Она еще тогда, с Маколи, смертельно устала скрываться от погони, а я не сумел убедить ее в том, что мы можем спастись. Я вспомнил, с каким выражением она смотрела на меня, когда я показывал ей по карте, куда мы отправимся, рассказывал о своих планах на будущее. Как на дитя неразумное. Она не верила в это. Ей хотелось верить, она старалась поверить, делала вид, что поверила, но в глубине души все равно не верила. Слишком уж многие на нас охотились. Они с Маколи не смогли уйти даже от банды Баркли, а теперь нас разыскивала еще и полиция.
Она считала, что мы обречены, и винила в этом себя. Она старалась скрыть от меня эти свои мысли, чтобы мы могли пожить счастливо хотя бы то время, что нам отпущено, но в конце концов не выдержала. А я был настолько слеп и глуп, что не понимал, как она мучается. Господи, если бы только я смог убедить ее, заставить поверить в то, что мы можем спастись! Теперь я знаю, в чем дело, теперь все будет по-другому. Господи, дай мне еще один шанс. Пожалуйста! Ради всего святого! Перед ней был весь мир, а я дал ей убить себя. Сознавать это было невыносимо больно. Я почувствовал, что больше не могу сидеть там. Стал смотреть вниз, на воду, поглотившую ее. Яхта качнулась на волнах. Усилием воли я заставил себя оторваться от перил.
«Нет!» — крикнул я. Она этого не делала. Просто несчастный случай. Человек не может выглядеть таким счастливым, как она, если его мучают подобные мысли. Она была счастлива. Это всего лишь несчастный случай.
«Это был несчастный случай! — дико заорал я. — Несчастный случай!»
Но ведь она плыла вниз.
Яхту качнуло. Тишина была громче любого крика. Я спустился в каюту. Шэннон была повсюду. Я тонул в ней. Все было пронизано ее присутствием. Вот тут она стояла, эти вещи хранят тепло ее рук. Вот она выходит из-за занавески в белом платье, дотрагивается до мочки уха стеклянной пробкой от флакончика с духами. «Я знаю, это смешно», — говорит. В каюте еще ощущается едва уловимый аромат ее духов. Он повсюду. Подушка и матрац лежали на койке, куда мы их всегда убирали на день. Аромат духов исходил от подушки, на которой еще совсем недавно покоилась ее голова. Был там и длинный блестящий пепельно-светлый волос. Я встал на колени возле койки и прижался лицом к подушке, обнимая ее руками.
— Шведка моя, — говорил я. — Шведка моя…
Я знал, что делать это опасно, можно сойти с ума. Я приказал себе остановиться.
Яхта качнулась на волнах. Тишина достигла высокой, звенящей ноты.
Зашло солнце. Наступила ночь. Я не мог заснуть. Когда я закрывал глаза, каждый раз у меня перед глазами вставала одна и та же картина: в беспредельной синеве исчезает, маня меня за собой, серебристый блик.
«Надо взять себя в руки, — подумал я. — Так нельзя. Нельзя».
Яхта покачивалась на волнах. Ветра не было.
На рассвете я снял показания приборов по звездам и произвел расчеты. Просто надо было чем-то занять себя. Меня снесло течением на восемнадцать миль к северо-западу. Я завел мотор и пошел назад, сам не знаю зачем. Наверное, просто потому, что точка 23°50′ северной широты, 88°45′ западной долготы реально существовала. Все остальное утратило смысл. В полдень я снял показания приборов по солнцу и определил свое местонахождение. Я ошибся на четыре мили — забрал слишком далеко на юг.
«Ну и что? — сказал я, стараясь рассуждать логически. — Ничего страшного. Я и так знал, что это не то место».
И замолчал. Оказывается, я произнес эти слова вслух, Я поглядел на бескрайние просторы однообразно волнующейся воды, просторы, где не остается никаких следов. «Я и так знал, что это не то место». Я спустился в каюту и посмотрел на себя в зеркало.
Наступила ночь. Потом снова день. И снова ночь. Днем светило солнце, а ночью я видел ее, как она серебряным бликом исчезает в синеве.
Однажды я уснул. Она летела сквозь голубоватое облако оброненной капелькой ртути, но я полетел вслед за ней, догнал ее, взял за руку и, повернув лицом к себе, приник губами к ее губам. Тесно прижавшись друг к другу, мы продолжали лететь сквозь облако, но из синего оно стало розовым.
«Ты не дала мне объяснить, — сказал я. — Ты должна меня выслушать. Я не могу без тебя жить, шведка моя. В тот раз я не смог тебе всего объяснить. Дай мне попробовать еще раз…»
«Пойдем со мной, — сказала она. Туда, где восторг…»
Я проснулся и услышал крик. Закрыл рот, и крик смолк. Меня сносило течением на северо-запад. Я возвращался обратно. Дрейф — возвращение назад. Дрейф — возвращение назад. Горючее у меня все вышло, так что возвращаться я теперь мог только когда был ветер. Я снимал показания приборов в полдень и когда наступали сумерки. Солнце, звезды… Ни разу мне не удалось точно попасть на то место — 23°50′ северной широты, 88°45′ западной долготы. Я вечно ошибался, то на милю в одну сторону, то на три мили в другую.
