Рифтеры — страница 9 из 10

Сущность духовной дилеммы человечества заклю­чается в том, что мы эволюционировали генетиче­ски для принятия одной истины, а открыли другую.

Э. О.Уилсон[86]

Я с радостью пожертвую своей жизнью ради двух родных братьев или восьми двоюродных.

Дж. Д. С. Холдейн[87]

ДЮНА

«Вакита»[88] бесшумно бежит из «Атлантиды», проби­раясь между подводными пиками и провалами, которые помогают ей оставаться незаметной, но при этом замедля­ют ход. Курс, по которому движется судно, представляет собой какую‑то шизоидную мешанину несовместимых друг с другом целей: жажда скорости находится в нераз­решимом противоречии с желанием выжить. Лени Кларк кажется, что стрелка их компаса постоянно работает в режиме генератора случайных чисел, однако со временем суммарный вектор указывает на юго‑запад. В какой‑то момент Лабин решает, что они благопо­лучно выбрались из окрестностей станции. Без хорошей скорости осторожности теперь и быть не может: «Вакита» выходит в открытое море. Судно плавно движется на запад вдоль склонов Срединно‑Атлантического хребта, рыскает время от времени то в одну, то в другую сторо­ну из‑за попадающихся на пути кочек размером с орби­тальный подъемник. Горы уступают место предгорьям, те сменяются бескрайними пространствами ила. Конечно же, в иллюминаторы Кларк ничего этого не видит – Ла­бин не потрудился включить внешнее освещение, – но топографический рельеф прокручивается в четко синхро­низированном спектре на ярком экране навигационной панели. Зазубренные красные пики, настолько высокие, что их вершины почти скрыты в темноте, лежат далеко позади. Пологие и крутые склоны, цвет которых плавно переходит из желтого в зеленый, остаются за кормой. Подлодка плывет над равниной, покрытой застывшей вулканической магмой, она кажется бескрайним голубым ковром, глядя на который чувствуешь успокоение и даже сонливость.

В эти благословенные часы не надо ни отслеживать распространение смертельно опасного микроба, ни ду­мать о предательствах, ни готовиться к битве не на жизнь, а на смерть. Делать нечего, остается только вспоминать об оставшемся позади микрокосме; о друзьях и врагах, уставших от войны и наконец заключивших союз, – но не в результате переговоров или примирения, а от вне­запной неотвратимости более страшной угрозы, угрозы извне. Той самой, навстречу которой сейчас и стремится «Вакита».

Вполне возможно, что эта интерлюдия не предвещает ничего хорошего.

Со временем морское дно поднимается впереди поло­сатым утесом, заполняя всю поверхность экрана. В стене, к которой приближается судно, виден провал – огромное подводное ущелье, – расколовший Шотландский шельф так, словно сам Бог орудовал здесь пестиком для колки льда. Навигация именует его Водостоком. Кларк помнит это название: так называется самая большая достопри­мечательность, расположенная на этой стороне залива Фанди. Лабин, делая ей приятное, сворачивает на не­сколько градусов с курса, для того чтобы пройти под одним из колоссальных сооружений, расположенных на полпути к горловине каньона. Когда подлодка прохо­дит мимо, Кен включает передние прожекторы: границы оптической арки настолько размыты, что Кларк при­нимает ее за прямую линию. В лучах становится вид­на громадная морская мельница[89]. Подлодка проходит под огромной лопастью, ступица и наконечник скры­ты в сумраке, царящем по обе стороны. Она едва дви­жется.

А ведь было время, когда это сооружение было кон­курентоспособным. Не гак давно течения, проходящие через Водосток, обеспечивали столько джоулей в секунду, сколько могла дать мощная геотермальная электростан­ция. Но климат изменился, а вместе с ним изменились и течения. Теперь это место – всего лишь туристическая достопримечательность на пути амфибий‑киборгов: неве­сомые развалины постоянно окутаны темнотой.

«А ведь мы и сами такие», – думает Кларк, когда судно проплывает мимо. В этот самый момент она и Лабин на несколько секунд застывают в невесомости, оказываясь аккурат между двумя полями притяжения. По­зади – «Атлантида», несостоявшееся прибежище. А впе­реди – Впереди тот самый мир, от которого они прятались.

В последний раз Лени выходила на сушу пять лет на­зад. В то время апокалипсис только начал свою работу; кто знает, насколько безумным стало это шоу? До «Ат­лантиды» информация доходила лишь в общих чертах: мрачные слухи, разрозненные мелочи, просочившиеся из обтрепавшейся заплаты телекоммуникационного спектра, охватывавшего Атлантический океан. Вся Северная Аме­рика в карантине. Остальной мир ожесточенно спорит о том, стоит ли прикончить ее из жалости или попросту дать умереть собственной смертью. Большинство стран еще борется, не подпуская Бетагемот к своим границам; другие же приветствуют микроб Судного дня, кажется, с восторгом встречают сам конец света.

Кларк не очень понимает, как такое получилось. Воз­можно, жажда смерти, захороненная глубоко в коллектив­ном бессознательном. А может, сыграло роль злорадное удовлетворение тем, что даже обреченные и угнетенные дождутся часа расплаты. Смерть – это не всегда пора­жение: иногда это шанс на то, чтобы умереть стиснув зубы на горле врага.

На поверхности сейчас умирали многие. И немало че­ловек скалили зубы. Лени Кларк не знает, почему. Она знает лишь то, что многие из них поступают так во имя ее. Ей также известно, что их число увеличивается.

Лени дремлет. Когда снова открывает глаза, кубрик сияет рассеянным изумрудным светом. На носу «Вакиты» четыре иллюминатора: сквозь огромные плексигласовые слезы струятся лучи света. Два верхних окутывает матовая зеленая пустота; в нижних виден рифленый слой песка, проносящийся прямо под ногами Кларк.

Лабин отключил цветной кодер. На экране навигатора «Вакита» взбирается по монохромному отлогому склону. Эхолот показывает глубину 70 метров, та постепенно по­нижается.

– Сколько я проспала? – спрашивает Кларк.

– Да недолго.

От уголков глаз Лабина расходятся свежие красные шрамы – видимые следы от имплантации нейроэлектрических элементов в зрительные нервы. При взгляде на его лицо Кларк все еще испытывает невольную дрожь; она не уверена, что сама доверилась бы хирургам корпов, пусть сейчас и они, и рифтеры были на одной стороне. Лабин же явно думает, что дополнительные возможности сбора данных стоили такого риска. А может, это просто еще одна экстраспособность, которую он так хотел, но в прошлой жизни так и не получил к ней допуск.

– Мы уже около Сейбла? – спрашивает Кларк.

– Почти.

Навигационное устройство издает блеющий звук: чет­кое эхо от склона на два часа. Лабин сбрасывает скорость, разворачивается на правый борт. От центробежной силы Кларк качает в сторону.

Тридцать метров. Море за бортом кажется ярким и холодным, как будто смотришь в зеленое стекло. «Вакита», двигаясь на минимальной скорости, проползает вдоль склона, принюхиваясь к каркасу из труб и балок, который набухает на навигационном дисплее. Кларк на­клоняется вперед, стараясь увидеть что‑то в лучах мутного света. Ничего.

– А какая там видимость? – спрашивает она.

Лабин не отрывается от управления и не смотрит на­верх.

– Восемь и семь десятых.

Двадцать метров до поверхности. Внезапно вода впе­реди темнеет, как будто на поверхности происходит солнечное затмение. Спустя мгновение темнота впереди превращается в гигантский палец: закругленный конец какого‑то цилиндрического сооружения, наполовину по­гребенного под песчаным наносом, покрытого губками и морскими водорослями, на расстоянии его округлые формы теряются в дымке. Навигация определяет высо­ту – примерно восемь метров.

– А я думала, оно плавает, – говорит Кларк.

Лабин тянет на себя рукоятку: «Вакита» выбирается

на поверхность рядом с конструкцией.

– Они его вытащили на мель, когда колодец пересох.

Значит, громадный понтон затопили. На верхней пло­щадке стоят балки и подпорки; леса виселицей тянутся к солнечному свету. Лабин осторожно проводит между ними субмарину, которая подчиняется ему, словно игла искусному вышивальщику. Приборы показывают, что подлодка вошла на арену, по краям которой стоят четы­ре таких цилиндра, образуя квадрат. Кларк различает их размытые водой контуры. Опоры и связующие фермы похожи на прутья клетки.

«Вакита» выныривает на поверхность. Вода потоком стекает с оргстекла, и мир снаружи какое‑то время подер­нут рябью, но его очертания быстро обретают четкость. Субмарина всплыла как раз под буровой платформой; ее подбрюшье походит на металлическое небо, простираю­щееся над ними не более чем в десяти метрах, которое с земли держит сеть несущих пилонов.

Лабин выбирается из кресла и хватает поясную сумку, висящую на крючке.

– Вернусь через несколько минут, – говорит он, от­крывая верхний люк.

Быстро поднимается по ступенькам. Кларк слышит плеск воды, доносящийся снаружи.

Он по‑прежнему не рад, что она поплыла с ним. Но Лени, не обращая внимания на все маневры Лабина, следует за ним.

Сквозняк, ворвавшийся внутрь через отверстие люка, холодит ее лицо. Поднявшись на обшивку субмарины, она оглядывается вокруг. Небо – та его часть, которую видно сквозь стойки и опоры, – серое и затянуто тучами; океан цвета пушечной бронзы простирается до самого горизонта. Позади Кларк слышатся какие‑то звуки. От­даленный пульсирующий рев. Слабый клекот, похожий на сигнал тревоги. Что‑то знакомое, но Лени никак не может сказать точно. Она поворачивается.

Земля.

Полоса песчаного берега примерно в пятидесяти мет­рах от корпуса установки. За линией прилива она видит низкорослые чахлые заросли кустов. Морены плавника, тянущиеся вдоль берега прерывистыми узкими полоска­ми. И неутомимо толкающуюся в берег приливную волну.

Она слышит голоса птиц, перекрикивающихся друг с другом. Об этом она уже почти забыла.

Это еще не Северная Америка. Материк расположен в двух, а то и в трех сотнях километров отсюда. А то место, где они находятся сейчас, всего лишь одинокий маленький архипелаг на Шотландском шельфе. И все же: увидеть живых существ без плавников и кулаков – Лени удивляется такой возможности; но еще больше удивляет­ся такой чрезмерной реакции при виде суши.

Крутая металлическая лестница поднимается по вин­товой спирали вокруг ближайшей опоры. Кларк ныряет в океан, не думая о капюшоне или перчатках. Атлан­тика отвешивает ей пощечину, открытая кожа ощущает приятное ледяное покалывание. Кларк так нравится это чувство, что до опоры она доплывает буквально за не­сколько гребков.

Лестница ведет на мостки, проложенные по всему периметру установки. Натянутые вместо перил канаты позвякивают под ветром; вся конструкция аритмично гремит и грохочет, словно огромная перкуссия. Лени подходит к открытому люку, заглядывает в его темное нутро: сегментированный металлический коридор, пуч­ки труб и оптоволоконных кабелей тянутся по потол­ку, подобно сплетениям нервов и артерий. Т‑образное пересечение в конце коридора уводит куда‑то в неиз­вестность.

Влажные отпечатки на мостках доходят до места, где сейчас стоит Кларк, и поворачивают налево. Кларк идет по следам.

Чем глубже внутрь, тем больше выцветают звук и видимость. Переборки заглушают шум прибоя и гром­кие крики чаек. Улучшенное зрение Лени пришлось как нельзя кстати – слабый свет снаружи хоть как‑то про­никал в коридор до нескольких поворотов, заглядывал в иллюминаторы, сияющие в концах неисследованных проходов, – однако уменьшение световой насыщенно­сти вокруг говорит Кларк о том, что она сейчас идет сквозь темноту слишком плотную для глаз сухопутников. Наверное, именно из‑за перехода к черно‑белому она не заметила этого раньше – темные полосы на стенах и под ногами могли быть чем угодно от ржавчины до следов азартной игры в пейнтбол. Но сейчас, следуя по последним смазанным следам, ведущим к люку, зияюще­му в переборке, она поняла, в чем дело.

Следы углерода. Что‑то сожгло всю эту секцию.

Пройдя через люк, она входит в чью‑то каюту, судя по стоящему здесь каркасу складной металлической кро­вати и прикроватному столику, одиноко притулившемуся у стены. Рамы и остовы – вот и все, что здесь осталось. Если тут когда и лежали матрасы, простыни или одеяла, теперь они исчезли. На всем лежал толстый слой черной жирной копоти.

Откуда‑то издали доносится скрип металлических пе­тель.

Кларк выходит в коридор и пытается определить, от­куда идет звук. Тот быстро затихает, но к тому времени у нее уже есть направление и маяк – слабый луч све­та, отражающийся от стены, идущий из‑за угла впереди. Когда Лени вошла в каюту, путь перед ней был темен и безмолвен, теперь же она слышит отдаленный шум волн.

Кларк идет на свет. Наконец она подходит к откры­тому люку, расположенному в основании трапа, ведущего наверх. Океанский бриз, проникая внутрь, обдувает ее лицо и доносит крики морских птиц и аромат аскофиллума[90], напоминающий запах мокрой резины. На какое‑то мгновение она, пораженная, замирает на месте: свет стру­ится с верхней площадки лестницы, его яркости хватает на то, чтобы снова сделать мир цветным, но вот стены все еще остаются...

«О!».

Полимер вокруг кромки люка покрылся пузырями и сгорел – остались лишь комковатые хлопья углерода. Из любопытства Кларк тянет колесо: крышка люка едва шевелится, мягко повизгивая при этом, словно негодуя на нагар, запекшийся на ее петлях.

Она поднимается навстречу дневному свету и полно­му разорению.

По своим меркам нефтяная платформа была неболь­шой – и близко не похожей на монстров размером с города, которые некогда толпились в океане поблизости. Очевидно, к тому времени, когда она была построена, нефть уже выходила из моды, а возможно, средств тут уже осталось слишком мало для более солидных инвестиций. Как бы там ни было, главный корпус платформы почти на всем своем протяжении имел в высоту всего два эта­жа. И вот теперь Кларк поднималась на его широкую, открытую крышу.

Палуба установки простирается на расстояние, рав­ное половине площади городского квартала. На дальнем конце располагаются взлетно‑посадочная площадка для вертолетов с пристроенным к ней лифтом и огромный подъемный кран, которому подрезали сухожилия; он ле­жит поперек крыши, согнутый под каким‑то невероятным углом; его помятые стойки и поперечные балки слегка помялись от удара. Копёр, установленный ближе, выгля­дит относительно целым, пронзая небо, словно прово­лочный фаллос. Кларк останавливается в отбрасываемой им тени, заходит в кабинку, из которой когда‑то управ­ляли платформой. Теперь это развалина прямоугольной формы, все четыре стены обрушены, а крыша и вовсе оторвана, валяется чуть дальше на палубе. Здесь рань­ше был пульт управления и электроника – Лени узнает очертания оплавленных приборов.

Разрушение настолько полное, что Кларк может про­сто перейти на главную палубу, переступив через остатки стены.

Все это пространство – видимость без всяких пре­пятствий и помех – тревожит ее. В течение целых пяти лет она пряталась в тяжелой, успокаивающей темноте се­верной части Атлантического океана, но здесь, наверху... здесь взгляд простирается до самого горизонта. У Лени такое чувство, будто она нагая, как будто она мишень, видимая с любого расстояния.

На дальней стороне платформы она видит крохотную фигурку Лабина: тот стоит, опираясь спиной на ограж­дение. Кларк направляется к нему, обходя обломки и не обращая внимания на вьющийся над ней крикливый хоровод чаек. Приблизившись к краю, она справляется с внезапно нахлынувшим головокружением: перед ней расстилается архипелаг Сейбл – цепочка ничтожно ма­лых песчаных пятнышек посреди бескрайнего океана. Ближайший островок, впрочем, выглядит довольно боль­шим, его хребет покрыт коричневатой растительностью, а пологий песчаный берег тянется далеко на юг. Кларк кажется, что далеко‑далеко она видит какие‑то крошеч­ные, беспорядочно движущиеся крапинки.

Лабин медленно поворачивает голову из стороны в сторону, смотря в бинокуляр. Внимательно изучает ост­ров. Когда Кларк подходит к ограждению, Кен молчит.

– Ты знал их? – негромко спрашивает она.

– Не исключено. Я не знаю, кто был здесь, когда это случилось.

«Мне жаль», – едва не говорит она, но зачем?

– Может быть, они видели, что произойдет, – пред­положила она. – И успели спастись.

Он не сводит взгляда с береговой линии. Окуляры бинокля торчат трубчатыми антеннами.

– А разве не опасно стоять вот так, в открытую? – спрашивает Кларк.

Лабин пожимает плечами, проявляя удивительное, жуткое безразличие к опасности.

Лени пристально всматривается в береговую линию. Те самые движущиеся крапинки немного увеличились в размере: они похожи на каких‑то живых существ. Похо­же, они движутся к платформе.

– А когда, по‑твоему, это произошло? – Ей почему‑ то кажется важным заставить его говорить.

– С последнего сигнала от них прошел год, – гово­рит он. – Платформу могли сжечь в любой момент за это время.

– Может, даже на прошлой неделе, – замечает Кларк.

Когда‑то их союзники более добросовестно подходили

к обмену сообщениями. Но даже так затянувшееся молча­ние не всегда что‑то значило. Для разговора приходилось ждать, когда никто тебя не слышит. Соблюдать предель­ную осторожность, чтобы не раскрыться. Контакты и корпов, и рифтеров и раньше время от времени замол­кали. И даже сейчас, после годового молчания, можно было надеяться на то, что новости все‑таки придут. И это может произойти в любой день.

Только, разумеется, не сейчас. И не отсюда.

– Два месяца назад, – говорит Лабин. – По мень­шей мере.

Она не спрашивает, откуда ему это известно. Только следит за берегом, который Кен так пристально изучает.

«О, Бог мой».

– Там ведь лошади, – удивленно шепчет она. – Ди­кие лошади. Ничего себе!

Сейчас животные были настолько близко к ним, что их нельзя не заметить. Помимо воли в сознании Лени возникает видение: Алике в ее тюрьме на морском дне. Алике, говорящая: «Это самое лучшее место, в котором я могу оказаться».

«Интересно, – думает Кларк, – а что бы она сказала сейчас, видя этих диких животных».

Хотя, если подумать, это зрелище вряд ли так уж силь­но впечатлило бы ее. Она же была дочкой корпа. Ей еще и восьми не исполнилось, а девочка, наверное, уже дважды совершила кругосветное путешествие. А возмож­но, у нее была и собственная лошадь.

Табун в панике несется вдоль песчаного берега. «Что они здесь делают?» – с удивлением думает Кларк. Сейбл трудно было назвать островом и до того, как поднявшееся море разделило его; он всегда был лишь чрезмерно раз­росшейся песчаной дюной, медленно ползущей под воз­действием ветра и течений вдоль истощенных нефтяных месторождений шельфа. На этом конкретном острове не было ни деревьев, ни кустарников – только грива трост­никовой травы, покрывавшая вершину каменной гряды, похожую на спинной хребет. Казалось невероятным, что такой крохотный кусочек земли может обеспечить жизнь таким большим животным.

– Тут и тюлени есть. – Лабин проводит рукой вдоль берега на север, хотя то, что он видит, находится слишком далеко, чтобы Кларк могла увидеть это невооруженным глазом. – А еще птицы. Растительность.

Диссонанс сказанного дошел до нее.

– Откуда такой интерес к живой природе, Кен? Ты вроде никогда особо ее не любил.

– Тут все здоровы, – отвечает он.

– То есть?

– Трупов нет, скелетов тоже. На вид тут даже никто не болеет. – Лабин стаскивает с головы бинокуляр и прячет его в поясную сумку. – Трава слишком коричневая, но мне кажется, это нормально.

По тону его речи она догадывается, что он разочаро­ван... но чем?

Тут до нее доходит. Бетагемот. Он его ищет. Надеется найти. На суше мир сжигает зараженные зоны... по край­ней мере, маленькие, где есть надежда сдержать микроб в обмен на жизни и землю, потерянные в пламени. В кон­це концов, Бетагемот угрожает всей биосфере; никто не испытывает волнения по поводу сопутствующего ущерба, когда ставки настолько высоки.

Но на Сейбле все жизнеспособно и нормально развива­ется. Сейбл не сгорел. А это значит, что разрушение плат­формы никак не связано с экологической обстановкой.

Кто‑то охотится за ними.

Кем бы они ни были, Кларк не может реально обви­нять их. Она умирала бы здесь вместе со всеми осталь­ными, если бы у корпов все получилось. Атлантида была построена только для Движущих и Сотрясающих мир; для элиты такие как Кларк и вся ее компания были просто группой тех, кого двигали и трясли. Вот только Ахилл Дежарден сказал им, где идет вечеринка, чтобы они могли попасть на нее, прежде чем выключат свет.

Так что, если это гнев тех, кого оставили на произвол судьбы, едва ли Кларк может выражать недовольство. Они даже целятся правильно. Бетагемот, в конце‑то концов, это ее вина.

Она оглядывается, рассматривая обломки. Кто бы это ни сделал, с Дежарденом им не сравниться. Они не пло­хи, далеко нет; им хватило сообразительности вычислить примерные координаты «Атлантиды». Они основательно перетряхнули Бетагемот, и с получившимся вариантом модифицированный иммунитет обитателей станции ни­чего поделать не мог. Они высеяли Бета‑макс в правиль­ной области, и одно это уже могло принести им победу, судя по количеству тел, которое уже набралось, когда «Вакита» отправилась в путь.

Но гнездо они так и не нашли. Пошатались по окрест­ностям, сожгли уединенный аванпост на границе, но сама Атлантида от них скрылась.

А Дежарден – ему потребовалось меньше недели на то, чтобы просеять триста шестьдесят миллионов квадрат­ных километров морского дна и вывести точный набор широты и долготы. Он не только нарисовал мишень, но дернул за необходимые струны, замел следы и помог рифтерам добраться до станции.

«Ахилл, друг мой, – думает Кларк. – Как же нам пригодилась бы сейчас твоя помощь». Но Ахилла нет в живых. Он погиб во время Рио. Статус лучшего пра­вонарушителя УЛН не спасает, когда на голову падает самолет.

Вполне возможно, его убили те же самые люди, ко­торые тут все сожгли.

Лабин идет назад вдоль платформы. Кларк следует за ним. Ветер налетает со всех сторон, холодный и колю­чий; она могла бы поклясться, что он проникает даже сквозь гидрокостюм, хотя, наверное, у Лени всего лишь разыгралось воображение. Где‑то рядом случайно образо­вавшийся туннель из труб и листов обшивки под ветром стонет так, словно внутри спрятались привидения.

– А какой сейчас месяц? – спрашивает она, стараясь перекричать шум ветра.

– Июнь, – отвечает Лабин, направляясь к вертолет­ной площадке.

Кажется, сейчас намного холоднее, чем должно быть в это время. Может, после того как Гольфстрим прекратил свое существование, такая погода теперь сходит за теп­лую. Кларк никак не могла толком понять этот парадокс: как глобальное потепление может превратить Восточную Европу в Сибирь...

Металлическая лестница ступени ведет наверх, к взлет­но‑посадочной площадке. Но Лабин, дойдя до нее, не поднимается, а припадает на одно колено и внимательно рассматривает нижнюю часть ступенек. Кларк тоже на­клоняется. Она ничего не видит – только исцарапанный, окрашенный металл.

Лабин вздыхает:

– Тебе лучше вернуться.

– Даже и не думай.

– Если ты пойдешь дальше, я не смогу вернуть тебя. Я предпочту задержаться еще на сорок шесть часов, но не допустить, чтобы кто‑то задерживал меня на суше.

– Мы уже об этом говорили, Кен. С чего ты решил, что сейчас меня будет легче переубедить?

– Дела обстоят хуже, чем я ожидал.

– Насколько? Сейчас и так конец света.

Он указывает на проплешину под ступенькой: там со­скребли краску.

Кларк пожимает плечами:

– Я ничего не вижу.

– Вот именно.

Лабин поворачивается и возвращается назад, к опа­ленным руинам будки управления. Лени спешит за ним.

– Ну так что?

– Я оставил там запасной самописец. Он похож на заклепку. – Демонстрируя размер, Лабин сдвигает вме­сте большой и указательный пальцы, оставляя между ними едва видимый просвет. – Я даже специально за­красил его. Я сам никогда бы его не заметил. – Кен проводит пальцем воображаемую линию между будкой и лестницей. – Отлично выбранная зона прямой видимо­сти, позволяющая минимизировать потребление энергии. Всенаправленная передача: место нахождения источника сигнала определить невозможно. Памяти хватило бы на неделю обычных переговоров, а также на любой сигнал, который они могли послать нам.

– Не слишком‑то много, – замечает Кларк.

– Это устройство не было предназначено для долго­временной записи. Достигнув лимита, оно писало новую информацию поверх прежней.

Значит, черный ящик. Запись недавнего прошлого.

– То есть ты ожидал, что случится что‑нибудь подоб­ное, – предполагает она.

– Я рассчитывал, что, если что‑то произойдет, я, по крайней мере, смогу получить какую‑то запись о том, что случилось. Я не ожидал, что самописец пропадет, так как больше никто о нем не знал.

Они возвращаются в радиорубку. Почерневший двер­ной косяк по‑прежнему стоит, нелепо вздымаясь из об­ломков. Лабин, похоже, из какого‑то загадочного уваже­ния к стандартным процедурам, проходит в дверь. Кларк легко переступает через остаток стены, не доходящий ей до колена.

Что‑то хрустит и трещит там, где находится ее лодыж­ка. Она смотрит вниз. Ступня завязла в обугленной груд­ной клетке; Лени выдергивает ногу из дыры, проломлен­ной в грудине, чувствует подошвой шишки и выпуклости позвонков – хрупкие, крошащиеся от малейшей тяжести.

Если сохранились череп или конечности, они, навер­ное, погребены под обломками.

Лабин наблюдает за тем, как она высвобождает ступ­ню из человеческих останков. Под его линзами что‑то блестит.

– Тот, кто стоит за этим, – говорит он, – потолко­вее меня.

На самом деле его лицо не столь бесстрастно. Оно ка­жется таким тем, кто его не знает. Но Лени, до известной степени, научилась читать Лабина и сейчас видит, что он не встревожен и не огорчен. Кен вдохновлен.

Она непоколебимо кивает:

– Значит, тебе пригодится любая помощь, – и сле­дует за ним.

СОЛОВЕЙ

Казалось, будто они вышли из земли. Иногда вполне буквально: немало народу жило в канализации и дре­нажных трубах, словно несколько метров бетона и земли смогут удержать то, что небо и земля не сумели остано­вить. Но, по большей части, люди просто так выгляде­ли. Передвижной лазарет Таки Уэллетт останавливался на перекрестках муниципальных дорог возле скоплений обветшалых и по виду необитаемых домов и торговых центров, из которых, тем не менее, сочился вялый ручеек изможденных местных жителей, они уже давно утратили надежду, а воли им хватало только на механическое суще­ствование до самой скорой смерти. Здесь жили неудачни­ки без связей, так и не перебравшиеся в ПМЗ[91]. Бывшие скептики, которые поняли, что им реально грозит, лишь в тот момент, когда было уже слишком поздно. Фатали­сты и эмпирики, которые смотрели в прошлое столетие и удивлялись, почему конец света пришел только сейчас.

Здесь жили люди, которых едва ли стоило спасать. Така Уэллетт старалась изо всех сил. Она была человеком, который едва ли подходил на роль спасителя.

В кабине играл Россини. К Уэллетт, пошатываясь, на­правлялась следующая пациентка, когда‑то ее назвали бы пожилой: кожа обвисла; конечности почти не двигаются. Женщина ходила, словно ей управлял вышедший из строя автопилот. Одна подогнулась, когда женщина подошла ближе, от чего все ее больное тело перевалилось на одну сторону. Уэллетт уже кинулась к ней, но больная в послед­ний момент сумела сохранить равновесие. Ее щеки похо­дили на распухшие синюшные подушки; слезящиеся гла­за, казалось, неотрывно смотрят в какую‑то неопределен­ную точку, расположенную между зенитом и горизонтом.

Правая рука напоминала инфицированную клешню, со­гнутую вокруг незаживающей, сочащейся раны.

Уэллетт не стала обращать внимание на серьезные по­вреждения и сосредоточилась на мелких: две меланомы видны на левой руке, в правой – судороги, от раны в ладони к запястью тянется темная сетка, похожая на следы сепсиса. Привычные признаки недоедания. По­ловина симптомов могла возникнуть из‑за Бетагемота, но ни один не указывал на него прямо. Эта женщина ужасно страдала.

Уэллетт постаралась профессионально улыбнуться, хотя это у нее всегда получалось плохо.

– Посмотрим, можем ли мы вам как‑либо помочь.

– Это хорошо, – ответила женщина, мечтательно глядя на звезды.

Уэллетт попыталась проводить ее к фургону, поддер­живая одной рукой в перчатке (ей, конечно же, на самом деле перчатки не требовались, но сейчас было нелишним напомнить людям о таких вещах). Женщина отпрянула при первом же прикосновении и...

– Это хорошо. Это хорошо...

...словно натолкнулась на какую‑то невидимую стену и упала; она пристально смотрела на небо, совершенно забыв о существовании земли.

– Все хорошо.

Уэллетт отпустила ее.

Следующий пациент был без сознания и не мог само­стоятельно передвигаться, даже если бы и пришел в себя. Его принесли на самодельных носилках, тело походило на сочащийся пазл из ран и судорог, нервы и внутренние органы закоротило, они решили не дожидаться, когда остановится сердце, и начали гнить. Приторный, сла­щавый запах застаревшей мочи и экскрементов окутал человека словно саван. Почки и печень соревновались друг с другом в том, кто убьет его первым. Така понятия не имела, кто будет победителем.

Какой‑то мужчина и два ребенка неопределенного пола притащили к ней этот еще дышащий труп. Их лица и руки были не покрыты то ли по забывчивости, то ли от прене­брежения к бестолковым и бесполезным мерам самозащи­ты, о которых постоянно говорили общественные службы.

