— Ми-уррр… — ответила кошка и, соскочив на пол, оглянулась на хозяйку.
— Идти за тобой? А нормально сказать нельзя? Ты прямо как Маша… Ау! Есть еще кто-нибудь? — Лепестки посыпались на пол — Даша отбросила одеяло, зашлепала босыми пятками по натертому Полей блестящему паркету.
То и дело поглядывая на Чуб, киса потрусила вперед. Пилотесса прошла тихую пустую гостиную, свернула в коридор и обнаружила там несомненные признаки активной и бурной жизни — пол был густо усыпан травой, точно на Троицу. Входную дверь перекрыл сноп высоких, в человеческий рост чертополохов. Из кухни неслись оживленные звуки. Кошка скользнула туда. И, повернув вслед за ней, Даша замерла на пороге.
На широком метровом подоконнике разместилась целая переездная аптека — пробирки, баночки, скляночки с разноцветными жидкостями. На полу, на буфете, на стенных крюках и протянутых через кухню бельевых веревках лежали, стояли, висели пучки трав, ягод, листьев, цветов.
Пристроившись у стола, компаньонка авиатриссы Полинька Котик ловко толкла что-то в большой, незнакомой Чуб деревянной ступе, расписанной народным узором.
— А правда, — посмотрела Поля на ступу, — что такие узоры от зла оберегают — добро преумножают?
— Правда, — склонившись над раскаленной плитой, Акнир непрерывно помешивала поварешкой благоухающее, исходящее паром варево. — Лишь совсем слепые считают, что ложки да плошки, столы, лавки, одежда, дома — изукрашены для красоты… Вот столчешь в такой ступе траву, и сила ее вмиг возрастет.
Поля кивнула и принялась толочь траву с утроенной силой. Рыжая Изида недовольно чихнула.
— А правда, что если кошка рядом с невестой в день свадьбы чихнет, брак будет счастливым? — немедленно поинтересовалась Полинька Котик.
— Правда, — подтвердила Акнир. — Готово?
— Ага, — подхватив ступу, Поля подскочила к плите, высыпала содержимое в кипящую кастрюлю. — А правда, что нужно черного кота в полночь сварить? Тогда кавалер тебя навеки полюбит.
— Суеверие! — фыркнула ведьма. — То есть — вера всуе. Чистокровная веда сроду кошачьему роду зла не причинит. Слыхала, небось, что после смерти душа ведьмы вылетает из трубы черной кошкой?
— Тоже суеверие?
— Не-е, бывает такое. Это вы, слепые, верно за нами приметили…
— Примета, значит, — важно кивнула Поля. — А правда, что кошки из болезных хвори вытягивают?
— А то сама не видишь — Изида Пуфик нашу Дашу в три часа подняла. Мы и доварить не успели. Давай одолень-траву… Да супротив страсти, а не против всякой напасти.
Как ни странно, тарабарщина вовсе не показалась Поле непонятной — компаньонка заскакала по кухне, вытащила из ведра с водой три желтых кувшинки.
— А правда… — начала Полинька снова.
— Девочки, я вам тут не мешаю во-обще? — с вызовом грюкнула Чуб.
— Мы тебе, между прочим, отвар и варганим, — отбила юная ведьма. — Давай, Поль, бросай, — оторванные головы желтых кубышек полетели в кастрюлю. — Теперь у тебя три часа…
— Бегу, — заторопилась Поля. — Мне на Житный рынок надобно сбегать. Чермешки, душки, наперстянки купить, — пояснила она болезной компаньонке, срывая лукошко с буфета, и прыснула: — Ох, ща-с снова дедки прицепятся.
— К тебе что, пристает кто-то, а ты мне не рассказывала? — буркнула Даша.
— Дедком, — пояснила Поля, — в народе чертополох кличут, тот, что у двери стоит. Я за него все время цепляюсь.
— А зачем он стоит там?
— Как зачем? — удивилась Поля. — Его завсегда у дверей, у ворот ставят, чтоб зло чужое в дом не зашло. Известно ж, его всякие бесы и черти боятся, оттого он и чертов переполох. А правда, — поворотилась она к ведьме, — что там, где он растет, всегда ведьмы живут?
— Верно подмечено. Не зря его так в Киеве много…
— А как же так, ведьмы его любят, а черти боятся? — озадачилась Поля.
— Так черти и нас, ведьм, боятся, — засмеялась Акнир. — Вот слепые… Можно подумать, вы не к нашей, ведемской магии прибегаете, когда обереги в саду садите. Беги быстрее…
Поля исчезла из кухни.
— Я и не знала, что Полинька в травах такая продвинутая, — удивленно булькнула Чуб. — Только не говори мне, — усмирила глас Даша, — что она тоже ведьма потомственная.
— Какая ж она ведьма, если полох кличет Дедком? — Акнир нарисовала пальцем над варевом замысловатый рисунок, взяла с подоконника пробирку с фиолетовой жидкостью, вылила в отвар. — Просто у нее мать — из села, а она — из прошлого века, когда и Город походил на село.
— В смысле?
— Стоял на земле. А жить на земле, — не то, что на пятом этаже, где земля далека, словно небо. Те, кто живет на Земле, привыкли слушать Великую Мать, и сельских ведьм уважать, и знания их подмечать…
— А правда, — голова Полиньки, уже облаченная в шляпку, вновь нырнула в кухню, — что на Петровки на шабаш ведьмы крадут молоко у наших коров?
— Есть и такие дуры, — неохотно признала Акнир. — Но что с них взять… одно слово — село! И не забудь каштанов достать.
— А каштаны зачем? — спросила Чуб.
