– Если речь о нарушении трудового законодательства, почему нет судов? – спросила Лера.
Ольга вздохнула.
– Ни одно дело против мемористской общины не дошло до суда. Иски разваливаются на ранних стадиях, следователи иногда просто «теряют» бумаги и всячески затягивают процесс, судьи возвращают дела на «доработку». Мне удалось найти четверых пострадавших, людей, чьи родственники ушли в «Чащу» и переписали все свое имущество на мемористскую церковь. Уже несколько лет их дела дрейфуют внутри судебной системы и иногда пропадают.
– Это как?
– Буквально. Адвокат приходит уточнить статус дела, а ему: «ой, а мы дело потеряли». И дальше – опять шапито с апелляциями и обжалованиями.
– И какие у нас варианты? Мы можем что-то сделать?
Ольга грустно улыбнулась.
– Вы можете как минимум рассказать все, стать героями статьи. По опыту знаю – больше всего подобные организации боятся огласки и открытости. Сейчас это самая большая моя проблема – никто не хочет говорить открыто, жертвы и их родственники понимают, что имеют дело с кем-то, кто может просто «потерять» их дело в суде, и на государство нет никакой надежды. Один парень сначала сказал «да», мы встретились пару раз, а потом за ним стали по пятам ходить люди в белых одеждах – как в фильме ужасов: звонят и дышат в трубку, ждут у подъезда, по ночам стучатся в дверь и молча стоят на лестничной клетке. В полицию идти бесполезно. Менты как слышат про мемористов, сразу теряют интерес. Короче, парень этот – мой источник – так испугался, что больше не отвечает на звонки.
– Мы не испугаемся, – сказала Таня и посмотрела на Леру. Лера кивнула.
– Замечательно, тогда будем на связи.
Ольга уже собиралась уходить, как вдруг спохватилась и стала искать что-то в карманах. Нашла визитку и протянула Тане.
– Я думаю, если вы снимаете о Гарине фильм, вам стоит поговорить с этим дядькой. Зовут Сергей Осипов. Основатель фонда помощи родственникам жертв культов. Телефон доверия, помощь психологов. Работает в том числе по Гарину и мемористам, уже больше года собирает о них данные. Уверена, вам будет что обсудить.
Осипов встретил их лично. Выглядел он, надо сказать, неважно – так, словно не спал неделю – мешки под глазами, щеки обвисли, было в нем что-то от бассет-хаунда. Увидев камеру, спросил зачем. Таня призналась, что пока и сама не знает.
– Я учусь в киношколе, вот проект делаю, – пояснила она. – Я заметила, что гораздо лучше соображаю, когда работаю с видео. Одно дело – простой разговор, и совсем другое – запись и монтаж. Когда я пересматриваю записи и монтирую их – я лучше понимаю, что происходит. Монтаж как будто придает всему этому смысл.
Осипов кивнул. Таня установила камеру, прицепила к воротнику его халата петлю микрофона и попросила рассказать все, что он знает о гаринской секте.
– Как происходит вербовка?
– Все начинается с приглашения на бесплатный семинар. Чаще всего жертва находит листовку в почтовом ящике или встречает улыбчивых людей на улице. И люди, и листовка бросаются обещаниями. В первую очередь обещают решить проблемы в семье, справиться с потерей. То есть изначально все подается как тренинг семейного психолога по решению семейных же конфликтов. Ирония в том, что на самом деле их цель в обратном – отрезать жертву от близких, изолировать. А если ты пришел на тренинг, значит, у тебя точно проблемы, значит, почва для работы уже есть.
На тренинге тебя окружают такие же уставшие и запутавшиеся люди, на сцену выходит «психолог», или, как его там называют, «учитель». Он очень весел, харизматичен, рассказывает тебе о том, что нет ничего важнее семьи, и о том, что все наши проблемы лежат в нашем прошлом. И главная наша проблема – плохие воспоминания. Довольно очевидные мысли, но тут и кроется подвох – потому что дальше начинается игра в наперстки. Если кто-то пытается уйти с семинара, его громко и шумно стыдят. Это делается специально, показательная порка, чтобы остальные сидели тихо и знали, что их ждет, если попытаются уйти. Это отличный способ заставить всех досидеть до конца. Тех, кто приходит на второй тренинг, – а на него приходит большинство, потому что сами тренинги устроены как мыльные оперы: каждый заканчивается «клифхэнгером», обещанием, что уж в следующий раз вам раскроют все тайны мира, – «учитель» говорит цитатами из Эйнштейна и Канта, и это не фальшивые цитаты, они просто вырваны из контекста и чаще всего означают совершенно не то, о чем говорит человек на сцене. Он говорит, что на самом деле «прошлое» и «время» – всего лишь конструкты нашего ума, они как шоры, как специальные ограничивающие нас очки, но большинство людей в мире слишком «замкнуты в себе» и потому не могут «освободиться». И вот тут начинается самое интересное – следующий логический разрыв – жертве рассказывают, что прошлое на самом деле не закреплено раз и навсегда, его можно переписать. Если у вас испортились отношения с близкими, то есть способ исправить это, говорит «учитель». Нет, вам не нужно пытаться решить проблемы – к чему эти сложности, правда? – ведь если вы войдете в «Чащу» – вот тут впервые возникает «Чаща», – то в перспективе сможете редактировать прошлое, отменять свои – и даже чужие – грехи. На этом этапе человека, пришедшего на тренинг по «общению с родными», окончательно от родных отрезают, – идея избранности и обладания тайным знанием настолько соблазнительна, что вытесняет из головы все остальное. Это звучит дико, казалось бы, как вообще можно поверить в такое, правда? Но поставьте себя на место жертвы – если вас на протяжении недели часами держат в душных помещениях, берут измором и откровенно унижают тех, кто пытается уйти, эффект усиливается в разы. У всех у нас за плечами есть поступки, которых мы стыдимся и о которых жалеем, и «учитель» обещает, что в перспективе, если мы все будем делать правильно, мы сможем отменить свои грехи, переписать себя, обновиться.