Она покачала головой.

– Сожалею. Но он при смерти.

Они не отводили от нее глаз, полных отчаянной на­дежды, граничащей с безумием.

– Я могу убить его ради вас, – прошептала она. – Могу кремировать. Это все, что я могу сделать.

Они не сдвинулись с места.

«О Дейв. Благодарю Господа, что ты умер не дойдя до такого...»

– Вы понимаете меня? – спросила Уэллетт. – Я не могу его спасти.

В этом случае не было ничего нового. Когда дело ка­салось Бетагемота, Така не могла спасти никого.

Хотя нет, могла, конечно. Если бы решила покончить жизнь самоубийством.

Защита от Бетагемота сводилась к скрупулезному вы­полнению серии болезненных генетических модифика­ций, линия сборки занимала несколько дней, – но тех­нических причин, почему нельзя весь комплекс упаковать в передвижную установку и не отправить в поле, не было. Не так давно несколько человек так и поступили. Их разорвала на куски толпа людей, слишком отчаявшихся, чтобы ждать своей очереди; не верящих, что предложение превысит спрос, стоит только немного потерпеть.

Теперь медицинские центры, где могли по‑настоящему излечить Бетагемот, превратились в крепости, которые могли противостоять отчаянию толпы и заставляли людей терпеливо ждать. А в стороне от этих эпицентров Така Уэллетт и ей подобные могли находиться среди больных, не опасаясь заразиться; но предложить кому‑то реаль­ное лечение в такой глуши означало смертный приговор. Самое большее, что Така могла сделать, это провести быструю, грязную, сделанную на скорую руку ретрови‑ русную корректировку, которая давала некоторым шанс дождаться настоящего лечения. Така могла рискнуть, но максимум замедлить процесс умирания.

Она не жаловалась. Она понимала, что в более спо­койные и благоприятные времена ей могли и этого не доверить. Но это едва ли придавало ей какую‑либо исклю­чительность: пятьдесят процентов всего медицинского персонала закончили университеты с баллами, поместив­шими их в нижнюю половину своего класса. Но сейчас это не имело такого значения, как раньше.

Но даже сейчас иерархия существовала. Плющевики[92], нобелевские лауреаты, Моцарты от биологии – все они уже давно взошли на небеса, взлетев на крыльях УЛН, и теперь работали вдали от всех, в комфорте, пользуясь самыми передовыми технологиями, готовые спасти то, что осталось от мира.

Уровнем ниже располагались «беты»: основательные, надежные «шинковалыцики» генов, гель‑жокеи. Здесь не держали победителей, но за ними не тянулась история исков о некомпетентности. Эти люди трудились в замках, которые выросли вокруг каждого источника надежды на спасение, расположенных вдоль фронта борьбы с Бетагемотом. Линия генетической сборки, извиваясь, прохо­дила через все эти фортификации, подобно какому‑то извращенному пищеварительному тракту. Больных и уми­рающих заглатывали на одном конце, и они проходили через петли и кольца, где от них отщипывали кусочки, кололи, травили полной противоположностью пищева­рительных ферментов: генами и химикалиями, которые пропитывали разжижающуюся плоть, чтобы сделать ее вновь целой.

Прохождение через кишки спасения было делом не­легким: восемь дней с момента приема внутрь до дефека­ции. Линия вышла длинной, но не широкой: экономию на масштабах трудно реализовать в условиях посткор­поративного общества. Лишь очень малую часть зара­женных можно было иммунизировать. Жизнь этих не­многочисленных счастливчиков полностью зависела от надежных, ничем не примечательных рабочих пчел вто­рого уровня.

А еще была Така Уэллетт, которая уже едва помнила, когда входила в их рой. Если бы не тот злосчастный, бес­печно выполненный раздел протокола деконтаминации, она сейчас все еще работала бы на генетической сборке в Бостоне. Если бы не эта незначительная оплошность, Дейв и Крис могли бы остаться в живых. Но кто мог знать наверняка? Остались только сомнения и бесконеч­ные «что, если». А еще угасающие воспоминания о дру­гой жизни, жизни врача‑эндокринолога, жены и матери.

Сейчас она была просто пехотинцем, патрулирующим отдаленные места в подержанной передвижной клинике и дешевыми, просроченными чудесами. Ей уже не платили много месяцев, но это ее не трогало: полный пансион предоставили ей даром, да и в Бостоне ее никто не ждет с распростертыми объятиями: она, может, и обладает им­мунитетом к Бетагемоту, но вполне способна стать пере­носчиком заразы. Но и это ее тоже не волновало. Работа занимала все время. Она сохраняла Таке жизнь.

В конце концов еще дышащий труп молча сошел с дистанции. Пришедшие ему на смену соперники уже не так страшно тыкали Уэллетт носом в бесплодность ее работы. Последние несколько часов она обрабатывала, в основном, опухоли, а не жертв болезни. Странно, конеч­но, на таком‑то расстоянии от ПМЗ. Но раковые опухоли можно было вырезать. Простое дело, задача для дронов. Такие операции она проводила блестяще.

В общем, так Уэллетт и сидела, раздавала мультики‑ назные ингибиторы ангиогенеза[93] и ретровирусы на фоне увядающего, болезненного пейзажа, где сама ДНК была на пути к исчезновению. Если приглядеться, кое‑где до сих пор виднелась зелень. Весна, в конце концов. Зи­мой Бетагемот обычно слегка отступал, давая старожилам шанс каждый новый год цвести и расти, а, когда прихо­дило тепло, наноб возвращался и душил конкурентов на корню. А штат Мэн находился от первоначального тихо­океанского заражения очень далеко, дальше уже приходи­лось мочить ноги, а также обзавестись кораблем и при­личным шифратором, чтобы сбросить ракеты со следа.

Сейчас, правда, под обстрел евроафриканцев можно было попасть и на суше. Когда‑то они стреляли только по объектам, пытавшимся пересечь Атлантический океан; но после Пасхи нанесли несколько ракетных ударов и по континенту: похоже, там у кого‑то сильно чесались руки по поводу более эффективных мер сдерживания. Удиви­тельно, что песок на всем побережье еще не превратился в стекло. Если верить официальным сообщениям, оборо­нительные сооружения Северной Америки пока отража­ли самые худшие атаки. Тем не менее, защита долго не продержится.

Россини уступил место Генделю. Очередь к Таке уве­личивалась. На место каждого принятого ею пациента приходили еще двое. Пока беспокоиться не о чем: су­ществовала критическая масса, некий порог личной от­ветственности, до которого толпа никогда не выходила из‑под контроля. А сегодня клиенты выглядели так, что, даже если спровоцировать, сил на погром у них просто не хватило бы. По крайней мере фармы перестали тре­бовать деньги за лекарства, которые она применяла и раздавала больным. Конечно же, они этого не хотели: эй, неужто кто‑то думает, что исследования и разработка всех этих чудодейственных эликсиров ничего не стоит? Просто у них не осталось выбора. Даже немногочислен­ная толпа может натворить немало бед, если требуешь платить вперед.

Предплечье величиной со ствол дерева, обезображен­ное привычными хворями: лепрозный серебристый от­тенок первой стадии Бетагемота, редкие меланомы и...

«Секунду. А вот это странно». Припухлость и краснота походят на инфекцию от укуса насекомого, но вот ранка...

Така посмотрела в лицо пациенту. Мужчина с грубой кожей примерно пятидесяти лет взглянул на нее в от­вет: белки его глаз усеивали кровавые точки лопнувших капилляров. На мгновение Уэллетт показалось, что он своей тушей заслонил свет, но нет... это незаметно под­крались сумерки, пока она была занята с предыдущими пациентами.

– Кто вас покусал? – спросила Така.

– Клоп какой‑то. – Он покачал головой. – На про­шлой неделе, кажется. Чешется страшно.

– Но тут четыре отверстия

Два укуса? Две пары мандибул у одного клопа?

– У него еще десять ног было. Очень странная хрень. Я их уже видел тут несколько раз. Правда, раньше меня не кусали. – Он неожиданно взволнованно прищурил свои красные глаза. – А что, оно ядовитое?

– Похоже, нет. – Така ощупала опухоль. Пациент поморщился, но что бы его ни покусало, после себя оно, кажется, ничего не оставило. – Ничего серьезного, если, конечно, вас покусали именно на прошлой неделе. Я могу дать вам что‑нибудь против инфекции. Это в общем‑то мелочь, если сравнивать...

– Да, – ответил пациент.

Она нанесла на опухоль немного антибиотика.

– Я могу сделать укол антигистамина, – сказала она, словно извиняясь, – но боюсь, эффект от него будет не­продолжительным. Если потом вас станет донимать зуд, пописайте на опухоль.

– Что сделать ? Пописать?

– Моча наружно ослабляет зуд, – объяснила Така. Она протянула ему заряженную кювету; мужчина, как обычно, пожертвовал свою кровь. – Теперь, если вы про­сто...

– Я знаю, что надо делать.

От одной стороны лазарета до другой шел тоннель: слегка сплющенный цилиндр, в котором мог поместить­ся человек, он походил на пару ртов, расположенных на разных концах, соединенных горлом с датчиками внут­ри. Из ближайшей пасти торчала койка, напоминающая распухший прямоугольный язык. Пациент улегся на него, фургон слегка накренился под его весом. С электриче­ским жужжанием кровать втянулась внутрь. Медленно и плавно человек скрылся в одном отверстии и показался из другого. Ему повезло больше, чем некоторым. Иногда больных втягивало в тоннель, но наружу они так и не показывались. Труба служила еще и крематорием.

Така одним глазом следила за показаниями томогра­фа, другим – за анализом крови. Время от времени она с беспокойством переводила взгляд на растущую очередь больных.

– Ну как? – донесся с другого конца фургона голос мужчины.

Судя по всему, она его уже осматривала. Вторичные модификации уже принялись за его клетки.

Но первую фазу Бетагемота не остановили.

– Очевидно, о меланомах вы знаете, – сказала она, когда он вышел из‑за угла. Она достала из шкафа инги­битор длительного действия и зарядила его в инжектор. – Это замедлит рост опухолей на вашей коже, а также дру­гих внутренних новообразований, о которых вы еще не знаете. Я так понимаю, вы недавно были в анклаве или в ПМЗ?

Он хмыкнул в ответ:

– Вернулся сюда с месяц назад. Может, два.

– Угу.

Генераторы электростатического поля, установленные в таких местах, были, в лучшем случае, палкой о двух концах. Стоило побыть в таком поле хоть какое‑то время, и опухоли на мягких тканях росли с невероятной скоро­стью, как грибы на навозе. Большинство людей считало это меньшим злом, хотя устройства не отражали Бетаге­мот, а всего лишь задерживали.

Така не спросила, зачем мужчина променял хоть и ненадежную, но защиту на вражескую территорию. Такие решения редко принимались добровольно. Он протянул руку, и она ввела капсулу подкожно прямо над бицепсом.

– Боюсь, у вас есть еще парочка опухолей. Не на­столько васкуляризированные. Я могу выжечь их, но вам придется подождать, пока я буду немного посвободнее. Срочности нет.

– Как насчет «ведьмы»? – спросил он, имея в виду «огненную ведьму», Бетагемота.

– Хм, судя по анализу крови, коктейль вы уже при­няли, – сказала Така, притворяясь, что снова проверяет результаты.

– Это я знаю. Прошлой осенью. – Он откашлял­ся. – Мне все еще плохо.

– Понимаете, если вы заразились прошлой осенью, то наши процедуры делают свое дело. Без них вы бы не дожили до зимы.

– Но мне все еще плохо.

Он шагнул к ней, большой, вернее громадный, мужчи­на; его окровавленные глаза походили сейчас на красные щелки. У стоявших на улице пациентов терпение было на исходе.

– Вам надо поехать в Бангор, – начала она. – Это ближайший к нам...

– В Бангоре мне даже не скажут подождите, – вы­палил он.

– Я могу только... я... Понимаете, это даже не ле­карство, – постаралась спокойно объяснить Така. – Это средство всего лишь дает вам время.

– Оно уже дало. Дайте больше.

Она осторожно, как будто ненамеренно сделала шаг назад. Ближе к системе защиты Мири[94], работающей от голосовых команд. Подальше от неприятностей.

Однако неприятность пошла ей навстречу.

– Это так не работает, – мягко произнесла Така. – Препарат уже в ваших клетках. Дополнительная доза не даст никакого эффекта. Это я вам гарантирую.

На секунду она подумала, что он готов отступить. Сло­ва, как ей показалось, дошли до него: его поза стала не столь напряженной. Морщинки вокруг глаз сплелись, образовав какую‑то не столь взрывную смесь смущения и боли, которая заменила страх и злобу.

А потом мужчина улыбнулся самой жестокой улыб­кой, которую Уэллетт когда‑либо видела, и вся надежда пропала.

– Но ты‑то вылечилась, – сказал он, двигаясь к ней.

Профессиональный риск. Некоторые больные верили, что сопротивляемость к Бетагемоту передается половым путем. Если у тебя была склонность к такого рода заба­вам, то трахнуть можно было кого угодно: существова­ли люди, которые возвели иммунизированных в культ и буквально молили о половом акте, превратив его в нечто вроде прививки. Начальство Таки нередко шутило по этому поводу.

Не такими веселыми были истории о полевых ме­диках, которых держали в плену и регулярно насилова­ли ради общественного здоровья. Така Уэллетт не имела никакого желания приносить себя в жертву ради общего блага.

Существо, которое она выпустила на волю, тоже.

Кодовым словом было «Багира». Така не знала, что оно означает; оно шло в комплекте с фургоном, и Уэл­летт так и не удосужилась изменить пароль.

Цепь событий, для которых это слово служило чем‑то вроде спускового крючка, никогда не доходила до край­ности. Заслышав зов хозяина, системы безопасности ла­зарета встали по стойке «смирно»: захлопнулись и на­крепко закрылись все входы и выходы, за исключением двери в кабину, расположенной рядом с авторизованным оператором. Оружейный пузырь на крыше Мири – в не­рабочем состоянии он походил на утопленную в машине зеркальную полусферу – вытягивался из своей шахты сверкающим хромированным фаллосом достаточно вы­соко, чтобы подстрелить кого угодно, кроме тех, что, спасаясь, распластались вдоль борта машины. (Для этих по каркасу лазарета пускали ток под высоким напряже­нием.) Сначала в ход шла узконаправленная инфразвуковая «верещалка», которая могла прицельно опорож­нить кишки и желудок любому человеку, находящемуся на расстоянии в десять метров. Если ситуация накаля­лась, то выдвигались турели со сдвоенными диодными лазерами на 8000 ватт: они могли как ослепить про­тивника, так и продырявить насквозь. Неогнестрель­ным видам оружия всегда отдавалось предпочтение из‑ за нехватки боеприпасов. Однако, если у противника вдруг находились антилазерные зеркала или аэрозоли, грамотному полевому доктору давали возможность вос­пользоваться и огнестрелом. Машина Уэллетт вдобавок стреляла дротиками, заряженными конотоксином, ко­торый вызывал десятисекундный паралич дыхательных путей.

Ни одно из орудий не должно было стрелять авто­матически. «Багира» лишь приводила системы в полную боевую готовность, а те противопоставляли любой угрозе еще большую, давая любому агрессору шанс отступить до того, как кто‑то пострадает. К активным действиям Мири могла перейти только после четко выраженной команды Таки.

– «Багира», – прорычала та.

Лазеры открыли огонь.

Они не стали стрелять по красноглазому, а приня­лись резать людей позади него. Шесть человек рухну­ли, развалившись на две половинки, лучи сразу прижгли раны – все беды пациентов неожиданно закончились. Другие уставились, не веря своим глазам, на аккуратные дымящиеся отверстия в конечностях и торсах. На дальней стороне этого неожиданного барбекю‑пазла вспыхнули заросли коричневой травы. Резня шла под аккомпанемент «Музыки на воде» Генделя; мелодия не сбилась даже на полтакта.

Спустя мгновение, показавшегося вечностью, люди вспомнили о том, что надо кричать.

Угрозы и апломб красноглазого исчезли за секунду, ошеломленный, он стоял перед Такой, его тело напо­минало подушечку для булавок из‑за десятка дротиков с нейротоксином. Широко раскрыв рот, он безмолвно смотрел на Уэллетт, покачиваясь из стороны в сторону. Потом поднял руки вверх, умоляя: «Женщина, да, черт возьми, я и не думал...»

И рухнул, закостенев от чудовищного спазма.

Люди бежали, или корчились, или уже неподвижно лежали. Лазеры палили вверх‑вниз, вправо‑влево, вы­писывая на земле черные каракули. Среди завитков тут и там вспыхивало пламя, ярким стаккато горя на фоне наступающих сумерек.

Така дернула изо всей силы пассажирскую дверь. К счастью, предательская система не подала ток на кор­пус лазарета. Но замок заблокировала, отрезав единствен­ный путь к отступлению...

«Мири онлайн, Господи, как она может быть он­лайн...»

Така видела, что датчик на приборной доске горит алым светом. Лазарет каким‑то образом подключился к широкому беспроводному миру, где обитали и охотились сетевые монстры...

«Мадонна». «Лени». Никак иначе.

С другой стороны приборной доски мигал еще один датчик. С запозданием Така поняла, что водительская дверь незакрыта. Она быстро обежала машину спереди. Уэллетт не отрывала глаз от земли, из какого‑то религи­озного порыва не смотря на гнев Господень, «если я не вижу его, может, он не увидит меня», но слышала шум работающей турели над головой – та отслеживала и стре­ляла, отслеживала и стреляла...

Така ввалилась в кабину, рывком захлопнула за собой дверь и закрыла ее.

Фоновизор валялся рядом с сиденьем. От его окуля­ров по полу разливалось, корчась, слабое сияние. Така схватила прибор и натянула его на голову.

Весь главный экран заполняло исказившееся от ярости лицо «мадонны». Звук был выключен – Уэллетт обычно оставляла только изображение.

«Вот зараза! Через GPS пролезла».

Во время остановок Така всегда отключала GPS. За­хватчик, похоже, каким‑то образом надурил систему.

Она вырубила навигацию. Орущая тварь в окне исчез­ла. Наверху лазеры, скуля, прекратили огонь.

Гендель кончился, уступив место Чайковскому «Иоланте».

Казалось, прошло очень долгое время, прежде чем Така осмелилась пошевелиться.

Выключила музыку. Дрожа, обхватила себя руками. Чуть не разрыдалась, как маленький ребенок, но огром­ным усилием воли подавила порыв. Сказала себе, что сделала все, что могла..

Сказала, что могло быть намного хуже.

В своей среде обитания «мадонны» могли делать прак­тически все что угодно. Курсируя по волнам и проводам АмСети, они могли пробраться почти в любую систему, сломать почти любой предохранитель, обрушить любое бедствие на головы людей, для которых катастрофа уже давно стала привычным делом. Буквально неделю назад одна взломала программы по контролю за паводком на какой‑то дамбе в Скалистых горах, опустошив весь резер­вуар прямо на ничего не подозревающих жителей, мирно спящих в зоне водослива.

Для такого создания взломать жалкий лазарет на ко­лесах было совершенно пустяковым делом.

Хоть в систему не загрузилось, и то хорошо. Места не было. В навигационных и оборонительных системах не хватало памяти для чего‑то настолько сложного, а ме­дицинская – единственная в лазарете, которая могла вместить столь большой пакет информации, – была вруч­ную отключена от сети и подсоединялась к ней только для заранее организованных обновлений. Монстры мог­ли немало натворить в виртуальности, но до сих пор не научились дергать рубильники в реальном мире. Эта «лени» лишь протянула свои длинные, злобные пальцы из какого‑то далекого узла, сея хаос на расстоянии, пока Така не отрубила связь.

Ее собственное размытое отражение, испуганное, с ввалившимся глазами, уставилось на нее с отключенной приборной доски. Слегка выгнутый плексиглас искажал изображение, вытягивая его в длину, и лицо из просто худого превратилось в откровенно истощенное. Она на­поминала хрупкого беглеца с планеты с малой гравитаци­ей, цивилизованного и благовоспитанного. Изгнанного в этот адский мир, где даже доспехи оборачивались против своего владельца.

«А что, если я...» – подумала она и осеклась.

Усталая, она открыла дверь и вышла наружу, на бой­ню. Там еще лежало несколько пациентов, стоять никто не мог. Некоторые шевелились.

«А что, если я не...»

– Эй! – закричала она, обращаясь к пустым улицам и темным фасадам. – Все в порядке! Все кончено! Я все отключила!

Стоны раненых. Больше ничего.

– Отзовитесь, кто‑нибудь! Мне тут нужна помощь! У нас... У нас...

«А что, если я не отключила GPS?»

Она покачала головой. Она же всегда ее отключает. Сейчас, правда, Така не помнила, отрубила ли его по­сле остановки, но разве такие машинальные действия упомнишь?

– Эй, кто‑нибудь?

«А может, ты облажалась? Тебе не впервой.

Правда, Дейв?»

Внезапно все вокруг окутала тьма. Она подняла голову вверх, оторвав взгляд от мясорубки; сумерки уже скры­вались за горизонтом.

И вот тогда она и заметила инверсионные следы[95].

ЗАЩИТНАЯ ОБОЛОЧКА

Переборки «Вакиты» светятся от разведданных. С пе­рископа идет четкая картинка, в реальном времени от­ражающая ночной береговой пейзаж: темные сверкаю­щие волны на переднем плане, по бокам в поле зрения вползают черные пальцы суши. На центральном экране громоздятся ярко освещенные здания, прижавшиеся друг к другу, как будто противостоя темноте. Квадратные не­освещенные силуэты в южной стороне выдают останки другого города, расположенного к югу от пролива Нарроус и покинутого в ходе какого‑то недавнего отступ­ления.

Галифакс. Вернее, осажденный город‑государство, ко­торым Галифакс, по всей вероятности, стал.

Эта видимая невооруженным глазом картина занима­ет верхнюю левую четверть основного экрана. Рядом с ней расположился тот же вид, но уже в искусственной расцветке, где хорошо заметно туманное, размытое об­лако, окутывающее освещенные здания; Кларк это напо­минает мантию медузы, защищающую жизненно важные органы. Саван практически невидим для людей, даже для рифтеров; для сенсоров «Вакиты» с их увеличен­ным спектром он походит на голубую дымку зарницы. Ионизация статического поля, говорит Лабин. Электри­ческий купол, отражающий переносимые по воздуху ча­стицы.

Граница со стороны моря охраняется. Кларк и не ожидала, что субмарина просто проскользнет в гавань и всплывет рядом с какой‑нибудь хибарой; она знала, что тут будет охрана. Лабин ожидал мин, поэтому последние пятьдесят километров «Вакита» медленно ползла к бере­гу, а перед ней зигзагами шныряли туда‑сюда два дрона, выманивая контрмеры из засады. Они спугнули одино­кого придонника, зарывшегося в ил: тот проснулся от шума приближающихся механизмов, выпрыгнул из грязи и штопором попытался ввинтиться в ближайшего бота с безобидным и не впечатляющим звоном.

Это одинокое пугало оказалось единственным препят­ствием, с которым они столкнулись на внешней стороне склона. Лабин пришел к выводу, что подводные оборони­тельные системы Галифакса истощились при отражении предыдущих нападений. Боеприпасы так и не пополни­ли, что не сулит ничего хорошего для промышленности поблизости.

Так или иначе, вопреки всем ожиданиям они без вся­ких препятствий прошли весь путь до входа в бухту Га­лифакса и неожиданно чуть не столкнулись с этим. Чем бы оно не было.

В лучах прожекторов оно практически невидимо. На сонаре отражается еще меньше – он даже в упор ничего не может уловить. Прозрачная просвечивающая мембра­на тянется от морского дна до поверхности: в перископ видна плавающая линия, удерживающая верхний край заграждения в нескольких метрах над водой. Похоже, оно перекрывает все устье гавани.

Пленка прогибается вовнутрь, как будто Атланти­ческий океан давит на нее извне. Крохотные вспышки холодного голубого света пробегают по ее поверхности; редкая рябь звездной пыли колышется в слабом подвод­ном течении. Кларк узнает эффект. Сверкает не мембра­на – те крошечные биолюминесцентные существа, что сталкиваются с нею.

Планктон. Даже радует, что он все еще существует, к тому же так близко от берега.

Лабина не слишком интересует световое шоу, а вот его причина интересует.

– Наверное, она полупроницаема.

Это объясняет океанографическую невозможность, про­тиворечащую существованию жесткого и совершенно не­ожиданного галоклина, вставшего на пути подлодки подоб­но стене. Прерывистые, они довольно часто встречаются в море: солоноватая вода лежит над более соленой, теплая слоем покрывает холодную. Но стратификация всегда го­ризонтальна, парфэ легкого над тяжелым столь же неиз­менно, как гравитация. Вертикальный галоклин, похоже, ниспровергает основные законы физики; пусть сонар и не видит мембрану, но она создает столь явный и четкий разрыв, что с расстояния в тысячу метров он уже заметен подобно кирпичной стене.

– Довольно хлипкая конструкция на вид, – замечает Кларк. – Помешать она нам не сможет.

– А ее не для нас ставили, – говорит Лабин.

– Похоже на то.

Это, по всей вероятности, фильтр против Бетагемота. И он, похоже, блокирует целый ряд других частиц, раз создает столь сильный дисбаланс в плотности.

– В смысле мы сможем просто прорваться сквозь мембрану.

– Не думаю, – отвечает Лабин.

Он опускает перископ и наводит его на барьер; съежившийся город исчезает в водовороте пузырьков и темноты. Через иллюминатов Кларк замечает блед­ный оптоволоконный жгут перископа, уходящий вперед. Само устройство практически невидимо – маленькое чудо динамической мимикрии. Кларк наблюдает за ним на тактическом экране. Лабин подводит дрона на пол­метра к мембране: бледно‑желтая дымка рассеивается по правой стороне, где невооруженный глаз видит только темноту.

– Что это? – спрашивает Кларк.

– Биоэлектрическое поле, – отвечает Лабин.

– Ты считаешь, что оно живое?

– Возможно, сама мембрана и нет. Полагаю, через нее проходят какие‑то специализированные нейроны.

– В самом деле? Ты уверен?

Лабин качает головой.

– Я даже не уверен, что оно биологическое, – ин­тенсивность поля вполне подходит, но она еще ничего не доказывает. – Он смотрит на нее. – А ты что, думала у нас есть сенсор, которые может уловить мозговые клетки на расстоянии пятидесяти шагов?

Кларк хочет остроумно пошутить, но ничего не при­ходит на ум. Она смотрит в иллюминатор и видит за стеклом тусклое синее мерцание.

– Похоже на анорексичный умный гель, – бормо­чет она.

– Нет, скорее всего, оно намного тупее. И гораздо ра­дикальнее – им пришлось поработать над нейронами так, чтобы те работали при низких температурах и высокой солености. Полагаю, мембрана способна контролировать осморегуляцию.

– Я не вижу никаких кровеносных сосудов. Интерес­но, как они питаются.

– Может, мембрана контролирует и это. Всасывает их непосредственно из морской воды.

– А зачем она нужна?

– Помимо фильтра? – Лабин пожимает плечами. – Наверное, еще служит сигнализацией.

– Так что же нам делать?

– Ткнем ее, – отвечает Лабин после недолгого раз­думья.

Перископ подается вперед. На широко спектральном дисплее мембрана вспыхивает от столкновения, яркие нити лучами расходятся от места удара подобно изящ­ному змеящемуся узору из желтых молний. В видимом свете мембрана кажется совершенно инертной.

– Ммм.

Лабин тянет перископ назад. Свечение мембраны тут же слабеет.

– Значит, если это действительно сигнализация, – предполагает Кларк, – ты ее только что запустил.

– Нет, не думаю, что Галифакс объявляет красную тревогу[96] каждый раз, когда какое‑нибудь бревно тыкается в периметр. – Лабин проводит пальцем по панели управ­ления; перископ вновь отправляется на поверхность. – Но я готов поспорить, что эта штуковина завопит намно­го громче, если через нее решим прорваться мы. А нам такое внимание совсем не нужно.

– И что теперь? Пройдем немного дальше вдоль бе­рега и попробуем высадиться на берег?

Лабин качает головой:

– Под водой у нас больше шансов. А вот высадка на берег будет делом гораздо более трудным. – Схватив шлемофон, он натягивает его себе на голову. – Если не сможем подключиться к стационарной линии, то попы­таемся войти в местные беспроводные сети. Это лучше, чем ничего.

Кен заворачивается в кокон и протягивает усики в раз­реженное инфопространство наверху. Кларк переключает навигацию устройства на свой пульт и разворачивается, снова отправляя «Вакиту» на глубину. Лишний километр или около того поискам Лабина не помешает, а на мел­ководье почему‑то тревожно. Словно смотришь наверх и понимаешь, что, пока ты не обращал внимания, крыша почему‑то стала гораздо ниже.

Лабин хмыкает.

– Засек что‑то.

Кларк подключается к шлемофону Лабина и разделяет сигнал, подключив свой пульт. Большую часть потока не разобрать – цифры, статистические данные, аббревиату­ры мельтешат перед глазами слишком быстро, Лени не смогла бы прочитать их, даже если бы понимала смысл. То ли Лабин зарылся куда‑то под обычные пользователь­ские интерфейсы, то ли за последние пять лет Водово­рот настолько обеднел, что продвинутую графику уже не поддерживает.

Но этого не может быть. В системе, в конце концов, достаточно места для ее собственных демонических аль­тер эго. А уж они‑то чересчур графичны.

– Что говорят? – спрашивает Кларк.

– Какая‑то ракетная атака... на Мэн. Туда направили подъемники.

Она сдается и снимает фоновизор.

– Возможно, это наш лучший способ проникнуть внутрь, – задумчиво говорит Лабин. – Все транспортные средства, задействованные УЛН, будут управляться из безопасной зоны с доступом к хорошему оборудованию.

– И ты думаешь, что пилот согласится взять пару попутчиков прямо в центре зараженной зоны?

Лабин поворачивает голову. Слабое свечение мерцает по краям фоновизора, призрачными татуировками скры­вает шрамы на щеках рифтера.