— Ты и этого не знаешь? — удивилась Акнир. — Вот те раз… А еще киевлянка!
Спустя десять минут Катина машина подъехала к дому на Меринговской, 7.
В ХХI веке на его стенах сияла золотобуквенная табличка:
«В этом доме в 1906 году жила выдающаяся русская поэтесса Анна Ахматова».
Но задолго до того, как она здесь поселилась, Модерн воспроизвел на фасаде ее черты!
Нежное, хищное, трогательное девичье лицо 16-летней поэтессы было воспроизведено ровно 6 раз. Шесть лет назад Маша сказала подругам:
«Странно, словно дом заранее знал, кто будет жить в нем и какую роль гимназистка киевской гимназии сыграет в истории Города, страны и…»
«Нашей истории, — подвела итог Катя. — С Ахматовой ведь все и началось. Вся наша Отмена. И вся революция началась из-за нее. Это она едва не спровоцировала Митю…»
Катерина Михайловна хмуро изучила лепнину. Она плохо помнила облик поэтессы, и ей трудно было оценить ее сходство с маскароном, — но Катя верила Маше. Еще 6 лет назад ее кузина разгадала тайну Модерна!
Почти разгадала…
— Доставишь меня домой, — сказала Катя шоферу, — а после отправишься в фотоателье Высоцкого. Пусть запечатлеет мне это здание и пришлет снимки. Да сегодня же к вечеру.
На лице шофера отобразилось довольство собственной сообразительностью:
«Значитца прав я, этот дом покупаем», — окончательно уверился он.
«Значит пророчества, — окончательно уверилась Катя. — Вряд ли Анна Ахматова — ингредиент отвара. А это что у нас тут?.. — взор Кати побежал по лепнине. Опять чертополох-репейник. Опять каштаны».
Символ Киева, украшавший чело Великой Матери и большую часть киевских модерновых домов, занимал Катины мысли особенно.
Как обывательница начала ХХ века, Катя знала, что любимец горожан — киевский каштан — на протяженье столетий воюет с пирамидальным тополем, рекомендованным для насаждения в Городе еще царем Николаем I. Как жительница ХХI века Катя знала, что каштан победил, став главным — знаковым деревом Киева!
(И облепленные каштанами модерновые дома начала ХХ тоже знали об этом — за сто лет до победы?)
Стоящий по струнке, как солдат на плацу, чересчур симметричный тополь — символизировал триединство: народность, православие, самодержавие, иными словами, подчинение власти и церкви.
Каштан — символизировал языческое непокорство Киева!
Чертополох — непокорство природы и женщины.
И коли добавить к ним ахматовский ингредиент, пророчество на доме № 7 прописалось четко и ясно — жившая здесь девица выкинет коленце от имени всех женщин и самого Города ведьм.
«Так и вышло!.. Только где она, эта Ахматова?»
Годы тому назад, желая исправить причиненное ими зло, Катерина пыталась разыскать обворованную Дашей Чуб поэтессу. Но узнала лишь, что в середине 1912-го года Анна Андреевна Гумилева развелась с мужем-поэтом и исчезла.
«Впрочем, в Киеве по-прежнему живут ее мать и сестра. Нужно найти их…»
Дождавшись Полинькиного визга (видно Дедок-чертополох все же прицепился к подолу ее юбки) и хлопка двери, Чуб демонстративно надулась:
— Все, колись. Почему я дома? Где царь? Все о’кей?
— Царь и его семья там, где им положено быть, — в секрете. А вот о’кей — небольшое преувеличение, — Акнир взяла с подоконника пробирку с изумрудною жидкостью, пипетку и, прищурив правый глаз, осторожно добавила три капли в отвар. — Ты что-то помнишь?
— Да.
Пред Чуб встала залитая солнечным счастьем картинка, торжественная, как библейский сюжет на церковной стене. Августовское поле. Поезд. Коленопреклоненные солдаты. Николай II поднимает руки. Луч играет в его волосах…
— Я помню, как забросала всех Присухой. Они запели… Царь подошел к нам и всех простил. Меня так впечатлило! Он такой красивый был в ту минуту, как бог какой-то… Не знаю почему.
— Потому, — обнажила скрытое недовольство Акнир, — что ты марлевую повязку сняла! Я ж говорила, Николая полюбят все. Все! Помнишь, что было дальше? — Ведьма поставила пробирку на место и повернула к Даше злое лицо.
— Смутно. — Чуб присела на корточки, коснулась пальцами рыжего меха Изиды Пуфик. («Мур», — сказала киса, и сразу же стало легче). — Мы полетели. Я несла его в небо, все выше и выше…
Ведьма красноречиво скривилась.
— Типичный передоз. На, — Акнир подняла увесистую Пуфик и сунула Даше в руки, — держи крепче, гладь и лечись, поправляйся! Все полетело к баб Оле!
— Я полетела к твоей бабе Оле? — смутилась смутно помнящая.
Радуясь возвращенью на руки хозяйки, кошка с дивным для ее шароподобной комплекции проворством вскарабкалась выше и улеглась на Дашиной шее толстым и рыжим воротником.
— Ага… Потому, что она уже умерла. Весь наш план полетел к чертовой бабушке! Пошел коту под хвост. Накрылся медным тазом. Конец. Капец. Трындец. Так понятно?
— Вполне… И все из-за того, что я повязку сняла? — жалобно спросила авиаторша. — Я что, влюбилась в царя. А дальше? — Даша попыталась представить, что она могла вытворить дальше, под дозой безумной любви. Насколько она себя знала — абсолютно все что угодно. — Я к нему приставала? Хватала за член? Я ничего не сказала царице? Умоляю, скажи мне одно, я случайно не переспала с царем?