Натан одобрительно кивает, когда я вручаю ему цветы, и в следующий миг раздается дверной звонок. Я иду открывать, и с каждым шагом сердце бьется быстрее. В любой другой день меня бы обрадовала встреча с лучшей подругой, но сегодня я – сплошной комок нервов. Увидев на пороге Барб и Баббс, я с облегчением выдыхаю.
– Привет, солнышко! – здоровается Барб, передавая мне охлажденную бутылку белого вина.
Баббс целует меня в щеку и ставит на стол тот самый салат с зеленью, который обещала приготовить.
– М-м, как вкусно пахнет! Вижу, Натан колдует на кухне!
Я с улыбкой наливаю им вина, когда в дверь снова звонят, и у меня вытягивается лицо.
– Ты справишься, – шепчет Баббс, дружески сжимая мне руку.
Сделав глубокий вдох, я открываю дверь и с выжидательной улыбкой смотрю на Фрэнки и Кристиана с очаровательной малышкой на руках.
Фрэнки бросается ко мне с объятиями.
– Мы не виделись целую вечность, просто не верится! – Ее глаза наполняются слезами. – Ты… как?
– М-м… нормально, – начинаю я, собираясь поведать подруге о странной фантасмагории, которая со мной творится.
Неожиданно подает голос малышка Эмма.
– Зайка, познакомься, это твоя крестная, тетя Лена.
Эмма – само совершенство. Она каким-то непостижимым образом похожа и на Кристиана, и на Фрэнки одновременно.
– Представляешь, ей уже шесть месяцев! – восклицает Фрэнки, глядя на меня с опаской. – Хочешь ее подержать?
– Я… ничего не знаю о детях, – мотаю головой я.
Фрэнки хохочет.
– Ну, они едят, а потом какают. И так повторяется снова и снова. Больше и знать нечего.
Я улыбаюсь и впервые решаю взглянуть на Кристиана, измотанного, сильно похудевшего.
– А еще они мастерски лишают своих родителей сна, – с ухмылкой отвечает он.
Фрэнки забирает у мужа Эмму.
– Кристиан – невероятный отец, – говорит она. – Только он может укачать Эмму ночью. Поет ей песенки, читает книжки, причем по ролям!
– Папина дочка, – гордо улыбается Кристиан.
Фрэнки поворачивается ко мне и доверительно шепчет:
– Черт, он ее просто обожает!
Я с улыбкой смотрю на эту троицу, а в следующее мгновение появляется Натан и приветствует гостей.
– Ты в порядке, подруга? – тихонько спрашивает Фрэнки, безостановочно тряся Эмму вверх-вниз и в стороны в каком-то сложном устройстве, с помощью которого малышка привязана к ее груди.
– Да, совершенно, – быстро отвечаю я.
– Первые три месяца у нее были колики, – продолжает Фрэнки. – Теперь все хорошо – слава богу! – а я до сих пор ее качаю по привычке. Она засыпала только так. Кристиан садился на гимнастический мяч и качал Эмму до тех пор, пока малышка не вырубалась.
Она со смехом поворачивается к мужу.
– Помнишь, дорогой?
– Такое не забывается, – нарочито морщится он.
– Ух ты, звучит… непросто, – говорю я, пытаясь перевести все в шутку.
– Более чем! Теперь с Эммой намного легче: она просыпается для кормления только дважды за ночь.
Я чуть не захлебываюсь вином.
– Прости, ты сказала «дважды за ночь»?!
– Да, – кивает Фрэнки. – Было-то пять!
– Ничего себе! – ошарашенно восклицаю я.
Она берет меня за руку и уводит к дивану в гостиной. Я сажусь, а Фрэнки стоит передо мной, продолжая трясти ребенка.
– Наверное, у тебя странные ощущения? – интересуется она. – То есть я понимаю. Конечно, странные. И мне ужасно горько. Лена, мне так жаль… Даже не знаю, что сказать.
Я тоже не знаю, что сказать. Мне не терпится рассказать подруге о своих злоключениях – обо всем, – однако она занята малышкой. Эмма бросила соску на пол и вот-вот расплачется. Я поднимаю соску и отдаю Фрэнки.
– А вы… пытались еще? – спрашивает она.
– Пытались? – Я изумленно смотрю на нее. – А, ты имеешь в виду зачать ребенка?
– Да.
Фрэнки неистово качает Эмму, которая опять начала беспокоиться.
– Трудно сказать… Наверное, – пожимаю плечами я.
– Тогда, может, пора подумать об альтернативных вариантах?
Я со вдохом откидываюсь на спинку дивана.
– Всегда есть ЭКО, – склонившись ко мне, тихо говорит Фрэнки. – Ну или даже усыновление.
– Усыновление? – Я мотаю головой.
Фрэнки вынимает Эмму из своего устройства и садится с ней на диван. Задирает свою толстовку, стягивает вниз бюстгальтер и обнажает огромную левую грудь.
– Ты же не против? – спрашивает она с улыбкой и пихает сосок Эмме в рот. – Думаю, она просто хочет есть. Бедняжка устала после долгой дороги из города.
– Конечно, не против, – выпаливаю я, чувствуя, как бешено стучит сердце. – Я… я… – Слезы застилают мне глаза. – Я хочу сказать, что все в порядке.
Мои ладони вдруг становятся влажными, а сердце бьется так, словно я на грани инфаркта.
– Мне… нужно в ванную, – говорю я.