– Если там действительно пилот, – отвечает он, – то, возможно, мы сможем его убедить.

ГЕЕННА

Така появилась в ночном пейзаже угасающего пламе­ни. Она плелась сквозь горячий сухой снегопад, статиче­ское поле лобового стекла едва справлялось с хлопьями, стремившимися залепить весь обзор. В лучах от фар Мири пепел клубился белым тальком; туман от превратившихся в пыль земли и растений застилал дорогу впереди. Така выключила фары, но в инфракрасном свете видимость была еще хуже: бесчисленные частички сажи, блестящие размывы пламени; сухие крохотные смерчи и корчащиеся восходящие потоки перегружали экран дисплея искус­ственными цветами. Наконец, Така достала из бардач­ка старую пару очков ночного видения, и мир предстал перед ней в черно‑белых тонах, серый на сером. Види­мость все еще была ни к черту, но хоть с помехами дело решилось.

«Может, кто‑то выжил, – подумала она без всякой надежды. – Может, огненная буря не забралась так да­леко». Она уже отъехала на добрых десять километров от того места, где лазарет взбунтовался и перерезал местных жителей. Поблизости не было никаких укрытий: ни дре­нажных канав, ни подземных парковок, а если где и на­ходились укрепленные убежища, то выжившие пациенты не горели желанием рассказать о них Таке. И когда над головой показались арки инверсионных следов, Уэллетт помчалась на восток и укрылась в служебном туннеле заброшенной приливной электростанции, которую пробу­рили от залива Пенобскот. Несколько лет назад шаманы обещали, что она обеспечит светом побережье от Порт­ленда до Истпорта, мир без конца. Но мир, разумеется, кончился еще до того, как установили первую турбину. Теперь туннель годился разве что на приют землеройным млекопитающим, куда те прятались от краткосрочных последствий собственной глупости.

Десять километров по ухабистым, заваленным всяким мусором дорогам, которые не чистились и не ремонтиро­вались с самого появления Бетагемота. То, что Така до­бралась до безопасного места, до того как ударили ракеты, можно было считать просто чудом. Уэллетт так и считала бы, если бы именно ракеты нанесли все те разрушения, через которые она ехала сейчас.

Така была уверена, что удар с воздуха тут ни при чем. Более того, ракеты, скорее всего, даже до земли не долетели.

Вершина холма, по которому она сейчас взбиралась, находилась примерно в сотне метров впереди. Останки какого‑то придорожного здания, рухнувшего во время атаки, загородили ей путь на середине подъема. Теперь это было лишь скопище дымящихся шлакоблоков. Даже очки Таки не могли прогнать все тени, кишевшие в этих обломках: прямые линии, острые углы и темные провалы в форме параллелограммов.

Уклон был слишком крутым для воздушной подушки Мири. Уэллетт оставила фургон на откуп его собственным устройствам и обошла обломки. Кирпичи все еще были горячими на ощупь. Жар от выжженной земли проникал сквозь подошвы башмаков – слабое тепло казалось не­приятным лишь из‑за его происхождения.

На идущей вверх стороне развалин время от времени попадались предметы, сохранившие отдаленное сходство с человеческими костями. Така дышала мертвыми. Воз­можно, некоторые из тех, чей прах она сейчас вдыха­ла, умерли до пожара, если не от ее усилий. Возможно, некоторые из тех, кому она помогла сегодня, несмотря ни на что все еще были живы. Она умудрилась найти в этой мысли слабое, но утешение, пока не взобралась на холм.

Нет.

По другую сторону царило такое же разорение, как и на тропе, по которой Така взбиралась: мерцающие вспышки белого пламени испещряли вид, исчерненный не только ночью, но и углеродом. Землю перед нею опус­тошили не ракеты и не микробы – не в этот раз. Устрой­ство, которое все это сделало, до сих пор виднелось на расстоянии: крошечный темный овал в небе – чуть более темный, чем облачная гряда за ним, – висел в нескольких градусах над горизонтом. Така поначалу его не заметила, хотя была в очках. Силуэт казался размытым, мерцал от слабой визуальной статики случайных, неразумно разо­гнанных фотонов.

Но потоки пламени, которые изверглись в следующее мгновение из его чрева, были ясно видны даже невоору­женным глазом.

Не ракета. Не микроб. Подъемник, выжигающий зем­лю там, на расстоянии, так, как уже сделал здесь.

И, насколько знала Така, именно она привела его сюда.

Конечно, она не была уверена стопроцентно. Полно­масштабные выжигания все еще время от времени про­водили под официальными предлогами. Еще не так давно они считались вполне обычным явлением: в те дни, когда охваченные паникой люди думали, что они смогут сдер­жать Бетагемот, если им хватит духу пойти на решитель­ные шаги. Число таких чисток сократилось, когда стало ясно, что Северная Америка расходует запасы напалма впустую, однако время от времени их еще проводили в не слишком населенных зонах на западе. Вполне возможно, что несмотря на операцию УЛН не озаботилось вывести полевой персонал из опасной зоны, хотя Така сомнева­лась, что она может быть настолько не в курсе событий.

Но не так далеко отсюда и не так давно Уэллетт поз­волила монстру сбежать в реальный мир. После таких утечек обычно всегда следовали наводнения и огненные бури, а Така уже забыла, когда верила в совпадения.

Впрочем, недостатка в непосредственных причинах тоже не было. Может, виноват был вышедший из строя автопилот, пораженный дефектными программами, ко­торый из‑за опечатки сжег не ту часть мира. Или живой пилот ошибся из‑за искаженной шифровки, или не так расслышал команду из‑за помех в эфире. Ни одна из этих деталей не имела значения. У Таки был вопрос поинте­реснее: кто скорректировал код, смутивший автопилота? Что исказило инструкции и команды, которые услышал пилот из плоти и крови?

Ответ она тоже знала. Он был очевиден для любого, кто увидел бы монстра в ее фоновизоре несколько часов назад. Случайностей не было. Шум никогда не возникает просто так. И сама техника становится враждебной.

И сейчас, когда она пристально всматривалась в чер­но‑белый крематорий, тянувшийся до самого горизонта, только это объяснение имело смысл.

«Ты же когда‑то была ученой, – сказала она себе. – Ты с ходу отвергала всякие заклинания. Ты знала исти­ны, которые защищали от предвзятости и путаности в мыслях, и ты знала их все наизусть: корреляция еще не подразумевает причинно‑следственной связи. Без повто­рения нет ничего реального. Разум видит порядок даже в шуме; доверяй только цифрам».

Возможно, все эти истины были лишь заклинаниями другого сорта. И не очень эффективными; такие зна­комые, они так и не сумели спасти ее от нарастающей уверенности в том, что именно она призвала злого духа в свою машину. Така могла рационально объяснить суе­верный трепет в своем сознании, даже оправдать его. Ее научная подготовка предоставляла для этого немало средств. Призрак был лишь словом, удобным ярлыком для опасного программного существа, выкованного в уско­ренном дарвиновском пейзаже, который некогда называ­ли Интернетом. Така знала, насколько быстро эволюци­онные изменения могут стать частью системы, где сотни поколений проходят в мгновение ока. Она помнила и то время, когда электронные формы жизни – неумышлен­ные, незапланированные и нежелательные – стали на­столько пагубными, что сеть получила название «Водово­рот». Существа, которых звали «лени», или шреддеры, или «мадонны» – как и у демонов Евангелия, имя им было легион, – представляли собой лишь образец естествен­ного отбора. Чрезвычайно успешный образец: на другой стороне мира целые страны преклонились перед именем его. Или пред иконой, лежащей в его основе, какой‑то полумистической культовой фигурой, на короткое время получившей известность на плечах Бетагемота.

Это была логика, а не религия. И какая разница, что эти существа обладали невероятной силой, но не име­ли физического тела? И какая разница, что они жили в проводах и в беспроводном пространстве между ними и двигались со скоростью их собственных электронных мыслей? Демоны, призраки – это условные обозначения, но не суеверия. Всего лишь метафора, имеющая больше черт подобия, чем многие другие.

Но теперь, когда Така увидела таинственные огни, вспыхивающие в небе, она почувствовала, как ее губы движутся, произнося совершенно неправильное закли­нание.

О Господи, спаси нас.

Она повернулась и пошла вниз по склону Така на­верняка могла обойти препятствие, свернуть на про­селок и продолжить свой путь дальше, но зачем? Тут вступал в дело анализ эффективности затрат: сколько спасенных жизней пришлось бы на единицу усилий.

В любом другом месте эта величина будет гораздо выше, чем здесь.

На дороге снова показалось рухнувшее здание, бес­цветное и серое в усиленном свете. Отсюда угловатые тени казались другими, более зловещими. В развалинах виднелись свирепые лица и части тел, размерами силь­но превышающие человеческие, как будто гигантский кубистский робот рухнул рассерженной кучей и теперь собирался с силами, стремясь вновь собраться в единое целое.

Как только Така начала обходить эту груду, одна из теней отделилась от общей массы и преградила ей путь.

– Боже... – ахнула Уэллетт. Навстречу ей вышла всего лишь невооруженная женщина – сейчас на такие подробности люди обращали внимание практически ин­стинктивно, – но сердце Таки мгновенно перескочило на режим «драться/бежать». – Господи, как же вы меня напугали.

– Простите. Я этого не хотела.

Женщина отошла еще на один шаг в сторону от об­ломков. Блондинка, с ног до головы затянутая в какое‑то черное, облегающее трико; открытыми оставались только руки и лицо, на темном фоне они казались бледными и бесплотными. Незнакомка была на несколько сантимет­ров ниже Таки.

Ее глаза казались какими‑то странными. Слишком яркими. Така решила, что, возможно, это артефакт ноч­ного видения. Свет, отражающийся от влажной роговицы.

– Это ваша машина скорой помощи? – спросила женщина, мотнув подбородком в сторону фургона.

– Мобильный лазарет. Да. – Така огляделась вокруг, повернувшись на триста шестьдесят градусов. Больше ни­кого она не увидела. – А вы больны?

Послышался тихий смех.

– А разве еще остались здоровые?

– Я имела в виду...

– Нет. Пока еще нет.

«Что же у нее с глазами?» С такого расстояния опре­делить это было трудно – женщина стояла примерно в десяти метрах от нее, – но казалось, что блондинка носит очки ночного видения. В таком случае она видела гораздо лучше, чем Така Уэллетт в своих дурацких светоуловителях.

Местные жители такой техники себе позволить не могли.

Така как будто случайно сунула руки в карманы; ветров­ка, распахнувшись, выставила напоказ табельный «Кимбер», висевший на бедре.

– Вы есть хотите? – спросила она. – В кабине есть циркулятор. Кирпичи на вкус просто ужасны, но если вам очень надо...

– Извините меня, – сказала женщина, делая шаг вперед. – Пожалуйста.

Ее глаза были похожи на чистые, прозрачные шари­ки льда.

Така инстинктивно отступила назад. Сзади что‑то за­городило ей путь. Она повернулась и уставилась в еще одну пару пустых глаз, утопленных в лице, которое каза­лось высеченным из тесаного камня и было сплошь по­крыто рубцами. Уэллетт не стала тянуться за пистолетом. Тот каким‑то образом уже оказался у незнакомца в руке.

– Он генетически заблокирован, – поспешно пре­дупредила она.

– Ммм, – он повертел оружие в руке, осмотрев его критическим, профессиональным взглядом, а потом как бы между прочим сказал: – Мы просим у вас извине­ния за то, что вот так явились без приглашения, но нам нужно, чтобы вы отключили систему защиты в вашей машине.

Говоря, мужчина так и не взглянул на Уэллетт.

– Мы вас не тронем, – сказала женщина из‑за спи­ны Таки.

Уэллетт, не веря ее словам, не спускала глаз с мужчи­ны, державшего пистолет.

– Конечно, не тронем, – он, наконец, поднял взгляд. – Пока есть более эффективные альтернативы.

«Багира» была лишь одним из паролей. Существовало еще несколько. «Моррис» блокировал всю технику, так что Така могла запустить ее заново, только авторизовавшиеь вручную. «Пиксель» бил током всех пассажиров, которые не соответствовали ее феромоновому профилю. «Тигра» открывал двери и притворялся мертвым до тех пор, пока Така не произносила слово «Шредингер»: после этого сис­тема запирала все выходы и закачивала в фургон столько галотана, что любой мужчина весом в 110 килограммов на пятнадцать минут превращался в мешок желе. (Сама Така поднялась бы на ноги уже через девяносто секунд; когда ей дали ключи от Мири, то сразу модифицировали кровь с помощью резистентного фермента.)

В передвижных лазаретах было полным‑полно ле­карств и техники. В пустошах обитало множество отча­явшихся людей, которые буквально умирали за лекарство. Любое лекарство. Меры против воров были совершенно разумной предосторожностью, хотя в ситуации крылось и немало иронии: когда доходило до дела, Мири намного лучше убивала и увечила, чем лечила.

Така стояла рядом с водительской дверью, и ее охраня­ли два черных человека с белыми глазами. Она мысленно перебрала варианты.

– «Тигра», – произнесла Уэллетт. Защебетав, Мири открыла замок.

Женщина забралась в кабину. Така уже хотела после­довать за ней, но тут ей на плечо опустилась рука.

Уэллетт обернулась и взглянула на своего похитителя.

– В машине тоже стоит генетический блок. Его надо отключить, если вы хотите ехать.

– А мы не хотим, – сказал он. – Пока.

– Приборная панель отключена, – подала голос жен­щина, уже севшая за руль.

Рука на плече слегка сжалась, толкнула Таку вперед. Та поняла, что ей надо лезть в кабину, женщина в черном уже пересела на место пассажира, освободив ей пространство.

– Хотя нет, – сказал мужчина, – лучше доктору сесть на пассажирское. – Рука придавила ее книзу. Така скольз­нула между сиденьем и управляющим жезлом, а незна­комка выскочила из кабины с другой стороны и уже начала закрывать дверь.

– Нет, – отчеканил мужчина. Женщина замерла на месте. Он уже сел за руль, ни на секунду не отпуская Таку. – Один из нас постоянно должен оставаться снару­жи, – объяснил он партнерше. – А двери надо держать открытыми.

Женщина в черном кивнула. Мужчина убрал руку с плеча Таки и посмотрел на выключенную приборную панель.

– Включайте, – сказал он. – Только вручную, ни­какого голосового управления. Двигатель не заводите.

Така уставилась на него, не двигаясь.

Блондинка склонилась к ее плечу и тихо произнесла:

– Мы вас не обманываем. Мы действительно не хо­тим вас трогать, если только у нас не останется иного выхода. Я полагаю, что для этих мест мы ведем себя довольно мягко, так почему вы нас провоцируете?

«Этих мест». Значит, они тут недавно. Не слишком‑то большой сюрприз: Така уже давно не видела кого‑то, кто бы настолько не походил на обитателей пустошей.

Она покачала головой:

– Вы собираетесь украсть лазарет. А это принесет вред не только мне.

– Если вы будете сотрудничать, то скоро получите его назад, – сказал ей мужчина. – Включайте.

Уэллетт ткнула в генщиток. Приборная панель засве­тилась.

Похититель внимательно изучил дисплей.

– Насколько я понимаю, вы являетесь мобильным сотрудником службы здравоохранения.

– В некотором роде, – осторожно ответила Така.

– А откуда вы? – спросил он.

– То есть, откуда?

– Где задают ваш маршрут? Где пополняют запасы?

– В Бангоре обычно.

– По воздуху припасы не доставляют?

– Когда есть что доставить.

Он хмыкнул.

– У вас инвентарный маяк отключен.

Он говорил так, словно это его удивило.

– Я даю знать только тогда, когда запасы на исхо­де, – ответила Така. – А как еще... что вы делаете!

Мужчина замер, хотя уже успел вывести наверх меню GPS.

– Я хочу определить местоположение, – спокойно сказал он. – Это что, проблема?

– Вы что, не в себе? Оно же еще не ушло далеко. Хотите, чтобы оно вернулось?

– Кто вернулся? – спросила женщина.

– Кто, по‑вашему, все это сотворил?

Они посмотрели на нее без всякого выражения.

– УЛН, как мне кажется, – ответил мужчина без долгих раздумий. – Сдерживающее выжигание, верно?

– Это была «лени»! – закричала Така. «О, господи, что, если он вернет ее обратно; что, если он...»

Что‑то развернуло ее. Ледяной взгляд уставился пря­мо в глаза. Така почувствовала на своей щеке дыхание незнакомки.

– Что вы сказали?

Сглотнув, Така постаралась сохранить спокойствие. Паника понемногу отступила.

– Послушайте. В прошлый раз оно проникло через GPS. Я не знаю, как, но, если вы снова выйдете в сеть, оно может вернуться. Сейчас я бы даже радио не вклю­чала для верности.

– А эта штука... – начал мужчина.

– Да как вы можете не знать о них? – раздраженно воскликнула Така.

Мужчина и женщина переглянулись; что выражали их взгляды, Така не поняла.

– Мы знаем, – произнес мужчина. Така с облегче­нием заметила, что он выключил GPS. – Вы говорите, что именно она вызвала ракетную атаку вчера?

– Нет, конечно же, не... – Така замолчала. Эта мысль прежде не приходила ей в голову. – В смысле, я не думала об этом. Все возможно. Некоторые говорят, что страны Мадонны их каким‑то образом нанимают

– А кто еще мог это сделать? – удивилась женщина.

– Евразия, Африка. Да кто угодно, – внезапная мысль поразила Таку. – А вы не отту...?

– Нет, – покачал головой мужчина.

Уэллетт не могла винить тех, кто обстреливал Америку, кем бы они ни являлись. По официальной информации, Бетагемот еще не покорил земли, расположенные по ту сторону Атлантики; люди там до сих пор могли считать, что смогут сдержать его, если просто стерилизуют за­раженную зону. Где‑то в подсознании Таки завертелся истрепавшийся лозунг, которым когда‑то оправдывали астрономические цифры потерь: Общее благо.

– Как бы там ни было, – продолжила она, – ракеты так и не достигли цели. И к разрушению они не причастны.

Женщина, не отрываясь, смотрела в окно, где в дым­ных предрассветных сумерках все еще тлел пожар.

– А что же их остановило?

Така пожала плечами.

– Оборонительный Североамериканский щит.

– Откуда вам это известно? – спросил мужчина.

– Когда снаряды ПРО сходят с орбиты, то виден след от входа в плотные слои атмосферы. А перед ударом он теряет яркость. И идет такой дымчатый звездопад, на фейерверки похоже.

Женщина осмотрелась вокруг:

– Так все это дело рук «лени»?

Слова одной очень старой песни всплыли в голове Таки: «Здесь случайностей нет...»[97]– Вы сказали «звездопад»? – напомнил мужчина.

Така кивнула.

– И конденсационный след тускнеет перед детона­цией.

– И что?

– А чьи следы? Ракет или снарядов ПРО?

– Как я могу это знать?

– Вы это видели прошлой ночью?

Така снова кивнула.

– Когда?

– Я не знаю. Послушайте, у меня тогда голова была другим занята...

«Я наблюдала за тем, как десятки людей нарезали на куски, и все потому, что я, возможно, чего‑то не отклю­чила...»

Неожиданно мужчина пристально посмотрел на нее. Глаза его были бесцветными, но отнюдь не пустыми.

Така постаралась вспомнить:

– Были сумерки, солнце уже зашло... я не знаю, воз­можно, пятнадцать или двадцать минут до удара.

– А это нормально для таких атак? Что их проводят на закате.

– Я никогда об этом не думала, – Така слегка помя­лась. – Но полагаю, что да. В ночное время.

– А хоть одна атака была при свете дня?

Уэллетт задумалась:

– Я... я что‑то не припомню.

– После того как потускнел конденсационный след, когда пошел звездопад?

– Послушайте, я...

– Когда?

– Я не знаю, понимаете? Может, через пять секунд или вроде этого.

– А какой угловой градус был у...

– Мистер, я даже не знаю, что это значит.

Белоглазый мужчина замолчал, и надолго. Он не дви­гался. Така чувствовала, как в его голове закрутились колесики.

Наконец:

– Тот туннель, в котором вы спрятались.

– А каким образом... вы что, следили за мной? От­туда? Пешком?

– Это недалеко, – сказала блондинка. – не больше километра.

Така удивленно покачала головой. Когда она еле та­щилась по выжженной земле, продираясь сквозь порывы обжигающего ветра, это, казалось, заняло несколько дней.

– Вы остановились у ворот. Чтобы перерезать цепь.

Така согласно кивнула. Теперь это казалось абсурд­ным – лазарет мог сокрушить барьер в одно мгновение, а небо падало.

– Вы посмотрели на небо, – предположил незна­комец.

– Да.

– И что увидели?

– Я же вам говорила. Конденсационные следы. Звез­допады.

– Где был ближайший звездопад?

– Я не знаю...

– Вылезайте из кабины.

Она уставилась на него.

– Живее.

Она выбралась в серую предрассветную мглу. Призра­ки в развалинах исчезли: свет разогнал тени Роршаха, оставив лишь груду шлакоблоков и балок. Поблизости еще стояло несколько обгоревших деревьев; от пламени они уже были даже не черными, а пепельно‑белыми и походили на тянущиеся вверх руки скелетов.

Мужчина подошел к ней:

– Закройте глаза.

Она повиновалась. Если он собирался ее убить, то она ничего не смогла бы поделать с этим, даже с открытыми глазами.

– Вы стоите у ворот. – Его голос звучал размеренно и успокаивающе. – Лицом к ним. Вы разворачиваетесь и смотрите назад на дорогу. Потом вверх, на небо. Да­вайте же.

Она повернулась, не открывая глаз, память заполняла провалы. Така вытянула шею.

– Вы видите звездопады, –- продолжал вещать его го­лос. – Я хочу, чтобы вы показали на тот, который располо­жен ближе всех, прямо у вас над головой. На тот, что ближе всех к воротам. Вспомните, где это было, и ткните туда.

Она твердо протянула руку вверх.

– В чем дело, Кен? – В пустоте раздался голос блон­динки. – Разве мы не должны...

– Можете открыть глаза, – сказал мужчи... сказал Кен.

Она открыла глаза. Кем бы ни были эти люди, она

начинала верить в одно: они действительно не хотели причинять ей вреда.

«Пока есть более эффективные альтернативы».

Она чуть расслабилась:

– Еще вопросы?

– Один. У вас есть патогранаты?

– Куча.

– А есть те, которые настроены не на Бетагемот?

– Большинство. – Така пожала плечами. – Регист­раторы Бетагемота в этой местности уже не нужны.

Она вытащила гранаты и ракетницу, чтобы ими стре­лять. Кен проверил их так же внимательно, прищурив­шись, как раньше осматривал «Кимбер». Похоже, про­верку они прошли.

– Уеду на пару часов, – сказал он партнерше и, по­смотрев на передвижной лазарет, добавил: – Не давай ей завести мотор или закрыть двери – неважно, внутри она или снаружи.

Женщина посмотрела на Таку с непроницаемым вы­ражением лица.

– Послушайте, – сказала Така, – я...

Кен покачал головой:

– Не волнуйтесь. Мы все решим, когда я вернусь.

Он пошел вниз по дороге и ни разу не оглянулся

назад.

Уэллетт глубоко вдохнула и пристально посмотрела на блондинку:

– Значит, теперь вы меня сторожите?

Женщина дернула уголком рта.

«Черт, но какие же у нее странные глаза. Ничего в них не разглядеть». Она предприняла новую попытку:

– А Кен на вид довольно милый парень.

Женщина уставилась на Таку холодным слепым взгля­дом и неожиданно расхохоталась. Хороший знак.

– А вы с ним пара или как?

Женщина, все еще улыбаясь, покачала головой:

– Или как.

– Вы хотя и не спрашивали меня, но я представлюсь: меня зовут Така Уэллетт.

Улыбка моментально исчезла.

«Ты только посмотри, Дейв, я снова облажалась. Вечно не могу вовремя остановиться...»

Но блондинка ответила:

– Лe... Лори.

– А, – Така подумала, что бы еще сказать. – Я не слишком рада нашей встрече, – наконец произнесла она, стараясь придать тону легкость.

– Да, – сказала Лори. – Со мной так часто случа­ется.

ТРИГОНОМЕТРИЯ СПАСЕНИЯ

Это не поддается синтаксическому анализу, думал Ла­бин.

Середина июня на сорок четвертой параллели. Пятна­дцать или двадцать минут после захода солнца, скажем, около пяти градусов планетарного вращения. Значит, вы­сота затенения примерно тридцать три километра. Раке­ты вошли в тень примерно за четыре или пять секунд до детонации, если верить свидетелю. Если взять семь километров в секунду, обычную скорость вхождения в плотные слои атмосферы, то реальная детонация произо­шла где‑то на высоте пяти тысяч метров, а скорее всего, намного ниже.

Уэллетт говорила о взрыве в воздухе. Не об ударе, не об огненном шаре. О фейерверке. Так она сказала. И все­гда в сумерках или после наступления темноты.

Солнце еще освещало восточную часть гряды, когда он прибыл к заднему входу заброшенной электростан­ции «Пенобскот Пауэре». «Вакита» и лазарет доктора еще недавно спасались в ее кишках; служебный туннель шел вдоль хребта огромного подземного пальца океана шириной в шестьдесят метров, а длиной в сотни раз больше, прорытого прямо в материковой породе. Когда его замышляли, то хотели создать копию лунного двига­теля, который гонял прилив в заливе Фанди, но только в двухстах километрах от воды на суше. Теперь это была всего лишь огромная затопленная сливная труба, а также способ для скромной подлодки проскользнуть на берег незамеченной.

Ничего из этого, конечно же, не было заметно отсюда. Тут стоял опаленный забор из металлической сетки, висе­ли покрытые сажей прямоугольники, когда‑то вещавшие о «запретной зоне», и – в пятидесяти метрах по другую сторону, там, где скала поднималась из земли, – в стене утеса зияла пасть со сломанными зубами из арматуры и бетона. Одна створка ворот висела, поскрипывая от су­хого ветра. Другая накренилась под углом, но все еще плотно сидела на петлях.

Лабин встал спиной к воротам. Поднял вверх руку, вспомнил, куда указывала доктор, и откорректировал угол.

Сюда.

Всего несколько градусов над горизонтом. Значит, Уэллетт видела объект либо далеко и высоко, либо, на­оборот, низко и совсем рядом. Лабин припомнил, что атмосферные инверсии[98] сильнее всего во время сумерек или после наступления темноты. Обычно их плотность не превышала нескольких сотен метров, и они действова­ли подобно одеялу, удерживая высвобожденные частицы вблизи от земли.

Кен пошел на юг. То тут, то там все еще мерцали язы­ки пламени, пожирая оставшиеся горючие материалы. Усиливался утренний бриз, дувший с берега. Он сулил понижение температуры и более чистый воздух, хотя по­всюду еще носились облачка пепла. Лабин, откашляв­шись, сплюнул белый сгусток мокроты и пошел дальше.

Доктор дала ему пояс для гранат. Маленькие аэрозоль­ные снаряды при ходьбе колотили по бедрам. Ракетницу Кен держал в руке, рассеянно направлял на удобные цели: пни, сгоревшие кустарники и остатки заборов. Мишеней практически не осталось. Он представлял, что у остав­шихся есть конечности и лица. Он представлял, как они кровоточат.

Конечно, свидетельница едва ли походила на живое GPS. Ее указания изобиловали ошибками; поправка на ветер была всего лишь еще одной незначительной по­грешностью в череде более значимых. Но Лабин всегда подходил к делу систематически. Существовал веский шанс на то, что он находился в километре от координат звездопада. Кен несколько минут шел на восток, ком­пенсируя влияние бриза. После этого зарядил ракетницу и выстрелил в небо.

Граната взлетела в воздух, как большое желтое яйцо, и взорвалась люминесцентным розовым облаком около двадцати метров в поперечнике.

Лабин наблюдал за тем, как оно рассеялось. Первые лохмотья полетели по ветру, облачко превратилось в овоид, из него тянулись изящные ленты цвета сахарной ваты. Спустя несколько секунд он начал рассеиваться по бокам, его частички стали инстинктивно вынюхивать воздух в поисках сокровища.

Против ветра они не шли. На такое надеяться слиш­ком рано, особенно в начале игры.

Через сто метров он выстрелил следующую гранату, – эту по диагонали и против ветра; а третью – в ста метрах от первых двух – примерно замкнув равносторонний треугольник. Он шел, выписывая зигзаги по выжженному ландшафту, взбивая ногами пепел там, где еще день назад росли папоротники и кустарник, выбирая дорогу меж­ду бесчисленными утесами и трещинами. Однажды даже пришлось перепрыгнуть через выжженное русло, по дну которого все еще струился крошечный ручеек, питавший­ся от какого‑то таинственного источника там, куда еще не добрались огнеметы. Через примерно равные проме­жутки времени он отправлял вверх еще одно неказистое облако, наблюдал, как оно рассеивалось, и шел дальше.

Кен зарядил восьмую гранату, когда вдруг заметил, что седьмая повела себя как‑то странно. После выстрела по­явилось круглое кучевое облачко, такое же, как и раньше. Однако оно быстро распалось на полосы и устремилось куда‑то, словно подгоняемое ветром. И все было бы в порядке, если бы розовая вата потянулась вслед за бри­зом, а не против него.

И еще одно облако, более отдаленное и рассеянное, казалось, также решило нарушить правила. Они не тек­ли, эти аэрозольные потоки, по крайней мере, не для человеческих глаз. Скорее, они дрейфовали против вет­ра, к какой‑то общей точке, мимо которой Лабин уже прошел, расположенной примерно в тридцати градусах от его пути.

Облака теряли высоту.

