17 ноября 1917 г., прервав традиционные описания своих ежедневных прогулок, Николай Александрович как бы подвел итог своему несчастливому царствованию: «Тошно читать описания в газетах того, что произошло две недели тому назад в Петрограде и в Москве. Гораздо хуже и позорнее событий Смутного времени».
Уже следующий день принес экс-венценосцу новый удар в виде дошедшего него сообщения о начале переговоров большевистского правительства с Германией о заключении сепаратного мира. Комментарий его на это событие можно считать уникальным по своему эмоциональному накалу за многие годы ведения дневника: «Подобного кошмара я никак не ожидал. Как у этих подлецов большевиков хватило нахальства исполнить их заветную мечту предложить неприятелю заключить мир, не спрашивая мнения народа, и в то время, что противником занята большая полоса страны» 16.
Уникальна эта запись и тем, что впервые (и, скорее всего, единственный раз!) за все десятилетия ведения дневника - и безвозвратно ушедшего в прошлое царствования в целом - Николай употребил понятие «мнение народа».
Так постепенно и с катастрофическим запозданием от стремительно несущихся мимо него событий у Николая шел процесс вызревания того, что можно было бы назвать «политической культурой». Процесс этот, как видим, парадоксально, противоречиво, своеобразно и подчас даже уродливо захватив все без исключения категории «низов» российского общества, поднялся по иерархической лестнице социальных страт до самого верха, затронув даже мировоззрение бывшего «хозяина земли русской».
Быть может, находясь в Тобольске, а затем и в Екатеринбурге - вдалеке от столиц и мейнстрима политических процессов, он позволял себе размышления относительно собственной роли в том развитии событий, при котором новая Смута в России - в его понимании - стала реальностью. Однако никаких следов этих размышлений (а тем более покаяния) на страницах дневника, как и в иных доступных источниках, мы не находим.
Что же касается большевиков, то они, как нам уже приходилось специально говорить и писать 17, оказались в полном одиночестве, когда пришлось решать вопрос о формах и способах выхода из войны, взвалив ответственность за национальное унижение страны в форме сепаратного мира с Германией исключительно на свои плечи. И это не могло не способствовать обострению обстановки на пути движения страны к Гражданской войне.
За все приходилось платить сполна. Отвергнув идеи коалиции с другими революционными партиями и создания «однородного социалистического правительства», большевики предоставили своим политическим оппонентам важную дополнительную услугу, избавив их от необходимости примерять на себя саван постыдного Брестского мира и размышлять над реальностью либо нереальностью альтернатив решения вопроса. Взамен этого все без исключения противники большевизма обрели благоприятную для них возможность обвинить исключительно большевиков в предательстве национальных интересов страны и развале государства.
Завершая свой упомянутый выше труд, посвященный истории второй русской революции, П.Н. Милюков пишет: «Партия народной свободы предсказывала при этом, что победа большевиков повлечет за собой проигрыш войны и разделение России на части» 18. Будем объективными, в этом итоговом суждении Павел Николаевич говорит уже голосом политика, а не вдумчивого историка-аналитика, каким выступает на протяжении всей книги.
К исходу 1917 и началу 1918 г. предотвратить катастрофический для России исход войны не смог бы уже никто. Ибо все мыслимые и немыслимые шансы
на изменение ситуации в стране и в армии были исчерпаны. Большевикам в силу их неуступчивости и политического максимализма досталось в единоличное наследство лишь то, что было достигнуто совместными разнонаправленными действиями всех противоборствующих социальных и политических сил страны.
Последняя, хотя и слабеющая, надежда у многих отчаявшихся и дезориентированных людей, запутавшихся в хитросплетениях политических сил, в столкновениях амбиций их лидеров, сохранялась на Учредительное собрание, подготовка к которому продолжалась и после большевистского переворота, завершившись выборами 12-14 ноября.
Исторический опыт, накопленный страной и миром на протяжении XX столетия, заставляет менять акценты в видении ряда важнейших событий прошлого. Сегодня очевидно, что своей кульминации (с точки зрения судьбы демократической альтернативы в России и стратегических перспектив российской модернизации) политические процессы достигли не в октябре, а в ноябре 1917 г. Этим событием, которое на десятилетия заслонило от нас тень Октябрьского вооруженного восстаниям и его последствия, были выборы в Учредительное собрание 19.
