руга на свободу.
– Он мой шеф, а не друг.
– Надо же, вы актриса?
Митя подошел, не дав им договорить. По их глазам он сразу все понял, скомканно попрощался с доктором и резко потащил Соню за руку к лифтам.
Эрзин ухмыльнулся. Потом, наблюдая за ними из окна, убедился, что ошибки быть не может.
«Хорош психопат, – улыбнулся он себе в пышные усы, – жена, безумная бывшая любовница преследует его, не может отпустить, и совершенно циничная любовница нынешняя, которая еще и работает с ним. Ничего не упустил, молодец мужик. Все друг с другом знакомы, все с ним носятся, по врачам водят за руку, наверняка еще и кофе в постель…»
Эрзин загрустил, вспомнив о своем затяжном одиночестве при вполне сознательной доле холостяка.
Вечером, дома, он не без труда нашел в Интернете Машину фотографию. Соню нарисовал по памяти на пустой стороне собственной визитки. В следующий визит по его просьбе Соня принесла ему фотографию Кати.
Всех трех дам Эрзин разложил на рабочем столе треугольником, а в центр поставил зажигалку, которая должна была олицетворять Митю. Кое-кого в этом треугольнике не хватало, но и существующей расстановки сил было достаточно, чтобы представить себе дальнейшее развитие событий.
Эрзин долго гладил короткую бороду, делал короткие пометки в тетради, после чего смел всех девушек одним движением в ящик стола, а зажигалка, сразу переставшая быть Митей, была использована им по прямому назначению – он раскурил трубку, что делал в минуты особенно занятных размышлений.
Затем ему в голову пришла забавная мысль – он достал из ящика Сонин миниатюрный портрет. Вышло очень похоже.
«Подарю ей завтра», – решил Ефим Михайлович.
Ему давно хотелось некоторого флирта, игры – его внутренний фавн скучал и требовал развлечения.
Так все и вышло бы, но как часто бывает в любом процессе, в ход событий вмешались забавные случайности.
Свой портрет Соня так и не увидела – на следующий сеанс Митя пришел один.
Уже выходя, он получил от доктора твердый прямоугольничек, завернутый в новый рецепт.
– Убедительно прошу передать знак внимания и глубокий поклон вашей коллеге, – смущенно сказал Эрзин.
Ему была интересна реакция пациента, но Митя ничего не понял и развернул бумажку только в лифте. Вспыхнул, даже сказал резкое слово в адрес распутного психотерапевта, хотел было выбросить визитку, но возле лифта не было мусорки, и Митя просто засунул ее в карман джинсов.
Вспомнил о ней он только возле собственного подъезда, когда искал в кармане сигареты, и резко остановился – нести это в дом было нельзя. Маша могла решить, что это он нарисовал Соньку, соответственно, и по этим рубежам все было бы провалено.
Мусорки снова не было нигде, поэтому он просто аккуратно положил визитку на землю под ближайший куст сирени.
Оглянувшись вокруг осторожным движением вороватого кота, он слегка присыпал ее песочком, отряхнул руки и потрусил к подъезду. Дома его ждали.
Катя, высоко подняв густые брови, все это время наблюдала за ним со своего привычного места – она ставила машину у детской площадки соседнего двора, откуда открывался прекрасный вид на Митин подъезд.
Забыв запереть машину и обдирая ноги какими-то неухоженными кустами, Катя прорвалась к сирени с обратной стороны – но бумажку увидела сразу.
К ее удивленному разочарованию это был Сонькин портрет, нарисованный чьей-то чужой умелой рукой – Митя не смог бы нарисовать даже солнышко. На обратной стороне, можно сказать, стояла подпись художника.
Дома она бросила визитку на столик в прихожей, сначала повернув ее портретом вверх. Но несколько беглых проходов мимо убедило ее в том, что Сонино лицо она видеть не готова – и перевернула карточку.
Некоторое время она размышляла о происхождении этой вещицы, но позвонил Георгий и очень загадочно попросил ее съездить с ним на несколько дней в Израиль.
Стоял конец мая, в Израиле было уже жарко, но Георгий намекал на какой-то особенный сюрприз, и она, хорошо подумав, согласилась.
За два дня до отъезда в Тель-Авив она часто пробегала мимо столика в прихожей.
Взгляд невольно падал на белую бумажку, из которой запомнилась только фамилия психотерапевта – Эрзин. Остальное было напечатано слишком мелкими буквами.
Пляжи в Тель-Авиве совершенно особенные. Даже зимой они не пустуют – серферы наслаждаются волнами. А вот конец мая был не самым приятным временем, непрерывно дул хамсин – противный ветер, смешанный с песком.
Катя прислушивалась к его особенному звуку – тихому свисту. Это была ее идея – сначала поехать на набережную – она давно не видела моря.
Искупалась, натянула на мокрое тело джинсовые шорты и неожиданно для себя перевернулась и пошла на руках вдоль кромки воды.
Георгий, до этого терпеливо ожидавший ее на спортивной площадке, настороженно привстал.
Нет, напрасно он тревожится, она в полном порядке. Здесь она дома. Здесь есть солнце, море, ветер, здесь можно ходить на руках и чувствовать себя свободной.
Но Георгий упорно тянул ее с пляжа.
– Устала же, наверное.