Я выскочил на палубу и оглядел бескрайнюю сверкающую на солнце водную гладь. И вдруг все понял. Маколи был прав от начала и до конца. А я, идиот, принимал его за сумасшедшего! Он был нормальней всех нас. А я, у которого за душой ничего не было, кроме дешевых трюков типа сферической тригонометрии, азимутов, ориентации по солнцу, часовых углов и определения местоположения относительно фиксированных точек, я имел наглость утверждать, что раз человек считает, что может вернуться и найти то, что потерял в океане, значит, он чокнутый. Конечно, он мог это сделать. Все ужасно просто. Для этого не требуется даже знания арифметики на уровне третьего класса средней школы. Ты просто чувствуешь, что добрался до нужного места. И больше ничего.
Я посмотрел на воду за правым бортом. Там на плавающей в воде деревяшке сидела чайка.
Вот оно, то самое место.
Я вспомнил. Перед тем как мы ушли под воду, я видел чайку на деревяшке.
— Хорошая птичка, — тихо сказал я, стараясь не делать резких движений, — умная птичка, не улетай, пожалуйста. Сейчас я тебе хлеба покрошу. Не улетай.
Когда я вернулся на палубу, чайка все еще была там.
— Хорошая птичка, — сказал я и бросил ей крошек. Она улетела. Я заплакал.
Потом бросил еще крошек. Чайка непременно вернется. Она же ориентир. Там тоже была чайка на плавающей дощечке. Я снова увидел Шэннон, — отблеск серебра, растворяющийся в синеве.
«Шведка моя, ангел мой, я просто не сумел тебе объяснить. Мы можем спастись».
Я начал чувствовать слабость. Я давно уже ничего не ел. Провел рукой по лицу, чувствуя, что меня всего трясет. И стал ждать, когда вернется чайка.
На плечи мне давило что-то тяжелое. Я посмотрел и увидел у себя на груди постромки. На мне был надет акваланг. Значит, вот для чего я ходил в каюту.
Я закричал.
Сорвал с себя акваланг и бросился вниз, в каюту. Упал на койку. Меня трясло, но в голове вдруг прояснилось. Я закрыл лицо руками.
Глава 17
Все прошло. Рассудок вернулся ко мне, но мне страшно думать о том, как близко к краю бездны я был неделю назад. Я вел себя, как последний неврастеник, и это чуть было не стоило мне жизни. Мне стало стыдно. Она тоже стыдилась бы меня.
Боль утраты не стала меньше, но теперь я смирился с ней и могу вести себя достойно. Вместо того чтобы без конца терзаться как ненормальный по поводу того, что могло бы быть, но чего не будет, стараюсь напоминать себе о том, что у нас все же были те восемь дней, тогда как миллионы людей живут и умирают, так и не испытав, хоть на час, того, что узнали мы.
Мне очень помогло то, что я написал о случившемся. Я хотел увидеть все целиком, и мне это удалось. Мне кажется, теперь я понимаю, что она не могла это сделать. Она была счастлива. До самого конца. А ее гибель — простая случайность. Я в этом уверен.
Я иду в Карибское море тем курсом, которым мы собирались идти с ней. В последнее время постоянно дует небольшой ветерок, так что уже два дня я все время продвигаюсь вперед. После того как я пришел в себя, долгое время стоял штиль и меня продолжало сносить на северо-запад, но я почти все это уже наверстал и продолжаю идти в Юкатанский пролив. В полдень я снял показания приборов и обнаружил, что нахожусь в восьми милях к северо-западу от места ее гибели. Сейчас час дня. Если ветер удержится, я буду проходить там в четыре часа пополудни.
Я не знаю, каков ритуал похорон на море, и на яхте нет Библии, так что я почти ничего не смогу сделать, но я собираюсь опустить что-нибудь в воду, что-нибудь из ее вещей, просто чтобы отметить могилу. Наверное, опущу ее белое платье, мое любимое, привязав к нему груз.
Я только что закрепил руль и вернулся в каюту. Сейчас полчетвертого, ветер хоть и небольшой, но держится. Думаю, я делаю не больше двух узлов, но, по крайней мере, продвигаюсь вперед и больше не страдаю давешней болезнью. Приятно сознавать, что ты в здравом рассудке и совершенно здоров. Правда, я все равно не понимаю, зачем понадобилось отнимать ее у меня, но, наверное, человеку не дано понимать такие вещи. Наверное, он должен просто примириться со всем, что ему уготовано.
Я хотел было взять белое платье, но, перебирая ее вещи, случайно наткнулся на флакончик духов. Они подходят для этого гораздо больше. Не знаю, почему я раньше об этом не подумал. Эти духи связаны с самим ее естеством. У них незнакомое французское название. Я не знаю никого, кто бы еще пользовался такими.
Духи стоят на столике для карт, за которым я пишу. Я вытащил стеклянную пробку и поднес ее на минуту к носу, а когда хотел поставить на место, капля духов упала на карту, что лежит рядом с моей тетрадью. Поразительно, от одной капли заблагоухала вся каюта. Наверное, духи очень дорогие.
Конечно, скорее всего, я буду на расстоянии больше мили от места ее гибели, когда стану спускать духи в воду. Но Шэннон поймет. В навигации такая точность просто недостижима. В конечном счете она основывается на замерах, осуществляемых одним человеком с помощью приборов, созданных другим человеком, а люди — не машины, они никогда не бывают абсолютно точны. Это-то и пугает меня в моих прежних рассуждениях; я, как и Маколи, считал, что, потеряв что-то в океане, можно вернуться и найти это. Он, конечно, был помешанный, да и я сам недалеко от него ушел.