Он устремился вслед за ними. Их частички нельзя было назвать даже отдаленно разумными, но они знали, что им нравится, и имели возможность добиться этого. Они были существами с развитым чувством обоняния, и более всего им нравился запах двух веществ. Во‑первых, протеиновые сигнатуры, испускаемые широким набором военных биозолей; они выслеживали этот аромат, как акулы – кровь в воде, а когда находили амброзию, то сразу менялись химически. И именно этот запах, иду­щий от выполнивших миссию сородичей, фигурировал на втором месте. Классический пример биоусиливающего двойного удара. Часто следы жертвы были настолько слабы, что казались лишь шепотом пролетающим мимо частичкам. Но они закреплялись – ферменты цеплялись за субстрат – и достигали личной нирваны, – но это самое слияние гасило эмиссии, которые, в первую оче­редь, и служили приманкой. Вредное вещество помечали флагом, но тот был настолько мал, что млекопитающие его просто не замечали.

Но когда тебя возбуждает не только жертва, но и те, кто тоже ею возбужден, то, боже мой, не так уж важно, сколько частиц шатается поблизости. Хватает и одной, чтобы запустить настоящую оргию деления. Каждая по­следующая лишь усиливает коллективный сигнал.

Оно лежало, наполовину зарывшись в гравийное дно неглубокого оврага, и походило на тупорылую пулю трид­цатисантиметровой длины, на одном конце которой про­сверлили несколько круглых отверстий. Оно походило на солонку гиганта, страдающего от повышенного ар­териального давления. Оно походило на рабочую часть суборбитального устройства с несколькими боеголовками, предназначенного для транспортировки биологических аэрозолей.

Лабин не мог определить, в какой цвет изначально был выкрашен снаряд. С него капала светящаяся розо­вая слизь.

Когда Кен подходил к лазарету Уэллетт, тот неожидан­но изменился. Внутри машины расцвели яркие голографические фантомы – пластиковая шкура стала прозрачной, выставив наружу неоновые кишки и нервы. Лабин все еще привыкал к таким видениям. Новые вкладки считывали излучения любого неэкранированного оборудования в ра­диусе двенадцати метров. Эта машина, к примеру, оказа­лось далеко не столь приветливой, как ему хотелось бы. Ее усеивали опухоли: прямоугольные тени под приборной панелью, темные полосы на пассажирской двери, а в цент­ре фургона черным сердцем висел непонятный цилиндр, не испускающий эмиссий. В лазарете установили немало систем безопасности и экранировали все.

Кларк и Уэллетт стояли возле фургона, наблюдая за его приближением. Своим новым взглядом Лабин ни­чего особенного в Таке не рассмотрел. Тусклые искорки мерцали в грудной клетке Кларк, но они ему ничего не говорили; вкладки и имплантаты говорили на разных диалектах.

Он отключил видение; галлюцинаторные схемы свер­нулись, оставив после себя лишь бесцветный пластик, белую пыль да самую обыкновенную одежду с плотью.

– Ты что‑то нашел, – сказала Уэллетт, – Мы виде­ли облака.

Он рассказал о своих поисках.

Уэллетт уставилась на него, открыв рот:

– Они палят по нам микробами? Да мы и так скоро Богу душу отдадим! Зачем забрасывать сюда мегаоспу или супергрипп, когда мы уже...

Она замолчала. Гнев быстро сошел на нет, и доктор нахмурилась в недоумении.

Кларк одним взглядом спросила: «Бета‑макс?» Лабин пожал плечами.

– Возможно, Северная Америка умирает недостаточ­но быстро, – заметил он. – Значительное число стран Мадонны считает Бетагемот Божьей карой за грехи Се­верной Америки. По крайней мере таково официальное мнение в Италии и Ливии. И, полагаю, в Ботсване.

Кларк фыркнула:

– Грехи Северной Америки ? Они думают, Бетагемот не переберется через Атлантику?

– Умеренные считают, что смогут сдержать его, – сказала Уэллетт. – А экстремисты просто не хотят. Они не попадут на небеса, пока не наступит конец света.

Она явно думала о чем‑то другом, говорила рассеянно, словно отмахиваясь от летающей рядом мошки.

Лабин не мешал ей. В конце концов, она больше всех подходила на роль местного проводника. Может, и при­думает что‑нибудь.

– Кто вы такие? – спокойным голосом спросила Уэллетт.

– Простите?

– Вы – не дикие. Вы не из анклавов. Уж точно не из УЛН, иначе были бы лучше оснащены. Может, вы – трансаты[99], – но тоже не подходит. – Слабая улыбка пробежала по ее лицу. – Вы и сами не знаете, что де­лаете, разве не так? Вы все выдумываете по ходу дела...

Лабин сохранял бесстрастное выражение лица, а во­прос задал по делу:

– Есть ли причины, по которым не стоит верить тому, что люди могли начать биологическую атаку против Северной Америки, желая просто... ускорить ход собы­тий?

Таку, казалось, этот вопрос насмешил:

– Похоже, вы нечасто наружу выбираетесь.

– Разве я не прав?

– Ты прав, но есть одно «но», – Уэллетт сплюнула на запорошенную пеплом землю. – Куча народу захотела бы оказать помощь Провидению, появись у них такой шанс. Но это еще не значит, что мы имеем дело с атакой.

– А с чем тогда?

– Возможно, это противоядие.

При этих словах Кларк подняла голову:

– Лекарство?

– Скорее всего, ничего столь личного. Какая‑то шту­ка, которая убивает Бетагемот в диких условиях.

Лабин внимательно посмотрел на Уэллетт. Та взглянула на него столь же пристально и ответила на невысказан­ный скептический вопрос:

– Разумеется, там есть немало психов, которые жела­ют конца света. Но, по идее, гораздо больше людей хотят его остановить, разве вы с этим не согласны? И они будут работать так же упорно.

В ее глазах появилось что‑то такое, чего не было рань­ше. Они почти сияли.

Кен кивнул в ответ:

– Но если это некое противоядие, то почему его пы­тались сбить? И какой смысл доставлять его суборби­тальной ракетой? Разве не более разумно дать лекарство местным властям?

Уэллетт закатила глаза:

– Каким местным властям?

Кларк нахмурилась:

– А почему не сказать... всем? Вам, к примеру?

– Лори, стоит вынести такое на публику, и ты ста­нешь мишенью для любой страны Мадонны. А что ка­сается противоракетной обороны... – Уэллетт снова по­вернулась к Лабину: – А у вас на планете когда‑нибудь упоминали такое событие, как восстание Рио?

– Расскажите... – попросил Лабин, а сам подумал: «Лори?»

– Да мне и рассказывать особо нечего, – призналась Уэллетт. – Никто в действительности не знает, что про­изошло. Говорят, кучка «мадонн» проникла в офисы УЛН в Рио‑де‑Жанейро и вконец там озверела. Стали палить ракетами по всем подряд.

– И кто победил?

– Хорошие парни. По крайней мере Рио стерли с лица земли, неприятности закончились, но кто знает? Некоторые люди говорят, что «лени» вообще ни при чем, а это была своего рода гражданская война между вышед­шими из‑под контроля правонарушителями. Но что бы это ни было, оно произошло очень далеко отсюда. – Така махнула рукой в сторону горизонта. – У нас были свои проблемы. А мораль истории такая: никому не известно, кто сейчас всем заправляет, на чьей они стороне, а мы все висим над пропастью, когтями вцепились в край, и времени на решение Больших Вопросов больше нет. Насколько нам известно, американские боевые спутни­ки сейчас летают на автопилоте, а в наземном центре управления потеряли коды доступа. Или это «лени» ведут учебные стрельбы. Или... или страны Мадонны заслали к нам кого‑то. Тот факт, что кто‑то стреляет по этим мик­робам, ничего не доказывает.

Лабин задумался над сказанным:

– Значит, доказательств нет.

– Поэтому я хочу их добыть. Я собираюсь секвенировать эти микроорганизмы. Вы позволите мне доехать до того места или придется топать туда пешком?

Лабин ничего не ответил. Боковым зрением он увидел, как Кларк открыла, но тут же закрыла рот.

– Отлично. – Уэллетт прошла к заднему борту своего фургона и открыла съемную панель.

Лабин позволил ей достать катушку стерипленки и складные носилки с встроенными кольцами «воздушной подушки». Така спокойно взглянула на Кена:

– Контейнер сюда влезет?

Тот кивнул.

Кларк придержала устройство, пока Уэллетт затяги­вала наплечные лямки. Така небрежно кивнула, побла­годарив за помощь, и, не оглядываясь, пошла вперед по дороге.

– Ты считаешь, что она неправа, – сказала Кларк, глядя, как силуэт доктора исчезает, колеблясь в подни­мающихся от земли тепловых потоках.

– Я не знаю.

– А что, если она права?

– Это не имеет значения.

– Это не имеет значения. – Кларк покачала головой, удивившись. – Кен, ты что, совсем тронулся?

Лабин пожал плечами:

– Если она сумеет раздобыть пригодный образец, мы узнаем Бета‑макс это или нет. В любом случае мы сможем поехать в Бангор и с помощью ее допуска проникнем внутрь. После этого все должно...

– Кен, ты вообще ее слушал? Возможно, есть лекар­ство. От Бетагемота.

Он вздохнул:

– Вот поэтому я и не хотел тебя брать с собой. У тебя есть собственные цели, а мы здесь не для этого. Ты от­влекаешься.

– Отвлекаюсь? – Лени удивленно тряхнула голо­вой. – Я говорю о спасении мира, Кен. Я вовсе не счи­таю, что отвлекаюсь.

– Нет. Ты считаешь себя проклятой.

Что‑то в Лени сразу закрылось.

Он же продолжил тему:

– Как бы там ни было, я с тобой не согласен.

– Да ну.

Лицо Кларк превратилось в бесстрастную маску.

– По‑моему, ты всего лишь одержима. Что тоже пред­ставляет проблему.

– Ну‑ну, продолжай.

– Ты думаешь, что разрушила мир, – Лабин обвел взглядом выжженный ландшафт. – Ты думаешь, это твоя вина. Ты откажешься от цели, пожертвуешь собой, мной. Моментально. Если только увидишь малейший шанс на искупление. Тебе так отвратительна кровь на твоих руках, что ты, не задумываясь, смоешь ее новой кровью.

– Значит, ты вот так думаешь.

Он посмотрел на нее:

– А разве есть что‑то такое, чего ты не сделаешь ради возможности вернуть все назад?

Она несколько секунд выдерживала его пристальный взгляд, но в конце концов отвела глаза в сторону. Лабин кивнул.

– На моей памяти ни один обычный человек не при­нимал Общее Благо настолько близко к сердцу. Мне ино­гда кажется, что твой мозг каким‑то образом состряпал свой собственный Трип Вины.

Лени уставилась в землю под ногами.

– Это ничего не меняет, – шепотом произнесла она после долгого молчания. – Даже если у меня есть лич­ные мотивы...

– Меня не тревожат твои мотивы. Меня тревожит твоя способность к оценке.

– Мы все еще говорим о спасении мира.

– Нет, – отрезал он. – Мы говорим о ком‑то, кто пытается это сделать... возможно. Мы говорим о целой стране или консорциуме, который лучше оснащен, более информирован, чем пара путешественников со Средне‑ атлантической гряды. И... – Тут он поднял руку, жестом попросив не перебивать: – Мы говорим и о других мо­гущественных силах, которые, возможно, пытаются их остановить по причинам, о которых мы можем только догадываться. Или без всякой причины, если рассуждения Уэллетт верны. Это не наша игра, как бы сильно тебе ни хотелось принять в ней участие.

– Наша, Кен, наша. Просто последние пять лет мы ужасно боялись сделать ход.

– И за это время многое изменилось.

Кларк покачала головой:

– Мы должны попытаться.

– Мы даже правил больше не знаем. А что насчет того, что мы действительно можем изменить? Насчет «Ат­лантиды»? Рифтеров? Алике? Ты действительно хочешь пренебречь любым шансом помочь им ради какого‑то безнадежного дела?

Лабин тут же понял, что просчитался. Что‑то вспых­нуло в ней, такое ледяное, знакомое и совершенно не­преклонное.

– Да как ты смеешь, – прошипела она. – Тебе всег­да было наплевать и на Алике, и на Грейс, да и на меня тоже, если на то пошло. Ты был готов убить нас всех, ты каждый раз переходил на другую сторону, стоило из­мениться раскладу. – Кларк с отвращением покачала головой. – Как ты вообще смеешь говорить о верности и спасении жизней. Ты даже и не понимаешь, что это значит, если только это тебе не вобьют в башку вместе с параметрами очередного задания.

Лабин должен был знать, что спорить с ней бессмыс­ленно. Ее не интересовали шансы на успех. Она не ставила на разные чаши весов «Атлантиду» и остальной мир, не сравнивала результаты.. Все переменные, которые заботили Лени, возникали в ее собственной голове, а чувство вины или одержимость не поддавались анализу затрат и выгод.

. Но даже так Кен почувствовал, как после ее слов у него почему‑то перехватило горло:

– Лени, я не это имел в виду.

Она подняла руку и отвела глаза, не желая встречаться с ним взглядом. Он ждал.

– Может, это вовсе и не твоя вина, – сказала она, помолчав. – Они просто сконструировали тебя таким.

Он позволил себе проявить любопытство:

– Каким таким?

– Ты же просто муравей‑солдат. Прешь вперед, уси­ки к земле, следуешь «приказам», «параметрам задания», «краткосрочным целям», и тебе никогда не приходит в голову мысль поднять голову и увидеть картину целиком.

– Я ее вижу, – спокойно произнес Лабин. – И она намного больше, чем ты желаешь признать.

Она, все еще не глядя на него, покачала головой. Он попытался снова:

– Хорошо. Ты видишь картину целиком: как по‑тво­ему мы должны поступить с этой информацией? Что ты можешь предложить, кроме фантазий? У тебя есть какая‑то стратегия «спасения мира», ты же о нем только что говорила?

– У меня есть, – объявила Уэллетт.

Они обернулись. Сложив руки на груди, она стояла позади них возле лазарета. Она, похоже, бросила носилки и кружным путем вернулась назад, пока они не смотрели.

Лабин в удивлении заморгал.

– Ваш образец...

– С той боеголовки, которую вы нашли? Без шансов. Под воздействием трейсеров любое активное вещество распадается на атомы.

Кларк быстро посмотрела на Кена, даже сквозь лед в глазах ее взгляд читался ясно, как двоичная система: «Не по твоим правилам игра пошла, супершпион? Поз­волил какому‑то убогому сельскому доктору обойти тебя на повороте?»

– Но я знаю, как мы можем добыть образец, – про­должила Уэллетт, глядя прямо на Кларк. – И я могла бы воспользоваться вашей помощью.

ПЕРЕМЕЩЕНИЕ

Така пришла слишком поздно. Если бы она услышала, с чего начался разговор, подумала Кларк, то не захотела бы иметь с нею ничего общего.

У хорошего врача всегда есть контакты на местах, так говорила Уэллетт. Те, кого она спасла или кому купи­ла время. Те, чьих любимых она избавила от страданий. Случайные дилеры: торговцы пустошей, которые мог­ли добывать лекарства или запчасти в обмен на другие предметы. Они не имели ничего общего с альтруизмом, но могли спасти жизнь, когда до ближайшего подъемника с припасами оставалась еще целая неделя.

У всех из них было здоровое чувство корысти. Все они знали друг друга.

Лабин, конечно же, отнесся к идее скептично. Или же, подумала Кларк, просто так вел себя. Это была его фишка, манера поведения. И никак иначе. Никто в здра­вом уме не отвернулся бы от пусть и слабого, но шанса отменить хотя бы часть того...

«...того, что я сделала».

Тут‑то и заключалась загвоздка, и Лабин – черт бы его побрал – прекрасно все понимал. Когда ты помогла разрушить мир, когда испытывала острое, ни с чем не сравнимое удовольствие, глядя на его предсмертную аго­нию, то очень трудно потрясать моралью перед тем, кто просто не слишком хочет его спасать. Даже если это было давно. Даже если ты уже совсем изменилась. Если и су­ществовало истечение срока давности за землеубийство, то каких‑то жалких пяти лет для него точно не хватило бы.

Уэллетт предложила двигаться на юг, к руинам Порт­ленда. Конечно, подключиться к базе данных оттуда было невозможно, но так они ближе подбирались к Бостону. Кроме того, в этих местах Уэллетт была официальной пер­соной, человеком с полномочиями и удостоверением. По местным меркам, она вполне сходила за представитель­ницу власти и, возможно, даже могла провести их прямо через парадную дверь.

– Представители власти не раскатывают по округе, раздавая дермы всем подряд, – заметил Лабин.

– Да? А чего за последнюю неделю добился ты? По‑прежнему думаешь, что сможешь хакнуть мировую нерв­ную систему, хотя все запасные входы у нее давно сожгли?

В конце концов, он согласился, но с оговорками. Они будут действовать согласно плану Уэллетт, пока им по пути. Они воспользуются лазаретом только после того, как вырвут все охранные устройства; причем Лабин про­следит за тем, чтобы Така сотрудничала, а Кларк станет выполнять ее указания и сделает всю грязную работу.

Кабина мобильного лазарета являла собой чудо эко­номии пространства. Две складные койки разместились за сиденьями, а около дальней стенки между циркулятором Кальвина и полевым медицинским интерфейсом приютилась крохотная душевая. Но больше всего Кларк поразило количество ловушек в лазарете. Газовые кани­стры, соединенные с вентиляционной системой. Тазер‑иглы в подушках сидений, готовые по команде или при касании пронзить и плоть, и одежду любой плотности. Под приборной панелью разместился световой стимуля­тор – направленный инфракрасный стробоскоп, излуче­ние которого проникало сквозь закрытые веки и вызы­вало судороги. Уэллетт перечислила каждое устройство, Лабин стоял за ее спиной, а Кларк ползала по фургону с ящиком для инструментов и выдергивала провода. Лени понятия не имела, все ли отключила – по ее мнению, Така вполне могла припасти туз в рукаве на будущее, – но Лабин был менее доверчив, чем она, но, тем не менее, остался доволен.

На разоружение кабины ушел час. Потом Уэллетт спросила, не хотят ли они отключить и внешние устрой­ства безопасности, и, когда Лабин отрицательно покачал головой, она, казалось, даже разочаровалась.

Они разделились. Лабин решил вести «Вакиту» даль­ше вдоль берега и попытаться самостоятельно проник­нуть в Портленд; Кларк же будет сопровождать Уэллетт до встречи на одной из точек маршрута, держа при себе копию кода Бета‑макса.

– О Бета‑максе ей раньше времени не говори, – пре­дупредил Лабин Лени, когда Така не могла их подслушать.

– Почему?

– Потому что он лишает нас единственной защиты от Бетагемота. В тот момент, когда она поймет, что не­что подобное существует, ее приоритеты перевернутся с ног на голову.

Поначалу Кларк удивило то, что Лабин решил оста­вить обеих без присмотра; даже без своего рефлекса на убийство он плохо относился к потенциальным утечкам в безопасности, к тому же знал, что Кларк раздражают выбранные им цели миссии. Кен и в лучшие времена не отличался доверчивостью; как он мог поручиться за то, что женщины не отправятся вглубь страны прочь от берега и не оставят его одного?

И только тогда, когда они разошлись, Кларк поняла. Лабин надеялся, что все будет именно так.

Они ехали по разоренной земле, где выскоблили даже намек на жизнь. Мобильный лазарет, построенный для езды по пересеченной местности, взбирался на повален­ные стволы деревьев, кроша их своими колесами. Огибал ямы, заполненные пеплом и сажей, ехал напрямую там, где вихри и порывы ветра, подобно крохотным антарк­тическим метелям, намели на вновь замерзший асфальт многосантиметровый слой серой пыли. Они дважды про­ехали мимо неисправных рекламных щитов, наполовину вплавленных в камень; их решетка покоробилась и все еще упрямо пыталась работать, хотя они уже не реклами­ровали ничего, кроме мерцающих разноцветных разводов собственного теплового шока.

Потом начался дождь. Пепел превратился в пасту, об­лепив капот каплями, похожими на папье‑маше. Некото­рые из них оказались настолько тяжелыми, что добрались до ветрового стекла, оставляя еле заметные пятна, пока статическое поле не отбрасывало их прочь.

За все время пассажиры не обменялись друг с другом ни единым словом. Незнакомая музыка заполняла тиши­ну – архаичные композиции с резкими фортепианными аккордами и нервирующими струнными. Уэллетт, похоже, нравилось. Она рулила, а Кларк смотрела в окно, раз­мышляя о распределении ущерба. Какая часть из этих разрушений лежит на ее совести? А какая на демонах, что приняли ее имя?

Выжженная зона осталась, в конце концов, позади. Теперь по обочинам дороги росла настоящая трава, из кюветов выглядывали редкие кустарники, настоящие ели нависали с двух сторон, как ряды оборванных голодных палочников. Конечно, сейчас они были уже не зелены­ми, а коричневыми или только начинали буреть, словно вокруг стояла бесконечная засуха.

Этот дождь им не поможет. Растения еще держа­лись – некоторые даже до сих пор непокорно размахива­ли зелеными листьями, словно флагами, – но Бетагемот был повсюду – неумолимый, он не думал о времени. Кое‑где его скопления казались настолько обильными, что были различимы и невооруженным глазом: пятна охряной плесени покрывали траву, опоясывали стволы де­ревьев. И все‑таки вид всей этой растительности – пусть уже практически мертвой, но, по крайней мере, физиче­ски нетронутой – казался поводом для хоть малого, но праздника, особенно после крематория, из которого они только что выбрались.

– А вы их когда‑нибудь снимаете? – спросила Уэл­летт.

– Простите? – Кларк очнулась. Доктор включила ав­топилот в простом режиме – фургон катился по дороге без всяких опасных экскурсов в систему GPS.

– Эти накладки у вас на глазах. Вы когда‑нибудь?..

– О нет. Обычно нет.

– Линзы ночного видения?

– Вроде того.

Уэллетт поджала губы:

– Я такие видела раньше, их все носили еще до того, как всё пошло к чертям. У них было целых двадцать ми­нут славы.

– Там, откуда я приехала, они и сейчас популярны. – Кларк посмотрела в боковое стекло, по которому стекали дождевые струи. – Среди моего племени.

– Племени? Вы что, из Африки приплыли?

Кларк беззлобно хмыкнула:

– О нет. «Мне до Африки было плыть еще пол‑Атлантики...»

– Я и не сомневалась. У вас нет меланина, хотя сей­час это не много значит.. Да и тутси[100] сюда не приедут, разве только позлорадствовать.

– Позлорадствовать?

– Поймите, мы даже их обвинить в этом не можем. У них не осталось никого старше сорока лет. По их мне­нию, «огненная ведьма» – это по‑настоящему поэтиче­ское правосудие.

Кларк пожала плечами.

– Ну, если не из Африки, – Уэллетт не отставала, – может, вы с Марса?

– Почему вы так думаете?

– Вы определенно не из этих мест. Вы приняли Мири за скорую помощь. – Она ласково провела ладонью по приборной панели. – Вам ничего не известно о «лени»...

Кларк стиснула зубы, неожиданно разозлившись:

– Я знаю о них. Отвратительный эволюционирующий код, который живет в Водовороте и плодит одно дерьмо. Икона мести для некоторых стран, которые ненавидят вас всех до мозга костей. И пока мы не сошли с темы, может, ты объяснишь: мыкаешься тут, раздаешь дермы, убиваешь из милосердия, в то время как все Восточное полушарие мечет лекарство прямо тебе на голову? Вот ты не была на Марсе, но все равно как‑то явно не в курсе последних событий.

Уэллетт с любопытством посмотрела на Кларк:

– Вот опять.

– Что?

– «В Водовороте». Уже много лет я не слышала, что­бы кто‑то использовал это слово.

– И что с этого? Какая разница?

– Ну ладно тебе, Лори. Вы с напарником появляетесь в самой глуши, захватываете мой фургон, и вас даже в принципе нельзя назвать нормальными – разумеется, я хочу узнать, откуда вы прибыли.

Злость Кларк прошла так же внезапно, как и вспых­нула:

– Прости.

– Я, кстати, все еще кто‑то вроде почетного пленни­ка, и, можно сказать, ты обязана мне кое‑что объяснить.

– Мы прятались, – выпалила Кларк.

– Прятались. – Уэллетт, кажется, даже не удиви­лась. – А где можно так долго прятаться?

– Как выяснилось, нигде. Поэтому мы вернулись.

– Ты – корп?

– Я что, похожа на корпа?

– Ты похожа на глубоководную ныряльщицу или кого‑то вроде. – Она показала на отверстие в груди Кларк: – Электролизный приемник, верно?

Кларк кивнула.

– Значит, все это время вы прятались под водой. Хмм. – Уэллетт покачала головой. – А я думала на ор­бите.

– Почему?

– Да слухи такие гуляют. Когда «огненная ведьма» только появилась, когда пошли бунты, тогда же многие на­чали говорить, что несколько сотен высокопоставленных корпов вдруг исчезли с лица земли. Такое, на мой взгляд, доказать в принципе невозможно, так как этих людей ни­кто во плоти и не видел. Насколько нам известно, они вполне могли быть симуляциями. В общем, сама знаешь, как быстро разносятся такие слухи. Говорили, к примеру, что все они улетели с какого‑то космодрома в Австралии и теперь сидят на орбите в полном комфорте и наблю­дают, как гибнет мир.

– Я – не корп, – сказала Кларк.

– Но работаешь на них, – предположила Уэллетт.

– А кто нет?

– Я имею в виду сейчас.

– Сейчас? – Кларк покачала головой. – Думаю, могу честно сказать, что ни Кен, ни я... О, господи!

Тварь выскочила из какого‑то потайного укрытия под приборной панелью – сплошные сегменты и щелкающие мандибулы. Она зацепилась за колено Кларк конечностя­ми с кучей суставов и напоминала гибрид кузнечика и сороконожки размером с мизинец. Рука Лени машиналь­но опустилась: маленькое существо лопнуло под ладонью.

– Черт побери, – тяжело дыша, произнесла она. – Что это было?

– Что бы это ни было, оно ничего тебе не сделало.

– Никогда не видела ничего подобного... – Кларк осеклась, посмотрев на собеседницу.

Уэллетт, похоже, расстроилась.

– Это, надеюсь, было не твое домашнее животное?

Абсурдная мысль, конечно. «Хотя не безумнее, чем

держать в любимчиках зельц. Интересно, как она...»

– Это было просто насекомое, – сказала Уэллетт. – И оно никого не трогало.

Кларк вытерла ладонь о бедро, размазав хитин и жел­тую слизь по гидрокостюму.

– Но оно... оно просто неправильное. Я таких вообще никогда не видела.

– Говорю же. Ты отстала от жизни.

– Так эти твари, значит, давно появились?

Уэллетт пожала плечами; похоже, она начала успока­иваться.

– Появляются то тут, то там. По сути, обычные на­секомые, только сегментов слишком много. Наверное, мутация гомеозисных генов[101], но не знаю, изучал ли их кто‑то более детально.

Кларк смотрела на мокрый чахнущий пейзаж, про­плывающий за окном.

– А тебя, похоже, сильно тронула судьба этого... на­секомого.

– А ты решила, что все вокруг умирает как‑то мед­ленно, да? И надо всем помочь в этом деле? – Уэллетт перевела дух. – Прости. Ты права. Я просто... проходит время, и начинаешь им симпатизировать, понимаешь? Когда работаешь тут слишком долго, все кажется... цен­ным.

Кларк ничего не ответила. Машина обогнула трещи­ну в дороге, закачавшись на рессорах воздушной по­душки.

– Я знаю, что в этом мало смысла, – помолчав, при­знала Уэллетт. – Бетагемот вроде как не так много и изменил.

– Что? Посмотри в окно, Така. Все умирает.

– Все и так умирало. Может, не так быстро.

– Хм. – Кларк взглянула на доктора. – И ты дей­ствительно считаешь, что кто‑то подбрасывает нам ле­карство через бруствер?

– От человеческой глупости? Навряд ли. А от Бета­гемота... Кто знает?

– И как оно может действовать? В смысле, что еще‑ то не пробовали?

Уэллетт, покачав головой, негромко рассмеялась:

– Лори, ты меня переоцениваешь. Я понятия не имею. – Она на мгновение задумалась. – В принципе, может быть что‑то вроде решения гориллы.

– Никогда о таком не слышала.

– Лет двадцать назад, в Африке. Горилл практически не осталось, а местные подъедали тех, кто выжил. В об­щем, одной группе по охране природы пришла в голову блестящая идея: они сделали горилл несъедобными.

– Да? И как же?

– С помощью модифицированного варианта Эболы. Гориллам было от него хоть бы хны, а любой человек, решивший отведать их мясца, умирал от внутреннего кро­вотечения в течение семидесяти двух часов.

Кларк улыбнулась, слегка удивившись:

– А с нами такой трюк можно провернуть?

– У нас соперник покруче. Микробы вырабатывают противоядия быстрее млекопитающих.

– Да, похоже, с гориллами тоже не получилось.

Уэллетт хмыкнула:

– Получилось. Даже слишком

– Так почему они вымерли?

– Мы их истребили. Неприемлемый риск для здо­ровья человека.

Дождь колотил по крыше кабины, потоки воды струи­лись по боковым стеклам. Капли метили в лобовое стек­ло, но резко сбивались с курса за несколько сантиметров до цели.

– Така, – сказала Кларк спустя несколько минут.

Уэллетт посмотрела на нее.

– А почему люди больше не называют сеть Водово­ротом?

Доктор слабо улыбнулась:

– Ты знаешь, почему ее так назвали изначально?

– Там стало слишком... тесно. Пользовательские бури, электронная жизнь

Така кивнула.

– Вот это практически исчезло. Физические сети на­столько деградировали, что большая часть фауны вы­мерла, лишившись среды обитания. По эту сторону от стены, по крайней мере... они разбили сеть на сегменты несколько лет назад. Насколько мне известно, где‑то там она по‑прежнему бурлит, но здесь...

Она посмотрела в окно:

– Здесь Водоворот вышел в реальный мир.

КАРМА

Ахилла Дежардена разбудил крик.

Когда он окончательно проснулся, тот уже стих. Ахилл лежал в темноте и какое‑то время размышлял, не при­снилось ли это ему: еще не так давно в его снах кри­чали постоянно. Он задумался, может, он сам себя раз­будил, – но такого не случалось уже много лет, с того самого времени, как Дежарден превратился в нового че­ловека.

Вернее, с того самого времени, как Элис выпустила старого человека из подвала.