Я запираюсь в ванной и тихо охаю, взглянув на себя в зеркало. Усилием воли беру себя в руки. Я не заплачу. Какой смысл горевать из-за того, что не испытывала, из-за того, что не переживала! Но почему тогда мне так больно?
– Салат просто объедение! – с набитым ртом хвалит Фрэнки, качая сидящую у нее на коленях Эмму. – Хочу рецепт!
Барб и Баббс довольно улыбаются, затем Кристиан начинает рассказывать про первые пять месяцев Эммы, а Фрэнки постоянно вмешивается со своими комментариями. Быть родителем нелегко и в то же время на удивление прекрасно. Эти двое – будто сражавшиеся бок о бок солдаты, которые вышли из пламени войны не только с боевыми ранениями, но и с медалями за храбрость и невероятным чувством товарищества.
– Простите, – едва слышно произносит Фрэнки, когда Натан резко меняет тему. – Я не хотела…
– Все в порядке, – с вымученной улыбкой отвечаю я. – Правда.
– Правда?
«Вообще-то, не совсем», – так и хочется сказать, особенно когда я вижу в глазах Натана боль. Хотя я совсем его не знаю, почему-то кажется, что это родной мне человек. Мы тоже вместе прошли войну, однако наши раны оставили слишком глубокие следы. Не раздумывая, я под столом тянусь к руке Натана, но вся моя нежность испаряется, когда он отодвигает свою ладонь и берет бутылку вина, чтобы наполнить бокал Барб.
Когда после отъезда гостей я лежу в кровати, свернувшись калачиком, Натан придвигается ко мне в темноте.
– Знаю, сегодня вечером тебе пришлось трудно, – шепчет он. – Но ты держалась молодцом!
– Спасибо, – отвечаю я, поворачиваясь на подушке.
Он ласково проводит пальцами по шраму у меня под пупком. Я не вздрагиваю и не отодвигаюсь, возможно, потому что не чувствую его прикосновения. Кожа в этом месте онемела. Наверное, я тоже потеряла чувствительность. Похоже, мы оба ее потеряли.
– Мы проделали большой путь, – тихо говорит Натан, и в его голосе вновь слышится боль. – Я вот думаю, неужели мы прорвались?
Я беру его за руку под одеялом. Завтрашнего дня, скорее всего, не будет, по крайней мере, для нас обоих. Если сегодня произойдет то же самое, что и вчера, то я засну здесь, а завтра проснусь рядом с кем-то еще, в очередной чужой жизни, полной новых подводных камней и сложностей. Но сейчас я не могу не думать о нынешней: о коровах в хлеву, о соседках, выращивающих латук, о моем красавце-фермере с трепетным сердцем – о жизни, которую мы построили своими руками, и о неродившемся ребенке, которого зачали.
Мне столько всего надо сказать Натану в эти последние мгновения. Я хочу его уверить, что, несмотря на нашу огромную потерю и горе, которое останется тяжестью на душе годами, а может, и до конца дней, мы преодолеем трудности. Как говорила сегодня Барб, из сорняков могут вырасти цветы – надо только дать им шанс!
Я глажу Натана по голове, его дыхание становится поверхностным и размеренным. Он хороший человек, и эта жизнь была бы хорошей – теплой, уютной, счастливее, чем у многих, пусть и совсем не такой, какую я представляла или ждала для себя. Зато удивительно прекрасной, даже при всей своей суровости и тяготах. К несчастью, мы согнулись под бременем горя…
Я зеваю, слушая мерный стук по крыше: град, как и предсказывал Натан. Но нет такого барометра, который предскажет мое будущее. Если бы я осталась здесь – если бы эта версия жизни стала бы моей постоянной, – насколько бы меня хватило? Смогли бы мы пройти через черную полосу и достигнуть светлой? Исцелило бы нас время, сделав единым целым? Не знаю. Я ничего не знаю. Может, завтра все это обретет хоть какой-то смысл?
Часть четвертая
Глава 8
Просыпаюсь с тяжестью на сердце. Ах да! Фрэнки, ее дочка, которую она без конца качает, мой выкидыш… Натан. Мысли действительно нелегкие, однако тут совсем другое: на грудь буквально давит. На мне что-то лежит.
Я шарю в воздухе рукой, пока мои пальцы не втыкаются в комок шерсти… шерсти животного, которое издает пронзительный вопль. Причем не «мяу», а скорее «у-и-и-и-а». Сомнений нет, это кот. И к тому же злой. Нащупываю выключатель ночника рядом со мной и первое, что вижу, – огромный котяра, который смотрит на меня в упор с выгнутой спиной, явно готовый атаковать.
– Черт! – Я резко прижимаюсь спиной к изголовью кровати. – Эй ты, давай-ка без глупостей, ладно?
Кот утробно мяукает, спрыгивает с кровати и шипит на меня из угла комнаты. Он чувствует. Я морщусь от стыда, вспоминая вчерашнюю дойку Мабель и позавчерашнего пса, который, хоть и добряк, протащил меня на поводке по Парижу. Животные всегда чувствуют.
Сегодня третий день моего кошмара, но по ощущениям прошло три года или даже целая жизнь – точнее, куча мини-жизней. Я словно застряла на одной из этих тошнотворных каруселей, которые всегда выдерживала, будучи подростком. Я хочу сойти. Хочу вернуть свою жизнь, однако понятия не имею, как остановить аттракцион.
Я проглатываю рвущийся из горла крик и вдруг замечаю тоненькую серебряную полоску на безымянном пальце.