Осуществленные на основе самой эффективной и демократичной по тем временам пропорциональной (смешанной) системы, сочетавшей выдвижение кандидатов от территориальных округов (68 тыловых и 7 фронтовых) с голосованием по партийным спискам, выборы эти вовлекли в избирательный процесс почти 50 миллионов человек (впервые включая и женщин). Все они получили возможность выразить свою волю в соответствии с демократическими принципами всеобщих, прямых, равных выборов при соблюдении тайны голосования.
Реализованная в разгар мировой бойни, это была электоральная и социально-политическая инновация (по современной терминологии) мирового масштаба и значения. В чем правомерно усматривать, хотя и непростительно запоздавшее, но главное итоговое достижение Временного правительства в серии его попыток преодоления разброда в обществе демократическими методами.
Оценивая истоки электорального энтузиазма российских граждан, М. Горький писал: «Лучшие русские люди почти сто лет жили идеей Учредительного собрания...» (док. № 240) 20. Добавим, что пришли они к избирательным урнам уже достаточно политически «подкованными». За месяцы, прошедшие с Февральских событий, Россия, по крылатой оценке другого писателя и современника данных событий - К.Г. Паустовского, «выговорила все, о чем молчала целые столетия» 21. И не только выговорила, но так или иначе определилась - в сложной парадигме отдельных социальных сил - со своими политическими предпочтениями, в ткани которых парадоксальным образом сочетались сиюминутный социальный расчет и рационализм с размытыми и утопическими представлениями и надеждами относительно будущего российской цивилизации.
Именно цивилизации. Ибо в 1917 г. страна как раз и подошла к исторической развилке (точке бифуркации) цивилизационного уровня и значимости. Вопрос состоял лишь в том, в каких социально-политических формах этот назревший - и перезревший - исторический запрос эпохи найдет свое реальное воплощение.
О чем свидетельствовали представления и надежды ведущих на тот момент социальных сил российского общества?
Ответ на этот вопрос дают нам итоги выборов, скрупулезно и всесторонне подсчитанные и оцененные современным исследователем истории Учредительного собрания проф. Л.Г. Протасовым.
Результаты выборов для измученной войной и социальными катаклизмами страны оказались знаменательными, знаковыми именно для тогдашней России. С ее исконным крестьянским традиционализмом, лишь частично - с правого крыла - затронутым буржуазным либерализмом, и довольно значительно - с левого края - революционным радикализмом. Будущее страны на путях стабильной модернизации во многом зависело от того, смогут ли в конечном счете наиболее влиятельные общественные силы и представляющие их политические партии найти базу компромисса в рамках идей социальной справедливости в их как крестьянском, мелкобуржуазном, так и в пролетарском вариантах.
Выборы 12 ноября подвели под указанную альтернативу мощную базу массового волеизъявления. В итоге своем указанные политические предпочтения и социальные упования - в подавляющей массе их выразителей - свидетельствовали о призрачности надежд крайне правых на реставрацию самодержавного строя (монархисты собрали 300 тыс. голосов избирателей, или 0,6 %) и бесперспективности самого рационального и взвешенного, но запоздавшего на полвека либерального варианта эволюционного переустройства страны (кадеты получили 2,2 млн голосов, или 4,5 %).
В массе же своей избиратели вручили свою судьбу и судьбу страны тем политикам, которые звали их к социализму «без берегов». В его национально окрашенной как крестьянской, так и пролетарской интерпретации: 19,1 млн человек (39,5 %) проголосовали за эсеров; 10,9 млн (22,5 %) - за большевиков; 1,5 млн (3,2 %) - за меньшевиков; 439 тыс. (0,9 %) - за народных социалистов.
Еще 7 млн голосов (14,5 %) собрали разнородные национальные партии неонароднического и социалистического толка 22.
Именно итоги выборов 12 ноября, а не Октябрьское вооруженное восстание с позиций последующего исторического опыта представляются сегодня «моментом истины» и для российской социал-демократии. Большевики и меньшевики - сторонники диктатуры пролетариата и двух разных моделей движения к социализму, но в границах расширенного, национально интерпретируемого марксистского миропонимания - получили поддержку четвертой части разношерстного российского электората не в пылу митинговых страстей, а именно в ходе демократического избирательного процесса.
Для четырнадцатилетней политической структуры, всего восемь с половиной месяцев (срок, за который можно разве что выносить ребенка) находившейся в сфере публичной политики, структуры, к тому же расколовшейся на две непримиримо настроенные друг против друга партии, это был выдающийся успех. Но он не был, однако, абсолютным и требовал кропотливого диалога и «наведения мостов» между революционными партиями марксистского и неонароднического толка.