ствие чего их позиционирование и репутация в академических кругах имели для них большое значение.
Председательство в Совете экономических консультантов представляло мне кресло в первом ряду при принятии продуманных решений; оно также давало мне уникальную возможность наблюдать американскую экономику. Частью моих повседневных обязанностей было не только наблюдение того, что происходит, но выяснение, что делается не так или неправильно, и внесение корректив до того, как становилась очевидной необратимость последствий. Я мог рассматривать американскую экономику с целого ряда точек зрения, обыкновенно недоступных наблюдателю, — я имел возможность беседовать со всеми ведущими экономистами бизнеса, правительства и академических кругов, выясняя их разные интерпретации происходящего, и в то же время я мог встречаться с лидерами наемными труда; я говорил с главами компаний, с венчурными капиталистами[5], с финансистами Уолл-стрита. Президент внимательно следил за тем, как сдвиги в экономике затрагивают рядовых американцев, он собирал региональные экономические совещания, в том числе в Атланте, Портланде и Колумбусе. Частью моих обязанностей было выслушивать жалобы и предложения с мест и объяснять, что мы делаем. Эти частые выезды давали мне возможность контактов на таком низовом уровне, на каком представителям академических кругов встречаться приходится очень редко.
Одним из важнейших сдвигов девяностых годов было изменение экономического положения Соединенных Штатов в мире. И две должности, которые я занимал: председателя Совета экономических консультантов и главного экономиста и вице-президента Всемирного банка дали мне возможность наблюдать за этими изменениями с двух разных позиций.
Я мог увидеть воздействие Ревущих девяностых не только в самих Соединенных Штатах, но также и за рубежом. Я мог видеть противоречия между тем, что мы отстаивали у себя дома, и тем, что мы навязывали за рубежом. Я мог видеть, как те, кто защищал демократию и социальную справедливость для внутреннего пользования, кто ратовал дома за бедных, оказывался гораздо меньше привержен к этим ценностям при выходе на мировую арену.
Эти две должности дали мне лучшие возможности увидеть нас — Америку — и увидеть другие развитые страны так, как в остальном мире видят нас. Научное сообщество никогда не знало границ и не признавало властей. Мои студенты собираются со всего мира, и коллеги, с которыми я общаюсь, разбросаны по всему миру. Четвертая часть моей рабочей жизни фактически проходит за рубежом. Мои сильные связи обеспечили мне доступ туда, куда нет обычно доступа государственным служащим. Но то, что я увидел и почувствовал, сильно опечалило меня: даже те, кто учился в Америке, кто любил Америку и американцев, были глубоко разочарованы тем, что делало американское правительство. Каким-то странным образом, мы коллективно, как страна, по-видимому, очень часто действовали слишком отлично от тех принципов, на которых мы стояли как индивидуумы. В нижеследующих главах я попытаюсь показать, почему эти ощущения содержат гораздо больше, чем некоторое зерно истины, и попытаюсь объяснить, во-первых, как мы пришли к такому состоянию дел, а во-вторых, почему способы, которыми мы осуществляем нашу новую роль в мировой экономике после окончания холодной войны, не служат нашим долговременным интересам.
Подобно моей предыдущей книге «Глобализация: тревожные тенденции» (Globalization and Its Discontents)[6] настоящая книга не является бесстрастным описанием того, что произошло в Ревущие девяностые и в годы, непосредственно последовавшие за ними. Да это было и невозможно с учетом моей вовлеченности в такое большое число событий этого периода. Но я старался быть точным, сочетать то, что я знал об этих событиях с моим пониманием экономических и политических процессов, давать интерпретацию случившемуся и возможным последствиям этих событий в будущем. С годами моя вера в демократию окрепла, но то же произошло и с моей убежденностью в том, что если демократия хочет быть работоспособной, граждане должны понимать базовые решения проблем, стоящих перед нашим сообществом и то, как функционирует их правительство. И нет более важных решений для большинства людей, чем те, которые принимаются в отношении экономических проблем, а также проблема взаимоотношений рыночного механизма и государства.
Я — профессор, и большую часть последней четверти века потратил на преподавание. Каждый педагог знает, что когда он приходит в класс, ему приходится упрощать изложение — другой альтернативы нет. Но я пытался избежать переупрощения. Повествуя о событиях прошлого десятилетия, я основал свое упрощенное изложение на достаточно сложных идеях, которые подробно изложены мною в нескольких книгах и десятках статей. Мне хотелось бы верить, что мое упрощенное изложение сложных идей окажется более убедительным, чем упрощенное изложение сверхупрощенных идей, которым характеризуется некоторые альтернативные подходы, и, в особенности, примитивная свободно-рыночная идеология. И как педагог, я веду рассказ о событиях девяностых годов не просто потому, что они представляют собой интерес сами по себе — он, несомненно, более интересен для тех из нас, кто в них был вовлечен, чем кому бы то ни было другому — но потому, что из них можно извлечь обобщающие уроки.