Обеспокоенный и бодрый, он сразу понял, в чем дело. Крик зародился не в его голове и не в горле, он исходил от машин. Тревога, длившаяся не больше се­кунды.

Странно.

Он включил имплантаты. Вне черепа по‑прежнему ца­рила тьма, но внутри, в затылочных долях коры головного мозга расцвели шесть ярких окон. Он бегло просмотрел основные фиды, потом второстепенные; в первую очередь его интересовали угрозы с другого конца света, с орбиты или от расхрабрившегося гражданского, ткнувшегося в ограждения периметра. Он проверил убогие комнаты и коридоры, куда имел доступ скудный дневной штат, хотя сейчас было четыре утра, и в такую рань никто из них не приходил. В вестибюле никого, в зале приемов и на псарнях – тоже. Погрузочные площадки и электростан­ция в норме. Ракетной атаки не зафиксировано. Даже засора в канализации нет.

Однако он все‑таки что‑то слышал. В этом Ахилл был уверен. Более того, этот конкретный сигнал тревоги был ему незнаком. За все эти годы машины вокруг из обык­новенных инструментов превратились в друзей, защит­ников, советников и доверенных слуг. Он досконально изучил их голоса: мягкий писк имплантатов, успокаива­ющий гул охранной системы здания, утонченные многооктавные аккорды комплекса предупреждения об угрозах. И никто из них тревогу не поднимал.

Дежарден откинул простыни и поднялся с койки. Стоунхендж маячил в нескольких метрах; подкова из рабочих станций и тактических панелей тускло светилась в тем­ноте. Официальное рабочее место Ахилла находилось на много этажей выше; у него была и официальная кварти­ра, не слишком роскошная, но намного более комфорта­бельная, чем матрас, который он притащил сюда. Время от времени он до сих пор ими пользовался, когда того требовали дела или же когда была важна видимость. Но тут ему нравилось больше всего: в секретном, безопасном импровизированном нервном центре, вздымающемся из узловатого сплетения оптоволоконных корней, растущих прямо из стен. Это был его тронный зал, его цитадель и его бункер. Несмотря на все свое могущество, несмот­ря на всю неприступность его крепости, только здесь, в темном подземелье без окон, Ахилл чувствовал себя в полной безопасности и понимал, насколько это не­лепо.

Почесываясь, он плюхнулся в кресло, стоявшее в цент­ре Стоунхенджа, и начал просматривать данные, поступив­шие по оптоволокну. Мир, как обычно, кишел желтыми и красными иконками, но ничего особо срочного. Ничто не могло вызвать звуковой сигнал тревоги. Дежарден свел все сообщения в один список и отсортировал их по вре­мени поступления; если что и случилось, то прямо сей­час. Так: плавление ЦЕЗАРЬ‑реактора в Луисвилле, сбой статического поля в Боулдере, налажена связь с парой точек наблюдения в Аляске. Опять какая‑то болтовня о мутировавших жуках и растениях на границе с Панамой...

Что‑то еле заметно прикоснулось к его ноге. Ахилл бросил взгляд вниз.

Мандельброт уставилась на него одним глазом. Вто­рого не было. Вместо него зияла темная липкая дыра, полморды оторвало начисто. В полутьме бок кошки ка­зался скользким и черным. Сквозь спутанную шерсть виднелись внутренности.

Мандельброт качалась, как пьяная, все еще подняв переднюю лапу. Открыла рот. И упала с едва слышным «мяу».

«О Боже, нет. О Боже, пожалуйста, только не это».

Он впопыхах набрал номер, даже не включив свет. Мандельброт, истекающая кровью, лежала в луже соб­ственных кишок.

«О Господи, пожалуйста. Она умирает. Сделай так, чтобы она не умерла».

– Привет – застрекотал неживой голос. – Трев Сойер слушает.

Черт побери. Это был автомат, и у Дежардена сейчас не было времени возиться с ветками диалога. Он прервал вызов и вошел в местный каталог адресов:

– Мой ветеринар. Домашний телефон. Все блоки­ровки вырубить.

Где‑то в Садбери начал звонить запястник Сойера.

– Ты опять полезла в псарни? – Мандельброт лежала на боку, ее грудная клетка поднималась и опускалась. – Глупая кошка, ты так любила дразнить этих монстров. Поняла, как... о, господи, как ты вообще смогла вернуть­ся. Не умирай. Пожалуйста, не умирай.

Сойер упорно молчал.

«Ответь на звонок, сука! Это же чрезвычайная ситуа­ция! Где тебя черти носят в четыре утра?»

Лапы Мандельброт дергались и сжимались, словно во сне, словно под током. Дежардену хотелось дотронуться до нее, остановить кровотечение, выпрямить позвоноч­ник, да просто погладить, ради всего святого – хоть как‑то облегчить ее страдания. Но Ахилл страшно боялся, что неопытным прикосновением сделает только хуже.

«Это моя вина. Это моя вина. Я не должен был пу­скать тебя повсюду, должен был снизить допуск, ведь ты, в конечном счете, всего лишь кошка, и ты не знаешь, как себя вести. И я так и не потрудился узнать, как звучит твой сигнал тревоги, мне просто не пришло в голову, что я должен...»

Не сон. И с миром все в порядке. Заговорил ветери­нарный имплантат, вмонтированный в запястник: корот­кий вскрик, когда жизненные показатели Мандельброт ушли в красную зону, а потом молчание, когда зубы, или когти, или просто инерция от шока низвели сигнал до шума.

– Алло? – прозвучал невнятный сонный голос.

Дежарден вскинул голову:

– С вами говорит Ахилл Дежарден. Мою кошку силь­но изуродовали...

– Что? – недовольно спросил Сойер. – Вы хоть зна­ете, который сейчас час?

– Простите, я знаю, но это исключительный случай. Моя кошка... о, господи, ее разорвали на части, она едва жива, вы должны...

– Ваша кошка, – повторил Сойер. – А зачем вы мне об этом рассказываете?

– Я... вы ведь ветеринар Мандельброт, вы...

Голос был ледяным:

– Я три года как ничей ветеринар.

Дежарден вспомнил: всех ветеринаров отправили ле­чить людей, когда Бетагемот – и сотни сопутствующих ему инфекций – парализовали систему здравоохране­ния.

– Но вы же все еще... вы же знаете, что нужно... я уверен...

– Мистер Дежарден, вы забыли, который сейчас час. А вы помните, какой сейчас год?

Дежарден покачал головой.

– Да о чем вы говорите? Моя кошка лежит на полу, а ее...

– Прошло пять лет с начала эры Огненной Ведь­мы, – продолжил Сойер ледяным тоном. – Люди уми­рают, мистер Дежарден. Миллионами. В таких обстоятель­ствах даже еду тратить на животных – это постыдно. Ожидать, что я стану тратить время, лекарства и перевя­зочные средства на лечение раненой кошки, по крайней мере, неприлично.

В глазах Ахилла защипало. Все вокруг расплылось.

– Пожалуйста... я могу вам помочь. Я могу. Я могу вдвое увеличить норму циркулятора. Воду без ограни­чений. Я могу отправить на орбиту, черт возьми, если вы этого хотите, и вас, и вашу семью. Все что угодно. Только скажите.

– Хорошо: прекратите расходовать попусту мое время.

– Да вы знаете, кто я? – закричал Дежарден.

– Разумеется, знаю. И удивлен, что у правонаруши­теля – особенно такого выдающегося – так сильно сме­щены приоритеты. У вас же должен быть иммунитет к такого рода вещам.

– Ну, пожалуйста...

– Спокойной ночи, мистер Дежарден.

«Потеря соединения» – на одном из экранов загоре­лась очередная желтая иконка.

В углу рта Мандельброт пузырилась кровь. Внутреннее веко скользнуло по окровавленному глазному яблоку, но вновь вернулось в прежнее положение.

– Пожалуйста, – всхлипнул Дежарден. – Я не знаю, что...

«Нет, знаешь».

Он склонился над ней, протянул руку, осторожно на­давил на вздувшуюся петлю кишечника. Тело Мандельб­рот дернулось, словно испустило дух. Она едва слышно мяукнула.

– Прости... Прости.

«Ты знаешь, что делать».

Он вспомнил, как Мандельброт вцепилась в лодыжку отца, когда старик навестил его в 48‑м. Вспомнил, как Кен Лабин стоял в одних трусах и стирал брюки в ван­ной: «Твоя кошка меня описала», – сказал он тогда, и в его голосе слышалось невольное уважение. Он вспомнил, как лежал ночами, чувствовал, что мочевой пузырь скоро разорвется, но не смел подняться, боялся потревожить пушистый спящий комок, лежащий на груди.

«Ты знаешь».

Он вспомнил, как Элис пришла на работу с исца­рапанными в кровь руками, пытаясь удержать тощего, шипящего котенка, который уже тогда ни от кого не терпел унижений.

– Эй, Кайфолом, хочешь иметь сторожевую кошку? Настоящий хаос во плоти. Поворачивающиеся уши, ба­тарейки не требуются, к тебе в квартиру теперь никто не зайдет без увечий, гарантированно.

«Ты знаешь».

Мандельброт снова начали бить конвульсии.

Он знал.

У него под рукой не было ничего: ни инъекций, ни газа, ни огнестрела. Все пошло на ловушки, и понадобит­ся куча времени, чтобы извлечь оттуда хоть что‑нибудь. Комната была голой – только серо‑костяные стены и побеги оптоволокна. От нейроиндукционного поля... бу­дет больно...

«Черт побери, мне просто кирпич нужен, – подумал он, с трудом сглатывая комок в горле. – Обыкновенный камень, их же куча около домов валяется...»

Не было времени. Мандельброт уже не жила с тех са­мых пор, как отправилась наверх, от псарни. Она только страдала. И Дежарден мог лишь прекратить это и боль­ше ничего.

Он занес ногу над ее головой.

– Ты и я, Сарделька, – прошептал он. – У нас был допуск выше, чем у любого человека на тысячу кило­метров вокруг...

Мандельброт мурлыкнула. Когда она умерла, тело как будто что‑то покинуло. Осталась лишь бесхребетная мас­са на полу.

Дежарден еще какое‑то время стоял, держа ногу на весу, на всякий случай. Наконец он опустил ступню на бетонный пол. Мандельброт всегда все делала сама.

– Спасибо тебе, – прошептал Ахилл и заплакал.

Доктор Тревор Сойер проснулся во второй раз за по­следние два часа. Над его головой огромным кулаком нависала какая‑то тень. Она негромко шипела, словно парящая змея.

Он попытался подняться. Не смог: руки и ноги болта­лись, как резиновые, и не слушались. Лицо покалывало, вялая челюсть отвисла пучком сваренных макарон. Даже язык казался распухшим и дряблым, вывалился изо рта и не двигался.

Сойер смотрел на овальный предмет над кроватью. Тот напоминал черное пасхальное яйцо где‑то вполовину его роста, но шире. Его брюхо уродовали с трудом различи­мые отверстия и пузыри, отражавшие серебристые лучики слабого света, проникавшие из прихожей.

Шипение стихло. Доктор почувствовал, как по щеке червяком сползает тонкая струйка слюны. Он попытался проглотить ее, но не смог.

Он все еще дышал. Хоть что‑то.

Пасхальное яйцо издало мягкий щелчок. Откуда‑то пошло слабое, едва различимое ухом гудение – то ли поле воздушной подушки, то ли помехи в нервной сис­теме, осечкой стреляющие в ухе.

Это не нейроиндукция. «Овод» даже от земли не ото­рвался бы, неся такие тяжелые кабели.

«Какой‑то нервно‑мышечный паралич, – догадался он. – Значит, газ».

Он попытался повернуть голову. Та десятикилограм­мовым валуном лежала на подушке и не слушалась. Он не мог двинуть глазами. Не мог даже моргнуть.

Сойер слышал, что Сандра тоже проснулась; она ды­шала часто, но неглубоко.

– Ты, как я вижу, снова заснул, – сказал «овод» зна­комым голосом. – Даже глазом не моргнул, верно?

«Дежарден?..»

– Хотя это нормально, – продолжила машина. – Ты оказался прав. Позволь тебе помочь...

«Овод» наклонился носом вниз, пока буквально не уткнулся в щеку Сойера. Мягко боднул ее, словно кот, просящий еду у хозяина. Лежащая на подушке голова Сойера повернулась, и он уставился на детскую кроватку, стоявшую у стены и едва различимую в полутьме.

«О, господи, что...»

Невозможно. Ахилл Дежарден – правонарушитель, а правонарушители... они попросту ничего такого не де­лали. Не могли. Никто, конечно, официально не призна­вал этого, но Сойер многое знал и был в курсе. Суще­ствовали... ограничения на биохимическом уровне, чтобы правонарушители не злоупотребляли своей властью, не совершали того, что сейчас...

Робот перелетел через спальню. Замер примерно в метре над кроваткой. Тонкий полумесяц вращающейся линзы блеснул на его брюхе, фокусируясь.

– Кайла, верно? – прошептал робот. – Семь меся­цев, три дня, четырнадцать часов. Доктор Сойер, у вас, наверное, очень особенные гены, если вы решили родить ребенка в таком ужасном мире. Бьюсь об заклад, это до крайности разозлило соседей. Как вы смогли обойти контроль над численностью населения?

«Пожалуйста, – подумал Сойер. – Не трогайте ее. Мне жаль. Я...»

– Держу пари, вы их обманули, – задумчиво продол­жила машина. – Держу пари, эта жалкая личинка вообще не должна была появиться на свет. Но ладно. Как я уже сказал, вы были правы. Когда говорили о людях. Они действительно постоянно умирают.

«Пожалуйста. Господи, дай мне сил, верни мне спо­собность двигаться, дай мне сил, чтобы хоть умолять...»

Яркий, как солнце, горящий хоботок лизнул темноту и поджег Кайлу.

«Овод» повернулся и посмотрел на Тревора Сойера черным циклопическим глазом, пока ребенок доктора кричал, обугливаясь.

– Ну вот, один помер прямо сейчас, – заметил робот.

– За Мандельброт, – прошептал Дежарден. – Веч­ная ей память.

Он освободил «овода», тот вновь принялся наматы­вать предписанные круги. Бот не сможет ответить ни на один из вопросов, которые неизбежно возникнут после сегодняшней ночи, даже если кто‑то сумеет отследить его присутствие в жилой ячейке 1423 по адресу Кушинг‑Скайуок, 150. Даже сейчас он помнил только обычное патрули­рование на выделенном ему участке; ничего другого дрон и не вспомнит, а скоро из‑за сбоя в навигации уйдет в самоубийственный штопор прямо в запретную зону во­круг генератора статического поля Садбери. От него не останется даже камер, не говоря уж о журнале событий.

Что касается самих тел, то даже самое поверхност­ное расследование вскоре откроет недовольство Тревора Сойера насильственным переводом в Корпус здравоохра­нения, а также прежде неизвестные семейные связи с режимом Мадонны, неожиданно пришедшем к власти в Гане. После такого никто не станет задавать никаких вопросов; люди, связанные с Новым порядком Мадон­ны, всегда пытались свалить старый. Сойер имел доступ в больницу, медицинский опыт и мог нанести неверо­ятный ущерб законопослушным членам общества. Без него в Садбери стало лучше, и неважно, погиб он по собственной неосторожности или от руки бдительного правонарушителя, который выследил доктора в его соб­ственном логове и с чрезмерным пристрастием положил конец террористической деятельности предателя.

В конце концов, такие хирургические операции слу­чались время от времени. А если за ними стоял правона­рушитель, то – по определению – это было для общего блага.

Можно вычеркнуть еще один пункт из списка неот­ложных дел. Дежарден завернул Мандельброт в футболку и направился на улицу, прижимая окровавленный сверток к обнаженной груди. Он тонул в водовороте эмоций, но внутри у него царила пустота. Ахилл пытался разрешить этот парадокс, поднимаясь на первый этаж.

Конечно, он испытывал горе от потери друга, с ко­торым был неразлучен почти десять лет. Удовлетворение от мести. И все же – он надеялся на нечто большее, а не только на мрачное чувство уплаченного долга. На что‑то более глубокое. Ахилл не испытал радости, когда Тревор Сойер смотрел на собственную жену и ребенка, горящих заживо. Ничего не почувствовал, когда сжег са­мого доктора – когда плоть с хрустом стала отделяться от костей; когда глазные яблоки, как большие желатиновые личинки, сварились в глазницах – хотя знал, что уже при смерти, все ощущая, Сойер так и не нашел в себе сил даже захныкать.

Радость ускользала от Дежардена. Конечно, он никогда не чувствовал ее раньше, когда выплачивал по счетам, но сейчас надеялся на большее. Разумеется, причина всего этого запала ему в душу гораздо глубже. И все‑таки: толь­ко печаль, удовлетворение и... что‑то еще. Ахилл даже не мог сказать, что именно...

Он вышел на улицу. Бледный утренний свет заливал все вокруг. Мандельброт остывала, и ее тельце уже оде­ревенело.

Сделав несколько шагов, он обернулся посмотреть на свой замок. На фоне яркого неба он казался огромным, черным и зловещим. До Рио здесь работало столько по­тенциальных спасателей, что они могли бы заселить не­большой город. А теперь все здание принадлежало только Дежардену.

«Благодарность», – понял Ахилл с удивлением. Он ощущал благодарность за собственную скорбь. Ведь он все еще любил. Все еще мог чувствовать, чувствовать всем сердцем. До этой самой ночи, до этой потери он совсем не был уверен, что способен на такое.

Элис опять оказалась права. Социопат. Он превратил­ся во что‑то такое, для чего этот термин был слишком узким.

Возможно, надо пойти и рассказать ей, как только он похоронит Мандельброт.

УКРОЩЕНИЕ

Оставляйте трупы только здесь Несанкционированная утилизация карается по закону Закон Северной Америки/УЛН о биологической опасности 4023‑А‑25 - п. 5

Загон без крыши, с трех сторон огороженный стена­ми, находился к югу от шоссе 184 сразу за Эллсуортом. Знак нанесли спреем на дальней стене – умная краска каждые несколько секунд меняла язык надписи. Кларк и Уэллетт стояли у входа, смотря внутрь.

Неровный пол покрывала растрескавшаяся чешуйками корка старой извести, похожая на дно высохшего озера в пустыне. Было видно, что ее сюда не подвозили уже давно. На субстрате лежали четыре тела. Одно лежало аккуратно, ему сложили руки на груди: черное и раз­дутое, оно кишело личинками, над ним парил ореол из мух. Три других уже высохли и развалились, походя на кучи листьев, разбросанных сильным ветром. У них не хватало конечностей и одной головы.

Уэллетт ткнула пальцем в сторону надписи:

– Да, раньше им было не все равно. Людей бросали за решетку, когда они хоронили любимых в саду за до­мом. За угрозу общественному здоровью. – Она хмык­нула, вспоминая. – Остановить Бетагемот они не могли. Сопутствующие эпидемии тоже. Зато могли упрятать в тюрьму какую‑нибудь несчастную старуху, которая не хо­тела смотреть, как сжигают тело ее мужа.

Кларк слабо улыбнулась:

– Людям нравится чувствовать себя... какое там слово‑то...

– ...инициативными, – предложила Уэллетт.

– Именно так.

Така кивнула:

– Надо отдать им должное, тогда это действитель­но было проблемой. Тогда тут столько трупов лежало, штабелями, тебе по плечи было бы. Одно время холера убивала больше людей, чем Бетагемот.

Кларк разглядывала крематорий:

– А почему его так далеко поставили?

Уэллетт пожала плечами:

– Тогда они повсюду были.

Лени вошла внутрь загона. Уэллетт остановила ее, по­ложив руку на плечо:

– Ты лучше держись около старых тел. От свежих можно подхватить что угодно.

Кларк дернула плечом, сбросив ладонь доктора:

– А ты сама как?

– Я вакцинирована с ног до головы. Тут ко мне не многое может прицепиться.

Она подошла к трупу с наветренной стороны, хотя легкий бриз смрад почти не разгонял. Кларк держалась подальше, с трудом подавив рвотный позыв, и приня­лась собирать части тел. Она провела баллоном со стерипленкой две черты, как будто распятие нарисовала, и нажала на закрепитель. Сморщившийся одноногий труп, лежавший у ее ног, заблестел, когда затвердел жид­кий пластик.

– А эти еще в хорошей форме, – заметила Уэллетт, распыляя аэрозоль по мертвому телу. – Раньше‑то надо было дважды в неделю проверять, если хотела найти бер­цовую кость, соединенную с коленной чашечкой. У падальщиков был праздник.

Спрея Така не жалела, чему Кларк не удивилась. Доктор, может, и обладала иммунитетом от болезней, гнездившихся в этом трупе, но разносить их тоже не хотела.

– А что изменилось? – спросила Кларк.

– Падальщиков больше нет.

Кларк ногой перекатила мумифицированные останки и залила аэрозолем другую сторону покойника. Через несколько секунд покрытие затвердело. Она подхватила на руки тело в саване. Лени казалось, что она держит охапку дров. Стерипленка со слабым скрипом терлась о гидрокостюм.

– Просто загрузи его в Мири, – сказала Уэллетт, про­должая орудовать спреем. – Я уже поменяла настройки.

Лазарет высунул язык с правого борта. Мятая серебря­ная фольга покрывала его горло. Кларк положила останки на поддон, тот втянулся внутрь как только почувствовал груз. Мири сглотнула и закрыла рот.

– Мне надо еще что‑нибудь сделать? – спросила Кларк.

– Да нет. Она знает разницу между живым челове­ком и трупом.

Из машины донесся низкий, еле слышный гул, но быстро прекратился.

Уэллетт вытащила человекоподобный кокон из загона. Раздутое тело полностью скрылось под слоями фибропластика, как будто Така превратилась в какого‑то огромного паука и спеленала добычу. Поверхность савана усеивали тела прилипших насекомых. Умирая, они извивались, пы­таясь высвободиться из пут.

Кларк подошла помочь доктору и взяла кокон за один конец. Когда они распределили вес, внутри что‑то хлюп­нуло. Мири разинула рот – уже пустой – и дохнула Лени в лицо горячей, пыльной отрыжкой. Наружу выполз язык, словно лазарет превратился в громадного ненасыт­ного птенца.

– А кожа дышит в этой штуке? – спросила Уэллетт, когда Мири проглотила вторую порцию.

– Ты про гидрокостюм?

– Я про обыкновенную кожу. Она под кополимером вообще дышит?

– Да он за пять лет изрядно поизносился. Как ви­дишь, до сих пор жива.

– Но тебе в нем все равно плохо. Он же создан для жизни на глубоководье; сомневаюсь, что на суше он по­лезен для здоровья, если носить его постоянно.

– А почему нет? – пожала плечами Кларк. – Ткань дышит, обеспечивает терморегуляцию. Мне комфортно, полный гомеостаз.

– Так это в воде, Лори. А у воздуха другие свойства. Скорее всего, у тебя дефицит витамина К.

– Со мной все хорошо, – безразличным тоном от­ветила Кларк.

Лазарет довольно заурчал.

– Как скажешь... – Уэллетт решила не продолжать тему.

Мири снова разинула рот.

Они прокладывали маршрут по заброшенным дорож­ным знакам и бортовым картам. Уэллетт упорно отказы­валась выходить в сеть. Кларк пришлось задать вопрос по поводу остановок на пути. Белфаст? Кэмден? Фрипорт? Еще до конца света они были лишь непримечательными точками на карте: почему бы не поехать в Бангор, всего‑ то несколько километров к северу? Туда, где жили люди.

– Теперь уже нет, – сказала Така, перекрикивая не­истовые оркестровые качели, которые, по ее словам, со­чинил какой‑то русский маньяк по фамилии Прокофьев.

– Почему?

– «Города – это кладбища человечества». – Она явно кого‑то процитировала. – Существовал какой‑то порог, сейчас точную цифру не вспомню. Некое магическое число количества людей на гектар. И любой городской центр его серьезно превышал. В общем, если Бетагемот попадал на территорию с высокой плотностью населе­ния – не говоря уже о болезнях, которые следовали за ним по пятам, – он распространялся как лесной пожар. Стоило одному чихнуть – заболевала сотня. Микробы любят толпу

– Но в малых городах все было нормально?

– Ну как видишь, не нормально. Там Бетагемот рас­пространялся медленно, да что я говорю – он распро­страняется до сих пор. В городках народу было мало, а зимой и того меньше. Землю между ними скупили бога­чи. – Уэллетт жестом указала на жухлую листву за ветро­вым стеклом. – Здесь были сплошные частные владения. Состоятельные старые мужчины и женщины, которые не тусовались, имели хорошее медицинское обслуживание. Разумеется, теперь их больше нет.

«Наверное, на „Атлантиду" отправились, – подумала Кларк. – Некоторые, по крайней мере».

– В общем, когда «огненная ведьма» появилась, у крупных городов было только два выхода, – продол­жала Уэллетт. – Либо отгородиться от мира баррикада­ми и генераторами статического поля, либо помереть. Некоторые не смогли себе позволить генераторы, по­этому остались без вариантов. Я не была в Бангоре с пятьдесят третьего. Насколько я знаю, там даже тела не убрали.

В Бакспорте они встретили первых живых пациентов.

Мири свернула с главной улицы примерно в два часа ночи и остановилась около циркулятора Кальвина от Красного Креста, на панели которого мигал предупреж­дающий желтый сигнал. Уэллетт осмотрела его, пользуясь светом от старого, оставшегося еще с прежних времен, рекламного щита, работающего на солнечной энергии, тот неутомимо рассказывал всем вокруг о преимуществах умной одежды и диетических проглоттидов.

– Необходимо пополнить запасы, – Така забралась в Мири и вызвала меню.

– А я думала, они получают все необходимое из воз­духа, – сказала Кларк. Иначе для чего еще был нужен фотосинтез. Лени, помнится, сильно удивилась, узнав, сколько сложных молекулярных соединений были нечем иным, как комбинациями азота, углерода и кислорода.

– Микроэлементы заканчиваются. – Уэллетт схвати­ла из раздатчика картридж из целлюлозы, заполненный красной и ярко‑коричневой пастой. – В этом, например, почти нет железа и калия.

Рекламный щит все еще настойчиво предлагал уже несуществующие товары и одежду и на следующее утро, когда Кларк с трудом втиснулась в туалетную кабинку Мири. Когда она вышла оттуда, к ветровому стеклу при­липли два силуэта.

Она осторожно переступила через Уэллетт и устро­илась между двумя ковшеобразными сиденьями. Двое мальчишек‑индусов – одному около шести, другой почти подросток – уставились на нее. Склонившись вперед, она посмотрела в ответ. Две пары черных глаз расширились от удивления; младший тоненько вскрикнул. В следующую секунду обоих мальчишек как ветром сдуло.

– Это из‑за твоих глаз, – сказала Така.

Кларк обернулась. Доктор сидела, обнимая спинку во­дительского сиденья, и моргала от утреннего света.

– И костюма, – добавила она. – Серьезно, Лори, ты в этом прикиде похожа на дешевого зомби. – Про­тянув руку за спину, она постучала по двери стенного шкафа: – Можешь что‑нибудь взять у меня.

К своему выдуманному имени Лени уже привыкала. Но непрошеный совет Уэллетт – это совсем другое дело.

Когда они вылезли из машины, около той уже выстро­илась очередь из шести человек. Така, улыбаясь, пошла к заднему борту и подняла тент. Кларк, еще не совсем проснувшись, последовала за ней; рты Мири раскры­лись, когда она проходила мимо. Серебристая обшивка исчезла, в цилиндрических стенах теперь виднелась сеть сенсорных датчиков.

Иконки и сигнальные индикаторы замерцали на па­нели управления в заднем отсеке Мири. Уэллетт маши­нально пробежала по ним пальцами, следя за собираю­щимися пациентами.

– Все стоят. Кровотечений не видно. Симптомов Бе­тагемота тоже. Начало хорошее.

Где‑то за полквартала от рекламного щита, из‑за угла давно закрытого ресторана показались те самые мальчиш­ки, которых напугала Кларк, они тащили за собой женщи­ну средних лет. Та шла сама и не слушалась подгонявших ее детей, словно те были нетерпеливыми собаками, так и рвущимися с поводка. Еще дальше, аккуратно огибая горы мусора и пробивающиеся сквозь асфальт густые пучки травы, к машине хромал мужчина, опираясь на трость.

– А ведь мы недавно приехали, – пробормотала Кларк.

– Да. Обычно я врубаю музыку на полную катушку, для того чтобы оповестить народ. Но часто в этом нет необходимости.

Кларк окинула взглядом улицу. Уже больше десяти пациентов.

– Новости расходятся быстро.

– И вот так, – ответила Уэллетт, – мы победим.

Уэллетт регулярно останавливалась в Бакспорте. Мест­ные жители знали ее или, по крайней мере, слышали о ней. А она знала их и оказывала помощь; вездесущая музыка Таки тихо доносилась из кабины. Больные и ра­неные комками непрожеванной пищи проходили через гудящие глубины Мири: иногда хватало нескольких се­кунд, и на другом конце Уэллетт уже поджидала пациен­та с дермой, инъекцией или антивирусным препаратом, который надо было всасывать через нос, словно древ­ний алкалоид[102]. Часто люди задерживались внутри, пока им связывали кости, сращивали порванные связки или сфокусированными микроволновыми излучениями при­жигали злокачественные новообразования. В некоторых случаях проблема была настолько очевидной, что Уэллетт ставила диагноз одним взглядом, а для лечения хватало укола или совета.

Лени помогала, когда могла, но это случалось ред­ко; Мири имела богатый инвентарь, а рыбьи укусы сре­ди местных встречались нечасто, поэтому Уэллетт опыт Кларк был практически без надобности. Зато Така с лету обучила ее некоторым основным приемам и отправила на предварительную сортировку больных, выстроившихся в очередь. Но даже тут Лени не всегда улыбалась удача. Правила были достаточно простыми, но молодежь ча­сто шарахалась от Кларк: странная черная кожа, которая словно шла рябью, когда на нее не смотрели; какие‑то механизмы в теле; стеклянные, пустые глаза, которые то ли смотрели на тебя, то ли нет, а принадлежали как будто и не человеку, а роботу, занявшему его место.

