своим друзьям, глаза которых были преисполнены благодарности этому гениальному изобретателю, произнес слова, которых не говорил уже десять лет, с момента принятия в их закрытый круг Бобуа:
– Друзья, месье библиотекарь Трифуй теперь один из нас. Он достоин того, чтобы мы приняли его в нашу ложу. Автор замечательной закуски, которую вы только что попробовали, – настоящий Художник, и я бы почувствовал себя оскорбленным, если бы сегодня мы воспевали без него это священное искусство, которому посвятили свою жизнь.
Поскольку Трифуй сидел на председательствующем месте, именно на его тарелку был положен первый кусок мясного пирога, который, как всем известно, готовится из потрошеных куропаток, трюфелей, бекона и различных специй, из куропаток, которых очищают от перьев и обмазывают бланшированным паштетом, нашпиговывают анчоусами, а затем заворачивают в легкое тесто, хорошенько сдабривая сливочным маслом и добавляя в конце приготовления полстакана выдержанного бренди. Это более чем почетное блюдо, оставленное в наследство старой французской кухней, идеально сочеталось с поданным в тот вечер красным сен-жилем, слегка опьяняющим, наделенным годами щедростью, которой так не хватает молодым винам, и умеренной теплотой, уютно согревающей среди зимних сумерек.
Доден-Буффан, потофе и его высочество
Без намека на тщеславие и преувеличения должен сказать, что слава Додена вышла за пределы его провинции и даже родины. Многочисленные письма, еженедельно доставляемые ему курьерской почтой, как и любопытство путешественников, толпами проезжавших через скромный и тихий город, где протекала жизнь величайшего мэтра, свидетельствовали о масштабах и безмерности его признания.
Однако Доден уклонялся от любой переписки, от любых визитов. Он оставался скромным, добрым, простым человеком, посвящающим с постоянно возрастающей серьезностью и исключительным рвением все свое время и все свои силы тонкому и прекрасному искусству гастрономии, которому, как он считал, был обязан отдать все лучшее в себе, включая работу своего гения, ради сохранения славы своей страны.
Прочитав работы нескольких старых мастеров, вернувших кухне ее истинное благородство, за бокальчиком вина при свете теплой лампы, он признался своим самым близким друзьям в собственных тайных желаниях.
– Искусство вкуса, – говорил он им, – пережило беспорядочные и суматошные времена, полные экспериментов и прекрасных изобретений, безусловно богатых на вкус, изобильных, даже расточительных и, конечно же, бурных, без правил и законов, пропитанных этой необузданной и немного неразборчивой силой юности. Кухня еще ждет своего величайшего века классики. Да, у нее были свои благородные предшественники, но она еще увидит рождение своего Паскаля и Мольера, своего Расина и Буало, гениев, привносящих порядок и смысл, вдумчивых, проницательных, великих мастеров полутонов и оттенков, противоположностей и единства, теней и света, тонкостей и очарования, учителей и судей наших предпочтений, создателей правил будущего. Несомненно, эти прекрасные гении будут французами. Все в истории кулинарии свидетельствует о том, что нашей родине суждено увидеть, как на ее почве расцветет искусство, которое займет свое бесспорное место среди других великих искусств. Вы моложе меня, друзья мои. Я лишь скромно пытался указать вам путь: размышляйте, работайте. Вам выпало огромное счастье родиться в стране, возможно единственной, которой природа подарила все для творчества. Да, размышляйте, комбинируйте в своем воображении все возможные гипотезы о вкусах, ибо гипотеза есть мать всех великих открытий, оттачивайте и доводите до совершенства свои вкусовые способности…
Однажды провинциальная газета «Хартия», выходящая раз в две недели, разнесла по округе новость, возвещающую о прибытии на воды провинции Д… наследного принца Евразии. Рабас зачитал эту новость Додену около полудня. Мэтр в летнем костюме небрежно развалился в большом плетеном кресле на краю лужайки своего тенистого и неприметного садика, откуда усталый взгляд убегал далеко-далеко по макушкам каштанов, пока не упирался в волнистую синюю линию гор Юра. Он неторопливо потягивал вишневое вино с нотками корицы и кориандра, пока доктор время от времени прерывал чтение газеты, чтобы сделать очередной большой глоток этого бархатистого королевского эликсира, не так давно вошедшего в моду благодаря виноделам из Клермон-Феррана[15]. Безмолвный покой августовского полудня разморил обоих ценителей напитка.
Доден, казалось, не обратил особого внимания на прибытие в регион прославленного принца.
