Я снял их и выбирал какую-нибудь сетку поменьше для двух плюшек, завёрнутых в газету. В этот момент из сеней послышался какой-то шум. Открылась входная дверь и в хату влетела, не разуваясь, мама. Она плюхнула на пол три полные сетки с разными свёртками.
— Там яйца, — крикнула она, стремительным движением вырвала у меня из рук авоськи и выбежала из дома.
— Поля! — закричала ей вдогонку испуганная бабуля. Но той уже и след простыл.
Я метнулся за ней на улицу как был, в коротких домашних валенках и школьном костюме. Пока я смотрел, в какую сторону побежала мать, она уже была на перекрёстке с улицей Ленина. То ли я совсем дохляк, то ли мама слишком прыткая, но догнал я её только на Площади.
— Ты куда? Что случилось? — спросил я, запыхавшись, когда поравнялся с ней.
Дыхание у меня совсем сбилось, а мама так вообще не могла говорить. Вместо ответа она только на ходу махнула рукой вперёд.
Мы пробежали с ней квартала два в сторону вокзала. Вдруг она упала на колени перед ничем не примечательным сугробом и начала руками разгребать снег.
Она вытащила из сугроба цветастую авоську с увесистым свёртком. Я отодвинул её и хотел поднять авоську, но оказалось, что каждая её ручка оторвалась с одной стороны.
— Я хотела его подмышкой донести, — сказала мать, чуть отдышавшись, — но поняла, что три сумки в одной руке не дотащу.
Я поднял сумку со свёртком, взял его в охапку и понёс домой. Немудрено, что ручки оторвались: свёрток весил килограмм семь. Мать успокоилась и шла рядом.
— А к чему такая спешка? — поинтересовался я. — Что там?
— Рыба, — ответила она, довольно улыбаясь. — Ледяная. Беспокоилась очень, чтобы собаки не учуяли.
— О, ледяная! Это вещь! — обрадовался я. В моё время она стоила дороже форели, так ещё и была не везде и не всегда. Поедим, как Славка говорит. — Сколько она сейчас стоит?
— Сколько и всегда: шестьдесят копеек, — ответила мама.
— Шестьдесят копеек килограмм? А здесь сколько? — встряхнул я свёрток.
— Семь с половиной килограммов, — гордо ответила мама.
— И стоит меньше пяти рублей? Класс! — восхитился я. — Надо было больше взять.
— Куда же больше? Хранить-то где? Зимой, конечно, можно набрать побольше. А так, весна же скоро, не успеем съесть, испортится рыба.
— Эх, холодильник нужен, — пробормотал я.
— Другие брали по полтора-два килограмма, — продолжала рассказывать мама, — ну, три максимум. Я и так взяла самый здоровенный кусок, который смёрзся, его не стали размораживать, так, целиком мне взвесили. А что, нас сейчас много, съедим же?
— Конечно, съедим! О чём речь, — заверил я её.
Мне передалось её воодушевление, мы гордо прошли через площадь со своей добычей и дошли до перекрёстка с нашей улицей.
Вдоль улицы рыскал взбудораженный Славка. Увидев нас, он кинулся в нашу сторону.
— Что случилось? Где вы были? — набросился он на нас.
— Ты не поверишь! — смеясь, ответил я. — Мама не смогла дотащить до дома все покупки и закопала рыбу в сугробе.
— Ааа, — протянул Славка, глядя на нас как на сумасшедших. — А к чему была такая спешка?
— Так найти же мог кто-нибудь! — воскликнула мать. — Собаки могли учуять.
— А, ну тогда конечно, — согласился Славка. — И далеко закопала?
— На Ленина за кинотеатр ещё квартала два, — объяснил я.
Мы вошли в сени, разделись и вошли в дом.
— Это вы во втором гастрономе, что ли, были? — спросил Славка, заходя следом. — А что за рыба?
— Ледяная, — гордо протянула мама, разворачивая на столе свой драгоценный свёрток.
— Паш, давай собирайся, нам уже идти надо, — засуетился Славка. — Я к своим сейчас сбегаю, скажу, что там рыбу дают. Тёть Поль, там ещё много было?
— Я не знаю, подносили коробки из подсобки, а сколько их там… — мама развела руками.
Девчонки занялись рыбой. Славка убежал домой. А я огляделся в поисках газетного свёртка с плюшками для Мишки. Вскоре нашёл его, выбрал матерчатую чёрную сумку из тех, что мать повесила обратно на ручку двери гостиной, и пошёл одеваться.
Когда я вышел на улицу, Славка уже бежал мне навстречу. Молодец, хозяйственный, беспокоится о своей семье — не поленился сбегать, сообщить о то, что рыба в продаже появилась. Как-то и я уже начинаю снова осваиваться в этой эпохе. Ничего страшного — научусь снова и в очередях стоять, и добывать все, что для семьи нужно.
Глава 4
— Ну, что, сказал своим? — спросил я, когда Славка поравнялся со мной.
— Сказал, бабка собирается, может успеет ещё.
Мы пошли в сторону булочной. Ещё издали заметили Полянского, он стоял на самом углу. Пока мы дошли, из булочной вышел Лёха с бумажным кульком.
— Здорово! — протянул нам руку Тимур. Мы поздоровались с парнями, и все вместе направились в сторону больницы.
— Чего у тебя там? — спросил я Мужицкого, кивая на кулёк.
— Да вафли Мишке взял, — ответил Лёха. — Не с пустыми же руками идти.