Кларк стала работать только со взрослыми и начала давать им жизненно важные советы, пока больные дожи­дались своей очереди. В конечном итоге дело заключа­лось не только в медицинской помощи. У них появились инструкции.

У них появился и план.

Дождитесь ракет, говорила она им. Смотрите на звез­допады; следите, куда упадут осколки, и найдите их. Вот что вы ищете, так оно выглядит. Собирайте любые образцы – почву в стеклянные банки с крышкой; махай­те тряпками, пока не рассеются аэрозольные облака на месте падения. Чайной ложки достаточно. Заполненная наполовину консервная банка – уже богатство. Берите все, что можете.

Не медлите: могут нагрянуть подъемники. Хватайте все и бегите. Прочь от эпицентра, прячьтесь от огнеме­тов любыми способами. Расскажите другим, расскажите всем и о цели, и о методе. Но не пользуйтесь ни радио, ни сетью. Ни оптоволоконной, ни беспроводной. Иначе эфир поставит вас раком; доверяйте только словам, про­изнесенным человеком при вас.

Нас можно найти во Фрипорте, Ратфорде или в го­родах, расположенных между ними. Приходите к нам, приносите все, что у вас будет.

Надежда есть.

От Огасты по коже Лени поползли мурашки.

Они подъехали с востока, аккурат в полночь, по шоссе 202. Така свернула с главной дороги на проселок, недолго спускавшийся по пологому склону долины, где протека­ла река Кеннебек, и припарковалась на каменной гряде, откуда открывался вид на топографию внизу.

На этом берегу реки люди бросили все; дальний вы­глядел почти так же. Почти все, что было на другом берегу, выглядело так же. Только посреди темных пустых руин, оставшихся от прежних добрых времен, горело яр­кое ядро. Его нимб отражался от облачной гряды, вися­щей над головой, отчего пейзаж внизу казался крупно­зернистой высококонтрастной фотографией черно‑белого цвета.

Кларк почувствовала, как руки и затылок покрываются «гусиной кожей». Даже гидрокостюм как будто начал дро­жать, ощущение было настолько неуловимым, что парило где‑то на границе воображения.

– Чувствуешь? – спросила Уэллетт.

Кларк кивнула.

– Электростатический генератор. Мы находимся на самом краю поля.

– Значит, в центре еще хуже?

– Внутри нет, разумеется. Поле направлено вовне. Но, чем ближе к периметру, тем больше волосы стано­вятся дыбом. А когда ты внутри, то уже его не чувству­ешь. Ну не до такой степени. Есть и другие побочные эффекты.

– Какие?

– Опухоли, – Уэллетт пожала плечами. – Всяко луч­ше, чем Бетагемот.

Здания и пучки света выступали из темноты, сливаясь воедино, в их очертаниях можно было разглядеть гру­бые контуры голого мозаичного купола. Новая Огаста, наверное, использовала каждый кубический сантиметр безопасной зоны.

– Мы пойдем туда? – спросила Кларк.

Уэллетт отрицательно покачала головой:

– Мы им не нужны.

– А мы можем войти туда?

Огаста хоть и потеряла прежнюю ценность, но доступ к базам данных и безопасной сети там был. Похоже, Лабину все‑таки лучше было остаться с ними.

– Типа в увольнительную сходим? Сделаем остановку, заглянем в вирт, примем джакузи? – Врач тихо и без­злобно засмеялась. – Нет, так не получится. Вот, если там случится какая‑то авария, нас, может, впустят. А так сейчас каждый сам за себя. Мири приписана к Бостону.

– Значит, ты можешь попасть в Бостон.

Так даже лучше.

– Ночью тут даже красиво, – заметила Уэллетт. – Несмотря на канцерогенные побочные эффекты. Прямо как северное сияние.

Кларк молча наблюдала за ней.

– Тебе не кажется?

Лени решила пока не настаивать на Бостоне:

– Мне все равно, что день, что ночь. Цвета так и так маловато.

– А, да. Глаза. – Уэллетт покосилась на нее. – А ты от такого яркого освещения не устала? Постоянно же.

– Да нет.

– Тебе надо снимать их время от времени для разно­образия. Иногда, когда слишком много видишь, многое пропускаешь.

Кларк улыбнулась:

– Ты как печенье с предсказанием открыла.

Уэллетт повела плечами:

– Да и с больными легче будет общаться. Пациенты станут больше доверять.

– Я не так уж много могу сделать для твоих паци­ентов.

– Да дело не...

– А если от меня все‑таки есть польза, – продол­жила Кларк подчеркнуто бесстрастным голосом, – тогда они смогут принять мою помощь, не указывая, что мне носить.

– Хорошо, – протянула Така. – Прости.

Они посидели молча еще какое‑то время. Наконец, Уэллетт завела Мири и включила музыку – адренали­новая разноголосица саксофона и электронных ударных как‑то не особо укладывалась в ее предпочтения.

– Мы тут не останемся? – спросила Кларк.

– Я от мурашек не могу заснуть. И для Мири тут место неподходящее. Я просто хотела тебе показать виды.

Они поехали дальше по дороге. Вскоре «гусиная кожа» прошла.

Уэллетт вела машину. Музыка сменилась речевой ин­терлюдией под музыкальный аккомпанемент – какая‑то история о зайце, который потерял свои очки, чтобы это ни значило[103].

– А это что такое? – спросила Кларк.

– Музыка двадцатого века. Могу выключить, если тебе...

– Да нет. Все нормально.

Однако Уэллетт все равно выключила. Дальше Мири поехала в тишине.

– Мы можем остановиться когда угодно, – произ­несла Кларк через несколько минут.

– Еще немного. Места вокруг городов опасные.

– Я думала, мы уже выехали из‑под действия поля.

– Дело не в раке. А в людях. – Уэллетт включила автопилот и откинулась на спинку сиденья. – Тут мно­гие шатаются около анклавов и начинают очень сильно завидовать.

– А что, Мири с ними не справится?

– Порежет на тысячи мелких кусочков, спалит или удушит. Мне просто не хочется конфронтаций.

Кларк покачала головой:

– Поверить не могу, что нас не впустили бы в Огасту.

– Я же говорила. Анклавы сами по себе.

– Тогда тебя зачем посылать? Если все такие эгои­сты до мозга костей, то какой смысл помогать пусто­шам?

Уэллетт негромко хмыкнула:

– Где ты была последние пять лет? – Потом махнула рукой: – А, глупый вопрос. Мы тут не из‑за альтруизма, Лори. Куча лазаретов, лизунцы...

– Лизунцы?

– Пищевые станции. Все это комплекс мер, чтобы держать дикарей подальше от баррикад. Мы им кинем пару подачек, может, у них и пропадет желание прита­щить Бетагемот к нам домой.

Вполне разумно, с неохотой признала Кларк. И все же...

– Нет. Они не станут посылать самых лучших и са­мых умных просто сдерживать толпу.

– Вот именно.

– Да, но ты...

– А что я? Я что, по‑твоему, самая лучшая и самая умная? – Уэллетт хлопнула себя по лбу. – Что, во имя всего живого, навело тебя на эту мысль?

– Я видела, как ты работаешь.

– Ты видела, как я получаю команды от машины и выполняю их, особо не лажая. Пара дней тренировки, и ты, по большей части, справишься не хуже.

– Така, я не об этом. Я видела, как работают врачи. Ты – совсем другое дело. Твое... –В голову сразу при­шло выражение, о котором Така уже говорила: «общение с пациентами». – Тебе не все равно, – закончила она фразу.

– Ох, – Така уставилась куда‑то вперед. – Не путай сострадание с компетентностью. Это опасно.

Кларк внимательно посмотрела на нее:

– Опасно. Какое‑то странное слово для такой темы.

– В моей профессии компетентность людей не уби­вает, – ответила Уэллетт. – А вот сострадание может.

– Ты кого‑то убила?

– Трудно сказать. Вот в чем сущность некомпетент­ности. В отличие от умышленного вреда ее не так легко определить.

– И сколько? – спросила Кларк.

Уэллетт перевела взгляд на нее:

– Ты счет ведешь?

– Нет. Прости, – Лени отвернулась.

«Но если бы вела, – подумала она, – то легко заткнула бы тебя за пояс». Она понимала, что такое сравнение несправедливо. Когда чья‑то смерть слиш­ком много для тебя значит, она может оказаться куда большим бременем, чем тысяча трупов. Если тебе не все равно.

Если у тебя есть сострадание.

Наконец, они съехали на отдаленную поляну дальше по склону. Уэллетт разложила койку и легла спать, что‑то неразборчиво бормоча. Кларк неподвижно сидела в крес­ле, сквозь ветровое стекло наблюдая за серой ясностью ночи: за серой травой на лугу, за темно‑серыми рядами хилых елей, за покрытыми струпьями, потертыми кам­нями. За небом, затянутым облаками, словно покрытым бумажной салфеткой.

Сзади послышался слабый храп.

Пошарив за сиденьем, Лени вытащила свой рюкзак. Сосуд для линз лежал на самом дне – жертва хрони­ческого пренебрежения. Она долго держала его в руке, прежде чем открыть.

Каждая линза полностью закрывала роговицу и даже больше. Они сидели плотно и, когда Кларк начала их снимать, словно потянули за собой глазные яблоки, а по­том оторвались с легким хлопком.

Впечатление было такое, словно она не просто сняла линзы, а вытащила себе глаза – как будто ослепла. Или вновь оказалась на дне океана, там, где не было ника­кого света.

Не сказать что это было так уж неприятно.

Поначалу все погрузилось во тьму; пока фотоколлаген пахал за двоих, радужка обленилась, но через некоторое время вспомнила, что надо бы расшириться. Пустоту впе­реди осветил темно‑серый мазок: это слабый ночной свет проникал сквозь ветровое стекло.

Лени на ощупь выбралась из лазарета и прислонилась к его боку. Закрыла дверь так мягко, как могла. Ночной воздух охладил руки и лицо.

Краем глаза она заметила какое‑то размытое пятно, которое исчезало, стоило на нем сосредоточиться. Ско­ро Кларк уже смогла отличить небо от вершин деревьев. Мутная клубящаяся серость над зубчатой тенью, казав­шаяся чуть ярче на востоке.

Лени отошла на пару метров от машины и оглянулась назад. Невероятно плавные края Мири чуть ли не свер­кали на фоне этого фрактального ландшафта. На западе, сквозь разрыв в облаках, Кларк увидела звезды.

Лени шла дальше.

Из‑за отсутствия света она раз шесть спотыкалась о корни и ямы. Но цветовая гамма практически не отли­чалась от той, что Кларк видела в линзах: серое на сером и черном. Только контрастность и яркость поубавились.

Когда небо начало светлеть на востоке, она увидела, что взбирается по оголенному, усыпанному гравием скло­ну холма с торчащими повсюду пнями – старой лесосе­ке, которая так и не оправилась от потерь. Ее вырубили задолго до того, как Бетагемот вышел на сцену.

«Все умирает», – сказала тогда Кларк.

А Уэллетт ответила: «Все и так умирало...»

Кларк посмотрела вниз на пройденный путь. Мири стояла, как игрушка, на краю старой лесовозной дороги. Коричневые деревья выстроились по ее дальней стороне и вокруг холма, на котором она стояла. На росчисти, где поднималась Лени, их спилили подчистую.

Внезапно у нее появилась тень. Протянулась вниз по склону силуэтом убитого великана. Кларк оберну­лась: сияющее красное солнце перевалило через кромку холма. Ребристые облака наверху цветом напоминали радиоактивного лосося. Глядя на них, Лени вспомнила оставленный волнами гофрированный рельеф на пес­чаном дне, но настолько ярких красок она никогда не видела.

«Может, не так уж и плохо терять зрение каждую ночь, – решила она, – если оно вот так возвращается к тебе каждое утро».

Мгновение, конечно же, прошло. У солнца было всего несколько градусов – узкая полоска чистого неба между лежащей внизу землей и облаками, плывущими сверху. За несколько минут оно поднялось в тяжелую слоистую хмарь, померкнув до бледного пятнышка в безликой се­рости.

«Алике», – подумала Кларк.

Скоро проснется Уэллетт, готовясь к еще одному бес­цельному дню, проведенному в служении общему бла­гу. Делая добрые дела, которые не имели ни малейшего значения.

«А может, дело не в общем благе, – подумала Кларк. – А в общей нужде».

Она начала спускаться с холма. Когда Кларк добра­лась до дороги, Уэллетт уже встала. Она мигала, щурясь от утреннего света, и замигала еще больше, когда увидела глаза рифтерши.

– Ты говорила, что можешь меня научить, – сказала Кларк.

ЗВЕЗДОЧЕТ

«Она нормальная, Дэйв, – Така говорила с покойным мужем. – Поначалу пугала, конечно; Крис бы от одного взгляда на нее пулей вылетела из комнаты. В общем, не душа компании. Но с ней все в порядке, Дэйв, поверь. И коли ты не можешь быть со мной, она, по крайней мере, свою долю работы выполняет».

Мири ехала по шоссе 1‑95 сквозь ветхие останки горо­да под названием Фрипорт. Тот умер, когда исчезла рыба и туристы, задолго до того, как Бетагемот все расставил по своим местам. Оказавшись в южной части города, они свернули на боковую дорогу, по которой добрались до уединенной бухты. Така обрадовалась, увидев, что чах­лый лесок у приливной полосы все еще зеленеет, и даже махнула деревьям рукой.

– А почему именно здесь? – удивленно спросила Лори, когда они высаживались из машины.

– Электрический угорь.

Така открыла крышку зарядки на боку машины и, вытащив розетку, направилась вниз по склону. За ней тянулся кабель. Из‑под ног сыпалась в воду галька.

Лори подошла вслед за ней к кромке воды:

– Ну и что?

– Где‑то на дне. – Опустившись на колени, Така вытащила сирену из кармана ветровки и опустила ее в воду. – Надеюсь, этот хмырь еще приходит на зов.

В двадцати метрах от берега со дна поднялись пузырь­ки. Спустя мгновение на поверхности показался угорь и, извиваясь, поплыл к ним, оранжевый и змееподобный. Он выполз на берег возле ног Таки – гигантский све­тящийся сперматозоид с хвостом, уходящим в глубину. У него были даже клыки: голову уродовал металлический рот с двумя зубцами.

Она подключила розетку. Голова загудела.

– Их припрятали то тут, то там, – объяснила она, – чтобы мы не полностью зависели от подъемников.

Лори смотрела на спокойную поверхность воды в бухте.

– Блок Балларда?

– ЦЕЗАРБ‑реактор.

– Шутишь.

Така покачала головой:

– Автономный, саморегулирующийся, безотходный. По сути просто большой блок с парой охлаждающих ре­бер. Стоит опустить его в водоем, и он сразу заработает.

У него даже панели управления нет – он автоматически подстраивает напряжение под подключенную линию.

От удивления Лори даже присвистнула.

Така подняла плоский камень и пустила его прыжка­ми по воде:

– А когда Кен появится?

– Это зависит...

– От чего?

– От того, добрался ли он до Портленда. – А потом Лори как‑то нерешительно добавила: – И от того, не бросил ли он нас в Пенобскоте.

– Не бросил, – сказал Кен.

Они обернулись. Он стоял у них за спиной.

– Привет. – Выражение лица Лори не изменилось, но тело, казалось, еле заметно расслабилось. – Как все прошло?

Тот покачал головой.

Как будто и не было прошедших двух недель. По­явился Кен, такой же зловещий и непонятный, и Лори тут же поблекла. Изменение было едва заметным – она стала держать себя чуть жестче, чуть меньше проявляла эмоции, – но Таке все равно что пощечину залепили. Женщина, которую считала союзницей и даже подругой, исчезла. На ее месте стоял тот человекоподобный шифр, с который Уэллетт впервые столкнулась на склонах тле­ющей пустоши четырнадцать дней назад.

Пока Мири заряжалась, Кен и Лори отошли в сторон­ку и поговорили. Така не слышала, о чем они говорили, но Кен явно рассказывал ей о своей портлендской экс­педиции. «Отчет о задании», – решила Уэллетт, наблюдая за ними. Кену это словосочетание очень подходило. Судя по его взгляду и языку тела, поездка не задалась.

«Хотя он всегда так выглядит», – напомнила она себе. Така попыталась представить, что должно произойти, для того чтобы стереть с этого лица хроническое невозмути­мое выражение и добиться хоть какой‑то эмоциональной реакции. Может, он изменится, если почувствует угрозу. А может, хватит и газов в лифте.

Когда Мири зарядилась, они направились в город. Ла­бин втиснулся в пространство между сиденьями. У Таки возникло такое чувство, что он и Лори обмениваются гигабайтами информации, хотя каждый и десяти слов не сказал.

Во Фрипорте Така останавливалась регулярно; она припарковалась на пересечении Мейнстрит и Ховард возле побитого фасада уже давно покойного магазина одежды. «Пропасть»[104] – каждый раз, когда она видела его название, то невольно улыбалась. Город в целом, как и многие другие, уже давно умер; в его гниющем теле еще жили отдельные клетки, и некоторые из них уже жда­ли, когда приехала Мири. Така, тем не менее, все равно на полную громкость включила Стравинского, пусть и ненадолго, оповещая остальных о своем прибытии. По­степенно на улицу стали выходить люди, выныривая из остовов зданий и дырявых корпусов старых рыбацких лодок, которые держали на плаву в какой‑то безумной надежде, что «ведьма» боится воды.

Уэллетт и Лори принялись за работу. Кен решил не попадаться пациентам на глаза и остался в кабине; бла­годаря теням и динамической тонировке окон Мири сна­ружи он был практически невидим. Работая на конвейере сломанных рук и гниющей плоти, Така снова спросила о Портленде. Лори пожала плечами, милая, но теперь далекая:

– Проникнуть он туда мог. Но его бы заметили.

Неудивительно. Береговую зону около Портленда вы­жгли полностью: теперь это было плоское, утыканное дат­чиками пространство, и Така просто не представляла, как его можно пересечь незамеченным. На глубине подходы к суше охраняла мембранная оболочка, лишающая сил. Прокрасться в такое место было невозможно – да и в любой анклав, если на то пошло, – а чтобы прорваться туда силой, у Кена не хватало ресурсов.

Время от времени Уэллетт как бы невзначай броса­ла взгляды в кабину, продолжая осматривать пациентов. Иногда она замечала две слабые мерцающие точки, смот­рящие в ответ, немигающие и неподвижные за черными отражениями.

Она не знала, что он там делает. И не спрашивала.

Все выглядело так, будто ночь превратилась в черную пленку, покрывшую весь мир, а звезды – это проколы, сквозь которые проникает дневной свет.

– Там, – сказал Кен, указывая на запад.

Тонкие иглы, три или четыре. Они скребли небо, оставляя слабые царапины на созвездии Волопаса, и про­пали за несколько секунд; если бы не Кен, Така никогда бы их не увидела.

– Ты уверен, что мы в безопасности, – сказала она.

Он сидел слева и при свете звезд казался черным си­луэтом на фоне мрака.

– Они уже пролетели над нами, – сказал Кен, но о безопасности говорить не стал.

– А вот и перехватчики, – заметила Лори, сидевшая позади. Возле созвездия Геркулеса на несколько секунд вспыхнули сверхновые – не конденсационные следы, а именно вспышки противоракетных снарядов, сошед­ших с орбиты. Когда они войдут в атмосферу, то уже опустятся за горизонт.

Было уже за полночь. Они стояли на каменистом хол­ме к югу от Фрипорта. Весь мир – одни звезды и небо, пустой круг земли, видневшийся под горизонтом, был темен и безлик. Они прибыли, повинуясь звуковому сиг­налу от планшета Кена, а тот держал связь с перископом, плавающим где‑то в океане позади. По всей вероятности, их субмарина – «Вакита», так называла ее Лори, – была еще и звездочетом.

Така могла понять, почему Млечный Путь казался настолько красивым, что смотреть на него было больно.

– Может, нам повезет, – пробормотала она. Хотя маловероятно; с тех пор как они запустили свой план в действие, прошло всего две атаки, считая эту, а как да­леко за такое время могли расползтись слухи?

И все же три атаки за три недели. При таком уровне активности им уже скоро должно повезти...

– Не рассчитывай на это, – сказал Кен.

Уэллетт посмотрела на него и тут же отвернулась. Еще недавно этот человек стоял у нее за спиной, одной ру­кой слегка сжимая ей шею, и давал Лори указания, как разбирать оружейные системы, чьих названий Така даже не знала. И тогда, и сейчас он был достаточно любезен, так как Уэллетт сотрудничала. Вежлив, так как Уэллетт никогда не становилась у него на пути.

Но у Кена была миссия, и эксперимент Таки по спа­сению простых людей в нее явно не входил. Кен по­дыгрывал по каким‑то только ему ведомым причинам, но не существовало никаких гарантий, что завтра или послезавтра у него не иссякнет терпение, и он не решит перейти к изначальному плану Така не знала, в чем тот заключается, но подозревала, что он как‑то связан со спа­сением соратников Лори и Кена, оставшихся на глубине. Уэллетт уже давно уяснила, что расспрашивать об этом ее попутчиков не стоит, но, похоже, для выполнения зада­ния им было нужно как‑то проникнуть в портлендский анклав, чего Кен явно сам сделать не смог.

А также угнать лазарет Уэллетт, что мужчина и сде­лал.

И вот теперь под покровом глубокой ночи она сидела в какой‑то глухомани с двумя пустоглазыми энигмами. Под периодическим товариществом, человеколюбивой помощью и хитроумными планами скрывался один не­опровержимый факт: Така была пленницей. Вот уже не­сколько недель.

«Как я могла забыть об этом?» – удивилась она и сама же ответила на свой вопрос: просто ее не трогали... пока. Ей не угрожали... в последнее время. Похитители не увлекались насилием ради насилия; а в пустошах было не отыскать более убедительного доказательства цивили­зованного поведения. Так просто забыла, что находится в опасности.

И поступила глупо, если посмотреть на вещи трезво. После неудачи в Портленде Лабин мог легко вернуться к «плану А» и забрать машину. Неизвестно, согласить­ся с ним Лори или нет – Така надеялась, что под этим вновь появившимся холодным фасадом сохранилась хоть какая‑то привязанность, – но в любом случае большой разницы от этого не будет.

И было совершенно непонятно, что похитители ста­нут делать, если Така попытается встать у них на пути. Или когда исчерпают «более эффективные альтернати­вы». В лучшем случае ее могли выбросить где‑нибудь в пустошах – иммунизированного ангела с подрезанными крыльями и без помощи Мири, если очередной красно­глазый решит поискать спасения.

– Я получаю сигнал из Монреаля, – объявил Кен. – Зашифрованный. Похоже, скремблирование[105].

– Подъемники? – предположила Лори, Кен утвер­дительно хмыкнул.

Така откашлялась:

– Я на секунду. Очень писать хочется.

– Я с тобой, – тут же ответила Лори.

– Да не глупи ты, – Така махнула рукой в темноту, туда, где из редкого леса поднимался холм, на вершине которого они сидели. – Я и отойду всего на пару мет­ров. Не заблужусь.

Два освещенных звездами силуэта повернулись и по­смотрели на нее, не произнося ни слова. Така сглотнула и сделала шаг вниз по склону.

Кен и Лори не сдвинулись с места.

Еще один шаг. Еще. Нога ступила на камень, Уэллетт чуть не упала.

Похитители снова занялись тактикой и техникой. Така осторожно спускалась вниз. Звездный свет набра­сывал силуэты препятствий на пути. Хотя луна не поме­шала бы; Уэллетт дважды споткнулась, прежде чем перед нею появился лес, зубчатая черная полоса, поглотившая небо.

Спустя несколько секунд он поглотил и Таку.

Она посмотрела на холм сквозь заросли кустарников и стволы деревьев; Кен и Лори все еще стояли на верши­не неподвижными темными трафаретами. Така не знала, видят ли они ее, смотрят ли в ее сторону. На открытом месте Уэллетт заметили бы сразу. Но даже глаза ночных созданий бессильны перед стволами деревьев.

В ее распоряжении было самое большее несколько минут – после этого они поймут, что она сбежала.

Она пошла так быстро, как могла, изо всех сил ста­раясь не шуметь. К счастью, подлеска почти не было; и в лучшие времена солнце с трудом проникало сквозь густой лиственный полог, а сейчас... сейчас недостаток света явно не был главным сдерживающим фактором. Така пробиралась на ощупь сквозь лабиринт из вер­тикальных стволов, устилающих землю сухих листьев и почвы, гнилой от Бетагемота. Низко растущие ветви цеплялись за лицо. Корявые старые деревья появлялись из темноты буквально в метре от Уэллетт, а молодая тонкая поросль хлестала вообще без какого‑либо пре­дупреждения.

Така споткнулась о корень, остановилась, закусила губу, чтобы не закричать от боли. Падая, она вытянула руку и уперлась в упавшую ветку. Та треснула, и эхо пи­столетным выстрелом разнеслось по лесу. Уэллетт лежала, скрючившись, на земле, баюкая ободранную ладонь и прислушиваясь, не идут ли какие‑то звуки с холма.

Ничего.

Она снова двинулась в путь. Склон стал более крутым и более коварным. Деревья, попадавшиеся на встречу, по­ходили на скелеты, сухие и ломкие, и были только рады выдать ее каждым сломавшимся сучком. Одно из них поймало ее под колено: Така рухнула на землю и остано­виться уже не смогла – покатилась по склону, ударяясь о камни и поваленные стволы деревьев.

Земля, казалось, исчезла. Неожиданно она почти об­рела способность видеть. Широкая тускло‑серая полоса устремилась к ней; она сразу поняла, что это, – еще до того, как та ударила ее, содрав кожу с предплечья.

Это была дорога. Дорога, словно подол огибавшая эту сторону холма. Уэллетт припарковала Мири где‑то поблизости.

Така встала на ноги и огляделась. Заранее спланиро­вать спуск с холма она не могла, а потому, где конкретно шлепнулась на дорогу, не знала. Подумав, она повернула направо и побежала.

Слава Богу, на дороге никого не было, а тусклого гра­вийного альбедо[106]хватало, чтобы не сбиться с пути. Доро­га плавно разматывалась вокруг склона холма, дробленый камень хрустел под ногами, и вдруг что‑то блеснуло во тьме впереди, что‑то с прямыми линиями и блестящее в звездном свете...

«О, слава Богу. Да. Да!»

Она распахнула водительскую дверь и, тяжело дыша, ввалилась внутрь.

И тут засомневалась.

«И что ты хочешь сделать? Сбежать от всего, что пы­талась делать за последние две недели? Просто уехать и дать „ведьме" победить, хотя, может, и есть способ оста­новить ее? Рано или поздно кто‑то найдет золотую жилу, а ты сказала принести образцы сюда. Что произойдет, если они объявятся, а ты уже смоешься, поджав хвост?

Хочешь позвать на помощь? Думаешь, она придет прежде, чем Кен и Лори разделаются с тобой или про­сто запрыгнут в свою субмарину и уплывут куда‑нибудь в Марианскую впадину? Думаешь, помощь вообще при­дет? В наше‑то время? А что, если предупредишь врага, Така? Как насчет тех, кто пытается остановить то, чему ты стараешься помочь? Ты хочешь всем рискнуть только потому, что парочка эмоционально неустойчивых типов со странными глазами могут тебя тронуть, если ты их разозлишь?»

Така покачала головой. Безумие какое‑то. У нее была всего пара секунд, прежде чем Кен и Лори ее обнаружат. И от ее решения прямо сейчас зависит судьба Новой Англии, а может, и всей Северной Америки. Спешить нельзя, но времени‑то нет...

«Мне нужно время, надо уехать ненадолго. Мне нужно все обдумать». Она ткнула в клавишу зажигания.

Мири не завелась.

Еще раз. Ничего. И только в голове воспоминания о том, как Кен сидел здесь, в этой кабине, сверкал глаза­ми в окружении всех этих схем, о которых, похоже, знал так много.

Она закрыла глаза. А когда открыла их снова, он смот­рел прямо на нее.

Кен открыл дверь.

– Что‑то не так? – спросил он.

Така вздохнула. В тишине сочилась кровь из садня­щих царапин.

Лори открыла пассажирскую дверь и влезла в кабину.

– Давай поедем обратно, – произнесла она чуть ли не нежно.

– Я... почему...

– Давай, – сказал Кен, указав на приборную панель.

Така нажала большим пальцем на клавишу зажигания.

Мири, заурчав, мгновенно ожила.

Она вышла из кабины, дав Лабину залезть внутрь. Небо над головой сплошь усеивали звезды.

«О Дэвид, – подумала она. – Как жаль, что тебя нет рядом».

СПЯЩИЙ

На следующее утро в десять часов тридцать минут все изменилось.

Мотоцикл показался в конце улицы и сразу принял­ся спорить со своим наездником о том, как лучше обо­гнуть выбоину размером с Арканзас. Это был «Кавасаки» последней модели, сошедший с конвейера перед при­шествием «огненной ведьмы», со стабилизаторами воз­душной подушки, отчего машина практически не могла перевернуться; иначе она уже давно полетела бы вверх тормашками и врезалась в рекламный щит, работающий на солнечных батареях, на котором даже спустя столько лет мертвые знаменитости, мерцая, продавали усилите­ли иммунитета от «Джонсон и Джонсон». Вместо этого «Кавасаки» всего лишь наклонился под каким‑то немыс­лимо острым углом, затем выпрямился, приняв прежнее положение, и, повернув, остановился между Мири и куч­кой одичавших ребятишек, ожидающих какой‑нибудь ха­лявы.

В густом мраке «Пропасти», позади вновь прибывшего сверкнули белые глаза Кена.

Мотоциклист был страшно худым, весь в лохмотьях, с нечесаной шевелюрой криво подстриженных каштано­вых волос. На грязной коже едва виднелись редкие усы, указывавшие на возраст около шестнадцати лет

– Вы тот самый врач с ракетами?

– Я тот самый врач, которого интересуют ракеты, – поправила его Така.

– А я – Рикеттс. Вот.

Он сунул руку под изношенную термокуртку из хромо­вой кожи и вытащил герметизируемый пакет со страшно грязным бельем.