Адель пригласила обоих друзей к столу. В полутемной столовой было прохладно, таинственно и уютно. Меню в тот день было самым простым. В качестве закуски подавалась колбаса из мяса белой рыбы, приготовленная из нарезанных кубиков угря, карпа и щуки, с хлебным мякишем, смоченным в молоке и растопленном свежем сливочном масле с добавлением трав и специй, желтков и белков яиц, а также двухсот тридцати граммов сливок. Все это сначала бланшировалось на медленном огне, а затем оборачивалось в тонкую кожицу и запекалось между двумя формочками для выпечки. Затем были поданы раки на сковороде. Потом аппетит переключился на закуску из баранины на вертеле, за которой последовал паштет из говяжьего языка, тушеное мясо со спаржей и зеленым горошком, а также охлажденный грушевый пирог и печенье с флердоранжем. И конечно же, скромные вина: остроумный и свежий арбуа под закуски, изящный сан-перей, более серьезный, для изысканных мясных блюд, беарнский жюрансон к овощам и солнечный испанский рансио, чтобы подчеркнуть сладость выпечки.
Только когда дело дошло до спаржи, Доден-Буффан вдруг вернулся к новостям, напечатанным в «Хартии».
– А этот принц Евразии, – словно невзначай произнес он, – говорят, что его высочество очень даже любезный человек. Я слышал, что, несмотря на его высокий ранг, прислуживать ему одно удовольствие и что стол его всегда буквально ломится от вкусных, сочных и искусно приготовленных блюд.
Доктор был немало удивлен такой похвалой, на которую его выдающийся друг был обычно скуп.
Они переваривали обед, сидя в библиотеке, куда был подан обжигающе горячий кофе и ратафия на орехах и лимонах, когда ритмичный цокот двух крепко спряженных лошадей резко оборвался прямо перед маленьким крыльцом дома.
Заслышав стук дверного молотка, Адель открыла и, с согласия хозяина, проводила в дом чисто выбритого господина, одетого в полосатые хлопковые брюки до пят и двубортный сюртук, из-под которого выглядывало жабо с окантовкой. На нем был романтический парик, и свою речь он подкреплял жестами, полными непринужденности и грации.
– Мой господин, принц Евразии, – сказал он, кланяясь, – послал меня к вам, месье, чтобы пригласить на ужин вместе с вашей свитой. Его высочеству не хотелось бы, чтобы вы сочли за дерзость его приглашение. Страстно почитая вас как великого художника, он знает по историям, которые ему постоянно рассказывают о вашей жизни, что вы больше всего цените свое уединение и имеете оправданные предубеждения относительно большинства чужих кулинарных творений. Его высочество смеет надеяться, что вы сделаете для него исключение, учитывая, что он является вашим искренним почитателем и что, не претендуя дотянуться до высот вашего гения, он решил посвятить себя искусству, в котором вы являетесь непревзойденным мастером своего времени. И хотя он старается изо всех сил следовать вашим принципам, но пока, увы, эти принципы свелись к одной-единственной цели, а именно: хорошо питаться. Он все же понял, что достижение совершенства в том искусстве, которое вы собой олицетворяете, не менее важно, чем достижение совершенства в управлении государством. Довожу до вашего сведения, что его высочество специально послал за своим вторым поваром, поскольку первый слег от сильнейшей лихорадки. И завтра он будет ассистировать шеф-повару, которого отель специально нанял по просьбе его высочества, чтобы готовить лично для вас.
Рабас уже ожидал услышать вежливый отказ. Но любезность похвалы прельстила Додена-Буффана, попав в самую сердцевину его скрытой, в чем-то даже благородной гордости. Ему было приятно осознавать, что какой-то принц из далекой страны готов воздать ему должное и к тому же в том, что касается творений и мыслей мэтра, считает себя его учеником. И потом, разве посланник среди теплых слов приглашения не намекнул деликатно и лестно на славу наследника Евразии? Разве его репутация утонченного человека и знатока не была для гурмана гарантией того, что он не опустится до низости? Вслед за принцем из глубин Европы следовал шеф-повар. Сам принц направил к нему посланника, чтобы засвидетельствовать свое почтение, принц, известный своим безупречным вкусом, великолепием своего стола, роскошью тысяч деталей, которые окружают его пиры. Разве принц не был обязан ради собственной славы пригласить столь почетного гостя на прием, который был почти что апофеозом?
И Доден-Буффан принял приглашение, назначив Рабаса своей «свитой».
В назначенный день яркое солнце озарило равнинные поля радостью, наполнив их ароматом перегретого урожая. Открытая карета прибыла за гостями принца. Доден-Буффан оделся в по-французски галантный черный костюм с короткими бриджами, шелковыми чулками и туфлями с пряжками. На боку у него был меч. Рабас был облачен в темно-коричневый сюртук с двойным воротником, белые брюки и фетровую шляпу с широкими полями.
Поездка была очаровательной. Голубая верхушка гор в теплой дымке казалась очень далекой. Стада, уже разбредшиеся на свежих лугах, жевали пахучие травы. Снопы соломы источали свет и веселье, сама тень деревьев вся была пронизана полупрозрачным светом. Дорога радовала сердце. Куропатки кружили над пшеничными полями в своем безумном полете подобно ветру, который был готов унести с собой землю, и Доден, указывая на зайца, который пробирался между коровьими лепешками и шаткими камнями небольшой стены виноградника, воскликнул: