— В Вестеросе.
Она облизывает губы мясистым языком.
— Ты решил навестить меня, пока Ян Карл в отъезде?
— Нет, — шепчет Ингмар, глядя на лужицу мерцающего света, темнота поглощает тлеющие огоньки.
— Ты просто решил убедиться, что я затушу огонь?
3
Осторожно, стараясь не повредить эмульсионное покрытие, он засовывает киноленту в стеклянную банку. На ленте раскручиваются бесчисленные отцовские лица, одинаковые кадры с его портретом заполняют банку целиком.
Ингмар завинчивает крышку и ставит банку рядом с собой на переднее сиденье.
Они медленно приближаются к средневековой церкви с белым флагом, за окном по правую руку пробегают воздушно-зеленые поля.
— Могу подвезти вас к воротам, — говорит Ингмар.
— Зачем? — спрашивает отец.
— Чтобы вам не подниматься по горке.
— Я прекрасно могу дойти сам.
Кладбище и длинный дом[7] без башни, со сводчатыми оконными нишами, окружает низкая гранитная кладка с щелями. Розовые разводы струятся по грубым стенам с облупившейся штукатуркой. За качающимися кронами деревьев проступает обгорелая кирпичная крыша с потрескавшимися печными трубами.
Ингмар сомневается, стоит ли оставлять рукопись в автомобиле. Ленн распечатала первый вариант на машинке. Двадцать пять страниц в невзрачной картонной папке. Он думает, не предложить ли отцу почитать ее.
Рука Эрика покоится на стене, манжета загнулась на веснушчатом запястье.
— Тебе больно? — тихо спрашивает Карин.
Он не отвечает, лишь стоит неподвижно и ждет.
Колокольня разражается звоном, ухает большой колокол, и Карин смотрит на выкрашенную красным звонницу, примыкающую к церкви сбоку.
Почесывая затылок сквозь берет, Ингмар рассказывает отцу о фильме, который собирается снять, о пасторе, что утратил веру и почувствовал, что лишь притворяется пастором.
Отец позвякивает монетами в кармане светлого плаща и щурится на непроглядную белизну неба.
— Именно поэтому я хотел сходить в самую обычную церковь, — говорит Ингмар.
— Обычную? — переспрашивает отец.
— Ну да, не в Слоттсширкан, а…
— Какая разница, — перебивает Эрик и идет дальше.
Ингмар спешит за ним, стараясь не отставать.
— У меня с собой рукопись. Первый вариант. Не шедевр, конечно, но….
Он замолкает, пытаясь прочитать сложный узор мыслей на безучастном лице, маленьком, как отпечаток пальца на стеклянной банке. Маленькие отцы в ней варьировались по светосиле, в зависимости от меняющегося ракурса камеры и оттенка фильтров. Раскручиваясь, эта лента не обнаруживает ничего, кроме бесконечного повторения одного и того же лица.
На глухом масляном полотне висит Иисус на своей перекладине. Шесть тщательно выписанных струек крови сочатся из раны в боку, их тонкие дуги касаются макушек четверых мужчин.
Ингмар стоит в тесном промежутке скамей, тогда как родители уже сели.
Он обводит взглядом латунную люстру, хоры с заостренными сводами и старинный орган. За перилами движется кантор. Женщина в черной блузке и серо-голубой кофте. Встретившись с ней глазами, он отворачивается. Швыряет псалтырь, который так и остается лежать на полу, дрожащей рукой проводит по губам. Он не понимает, кого увидел. Женщина лет пятидесяти, высокие выщипанные брови, плотно сжатые губы и глубокие морщины вокруг опущенных уголков рта.
Органные меха вздыхают, и сквозь трубы пробиваются первые звуки.
Он пытается сообразить, откуда ему знакомы этот прямой и красивый нос, волосы с проседью, копается в памяти, вспоминает друзей Кэби.
Кажется, будто кантор специально фальшивит, причудливо выбирая регистры. Эрик набирает воздуха, хочет что-то сказать, но так и не говорит.
Пастор средних лет в ризе, с прядками волос, свисающими на уши, размахивает тощими руками.
Зеленый бархат с серебряной вышивкой.
Он кашляет, объясняя, что заболел и поэтому хочет отслужить короткую мессу.
Пастор взглядывает на часы и делает непонятный жест прихожанам.
— Это еще что такое? — бормочет Эрик, опираясь на скамью перед собой.
— Ты мог бы продолжить вместо него, — шепчет Ингмар, чувствуя, как сосет под ложечкой.
Он оборачивается и видит рослое тело кантора за перилами возле органа. Одна только мысль о том, чтобы избежать ее взгляда, побуждает его поднять глаза. Она смотрит прямо на него, высунув серый язык.
Что-то переворачивается в животе, потихоньку он вспоминает, садясь на скамью, хотя все прихожане стоят.
Неправда, думает он.
Серая женщина угадывается сквозь скверную комбинацию оптометрических приборов. Всякий раз при наведении резкости картинка перекашивается, обретает контуры, но съеживается и становится уже.
Белая вязаная шаль, широкие бедра. Вскидывает руку, плоть предплечья подрагивает. Вязаный узор накрывает голую кожу.
Картинка прерывисто фокусируется, а женщина отворачивается и выдвигает ящик в кухонном буфете.
Кадр смазывается, затем контур вновь обретает резкость.