Така аккуратно взяла его, стараясь держать подальше от себя:

– Что это?

Рикеттс перечислил по пальцам:

– Брюки, рубашка и один носок. Им пришлось им­провизировать, ну вы понимаете. А у меня была только одна сумка, и к тому же я находился очень далеко оттуда, на другом задании.

Лори вылезла из кабины:

– Така?

– Привет, – протянул Рикеттс и оценивающе улыб­нулся: один зуб обломан, два отсутствуют, остальные в четырех оттенках желтого. Он осмотрел Лори, как штрих‑код считал. Винить его Така не могла: в новом мире лю­бая женщина с чистой кожей и полным набором зубов по умолчанию становилась секс‑символом.

Она щелкнула пальцами, чтобы вернуть его в реаль­ный мир.

– Так что это?

– Ах да, – спохватился Рикеттс. – Вег и Морикон нашли одну из этих канистр, о которых вы говорили. Из нее текла какая‑то херня. Не рекой, конечно, а знаете, как будто эта штука вспотела. В общем, промочили эти тряпки в той жидкости, – он жестом указал на сумку, – и передали мне. Пришлось гнать всю ночь.

– Откуда? – спросила Така.

– Хотите знать, где мы нашли канистру? В Берлинг­тоне.

В такую удачу даже не верилось.

– Это в Вермонте, – добавил парень услужливо.

Рядом с Рикеттсом неожиданно появился Кен.

– В Вермонте упали ракеты? – спросил он.

Парень испуганно обернулся. Увидел Кена. Увидел

его глаза.

– Шикарные линзы, – одобрительно сказал он. – Я и сам раньше угорал по рифтерской теме.

«Рифтеры», – вспомнила Така. Они обслуживали гео­термальные станции на Западном побережье...

– Ракеты, – напомнил Кен. – Помнишь, сколько их было?

– Без понятия. Я сам видел то ли четыре, то ли пять, но сами понимаете...

– Подъемники были? Пожары?

– Да, кто‑то говорил, что они могут появиться. Вот почему мы так спешили.

– Так были или не были?

– Да не знаю я. Сразу уехал. Вы же вроде хотели, чтобы вам это вещество доставили как можно скорее?

– Да. Да! – Така не отрывала взгляда от кучи гряз­ного белья в сумке. Ничего прекраснее она в жизни не видела. – Рикеттс, спасибо тебе. Ты даже представить не можешь, насколько это может быть важно.

– Ага, а в качестве благодарности зарядить байк не дадите от вашего агрегата? – Он хлопнул по сиденью мотоцикла. – Эта штуковина уже на ладан дышит, ки­лометров десять осталось... а награды посущественнее у вас нет случайно?

«Награда, – повторяла про себя Така, распутывая ка­бель для мотоцикла Рикеттса. – Награда будет, если мы все не умрем в ближайшие десять лет».

С изрядной почтительностью она уложила полученное сокровище в пробоотборник, дав Мири срезать упаковку и отделить зерна от плевел. Зерна там явно были, причем это стало понятно не по наличию элементов, а скорее, по их отсутствию: количество Бетагемота в выборке ока­залось гораздо ниже обычного. Практически ничтожно.

«„Ведьму" что‑то убивает». Это предварительное объ­яснение, это подтверждение гипотезы, которая за по­следние недели из надежды превратилась почти в аб­солютную уверенность, грозило раздавить все научные предосторожности, которые вбили в Таку во время ра­боты и обучения. Она с трудом умерила радость. Надо провести тесты. Собрать факты. Но какая‑то визжащая от счастья первокурсница внутри нее уже знала, что все результаты подтвердят тот самый, первый вывод. Что‑то убивало «ведьму»

Вот оно. Среди плесени, грибов и фекальных бакте­рий оно сияло, как нитка жемчуга, наполовину втоптан­ная в грязь: генетическая последовательность, которая не имела аналогов в базе Мири. Така вызвала ее наверх и заморгала. «Не может быть». Она тихонько свистнула сквозь зубы

– Ну что? – спросила Лори, сидевшая рядом.

– На это потребуется больше времени, чем я пред­полагала, – сказала Уэллегг.

– Почему?

– Потому что я до сих пор не видела ничего подоб­ного.

– Может, мы видели, – предположил Кен.

– Не думаю. Если только вы... – Така замолчала. На интерфейсе замигало предупреждение: кто‑то про­сил разрешения загрузить материалы. Она посмотрела на Кена:

– Это ты?

Тот кивнул.

– Это генетический код нового микроорганизма, с которым мы недавно столкнулись.

– Где?

– Не здесь. На изолированной территории.

– В лаборатории? В горах? В Марианской впадине?

Кен ничего не ответил. Его данные терпеливо посту­чались в дверь Мири.

Наконец, Така впустила их:

– Думаешь, тут то же самое? – спросила она, пока система отфильтровывала вирусы.

– Не исключаю.

– То есть вы держали информацию при себе и пока­зали ее мне только сейчас.

– У тебя только сейчас появился материал, с которым ее можно сравнить.

– Черт тебя подери, Кен. Ты, я вижу, не командный игрок, да?

Ну, хоть один ответ получила: теперь понятно, почему эта пара так долго тут ошивалась.

– Это – не противоядие, – сказала Лори, словно подготавливая Таку к неизбежному разочарованию.

Та вывела данные о новой последовательности.

– Да, вижу, – сказала она, качая головой. – Но это и не наш таинственный микроб.

– Серьезно? – Лори, похоже, сильно удивилась. – Ты так быстро определила, за пять секунд?

– Ваш код – это практически копия Бетагемота.

– Это не так, – уверил ее Кен.

– Тогда какой‑то новый штамм. Мне надо просмот­реть всю последовательность для верности, но я даже по виду вижу, что это РНК‑микроб.

– А биозоль нет?

– Я не знаю, что это такое. Это какая‑то нуклеино­вая кислота, но у сахара тут четырехуглеродное кольцо. Я такого никогда не видела, и в базе данных Мири ни­чего нет. Придется все делать с нуля.

Кен и Лори обменялись взглядами, они сейчас столько говорили друг другу, но не Уэллетт.

– Не дай нам себя остановить, – сказал Лабин.

Мири могла идентифицировать известные заболева­ния и лечить те, от которых было лекарство. При этом она умела генерировать случайные варианты обычных целевых антибиотиков и прописывать схемы лечения, которые опережали способности обычных микробов к контрмерам. Мири сращивала сломанные кости, выреза­ла опухоли и лечила все виды физических травм. Когда дело касалось Бетагемота, она превращалась в паллиатив­ный центр на колесах, но даже так лучше, чем ничего. В целом, передвижной лазарет был чудом современной медицинской технологии, но лишь полевым госпиталем, а не исследовательской лабораторией. Он мог секвени‑ ровать новые геномы, если знал матрицу, но создавали его не для этого.

Геномы, базирующиеся на неизвестной матрице, пред­ставляли собой проблему совсем иного рода. Этот микроб не имел ничего общего ни с ДНК, ни с РНК – даже с примитивным, едва сворачивающимся в спираль вариан­том РНК, от которого зависел Бетагемот. Рикеттс привез что‑то совсем иное, и база данных Мири не предназна­чалась для работы с чем‑то подобным...

Таке было наплевать. Она все равно заставила ма­шину работать.

Уэллетт довольно легко нашла матрицу, стоило ей выйти за пределы обычных процедур секвенирования. Та лежала в пыльном углу биомедицинской энциклопедии: ТНК – треозонуютеиновая кислота, впервые синтезиро­ванная в начале века. Обычные основания закреплены на треозной сахаро‑фосфатной основе, с фосфодиэфирными связями, соединяющими нуклеотиды. В некоторых ранних теоретических работах высказывались предположения, что она могла иметь большое значение, когда жизнь только зарождалась, но все благополучно позабыли об ней по­сле того, как марсианская панспермия[107] одержала победу.

Новая матрица означала новые гены. Стандартная база данных оказалась практически бесполезной. Расшифров­ка новых последовательностей с помощью инструмента­рия Мири походила на рытье туннеля чайной ложкой: сделать‑то можно, но надо иметь чертовски сильное же­лание. К счастью, желание Таки было сильным как ни­когда. Она копала, понимая, что нужно лишь время да парочка неизбежных заходов в тупик.

Слишком много времени. Слишком много тупиков. И больше всего раздражало то, что Така уже знала от­вет. Знала его еще до того, как начала работу. Каждый кропотливый, трудоемкий, скучный тест убеждал ее в правильности гипотезы. Каждая электрофоретическая группа, каждая виртуальная клякса, каждая полимераз‑ ная цепная реакция – все эти случайные бессистемные методики, которые Уэллетт нанизывала друг на друга час за часом, – все они неумолимо и бесстрастно указывали на один и тот же прекрасный ответ.

Не просто прекрасный – восхитительный. Спустя три дня, устав от бесконечных перепроверок и повторений, она решила остановиться на полученных результатах. Она представила свои выводы около полудня в бухте с угрем, выбрав ее за уединенность и готовый источник электро­питания.

– Это не модицификация, – сказала она рифтерам. Одинокая мокрая чайка осторожно ковыляла среди кам­ней. – Это полностью искусственный микроорганизм, созданный с нуля с одной задачей – побороть Бетагемот на его собственной территории. Его матрица основана на ТНК, что довольно примитивно, но он также использует небольшой отрезок РНК так, как Бетагемот никогда не делал, – а это уже продвинутая способность, эукариотическая. Он использует пролин для катализа. Единственную аминокислоту, выполняющую работу целого фермента, – вы хоть представляете себе, сколько пространства при этом экономится?..

Нет. Они не представляли. Пустые взгляды говорили об этом довольно красноречиво.

Така перешла к сути:

– В общем, друзья мои, вывод такой: если этого па­ренька бросить в культуру с Бетагемотом, он не оставит ему ни единого шанса.

– В культуру... – как бы про себя повторил Кен.

– Нет причин думать, что в естественных услови­ях он поведет себя иначе. Помните, его спроектировали так, чтобы он мог выжить в этом мире; по плану они, очевидно, хотят вбросить его сюда в аэрозольной форме и предоставить ему полную свободу.

Кен хмыкнул, просматривая на дисплее результаты Таки:

– А что это?

– Это? Ах да, это полиплоид.

– Полиплоид? – переспросила Лори.

– Ну вы же знаете: гаплоид, диплоид, полиплоид. Множественные наборы генов. Они обычно у растений бывают.

– А что он тут делает? – удивился Кен.

– Я обнаружила несколько опасных рецессивных ге­нов, – признала Така. – Может, их вставили намерен­но из‑за какого‑то положительного эффекта, который они имеют в совокупности с другими генами, а может, разработка шла в авральном режиме и они проскочили случайно. Насколько я могу судить, эти избыточные гены включили в структуру для того, чтобы исключить прояв­ление гомозиготности[108].

– Смотрится не слишком элегантно, – хмыкнул Кен.

Така нетерпеливо тряхнула головой:

– Конечно, решение неуклюжее, но оно быстрое, в смысле, главное... оно работает! Мы можем одолеть Бетагемот.

– Если ты права, – задумчиво ответил Кен, – нам надо сражаться не с ним.

– Со странами Мадонны? – предположила Така.

В позе Лори что‑то изменилось.

Версия Таки Кена явно не убедила:

– Возможно. Но ракеты, похоже, сбивает Североаме­риканский оборонительный щит.

– УЛН, – негромко добавила Лори.

Лабин пожал плечами:

– На данный момент УЛН по сути и есть воору­женные силы этого континента. А от централизованных правительств мало что осталось, и Управление никто не держит в узде.

– Это неважно, – сказала Така. – Правонаруаштели неподкупны.

– Скорее всего, они были такими. До Рио. А теперь кто знает?

– Нет. – Така видела полностью сожженные райо­ны. Вспомнила, как подъемники на горизонте дышали пламенем. – Мы же получаем от них приказы. Мы все...

– Тогда тебе лучше держать этот проект поближе к сердцу, – заметил Лабин.

– Но зачем кому‑то... – Лори перевела взгляд с Таки на Кена, на ее лице было написано недоверие. – В смыс­ле им‑то с этого какой прок?

«А у нее не просто замешательство, – подумала Така. – Еще чувство потери. И боль». Что‑то щелкнуло в мозгу Уэллетт: все это время Лори по‑настоящему не верила. Помогала, где могла. Заботилась. Приняла версию Таки – по крайней мере, как вариант, – потому что та давала ей возможность исправить положение. И все же только сейчас она, казалось, поняла, что влечет за собой гипотеза Таки, какие масштабные последствия. Только сейчас Лори осознала, что в конечном итоге они борются не с Бетагемотом, а с представителями своего собствен­ного вида. С людьми.

«Странно, – задумалась Така, – как часто все сво­дится к этому...»

Для Лори все вокруг было не только концом све­та. Новый враг, казалось, имеет для нее какое‑то глубо­ко интимное значение. Словно кто‑то предал лично ее. «Добро пожаловать, – подумала Така, увидев, как из‑под непроницаемой маски вновь показалось хрупкое, ранимое создание. – Я по тебе скучала».

– Я не знаю, – наконец, ответила она. – Я не знаю, кто. Не знаю, почему. Но суть в том, что теперь мы это остановим. Мы культивируем этих крошек и пошлем их в бой. – Така взглянула на показатели инкубаторов. – У меня уже есть пять литров готового вещества, а к утру будет двадцать...

«Странно, – подумала она, обратив внимание на ми­гающую иконку. – Так не должно... это же...»

У Таки перехватило дыхание.

– Черт побери, – еле слышно прошептала она.

– Что? – Кен и Лори одновременно подались впе­ред.

– Лаборатория онлайн. – Она ткнула пальцем в иконку: та продолжала безмятежно мигать. – Лаборато­рия онлайн. И она что‑то загружает в сеть... Бог знает что...

Кен уже карабкался наверх по стенке фургона.

– Дай мне ящик с инструментами, – отчеканил он, скользя по крыше к маленькой спутниковой тарелке, по­чему‑то поднявшейся из своего гнезда и направленной в небо.

– Что? Я...

Лори нырнула в кабину. Кен дернул тарелку, нарушая связь с какой‑то злополучной геостационарной звездой. Неожиданно он вскрикнул и забился, чуть не скатившись на землю. Выгнул спину, а руки и голову поднял от ме­таллического покрытия.

Тарелка начала неуверенно возвращаться на линию связи, оголенные шестерни жалобно скрипели.

– Черт побери! – закричала Лори и вывалилась из кабины, рассыпав инструменты. Она с трудом вскочила на ноги и заорала: – Выруби машину! Корпус под на­пряжением!

Така бросилась к открытой двери. Кен, извиваясь, на спине и локтях полз назад к тарелке, используя гид­рокостюм в качестве изолятора. Когда Уэллетт нырнула внутрь – «слава Богу, что мы отключили все внутри», – из чрева Мири послышалось знакомое гудение.

Лазарет запускал орудийный отсек.

GPS включена. Така выключила ее. Та воскресла. Все внешние системы обороны пробудились и жаждали кро­ви. Уэллетт попыталась их отозвать, но они не обратили на нее внимания. Снаружи перекрикивались Кен и Лори.

«Что делать... что...»

Она залезла под панель управления и вскрыла коробку предохранителя. Прерыватели были неуклюжими устрой­ствами на ручном управлении, демоны из электронов до них достать не могли. Така вырубила систему безопасно­сти, связь и GPS. А потом еще и автопилот – так, на всякий случай.

Электрический гул неожиданно смолк.

Она на секунду закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Сквозь открытую дверь доносились голоса, пока Така выбиралась на водительское сиденье.

– Ты как?

– Да нормально. Большую часть разряда принял гид­рокостюм.

Уэллетт знала, что произошло. Точнее, опять произо­шло, поправила она себя, хватая с крючка шлемофон.

Она не была программистом. Управлялась максимум с базовыми программами. Но она была опытным врачом – а даже выпускники из нижней половины списка знают свои инструменты. Така не стала отсоединять медсистемы и теперь вывела архитектурную схему и запустила пере­счет модулей.

Там оказались черные ящики. В одном из них, судя по иконке, даже был прямой пользовательский интерфейс. Она включила его.

Перед ней появилась «мадонна», но не произнесла ни слова. Только оскалилась – особой улыбкой, преиспол­ненной ненавистью и триумфом. Какая‑то отдаленная и незначительная часть мозга Уэллетт задумалась, какое се­лективное преимущество получила программа, выработав такую презентацию. Разве устрашение в реальном мире увеличивает приспособляемость в виртуальном?

Но, по большей части, разум Таки сейчас был занят совсем другим, чем‑то, что не доходило до нее прежде. Глаза аватара скрывали белые линзы.

Линзы были у каждой «лени», с которой Уэллетт до­велось встретиться: лица менялись от демона к демо­ну – разные губы, щеки и носы, разные этнические осо­бенности. Но глаза оставались неизменными – белыми, безликими, как снег.

«Меня зовут Така Уэллетт», – представилась она це­лую вечность назад.

И эта странная энигма женского пола – которая так близко к сердцу принимала апокалипсис, – ответила: «Ле... Лори».

– Така.

Така встрепенулась, но нет – с ней говорила не эта «лени».

Она сдернула с головы шлемофон. Женщина в чер­ном с механизмами в груди и маленькими ледниками вместо глаз смотрела на нее. Она ничем не походила на то существо из сети. Ни злости, ни ненависти, ни триумфа. Но почему‑то именно это бесстрастное лицо из плоти и крови теперь в глазах Таки ассоциировалось с машиной.

– Это была одна из... это была «ле....... «мадонна», –

сказала Уэллетт. – Внутри медсистемы. Я не знаю, сколь­ко времени она там находилась.

– Нам надо ехать, – сказала «Лори».

– Она пряталась. И, скорее всего, шпионила за нами. – Доктор покачала головой. – Я даже не знала, что они могут действовать молча, я думала, они авто­матически рвут на части все, что попадается под руку...

– «Мадонна» подала сигнал. Надо убираться отсюда, и поскорее, пока не нагрянули подъемники.

– Точно. Точно.

«Така, соберись. Об этом подумаешь позже».

Рядом с «Лори» появился Кен:

– Ты говорила, что у тебя уже готово пять литров куль­туры. Мы немного возьмем с собой. Ты распространишь остальное. Поезжай в город, включай сирену, дай хотя бы несколько миллилитров любому, кто сможет выполнить задание, и прячься. Если сможем, мы пересечемся с то­бой позже. Список есть?

Така кивнула:

– У местных только шесть человек на колесах. Семь, если Рикеттс еще не уехал.

– Больше никому культуру не давай, – сказал Кен. – Из горячей зоны люди пешком вовремя не выберутся. Также не советую говорить о подъемниках кому‑либо кроме тех, кому знать нужно.

Она покачала головой:

– Всем нужно, Кен.

– Люди без машины решат украсть ее у тех, у кого она есть. Я сожалею, но паника может поставить под удар...

– Забудь об этом. Их надо хотя бы предупредить. Если они не смогут обогнать огнеметы, то хотя бы найдут место, где спрятаться.

Кен вздохнул:

– Хорошо. Просто хотел напомнить о риске. Спасая десяток человек сейчас, ты можешь обречь на смерть намного больше потом.

Така не смогла сдержать улыбки:

– А разве ты раньше сам не считал, что всех спасать не стоит?

– Дело не в этом, – вступила в разговор «Лори». – Ему просто нравится, когда люди умирают.

Така удивленно заморгала. В лицах рифтеров не от­разилось ничего.

– Надо торопиться, – сказал Кен. – Если они вы­летят из Монреаля, у нас всего час.

Лаборатория Мири могла высевать культуру как спе­реди фургона, так и сзади. Така залезла внутрь лазарета и ввела команды.

– «Лени»?

– Да... – откликнулась «Лори» и тут же замолчала.

– Нет, – тихо сказала Уэллетт. – В смысле, что бу­дем делать с «лени»?

Другая женщина не ответила. Ее лицо походило на маску.

Зато ответил Кен:

– Ты уверена, что она не выберется?

– Я физически отрубила питание систем навигации, связи и GPS, – ответила Така, не сводя глаз со стояв­шей перед ней женщины. – Фактически провела этой девочке лоботомию.

– Она не может повредить культуре?

– Не думаю. По крайней мере не исподтишка.

– Значит, ты не уверена.

– Кен, я сейчас ни в чем не уверена.

«Хотя кое о чем уже составила определенное мне­ние...»

– Она где устроилась? В справочно‑аналитическом отделе?

Така кивнула:

– Ей только там места хватило.

– Что произойдет, если его отключить?

– В инкубаторах своя сеть питания. С культурами все должно быть в порядке, если только нам вдруг не понадобится их исследовать.

– Тогда вырубай, – сказал Кен.

Из раздатчика выпал запаянный по швам мешок для образцов, наполовину заполненный жидкостью цвета со­ломы, и повис на верхней кромке. Тока оторвала его и передала Кену.

– Держите диффузионный фильтр открытым, иначе культура задохнется. А так, в зависимости от температу­ры, неделю с ней должно быть все в порядке. У вас в подлодке есть лаборатория?

– Только стандартный медотсек, – ответила Лени. – Такого как у тебя нет.

– Что‑нибудь придумаем, – сказал Лабин. – А фильтр морскую воду выдержит?

– Максимум девяносто минут.

– Отлично. Пошли.

Кен развернулся и пошел к берегу.

Така крикнула:

– А что, если...

– Мы потом с тобой встретимся, – ответил он, не оборачиваясь.

– Ну, значит, все тогда, – согласилась Така.

Лени, все еще стоявшая рядом, попыталась некстати

улыбнуться.

– А как вы меня найдете? – спросила у нее Така. – Я онлайн выходить не буду

– Понятно. – Рифтерша сделала шаг к океану. От ее партнера остались только круги на воде. – У Кена полно тузов в рукаве. Он тебя выследит.

Белые глаза, утопленные в плоти и крови. Белые глаза, насмехающиеся в схемах неокортекса Мири.

Белые глаза, несущие огонь, воду и несметное число катастроф на головы невинных по всей Северной Аме­рике. А возможно, и по всему миру.

И обе пары глаз звали Лени.

– Вы... – начала Така.

Лени, – Слово, Ставшее Плотью, – покачала головой.

– А ведь и в самом деле, нам надо идти.

ПРИНЦИП ПРОСТОТЫ

Ахилл разводил экзорцистов, когда узнал, что его по­дозревают.

Настоящая эквилибристика, черт побери. Если сделать этих уродцев неизменными, они не смогут адаптировать­ся; тогда даже вымирающая фауна, ошивающаяся в каком‑нибудь жалком уколке сети, прожует их и выплюнет. Но если дать генам свободу, отдать мутацию на откуп случайности, то существует большая вероятность, что уже через несколько поколений программа забудет о своем задании. Естественный отбор отсеет любые предзаданные императивы в то самое мгновение, когда те войдут в конфликт с инстинктом выживания.

Стоило выставить баланс неправильно, и агент за­бывал о миссии и переходил на сторону врага. А тому помощь была не нужна. «Мадонны» – или шредеры, или Золотые рыбки, – за много лет они приобрели нема­ло мифических имен, которые произносили только ше­потом, – уже и так зажились в этом гнойном болоте, опровергнув все прогнозы. А не должны были; они кодэволюционировали лишь с одной целью – служить ин­терфейсом между реальным миром и виртуальным, быть рупором для супервидового сообщества, действующего как коллективный организм. И когда большая его часть погибла, когда вымерло девяносто процентов фауны Во­доворота, «мадонны» должны были умереть – ибо как жить лицу, если тело отправилось на тот свет?

Но они плюнули на логику и выжили. Они измени­лись – точнее, изменялись, – превратившись во что‑то намного более самодостаточное. Чистое. С чем даже экзорцисты Дежардена едва могли справиться.

А потом «мадонн» стали использовать в военных це­лях. В желающих недостатка не было. Страны Мадонны, доморощенные террористы, хакеры из культов смерти – все они выпускали их в систему быстрее, чем естествен­ный отбор уничтожал, а без надежной физической инфра­структуры у любого действия есть предел. Лучшие войска в мире не протянут и минуты, если забросить их на зы­бучий песок, а кроме песка, Северная Америка сейчас не предлагала ничего: несколько сотен изолированных крепостей, державшихся из последних сил, чьи жители были слишком напуганы, для того чтобы выйти и по­чинить оптоволокно. Разлагающаяся электронная среда обитания не давала шансов ни фауне, ни человеческим программам, но дикари развивались со скоростью сто генов в секунду и по‑прежнему обладали адаптационным преимуществом.

К счастью, Дежарден обладал талантом к экзорцизму. На то существовали причины, не все из них были широко известны, но результаты его работы не оспаривал никто. Даже неэффективные и лицемерные тупицы, спрятавши­еся на другой стороне мира, отдавали ему должное. По крайней мере они, укрывшись за баррикадами, каждый раз аплодировали, когда Ахилл запускал в жизнь новый пакет контрмер.

Правда, как выяснилось, они не только не аплоди­ровали.

Его не посвящали в их дела – да и в принципе не должны были, – но Дежарден был достаточно хорош и суть уловил. Пустил «гончих» по следу: те рыскали в спутниковой связи, вынюхивали случайные информаци­онные пакеты, выискивая цифровые оригами, которые могли – после расшифровки, разворота и глажки – со­держать слово «Дежарден».

Похоже, люди считали, что он терял хватку.

С этим Ахилл смирился. Никто не смог бы набрать лучшие результаты в схватке с агонией всей планеты, и, если последние месяцы он лажал чуть больше, чем обычно, количество неудач у него все равно было го­раздо ниже среднего. Дежарден превосходил любого из тех идиотов, которые тихо ворчали на телеконферен­циях, совещаниях и разборах полетов после очередного фиаско. А фиаско на этой войне случались все чаще. И все правонарушители знали, насколько хорош Де­жарден; ему приходилось постоянно вертеться, лезть из кожи вон, иначе кто‑нибудь из Патруля тут же на него наехал бы.

Тем не менее. Обстановка менялась, появились не­приятные звоночки. Обрывки зашифрованных перего­воров между ветеранами из Хельсинки, новобранцами из Мельбурна и статищейками среднего звена из Нью‑Дели. Недовольство и постоянные просьбы Веймерса, самого короля симуляций, который настаивал, что в его прогнозах должна быть какая‑то переменная, вносящая в них хаос. И...

И прямо сейчас несистематический обрывок беседы, вырванный из эфира миньоном Дежардена. Всего пару секунд длиной – из‑за засоренного спектра и динами­ческого переключения каналов было практически невоз­можно схватить больше, не зная начальное число, – но, похоже, сигнал связывал двух «правонарушителей» в Лон­доне и Мак‑Мердо. Потребовалось сорок секунд и шесть вложенных «байесов», чтобы превратить околесицу во внятную английскую речь.

– Дежарден спас нас от Рио, – спустя несколько мгновений поделился своим профессиональным мнени­ем мистер Мак‑Мердо; говорил он с индийским акцен­том. – У нас было бы в десять раз больше потерь, не отреагируй он вовремя. Как все те люди слезли с Трипа...

Мисс Лондон:

– А откуда ты знаешь, что они слезли?

Ирландские обертоны. Как соблазнительно.

– Погоди. Они без всякой причины напали на боль­шую часть...

– А откуда ты знаешь, что без причины?

– Разумеется, без причины.

– Да почему? Откуда ты знаешь? Может, они увиде­ли угрозу для общего блага и попытались ее остановить?

Драгоценные секунды быстротечного обрывка, потра­ченные на удивленное молчание. И наконец:

– Хочешь сказать, что...

– Историю написали победители. Историю Рио. А ина­че откуда мы узнали, что именно хорошие парни одержали победу?

Конец перехваченного сообщения. Если у Мак‑Мердо и был ответ, то поделился он своими соображениями на другой частоте.

«Однако», – подумал Дежарден.

Чушь собачья, конечно. Версия о том, что двадцать один филиал УЛН одновременно пустился во все тяжкие, была едва ли более правдоподобной, чем та, в которой из повиновения вышло лишь Рио. Женщина из Лондона была правонарушительницей, но идиоткой она не была. Она имела понятие о том, что такое принцип простоты. Она попросту морочила голову бедному господину из Мак‑Мердо, дразня его.

Но Дежарден все равно задумался. Он уже привык к титулу Человека, Остановившего Рио. Тот часто выру­чал его и ставил вне подозрений. И то, что были люди, которые хоть на секунду, но ставили его подвиг под со­мнение, раздражало.

Такое могло привести к переоценкам. А кто‑то мог решить посмотреть на проблему более пристально.

Приборная панель снова подала голос. На мгновение он даже решил, что вопреки вероятности снова перехва­тил сигнал, – но нет: новое оповещение поступило из другого источника, какой‑то широкополосной помойки в штате Мэн.

«Как странно», – подумал он.

«Лени» проникла в медицинскую базу данных и пле­валась данными на половине частот электромагнитного спектра. Они теперь часто такое выкидывали – недо­вольные обычной нарезкой и разрушением, некоторые взяли моду кричать в эфире, без всякого разбора сбрасы­вая материалы в любую сеть, к которой могли получить доступ. Похоже, какая‑то репродуктивная подпрограмма мутировала и начала распространять информацию вме­сто исполняемых файлов. В лучшем случае она забивала мусором систему, и так с каждым часом теряющую про­пускную способность; в худшем – раскрывала секретные и конфиденциальные сведения.

Реальному миру так и так было плохо; потому «лени» этим и занимались.

Сейчас демон выкинул в сеть кучу биомедицинских материалов из обчищенной базы данных. Система по­метила их как объект «потенциальной эпидемиологиче­ской важности». Ахилл приоткрыл крышку и заглянул внутрь.

И немедленно забыл о бредовых сплетнях из Лондона.

Внутри оказалось два объекта, оба кишели опасными патологиями. Дежарден не имел медицинского образо­вания, да оно было и не нужно; друзья и советчики, со­бравшиеся вокруг него, вытянули из биохимических под­робностей сводное резюме, которое даже он мог понять. Теперь ему подали пару генотипов с пометкой «особо опасны». Первый был улучшенной версией Бетагемота: большая сопротивляемость осмотическому стрессу, зубы для расщепления молекул острее. Более высокая виру­лентность. Однако, по крайней мере, одна критическая характеристика оставалась неизменной. Подобно базо­вому Бетагемоту этот новый штамм был оптимизирован для жизни на дне моря.