Затем рассказывают притчу о двух оленях – это важная часть их мифологии. Идущие через лес олени используют рога для защиты или нападения, отбиваются от волков. И чем дальше они идут сквозь чащу, тем тяжелее и ветвистее становятся их рога и начинают тяготить голову, цепляются за ветки и мешают идти. Тогда один из оленей понимает, что дойти до конца можно лишь отбросив рога, избавившись от бремени. Второй не согласен с ним, он гордится рогами, их размером и красотой. В итоге второй, слишком гордый и самовлюбленный олень застревает рогами в ветвях акации и умирает. А тот, другой, отбросивший рога олень, доходит до конца, отращивает новые рога и с ними входит в Царствие Небесное.
Осипов сделал паузу. Таня с Лерой переглянулись.
– Про царствие небесное – это прям сильно, – сказала Лера.
– На этом и строится «учение» Гарина, – продолжил Осипов. – Он читает проповеди о том, что прошлое – это багаж, важный лишь до определенного момента, и у каждого в жизни есть этап, когда от прошлого нужно избавиться. Он учит, что мы всегда можем «восстать», отбросить то, что нас тяготит, то, что мешает идти дальше – избавиться от «плохой» памяти и оставить только «хорошую». Только героизм и радость, никакого стыда, никаких сожалений. Сам он, конечно же, любит рассказывать, что раньше был совсем другим, но смог переписать себя целиком, и поскольку он щедр, бесконечно щедр, он решил нести это знание людям. Но не всем, только избранным, только тем, кто готов открыться ему; знанием, позволяющим не просто контролировать былое, но и менять его, делать бывшее небывшим. А потом жертва переезжает в «Чащу», на территории которой плохие воспоминания не просто запрещены, это страшный грех, за который жестоко наказывают. К нам уже поступали жертвы Гарина. Люди, потерявшие близких – в трагедиях, в автокатастрофах. Он обещал им, что они смогут переписать события тех дней, отменить трагедию.
– Погодите-ка, он что, обещал воскресить их?
– И да, и нет. Он обещал «отредактировать» их, – Осипов заметил удивленный взгляд Тани и пожал плечами. – Это он так называет: «редактирование». На самом деле это обыкновенное эмоциональное насилие. Вместо того чтобы прорабатывать тяжелые воспоминания, он силой заставляет людей забывать.
– Разве можно заставить кого-то забыть?
– Если тебя заставляют весь день батрачить в поле, у тебя просто нет времени на воспоминания. А если ты все равно смеешь быть несчастным, могут и в подвале запереть, и в яму сбросить.
– Погодите, а если известно об издевательствах, почему его еще не арестовали? – спросила Таня.
Осипов посмотрел на нее так, словно она сказала что-то невероятное, неприлично наивное.
– Чтобы завести дело, нужны заявления и показания жертв. А они молчат, слишком напуганы. Они и с психологом-то говорят неохотно, а с полицией вообще. Они уверены, что Гарин вездесущ и обязательно узнает и накажет их за предательство.
– Господи боже, – выдохнула Таня, – но мы же можем что-то сделать? Мы уже нашли у него пару скелетов в шкафу, хотим расследование опубликовать, – показала на камеру. – Может, даже кино смонтирую.
Осипов покачал головой.
– Кино – это, конечно, хорошо, огласка лишней не будет, но это вряд ли поможет, – и, заметив вопросительный взгляд Тани, пояснил: – Разоблачения лидера, скорее всего, приведут только к тому, что паства еще сильнее сплотится вокруг него. Такой вот парадокс. Если иерархия уже выстроена и система обрела достаточную жесткость, любое давление извне будет работать исключительно на укрепление иерархии, на замыкание. Как правило, участникам культов с порога внушают комплекс «узников совести», «мы правы, а они – нет», «мы окружены врагами», «весь мир против нас». И любая агрессия внешнего мира, любые материалы в СМИ, все это только на руку основателю культа, потому что паства воспринимает эту агрессию как подтверждение избранности – «мы – носители истины, поэтому нас не любят», «если непросвещенные нас травят, значит, мы точно правы». Сломать этот механизм довольно сложно. Чаще всего культ еще много лет продолжает наращивать мощь даже после смерти основателя – его фигура мифологизируется, уходит все человеческое, остается только икона, плоский позолоченный образ.