Склонившись у края линзы, она приближается, держа в левой руке кухонный нож, хохочет и говорит, что отрежет ему ягодицы.
Теперь она сидит спина спиной к нему, руки ее покоятся на клавиатуре органа, думает Ингмар.
Непроницаемое лицо, крашеные рыжие волосы.
Он не знает, сколько раз он с ней спал.
После репетиций.
«Пеликан» в Студенческом театре Стокгольма.
«Лебедь белая»[8].
Затем он покинул ее, переехав в Воромс. С головой у нее не в порядке, сказал он себе.
Уже тогда он понимал, что все больше подражает отцовской манере наказывать изощренным образом. Ему не надо смотреть на полукруглые шрамы на суставах пальцев, чтобы вспомнить протяжный истерический стон и облегчение.
Ее лицо на полу в ванной комнате, она вытирает слезы и лижет ему кожу между пальцами на ногах.
Он сопротивляется собственной фантазии, уговаривает себя, что она останется в его голове, ведь по правде этого не было, она не испортит хвалебный псалом. Но женщина тотчас встает на хорах позади него, за спиной у нее, словно гигантский панцирь, вырастает орган, и кричит на всю церковь, что Ингмар Бергман лишь обещал и обещал и пялил меня, словно пуделя.
Пастор неподвижно стоит на церковной кафедре, не видя своих прихожан. Его тощее бородатое лицо возвышается прямо над одутловатым ангелом с золотыми кудрями и раскосыми глазами с красной обводкой.
Ингмар думает, не волнуется ли пастор оттого, что узнал Эрика Бергмана, сидящего на скамье в первом ряду.
— Сей есть Сын Мой возлюбленный, — тихо говорит он и замолкает.
Бог в короне и с окладистой бородой сидит, держа на коленях Своего сына, зажав его, висящего на распятии, меж своих ног. Они находятся в центре триптиха, посреди хоров. Их окружают десять фигурок: Иоанн Креститель, Мария с Младенцем, Биргитта со своей книгой, евангелисты и другие.
Ингмар направляется к парковке, оборачиваясь, видит отца, стоящего на гравии возле ворот.
Красные пятна выступили на бледных щеках.
Эрик обводит взглядом поля под нависшим грозовым небом и вздыхает, приоткрыв рот.
Ингмар возвращается и предлагает принести из машины трость, чтобы побыстрее увести оттуда отца.
Он боится, что кантор выйдет из церкви поздороваться.
Пастор чешет бороду и бормочет, что рад их видеть, отец ищет его взгляд, когда тот направляется к ним по гравию.
— Я обожаю «Седьмую печать». — Пастор улыбается, протягивая Ингмару руку.
— Правда? — почти беззвучно произносит Ингмар.
— Раз десять ее смотрел.
— Это мой отец, Эрик Бергман.
— Очень приятно, — отвечает пастор.
— Пастор придворного прихода, — объясняет Ингмар.
Они обмениваются рукопожатиями, Ингмар бросает взгляд в темное преддверие церкви. Видит какую-то фигуру в изножии лестницы, купол с блестящим изгибом.
— Нам пора, — бормочет Эрик.
— А как же кофе? — удивляется пастор, пытаясь увлечь за собой Ингмара в сторону прохода в стене, ведущего в жилую часть. — Моя жена. — Он кивает на пасторскую усадьбу, выглядывающую из-за конька крыши рядом со звонницей.
Эрик грузно склоняется к полукруглому крылу машины. Они остановились возле обочины где-то в миле южнее Сигтуны. Перед лугом, который обозначен валуном. С одной стороны синяя лесная опушка, с другой — канава и рапсовое поле.
К автомобильной покрышке жмутся луговые хвощи и мята.
Стебли изламываются от сустава к суставу, дольки листьев и тощие колоски.
Неподвижные, обуреваемые насекомыми.
Карин отвинчивает крышку термоса и наливает кофе.
— Он тебя не узнал? — спрашивает она.
— Думаю, узнал, — отвечает Эрик.
— Я надеялся, что отец возьмет его за ухо и объяснит, что к чему, — говорит Ингмар, слыша, как вкрадчиво звучит его голос.
— Прямо как тогда, когда мы должны были слушать епископа Гертца во Дворце, — вспоминает мать. — Полная часовня народу, королева сидит на своем месте, а епископа нет. Четверть часа спустя отец поднялся и сказал, что проведет запрестольную службу.
Королева аплодировала, рассказывал Даг в воскресенье. Но перестала, когда увидела взгляд короля. Она покраснела и стала чесать себе здесь, вот здесь вот, внизу.
Словно ткань свинцового цвета — скорей всего, бархат. С узором из белых кругов, обрамляющих черный жемчуг. Маленькая бабочка расправляет голубые крылья и улетает.
Отец выпрямляется, светлый плащ обтягивает напряженные плечи.
Узкий галстук, помятый жилет.
Бледная кожа под носом и редкие седые усы.
Ноздри раздуваются, но глаза засахарились неуловимым спокойствием.
— Печенья у нас нет? — спрашивает Эрик, дуя на кофе.
— Ты же сказал, чтобы я ничего не брала, — отвечает Карин.
— Но спросить-то можно, — бурчит тот.
Мать теребит бусы, висящие поверх блузки, и предлагает сесть на траву, ведь там совсем сухо.