— Правильно. Я тоже у своих пару домашних плюшек выпросил.
Славка вдруг вытащил пачку «Примы» и неумело закурил. Видно было, что процесс у него совсем не отработан — чуть спичку не сломал об коробок.
— Ты чего это вдруг? — опешил я, — уже много пожил, на тот свет спешишь?
— С чего это вдруг! — обиделся друг, — у нас куча знакомых курит. Теперь хоть есть о чем поговорить!
— О кашле и желтых зубах, что ли? — спросил я, — ты же классно бегаешь, лучше меня, а начнешь курить — пиши пропало!
— Чего ты так дергаешься? — удивился Славка, — сам же недавно с папироской в зубах бегал, пытался Дианке понравиться!
— Что-то не похоже, чтобы получилось! — весело заржал Тимур.
Да уж, Пашкино прошлое как какой-то ребус — тайна за тайной. Не хотелось мне, чтобы Славка курил, но я уже понял, что подход с наездами не сработает. Больно у него характер независимый и обидчивый, только разве что поссоримся. Надо будет что-то другое придумать, чтобы на него повлиять — на что мне прожитые годы, если не сумею?
Мы шли, болтая о завтрашнем походе, точнее, о том, что брать с собой. Настроение у нас было приподнятое, мы предвкушали приятное времяпровождение.
В больнице я взял на себя роль старшего, велел всем на входе тщательно вытереть ноги и повел всю компанию сразу в хирургию.
Дверь в нужную нам палату была приоткрыта. Я заглянул туда прежде, чем запустить нашу гопкомпанию. Мишка лежал, отвернувшись к стенке. Я сделал нашим знак рукой, чтобы оставались в коридоре, а сам прошёл в палату, подошёл к Мишке и осторожно тронул его за плечо. Мишка не спал и резко повернулся. Увидев меня, он сел.
— Привет, — протянул я ему руку. — Что ты такой дёрганый? Случилось что?
В палату заглянул Полянский. Увидев его, Мишка поднялся, и мы с ним вышли в коридор.
— Пойдёмте отсюда, что стоять на проходе, — предложил Мишка.
Мы оккупировали один из подоконников в холле. Парни разглядывали Мишку с нескрываемым интересом. Выглядел он уже чуть получше, синяк вокруг глаз и носа начал желтеть. Отёк губы спал, но шов, всё равно, смотрелся жутковато: замазанный зелёнкой с торчащими концами ниток.
— Так что случилось? — переспросил я Мишку.
— Участковый приходил.
— Чего хотел? — спросил Полянский.
— Он мне не докладывал, но, похоже, хочет дядьку обратно отправить.
— Туда ему и дорога, — заявил Тимур.
— Не всё так просто, — возразил Мишка. — Ты, Пашка, прав был, я с матерью говорил, — обратился он ко мне.
— В этой жизни всё не просто, — пробормотал я, вытаскивая из сетки газетный свёрток с плюшками и протягивая ему. — Что в итоге?
— Не знаю, — развёл руками Мишка.
— Ты что-нибудь подписывал? — спросил Славка. — Хотя, он с твоей матери мог заявление взять.
— Ничего я не подписывал, — ответил ему Мишка.
— Я точно не знаю, — сказал я, — но, кажется, милиция может возбуждать дело и без заявлений от потерпевших, если преступление совершено против несовершеннолетнего.
Мы молча стояли у подоконника, переваривая информацию, как вдруг Полянский заявил:
— Да что вы так переживаете? Ну посадят его ещё раз. Кому хуже станет?
— Да пошёл ты, — огрызнулся Мишка.
Тимур набычился.
— Ты не понимаешь, — начал объяснять я ему. — Он первый раз сел, потому что защищал сестру с детьми от её ненормального мужа, они бы там все легли. Сейчас вышел, опять на него всех собак.
— Так и есть, — подтвердил Мишка. — Он бы мне харю не начистил, если б я к нему не полез за отца предъявлять. Я ж не знал!..
Мишка выглядел очень расстроенным.
— Ничего себе расклад, — пробормотал Тимур. — И что делать?
— Может, так и надо было участковому сказать? — предложил Лёха.
— Я тогда ещё не знал, — чуть не простонал Мишка.
— Ладно, не раскисай, — строго сказал я ему. — Я схожу сегодня к соседу, спрошу, как тут быть. А ты выздоравливай.
Мы потоптались ещё немного у окна. Тут из приёмного вышла Марина Карпова. Я кивнул ей головой, здороваясь. Она позвала меня, махнув рукой. Я оставил своих и пошёл к ней.
— Добрый день, — поздоровался я.
— Привет. Ты вроде говорил, что на базе работаешь?
— Да.
— Про Цушко слышал?
— Что с инфарктом вчера с базы увезли? Конечно, слышал.
— Что он умер два часа назад, слышал?
— @твоюмать! — вырвалось у меня. — Простите, пожалуйста, мой французский. Не выкарабкался, значит… Вот так так… — бормотал я, лихорадочно соображая, что же теперь будет. — Спасибо, что сказали.
Она кивнула головой и направилась дальше по коридору по своим делам.
Я вернулся к своим.
— Что случилось? — спросил Славка, заметив мою озабоченность.
— Завбазой, у которого я подрабатывал, умер от инфаркта. Мне, наверное, нужно будет сегодня туда заглянуть.
— Нам ещё Светку сегодня отпрашивать, — напомнил Славка.
— Это после шести. Успеем, — ответил я.
— Какую Светку? Зачем? — заинтересовался Мишка.