[2]. В этой стране русские дети не имеют возможности учиться на родном языке. Наконец, в этой стране торжественно открывают памятники, прославляющие победы местных вооружённых формирований над русскими войсками[3].
Современный читатель может подумать, что я описываю одно из нынешних маленьких, но гордых прибалтийских «государств». Нет, это Великое Княжество Финляндское, составная часть Российской Империи. Та самая Финляндия, которая, находясь под шведской властью, не располагала ни административной, ни даже культурной автономией.
После своей смерти Александр I оставил в наследство два недоразумения в виде Королевства Польского и Великого Княжества Финляндского. Поляки отблагодарили двумя восстаниями (1830–1831 и 1863–1864 гг.) и в результате своего особого статуса лишились. В отличие от кичливой шляхты, медлительные и благоразумные финны до поры до времени не доставляли Петербургу сильных хлопот: «Жизнь в Финляндии текла мирно и тихо, почему особых мер по отношению к ней не требовалось»[4]. Поэтому они в полной мере сохранили привилегированное положение:
«Сколько похвал и благодарений неслось в своё время к трону Николая I с разных концов Финляндии! И, действительно, было за что изливать свою признательность. Горит университет, и Царь создаёт финнам ещё более великолепный храм науки. Голодают на севере, ужасная холера посетила юг, пламя пожаров испепелило целые кварталы в разных городах — и Царь широко распахивает двери русских казённых магазинов, щедрой рукой одаряет нуждающихся из собственных средств. История Финляндии не знает другого столь щедрого царствования. Николай Павлович, несомненно, являлся истинным благодетелем края»[5].
Вот такая была «российская колониальная империя» — вместо того, чтобы грабить покорённые народы, как это делали просвещённые европейцы, её правители были готовы за счёт русского населения ублажать своих новых подданных. А те воспринимали поблажки как само собой разумеющееся:
«Все льготы и привилегии, царские милости и русские ласки они принимали, как должное и заслуженное, и всё это питало их высокомерие и рождало новую требовательность»[6].
Когда Финляндия пребывала в составе Швеции, её официальным языком был шведский. Этот язык преобладал в литературе, поэзии, администрации, школе и суде. На нём говорило дворянство и весь образованный слой общества, на нём велось обучение, печатались книги. Финский же считался языком невежественных простолюдинов. Недаром губернатор одной из финляндских губерний фон Пальмберг считал целесообразным полностью искоренить финский язык, допуская его использование только где-нибудь в диких местах на границе с Лапландией[7].
После вхождения Финляндии в состав Российской Империи такое положение продолжало сохраняться. С попустительства русских монархов государственным языком оставался шведский, а все административные посты в Великом Княжестве, за исключением должности генерал-губернатора, занимали местные уроженцы.
Тем не менее, благодаря полученному Финляндией автономному статусу, в среде финской интеллигенции началось «национальное возрождение». Впрочем, начатки его проявились ещё при власти шведов. Первой «ласточкой» стал профессор красноречия Хенрик Габриель Портан, преподававший в Абоском университете в конце XVIII века.
«Портан первый из учёных Абоского университета отдался изучению финской народной поэзии, особенностей финской народности и финской старины и своими трудами много содействовал развитию финской истории, географии и языка. Он же обратил внимание на сравнительное изучение финско-угорского языка. Это был страстный патриот, охваченный „манией“ ко всему финскому. Своими трудами он поднял дремавшее национальное чувство»[8].
После присоединения Финляндии к России процесс пробуждения «национального чувства» начал идти особенно бурно. В 1820–1830-е годы на этой ниве проявилась целая плеяда деятелей. Среди них, в первую очередь, следует упомянуть Элиаса Лёнрота. Сын деревенского портного, он получил медицинское образование в Абоском университете, однако помимо лечения пациентов увлёкся филологией, занявшись собиранием финского фольклора. Вскоре у Лёнрота появилась мысль объединить собранный материал в одну эпопею, наподобие «Илиады» или скандинавской «Эдды». «Из скопившегося у него материала, из многочисленных вариантов, он добросовестно и находчиво составил одно целое, один обширный народный эпос», который и опубликовал в 1835 году[9].