Эти уроки очень важны для Америки, но они не менее важны для всего остального мира. Америка с самой сильной и наиболее успешной экономикой в мире является объектом подражания. И Америка, как самая сильная страна в мире, навязывает свой определенный взгляд на роль государства в экономике, в особенности, через международные экономические институты, такие как ВТО, Международный валютный фонд и Всемирный банк. Одной из центральных тем, развиваемых далее в этой книге, является то, что Америка навязывает за рубежом идеи, сильно отличающиеся от ее внутренней практики. То, как мы и другие интерпретируют наши успехи (и наши провалы), имеет серьезнейшие последствия для выборов политических курсов, программ и институтов другими. Вот почему очень важно, чтобы были усвоены правильные уроки.
Некоторые читатели этой книги, увидев мое критическое отношение к администрации Клинтона, могут прийти к ошибочному заключению такому же, к которому пришли некоторые читатели моей более ранней статьи на эту же тему в Атлантик Монсли (Atlantic Monthly). Если я, как представляется, так сурово критикую эту администрацию, так это в связи с теми высокими надеждами, с которыми мы в нее вошли в начале 1993 г., и в связи с тем, что во многих отношениях эти надежды были жестоко обмануты. Но я хочу, чтобы меня правильно поняли: я очень строгий экзаменатор, но обычно, в конечном счете, я выставляю оценки относительно среднего уровня успеваемости. Если бросить взгляд на то, что предшествовало администрации Клинтона, и то, что произошло после ее ухода, контрасты просто разительны. И дело не просто в оценках, дело в понимании того, в чем заключались ошибки, что было сделано правильно, и почему — и что наиболее важно — как нам построить будущее, где экономикой управляли бы лучше.
Я безмерно горжусь тем, что удалось свершить президенту Клинтону и его администрации. Конечно, мы могли бы сделать больше, в особенности реорганизовать глобальный ландшафт, пользуясь окончанием холодной войны, заставить глобализацию работать не только на нас, но и на весь мир. Да, разумеется, страна была бы в лучшем положении, не поддайся мы в такой степени заклинаниям дерегуляторов. Но мы приняли определенное наследство, включавшее огромные дефициты и растущее неравенство, и экономику, еще не оправившуюся полностью от рецессии, были сделаны важные шаги вперед: дефицит был ликвидирован, экономика вступила в фазу здорового оживления. Удалось сократить бедность, рост неравенства был приостановлен, и развитие программ, таких как проект «Ранний старт»[7], обещало еще больший прогресс на этом фронте в будущем. Текущая политическая ситуация делала трудным — может быть даже невозможным — совершение большего. Но каждый, кто сомневается в моей позиции по решению этих проблем, должен заглянуть в эпилог, где я противопоставил то, что произошло в годы правления Клинтона с тем, что последовало за ними. Два последних года были жестоким пробуждением для любого, кто полагал, что политика на государственном уровне его не касается или что все политики на одно лицо.
Но в чем я, пожалуй, больше всего горд за администрацию Клинтона, это то, что в ней, помимо всего, присутствовала вера и в приверженность демократическим ценностям и социальной справедливости. Они были распространены практически среди всех ее членов. Редко собиралась группа людей подобного интеллектуального опыта и преданности своему делу. Очень немногие, очень немногие из них время от времени позволяли своему «Я» мешать своей преданности; но можно было ожидать гораздо большего эгоизма от тех, кто, пробившись через сутолоку борьбы, сумел занять такие должности, как они. Меня предупреждали друзья, служившие в предыдущих администрациях, никогда не поворачиваться к собеседнику спиной, чтобы не получить в нее удар кинжалом. В администрации Клинтона, несмотря на обычные упорные баталии, было на удивление мало ударов в спину. Клинтон сам задавал тон взаимного уважения. Демократия есть нечто большее, чем периодические выборы; она связана с тем, что все голоса должны быть услышаны, и она является процессом сознательного выбора. Каждый из нас принес с собой в администрацию конкретный проект, некоторое видение, естественным образом ограниченное рамками опыта каждого. Мы размышляли и спорили с утра до позднего вечера.
Я пишу эту книгу, поскольку баталии, через которые прошел я, обязательно всплывут вновь. В условиях демократии нет окончательных решений. Если мы понаделали ошибок, их надо исправлять. Но мы сможем это только тогда, когда поймем, почему события развернулись вопреки нашим ожиданиям, только когда мы поймем, где мы ошиблись дорогой. Эта книга есть моя интерпретация. Я надеюсь, что она будет содействовать серьезным дискуссиям в будущих администрациях, разделяющих ценности, которым были привержены мы.