– Да, брось, я, когда тут жила, знаешь, сколько налетала… раз в неделю туда-обратно, как на трамвае.
– Как ты в такой холодной воде, я не представляю… Отряхни ноги от песка, натрешь в обуви.
– Дорогой, не играй в занудного папочку, договорились? На этих пляжах самый мелкий песок в мире, им пудриться можно. А к воде я привыкла, я тут круглый год могу купаться. Пойдем.
– Пойдем. – Он встал, кряхтя.
– Кстати, куда?
– Домой.
Катина квартира находилась в одном квартале от моря.
За эти месяцы она уже несколько раз успела пожалеть о том, что продала ее – но недвижимость в Израиле страшно дорогая, и это позволило ей какое-то время не работать и кормить мерзавца Митю…
Катя замерла перед знакомым подъездом. Все на месте – белый столбик, грязные стекла, лестница наверх.
– Пойдем, пойдем. – Георгий кивнул шоферу, ехавшему за ними. Тот вышел и начал доставать из багажника чемоданы. – Катерина, держи. Дорогу помнишь?
Он вложил в ее ладошку ключи с ее же собственным старым брелком – розовый попугай с настоящими перьями, половина из которых уже утратилась.
Какое-то время Катя тупо смотрела на эти ключи и никак не могла до конца понять.
– Ну поднимайся, что ты смотришь, на чай-то пригласишь?
Нет, в это не верилось.
Она рванулась наверх, перепрыгивая через две ступеньки.
Ключ подошел. Все выглядело так, словно она ушла вчера.
Да, чай он заслужил. Боже, ведь был и чай! И даже баночки все на месте, подписанные Сонькиной рукой…
«Шиповник» с неправильным переносом слога показался ей самой дорогой вещью в мире.
Георгий как раз добрался до двери, затаскивая Катин чемодан.
Она бросилась ему на шею.
– Но как, расскажи, как? Почему я не знала?
– Да я сразу ее купил, я же знал, что ты передумаешь, думал, может, пригодится. – Он улыбнулся и в этот момент стал почти красавцем. – Я знал, что ты ее продашь, ждал, поговорил с нужным человеком, он все мне оформил. А теперь я возвращаю его назад хозяйке. И, слово даю, так же сделаю и с твоим ателье – мне не пришлось по вкусу шитье этих юбочек, у тебя это получалось лучше. Кстати, ты забыла, как мы познакомились? Я пришел покупать твое ателье. Но мне больше понравилась ты. – Он слова улыбнулся. – Ты чаем-то угостишь? И в холодильник загляни, я просил, чтобы все купили.
Да, там было все. Все, что она любила. И везде стояли цветы.
Это был прекрасный сон, но Катя точно знала, что это реальность, а в реальности такого не бывает.
Она закрыла холодильник и резко спросила:
– Что я тебе за это должна?
Возникла пауза. Он быстро нашелся:
– Катерина, что за счеты между близкими людьми могут…
– Не юли!
Он испугался ее крика, снял пиджак, долго искал, куда бы его пристроить…
И что за манера летать в тридцатиградусную жару в костюме…
– Я ничего от тебя не хочу. Но ты можешь меня отблагодарить тем, что поживешь здесь какое-то время. И пойдешь к врачу.
– К какому… врачу?
Георгий обнял ее за плечи:
– Детка, ты устала в последнее время.
– Так, понятно, к психиатру.
– Назовем это терапией. Я уже нашел, хороший доктор. Он написал план. Завтра воскресенье, мы поедем в Иерусалим и начнем тебя лечить.
– Я не больна.
– Ты не больна, разумеется. Но если ты продолжишь в том же духе, ты обязательно заболеешь. Мы завтра сделаем томографию, а по результатам будем думать…
– Ты, что, считаешь, я упала и тронулась умом?
– Тихо, тихо. Надо исключить изменения… Он без этого не начнет. Он так сказал… Ну, малыш…
– А в Москве врача не нашлось?
– Я бы хотел, чтобы ты какое-то время пожила здесь, ты так любишь море, тебе пойдет на пользу, если…
– Я побуду подальше от них, да? – Катя вырвалась, села на кровать. – Так кому же ты заботливый папочка – мне или этой нервной парочке голубков? Митенька некрасиво обкакался, и Сонечка позвала тебя на помощь, да?
Георгий разозлился. Он вдруг вспомнил, как Сонька плакала у него на плече, там, на бревнах, в далекой России, где нет всего этого моря и радости вокруг, где все хмурые, где ей приходится одной бороться за выживание.
– Да. Именно так все и было. Я хотел сделать подарок тебе, но вышло так, что это подарок вам обеим. Твой паспорт останется у меня, завтра в девять я жду тебя внизу, поедем в Адассу. И не вздумай сбежать.
Вышел и закрыл дверь прежде, чем она успела швырнуть в него букетом роз, стоявшим рядом.
Катя не могла думать без движения. Тем более для успокоения ей надо было сделать сальто, что-нибудь разбить, куда-нибудь залезть. Сейчас она просто сидела с ногами на диване и пыталась придумать что-то для своего спасения.
Как же ловко он ее заманил, как расположил к себе, оборотень. Какими глазами смотрел, когда она смеялась там, на пляже…
Ей даже на минутку подумалось, что он хочет ее вернуть.