Надо сказать, что идея сочинить для финнов свой эпос была высказана ещё в 1817 году в одной из статей Карла Акселя Готлунда: «…если бы только нашлось желание собрать вместе наши древние народные песни и создать из них стройное целое — будет ли это эпос, драма или нечто другое, мы имели бы нового Гомера, Оссиана или „Песнь о Нибелунгах“, и финская нация, через это прославившись, с блеском и достоинством проявила бы свою самобытность»[10].
Итак, вопреки расхожему представлению, у «финского народного эпоса» (кстати, само его название — «Калевала» — также придумано Лёнротом) имеется свой автор:
«Таким образом, изданное Лёнротом „Калевала“ не есть полное и точное воспроизведение того, что воспевалось народными певцами. В данном случае он последовал примеру самих же народных певцов. Подобно тому, как они сводили материал из разных рун, Лёнрот, — превосходивший всех финских певцов по числу известных ему рун и вариантов, — признал себя вправе слить в одно целое главнейшие части собранного им материала. Лёнрот делал в песнях некоторые изменения, сопоставления и добавления. Иногда он отбрасывал одни подробности и прибавлял другие, изменял даже имена героев и героинь, присоединял к песням вставки из баллад и других песен, не принадлежавших к циклу эпических песен Калевалы; случалось он включал связующие звенья из стихов, заимствованных из всевозможных народных песен»[11].
Интересно отметить, что современное финское литературоведение также считает «Калевалу» авторским произведением:
«Поэтическая одарённость Лёнрота проявилась в создании общей композиции, а отчасти в непосредственном личном творчестве — сочинении сюжетных связок и даже отдельных рун. Так, лирическая руна о плаче берёзы сочинена Лёнротом (фольклорная её основа минимальна).
Вопрос о соотношении авторского и фольклорного начал в „Калевале“ рассматривался в финской науке по-разному; если в XIX в. „Калевалу“ ещё часто отождествляли с фольклором, то впоследствии „Калевалу“ стали считать авторским произведением Лёнрота»[12].
Работа была проделана не зря: «После выхода „Калевалы“ в Финляндии стали восторженно говорить, что и у финнов есть своё культурное прошлое, своя история. „Калевалу“ образно называли „входным билетом“, по которому прежде малоизвестный народ вошёл в число культурных наций»[13]. Недаром в 1847 году коллеги Лёнрота по националистическому движению опубликовали на него дружескую карикатуру, подпись к которой гласила: «Один человек устроил все наши дела своей беготнёй»[14].
В начале 1830-х годов Лёнрот основал «Финское литературное общество». Сторонники этого движения получили название «финноманов». Их кредо сформулировал приват-доцент Гельсингфорского университета Адольф Ивар Арвидсон: «Мы не шведы, русскими мы не желаем быть, а потому будем финнами»[15]. Признанным лидером финноманов вскоре стал Иоган Вильгельм Снельман, бывший директор гимназии. В 1846 году для пропаганды идей финского национального возрождения Снельман вместе с Лёнротом начинают издавать журнал «Litteraturbladet» («Литературный Листок»)[16].
Следует сказать, что тогдашний финский язык представлял из себя необработанный набор диалектов. Литературного финского в то время просто не существовало. Языком образованных людей был шведский. Поэтому тот же Снельман писал свои статьи по-шведски. На шведском писал свои вирши и наиболее известный из тогдашних финских поэтов Иоган Людвиг Рунеберг, также один из лидеров финноманского движения, прославившийся как автор сборника стихотворений «Рассказы прапорщика Столя». В этих стихотворениях большей частью воспевались победы финнов над русскими во время войны 1808–1809 гг. Позднее эта книга станет настольной в каждой финской семье[17]. Более того, между собой новоявленные финские патриоты тоже общались по-шведски — вплоть до 1850 года прения в «Финском литературном обществе» велись на шведском языке[18].
Однако значительную часть населения Великого Княжества составляли этнические шведы, которым идеи «финского национального возрождения» были совершенно чужды. Более того, в этом они усматривали покушение на своё привилегированное положение. В результате вскоре сформировалось шведское национальное движение, так называемые «шведоманы». Основной их целью являлось сохранение доминирующих позиций шведоязычной элиты.