комнате под куполом обсерватории. Тело уже увезли. На дорогом персидском ковре остался лишь белый меловой контур. Нелепое, схематичное изображение смерти у подножия того, что занимало почти всю стену.
Гигантские астрономические часы.
Они были произведением искусства и инженерного безумия одновременно. Метров пять в высоту. Чёрное дерево, бронза, серебро. Десятки циферблатов, показывающих фазы луны, положение планет, знаки зодиака, даты затмений на столетия вперёд. Сложный, гипнотизирующий механизм, который жил своей, непостижимой жизнью.
— Вот, — Орлов лениво махнул рукой. — Нашли его утром. Проломлен череп. Орудие — вон, на столике.
В пакете для улик лежала небольшая, но увесистая бронзовая статуэтка.
— Отпечатки на ней — нашей пташки, Солнцевой. Работала тут допоздна, якобы калибровала это чудовище. Камеры зафиксировали, как она входила и выходила. В промежутке — никого.