В стандартной базе данных он отсутствовал, и возни­кал вопрос, что его технические характеристики делали в какой‑то скорой из Бангора.

Нового штамма было вполне достаточно, чтобы при­влечь внимание Ахилла, даже если бы он явился в оди­ночку. Но он привел подругу, и вот она реально оказалась очень крутой. Той самой сучкой, которой так боялся Де­жарден. Известие застало его врасплох.

Конечно, он понимал, что рано или поздно Сеппуку возьмет свое.

Но не ожидал, что кто‑то прямо в Америке станет ее культивировать.

ЗАГОН

Така проклинала собственную недальновидность. Слух‑ то они пустили. Рассказали всем о плане по спасению мира: о том, что нужны образцы, что в зоне падения опасно долго оставаться, что она будет ждать их в опре­деленных местах и заберет груз. Они даже составили список тех, кто водил машину, или мотоцикл, или даже старый добрый велосипед; нашли адреса тех, у кого еще остался дом, а остальным сказали, чтобы регулярно от­мечались: если все пойдет хорошо, они помогут спасти мир.

И все действительно пошло хорошо, а потом настоль­ко плохо, да еще так быстро. У них было противоядие или его часть, но никакого заранее обговоренного сигнала для курьеров. И с чего им было так суетиться? Они могли уехать после полудня, отправиться куда‑то дальше. Могли бы дожидаться гонцов до завтра или даже до послезавтра, все равно у тех не было постоянного адреса, по которому их можно было разыскать. И вот теперь спасение мира в руках Таки и лишь жалкие шестьдесят минут, чтобы доставить его в безопасное место.

Уэллетт проехала от одного конца Фрипорта до друго­го, не отключая сирену, она отказалась от музыки, кото­рой изо дня в день объявляла о своем прибытии, в пользу визга, надеясь, что призовет не только больных, но и здоровых.

Приходили и те и другие. Она предупреждала всех и говорила, что надо искать убежище; обещала матери со сломанной рукой и сыну с первой стадией Бетагемота, что вернется и поможет, когда потухнут пожары. Остальных просила направить к ней шестерых парней с машинами и любого другого, кто имел хоть какой‑то транспорт.

Первый объявился спустя тридцать минут. Спустя со­рок минут подъехали еще двое; она отдала им драгоцен­ные миллилитры янтарной жидкости и отправила в бег­ство. Така умоляла их отправить к ней остальных, если водители знали, где те находятся. Если она сама сможет их вовремя найти.

Сорок пять минут – и никого, кроме голодных или слабых. Она прогнала их рассказами об огнедышащих драконах, послала к рыбацкой пристани, когда‑то быв­шей главной житницей города. Там, если им повезет, они могли прыгнуть в океан: не могли же подъемники выжечь всю Атлантику?

Пятьдесят минут.

«Я не могу ждать».

Но здесь были и другие люди, Така это знала. Люди, которых она сегодня не видела. Люди, которых не пре­дупредила.

«Они не придут, Така. Хочешь их предостеречь, мо­жешь начать бегать от двери до двери. Обойти все дома и лачуги в радиусе двадцати километров. У тебя есть десять минут».

Кен говорил ей, что они могут рассчитывать на шесть­десят. То есть минимум шестьдесят. Подъемники могут прилететь намного, намного позже.

Уэллетт знала, что сказал бы Дейв. У нее два литра культуры. Дейв сказал бы, что она еще сможет сыграть решающую роль, если не будет сидеть и дожидаться, пока вокруг разразится настоящий ад.

Но его может и не случиться. С чего они вообще так решили? Из‑за парочки огненных бурь, разразившихся после предотвращенных ракетных атак? А что насчет тех случаев, когда ракеты падали и ничего не происходило?

Ведь они должны были быть. А иногда разгорались пожа­ры, происходили наводнения, но их ничто не предвеща­ло. Корреляция не подразумевает причинно‑следственной связи... а тут и корреляция посредственная...

«Но Кену ее хватило».

Но Така совсем не знала Кена. Не знала его фамилии или фамилии Лор... Лени. Если бы пришельцы объяснили ей, кто они такие, то Уэллетт пришлось бы полагаться только на их слова, но похитители не удосужились рас­сказать пленнице даже это. А теперь она подозревала, что они даже имена себе придумали. Лори, к примеру, оказалась вовсе не Лори.

Така могла лишь верить Лори и Кену, полагаться на свои собственные размышления о том, чего ей не сказали, и думать о тревожащем сходстве между этой женщиной с имплантатами и демонами в сети...

Пятьдесят пять минут.

«Уезжай. Ты сделала все, что могла. Уезжай».

Она завела мотор.

Решившись, Така не оглядывалась. Она ехала по раз­битому асфальту так быстро, как могла, думая о том, как бы не перевернуться из‑за выбоины. Страх рос вместе со скоростью – словно беспорядочные и заросшие раз­валины Фрипорта, его жалкие полуголодные обитатели каким‑то образом притупили ее инстинкт самосохране­ния. Теперь, выезжая из города, она чувствовала, что сердце вот‑вот выпрыгнет. Мысленно представляла, как сполохи пламени пожирают дорогу позади машины. Така сражалась с дорогой, сражалась с паникой.

«Ты едешь на юг, дура! Мы же были на юге, когда ушел сигнал, они оттуда начнут...»

Вдарив по тормозам, Уэллетт резко свернула на восток. Мири прошла поворот на двух колесах. На асфальт перед ней легла громадная тень, небо над головой внезапно по­темнело. В голове сразу возник образ огромных пузырей, плюющихся огнем, но когда Така осмелилась взглянуть вверх, то увидела лишь нависшие над дорогой древесные кроны, буровато‑зеленые полосы мелькали по сторонам, заслоняя послеполуденное солнце.

«Но нет, солнце впереди, оно садится».

Огромная желто‑оранжевая капля зависла посередине освещенной арки в конце туннеля из деревьев, прямо над дорогой впереди. Она казалась размытой, так как Уэллетт видела ее под косым углом.

«Почему так поздно? Почему так поздно, ведь пол­день был неда...»

Солнце начало поджигать деревья.

Така ударила по тормозам. Ремень безопасности впил­ся в грудную клетку, швырнул обратно на сиденье. Мир погрузился в зловещую тишину: смолкла дробь камушков, летящих с дороги в дно фургона, прекратило дребезжать стукавшееся о стены Мири оборудование, висящее на крюках. Только издали слышался ни на что не похожий треск пламени.

Периметр локализации. Они начали с периферии и двигались к центру.

Така сдала назад, вцепившись в рычаг переключения передач, и начала разворачиваться. Фургон дернулся вбок, наклонился над кюветом. Снова вперед. Обратно, туда, откуда приехала. Шины буксовали в мягкой грязи по обочине.

Сверху послышался какой‑то свист, похожий на рез­кий выдох огромного кита, – этот звук Така еще ребен­ком слышала в архивах. Сполох пламени затопил дорогу, отрезав ей путь к отходу. Жар проникал сквозь ветровое стекло.

«О, господи! Боже мой!»

Она распахнула дверь. Горячий воздух обжег лицо. Ремень безопасности крепко удерживал ее на месте. Дро­жащими пальцами Така с трудом отстегнула его и выпала на дорогу. Вскочила на ноги, опершись о борт Мири, пластик обжег руки.

Стена пламени неистовствовала буквально в десяти метрах от нее. Еще одна – та, которую Уэллетт по ошиб­ке приняла за заходящее солнце, – полыхала чуть по­дальше, может быть метрах в шестидесяти, по другую сторону от лазарета. Она укрылась за более прохлад­ным бортом машины. Так лучше. Но долго это не про­длится.

«Бери культуру».

Механический стон, звук скручивающегося металла, проникающий до костей. Така посмотрела вверх: прямо над головой, позади мозаики из еще не сгоревших листь­ев и ветвей, она увидела изломанный силуэт громадного распухшего диска, неуклюже ползущего по небу.

«Бери культуру».

Огонь заблокировал дорогу спереди и сзади. Сквозь умирающий лес Мири пробиться не сможет, а вот Така – да. Все инстинкты, каждый нерв велели ей спасаться.

«Бери культуру! БЕГИ!»

Она распахнула пассажирскую дверь и перелезла че­рез сиденье. Иконки, мерцавшие на задней стене каби­ны, казалось, тормозят намеренно. На приборной панели появилась маленькая гистограмма. Она поднималась со скоростью прилива.

Снова свист.

Лес по другую сторону дороги охватило пламя.

Для побега остался только один путь. «О, боже».

Гистограмма мигнула и исчезла. Панель выдала ме­шок с образцами, раздутый от жидкости. Така схватила его и побежала.

Свист.

Огонь прямо перед ней пролился с небес, подобно жидкому занавесу.

Пламя окружило Уэллетт со всех сторон.

В течение нескольких бесконечных и ничего не зна­чащих секунд она пристально смотрела на огненную бурю. А потом со вздохом села на землю. Колени оста­вили углубления в размягчившемся асфальте. Жар, иду­щий от дороги, обжигал, но плоти было уже все равно. Така с легким удивлением заметила, что лицо и руки оставались сухими; температура испаряла пот из ее пор еще до того, как тот успевал увлажнить кожу. Интерес­ный феномен. Она задумалась, писал ли кто‑нибудь об этом.

А впрочем, какая теперь разница.

Все равно ничего уже не поделать.

ПЕРЕБЕЖЧИК

– Как странно, – сказала Лени.

Перископ слегка отошел от берега, так как деревья заслоняли обзор с северо‑западной стороны. Получен­ная картинка оказалась на редкость буколической. Рас­смотреть Фрипорт отсюда было невозможно – даже в прежние времена жилые и промышленные здания стояли слишком далеко друг от друга, городского силуэта не получалось, – но, по крайней мере, подъемники Лени уже должна была увидеть. Или пламя, или хотя бы дым.

– Прошло три часа, – сказала Кларк, взглянув на Лабина. – Может, ты успел и сигнал не ушел.

«А может, – подумала она, – мы просто понятия не имеем, что тут происходит».

Лабин сдвинул палец на несколько миллиметров, скользнув по пульту управления. Перископ повернулся влево.

– Может, она успела, – продолжила Кларк. Такие обыденные, безжизненные слова, несмотря на весь за­ключенный в них смысл: «Может, она спасла мир.

Спасла меня».

– Не думаю, – ответил Лабин.

Столб дыма поднимался из‑за гребня холма, окраши­вая небо в коричневый цвет.

– Где это? – спросила она, чувствуя, как перехва­тило горло.

– Прямо на запад.

Они сошли на берег с южной стороны бухты; склон, устланный гладкими камнями и корявым плавником, покрывала слизь из‑за Бетагемота. Они следовали за солнцем по грунтовой дороге, которая даже указатель­ных знаков никогда не видела. Поднимающийся к небу столб дыма вел их словно Полярная звезда с эффектом полураспада, растворяясь в небе, пока Лени и Кен шли по проселкам, шоссе и уже на закате добрались до гребня покатого невысокого холма под названием Снейк‑Хилл (судя по тому имени, которое носила дорога, вьющаяся у его подножия). Перед самыми сумерками Лабин оста­новился и поднял руку, предупреждая Кларк.

Клубящаяся колонна почти сошла на нет, только не­сколько дымных нитей еще извивались в небе. Но они могли видеть ее источник: неровный прямоугольник вы­жженной земли у подножия холма. Вернее сказать, силуэт прямоугольника, так как центр его уцелел.

Лабин вынул бинокуляр.

– Что‑нибудь видишь? – спросила Кларк.

В ответ он только хмыкнул.

– Кен, не тяни. Что там?

Не говоря ни слова, он протянул бинокуляр ей.

Когда тот стянул голову, Лени на секунду встревожи­лась. Внезапно весь мир сделался огромным и невероятно четким. Кларк, почувствовав кратковременное головокру­жение, шагнула вперед из‑за внезапной и иллюзорной потери равновесия. Ветви и сморщенные листья размером с обеденные столы проносились мимо, сливаясь в сплош­ную туманную массу. Она изменила фокусное расстояние, привыкая к новой картине мира. Стало лучше: перед глазами была выжженная земля, нетронутая полянка по­середине, а еще...

– Черт побери, – пробормотала она.

В центре чистой зоны находилась Мири. Судя по виду, неповрежденная.

Рядом с ней стояла Уэллетт. Она, похоже, беседова­ла с каким‑то предметом свинцового цвета яйцевидной формы: наполовину меньше ее по размеру, он парил в воздухе над поляной. Его панцирь был гладким и обте­каемым, а брюхо щетинилось датчиками и антеннами.

«Овод». Не так давно эти дистанционно управляемые роботы преследовали Лени по всему континенту.

– Попались, – сказал Лабин.

Когда они подошли к лазарету, мир в линзах Кларк уже начал обесцвечиваться. Уэллетт сидела на дороге, прислонясь спиной к фургону, согнув ноги и скрестив руки на коленях. Понурившись, она апатично смотрела вниз, на асфальт. Заслышав их приближение, подняла голову. «Овод» телохранителем висел над ее головой, но на прибытие рифтеров никак не отреагировал.

От выщелоченного света Уэллетт не могла побледнеть настолько. В ее лице не было ни кровинки. По нему тя­нулись мокрые полосы.

Посмотрев на Кларк, она покачала головой.

– Что ты такое? – Ее голос был глухим, как будто доносился из пещеры.

У Кларк тут же пересохло в горле.

– Ты же – не беженка. Не обыкновенная рифтерша, которая где‑то пять лет пряталась. Ты... ты как‑то все это начала. Ты все начала...

Лени не могла вздохнуть, смотрела на Лабина. Тот же неотрывно следил за «оводом».

– Така, я... – начала она, разведя руками.

– Эти монстры в машинах, все они – это же ты. – Уэллетт, казалось, ошеломили чистые масштабы преда­тельства Кларк. – Страны Мадонны, фанатики, культы смерти – они все твои последователи...

«Нет, все не так, – хотела закричать Кларк. – Я бы остановила их в одну секунду, если бы могла. Я понятия не имею о том, как все это началось...»

Но, разумеется, она бы солгала. Формально она не основывала движений, возникших после появления Лени, но от этого не были менее преданны существу, которым она некогда являлась. Они были квинтэссенцией ярости и ненависти, которые двигали ею пять лет назад, равно­душия к любым потерям, кроме своих собственных.

Разумеется, последователи все делали не ради нее. У бушующих миллионов имелись собственные причины для гнева и мести, куда более праведными, чем те фаль­шивые претензии, из‑за которых развязала войну Кларк. Но она указала дорогу. Доказала, что это возможно. Каж­дой каплей пролитой ею крови, каждой инокуляцией Бе­тагемота Лени давала им в руки оружие.

И теперь она ничего не могла сказать. Лишь покачать головой и заставить себя посмотреть в глаза обвинителя и бывшей подруги.

– А теперь они превзошли себя, – продолжила Уэл­летт своим надтреснутым, бесстрастным голосом. – Те­перь они...

Она судорожно вздохнула:

– О, господи! Как же я облажалась.

Така встала на ноги, как марионетка. А «овод» по‑прежнему не двигался.

– Это – не противоядие, – сказала Уэллетт.

Вот тут на нее бросил взгляд Лабин:

– То есть?

– Похоже, мы умирали недостаточно быстро. «Ведь­ма» побеждала, но мы ее замедлили, на каждого спа­сенного приходилось четверо умерших, но кого‑то мы все‑таки спасли. Но почитатели Мадонны не попадут в рай, пока мы все не сдохнем, поэтому они придумали кое‑что получше...

– И они?.. – спросил Лабин, снова поворачиваясь к роботу.

– На меня не смотри, – тихо произнесла маши­на. – Я‑то из хороших парней.

Кларк мгновенно узнала этот голос. Лабин тоже.

– Дежарден.

– Кен. Старина. – «Овод», приветствуя, подпрыгнул на несколько сантиметров. – Рад, что ты меня помнишь.

«Ты жив, – подумала Кларк. – После Рио, после того как Садбери ушел в офлайн, после пяти лет. Ты жив. Ты все‑таки жив. Мой друг...»

Уэллетт наблюдала за происходящим с немым удив­лением:

– Вы знаете...

– Он... выручил нас, – объяснила Кларк. – Давно это было.

– А мы думали, ты умер, – сказал Лабин.

– А я думал, что вы. Тут и после Рио было хуже неку­да, а когда у меня один раз выпал шанс вас запеленговать, вы отрубились. Я решил, что до вас все‑таки добрались какие‑то чересчур обозленные товарищи, которые так и не успокоились. Тем не менее, вы здесь.

«Мой друг», – снова подумала Кларк. Он помогал ей даже тогда, когда Кен пытался убить. Рискнул своей жизнью ради нее, когда они еще даже ни разу не встре­тились. И пусть они мало видели друг друга, но, судя по всему, из всех, кого знала Лени, только Ахилл был ее настоящим другом.

Она тяжело переживала известие о его смерти; и сей­час должна была обрадоваться, но в мозгу вертелось одно слово, омрачая радость мрачными предчувствиями.

Спартак.

– Так, значит, – осторожно произнесла она, – ты – все еще правонарушитель?

– Сражаюсь с энтропией ради общего блага, – за­ученно произнес робот

– И потому до основания выжигаешь тысячи гектаров растительности? – спросил Лабин.

«Овод» спустился настолько, что его линзы смотрели прямо в белые глаза Лабина.

– Если убийство десяти спасет сотню, то это нор­мально, Кен, и ты понимаешь это лучше, чем кто‑либо другой... Может, ты не слышал того, что сказала наша общая подруга, но идет война. Плохие парни палят Сеппуку по моей лужайке, а я стараюсь, как могу, чтобы эта дрянь тут не закрепилась. У меня практически нет людей, инфраструктура разваливается буквально на гла­зах, но я справлялся, Кен, о да, я справлялся. А теперь, как я понимаю, вы двое вторглись в жизнь нашей Таки, и сейчас по меньшей мере три носителя вышли за бар­рикады.

Лабин повернулся к Уэллетт:

– Это правда?

Та кивнула.

– Я сама все проверила, когда он сказал мне, что искать. Работа тонкая, но она была... прямо под носом. Белки‑шапероны и альтернативный сплайсинг, интер­ференция РНК. Множество эффектов второго и третьего порядка, о которых я и не слыхивала. Все они были за­путаны в полиплоидных генах, и я, честно говоря, особо к ним не присматривалась. Микроб проникает внутрь человека. Убивает Бетагемот, это да, но не останавли­вается... я не увидела. Я была абсолютно уверена, что понимаю, какого рода микроб передо мной, я просто... облажалась. – Така опустила глаза, чтобы не встречать­ся с осуждающими взглядами, и прошептала: – Я снова облажалась.

Лабин в течение нескольких секунд не проронил ни слова. Затем обратился к «оводу»:

– Ты же понимаешь, что у нас есть основания не верить тебе на слово.

– Вы мне не доверяете, – Дежарден, казалось, уди­вился. – Кен, это не у меня непреодолимая тяга к убий­ству. И я не единственный, кто слез с Трипа. Тебе ли меня обвинять?

Уэллетт подняла глаза, очнувшись от приступа пре­зрения к самой себе.

– Какие бы у вас не были опасения, – продолжил правонарушитель, – поверьте, в этом деле у меня есть своекорыстный интерес. Мне, как и вам, Сеппуку на лужайке рядом с домом не нужен. Я так же уязвим, как и все вы.

– Насколько уязвим? – заинтересовался Лабин. – Така?

– Я не знаю, – прошептала Така. – Я ничего не знаю...

– Предположи.

Она закрыла глаза.

– Этот микроб совершенно не похож на Бетагемот, но он сконструирован – я думаю, он сконструирован для той же ниши. Значит, иммунитет против Бетагемота не спасет, но время даст.

– Сколько?

– Не могу даже предположить. Но все остальные – люди без модификаций: симптомы на третий‑четвертый день, смерть максимум через четырнадцать.

– Как‑то медленно, – заметил Лабин. – Любой нек­ротический стрептококк решил бы проблему часа за три.

– Да. Только больной не успел бы никого зара­зить, – голос Таки стал совсем глухим. – Там не ту­пые сидят.

– Ммм. Уровень смертности?

Доктор покачала головой:

– Кен, Сеппуку создали искусственно. Естественного иммунитета против него не существует.

Вокруг рта Лабина заиграли желваки.

– Могу сказать, все еще хуже, – добавил Дежар­ден. – Я не один на посту. В Северной Америке есть еще несколько и гораздо больше за океаном. И надо вам сказать, моя стратегия ограниченного сдерживания не особо популярна. Есть люди, которые для безопасности с радостью разбомбят ядерными зарядами все побережье.

– Так почему они не сбросят атомную бомбу на тех, кто запустил Сеппуку? – удивленно спросил Лабин.

– А ты попробуй нацелиться на штук десять под­водных платформ, которые рассеяны по всей Атлантике и движутся со скоростью в шестьдесят узлов. По прав­де говоря, некоторые считали, что это ваших рук дело, друзья мои.

– Не наших.

– Да без разницы. У людей руки чешутся нажать на красную кнопку. И я их удерживал лишь потому, что справлялся с Сеппуку без помощи ядерного распада. Но сейчас, уважаемые К и г, вы снабдили ядерное лобби всем, что им было нужно. На вашем месте я бы уже на­чал копать бункеры. И поглубже.

– Нет. – Кларк покачала головой. – Там сколько народу на колесах было, шесть?

– Приехали только трое, – сказала Уэллетт. – Но они могли отправиться куда угодно. Маршрута они не оставили. И они будут распространять культуру. Высевать в прудах, на полях и...

– Если мы сможем догнать их, то проследим, куда они все слили, – заметил Лабин.

– Но мы даже не знаем, куда они направились. Как мы сможем...

– Не знаю, как. – «Овод» слегка покачивался на воздушной подушке. – Но вам лучше приступить к делу. Вы выкопали яму с дерьмом воистину промышленного масштаба, друзья мои. И если вы хотите использовать хотя бы один шанс из пятидесяти на то, чтобы это место не превратилось в кусок радиоактивного стекла, вам, черт побери, придется серьезно прибраться.

Наступила тишина. Непокорные языки пламени слабо трещали и плевались в отдалении.

– Мы поможем тебе, – прервал молчание Лабин.

– Сейчас, конечно, каждый может внести свою леп­ту, – ответил Дежарден, – но особенно полезными будут твои навыки, Кен.

Тот поджал губы:

– Благодарю, но я пас. Не думаю, что от меня будет много пользы.

Кларк прикусила язык. «Он, похоже, что‑то задумал».

«Овод» на некоторое время завис в неподвижности, словно размышляя.

– А я ведь еще не забыл о твоих навыках, Кен. Я ис­пытал их на собственном опыте.

– А я не забыл о твоих. Ты же можешь мобилизо­вать целое полушарие за тридцать секунд без всякого напряжения.

– Многое изменилось, друг мой, с тех пор как ты ото­шел от дел. И на случай, если ты не заметил, от полуша­рия мало что осталось, да и суперсилы у меня уже не те.

Глаза Уэллетт метались между человеком и машиной, следя за пикировкой со смесью возмущения и растерян­ности. Но ей хватило ума, чтобы держать язык за зубами.

Лабин оглядел обугленный, почерневший ландшафт:

– Твоих ресурсов более чем достаточно. Я тебе не нужен.

– Кен, ты меня не слышишь. Очень многое измени­лось. Парочка подъемников – это ничто, так, фоновый шум. Но, стоит мне начать полномасштабную мобили­зацию, на это сразу обратят внимание не те люди. И не все, кто на нашей стороне, до сих пор на нашей сторо­не, – ну вы понимаете, о чем я.

«Он говорит о других правонарушителях, – догадалась Кларк. – Может, Спартак до сих пор борется с Трипом. А может, все они уже сорвались с поводка.

– То есть ты бы предпочел не высовываться, – пред­положил Лабин.

– Я всегда предпочитал действовать тонко. И даже ты, с твоими довольно примитивными социальными на­выками, когда дойдет до дела, будешь гораздо тоньше флотилии огнедышащих дирижаблей‑убийц.

«Когда дело дойдет до войны – он это имеет в виду. Частная война психов – вход только по приглашению». Кларк задумалась, сколько вообще сторон на такой войне. И как можно вообще говорить о сторонах? Как заклю­чать союз с тем, кто при первой же возможности нанесет вам удар в спину, если тебе об этом известно? Возможно, сейчас каждый социопат сам за себя», – предположила она.

С другой стороны, это не Лабин последнее время ис­пытывал трудности с выбором стороны.

– У меня есть другие дела, – сказал Лабин.

– Естественно. У вас должна была быть чертовски веская причина, чтобы вернуться сюда. Срединно‑Атлан­тический хребет – свет не ближний.

– Не сказал бы, судя по последним событиям.

– Ага. Кто‑то нанес вам визит?

– Пока нет. Но вынюхивают поблизости. И вряд ли это совпадение.

– Не смотри на меня так, Кен. Проболтайся я, они бы сразу отправились к цели.

– Это понятно.

– Тем не менее вы, естественно, хотите знать, кто идет по вашему следу. Кен, я удручен. Почему вы сразу не пришли ко мне? Ах да, вы же думали, что я умер. – Дежарден помолчал и добавил: – А вам повезло, что я вас нашел.

– А мне еще больше, – ответил Лабин, – Тебе нуж­на моя помощь.

От неожиданного порыва горячего ветра «овод» за­качался:

– Ну и отлично. Ты поможешь Америке протянуть еще чуть‑чуть, а я попытаюсь найти тех, кто вас пресле­дует. Договорились?

Лабин задумался:

– По‑моему, хорошая сделка.

СБОЙ

Крестовый поход, подумала Лени, продолжится без нее.

Впрочем, ее услуги и раньше особо не требовались. А сейчас на повестке дня стояли лишь два дела: спасе­ние людей и убийства, а ей не хватало навыков ни в том, ни в другом. Конечно, это было не совсем так, и Кларк поняла это еще до того, как мысль пришла ей в голо­ву. Если считать по общему количеству смертей, то на всей планете не нашлось бы человека, который мог бы с ней сравниться. Но те жертвы были неизбирательны­ми и неприцельными, безымянным косвенным ущербом, о котором Кларк вообще не думала. Теперь же требования общего блага оказались значительно точнее: конкретные люди, а не все население. Их надо было выследить и – как там Роуэн говорила? – вывести из обихода.

Причем без эвфемизмов. Нет причин убивать носите­лей, и это если Сеппуку не расправится с ними первым. В конце концов, всего‑то три человека отправились мень­ше дня назад туда, где люди уже давно перестали быть главной частью пейзажа. Вполне возможно, их найдут еще до того, как они успеют заразить других, и нерен­табельность масштабов не сделает полное уничтожение единственным приемлемым вариантом. Десять тысяч пе­реносчиков пришлось бы сжечь из‑за отсутствия помеще­ний для их содержания, так как таких огромных каран­тинов просто не было: но десять больных могли поймать, изолировать и обеспечить им медицинский уход, следя за их состоянием и изучая в надежде найти способ лечения. Убивать их не было никакой причины.

«Кен, это не у меня непреодолимая тяга к убийству».

В любом случае это не имело значения. Вскоре Лабин отправится на охоту при полной поддержке Дежарде­на; и неважно, что им двигало – жажда убийства или страсть к погоне, – Кларк в любом случае будет его только замедлять. Уэллетт уже занялась делами поинте­реснее, отправившись в офис УЛН, где, как выразился Ахилл Дежарден, «твои навыки можно использовать с большей пользой». Она уехала, так и не взглянув на Лени, не обмолвившись с ней ни единым словом. Те­перь, возможно, она уже сидит на конце линии, которая идет от Лабина, где станет обрабатывать пойманных им больных. На этом коротком маршруте Кларк места не нашлось.

Она не умела спасать и не умела убивать. Однако здесь, в руинах Фрипорта, Лени могла заняться чем‑то средним – замедлить процесс. Оборонять крепость. Она могла сделать так, чтобы люди не умерли от опухолей или переломов костей и дождались прихода Бетагемота или Сеппуку.

На прощание Лабин сделал ей последнее одолжение. Он прошел по виртуальному неокортексу Мири, нашел паразита и изолировал его. Тот хитро закопался, и уда­лить его не получилось; в слишком многих местах он мог спрятаться, слишком многими способами извратить про­цедуру поиска. Был только один надежный метод полно­стью избавиться от монстра – вытащить сам физический носитель с памятью.

Склонившись над приборной панелью, Лабин читал диагностические арканы и через плечо выдавал указания. А за ним Кларк – по локоть в кристаллах и микросхе­мах – резала связи. Кен говорил, какую плату вынуть; она вынимала. Говорил ей, какую схема удалить с нее, используя трезубую вилку с изящными усиками. Она подчинялась. Ждала, пока он проверял и перепроверял остальную систему, переместила лоботомизированный участок, приготовилась выдернуть его снова, на случай, если какая‑то часть монстра не попала в карантин. На­конец, решив, что Мири вычищена, Лабин велел Кларк сохранить систему и перезагрузиться. Она без вопросов выполнила приказ.

Кен так прямо и не сказал уничтожить зараженный компонент. Слишком очевидно, не стоило упоминания.

В конце концов, чудовище было частью Кларк.

Как это получилось, она точно не знала; в извращен­ной логике, которая породила этих демонов и вертела ими по своему усмотрению, лучше разбирались хакеры и эволюционные экологи. Но именно Лени стала основой, чудовище с нее взяло пример, было ее отражением, пусть и искаженным. Как бы иррационально это ни звучало, но Кларк не могла избавиться от чувства, что электронное существо в некотором смысле все еще обязано той плоти и крови, по образу которых оно было создано. Ведь Лени так долго ненавидела, так долго чувствовала ярость; мо­жет, эти рефлексии оказались не столь уж искаженными.

Она решила это выяснить.

Кларк не особо дружила с кодами. Она не знала о том, как растить программы или обрезать софт до базовых ха­рактеристик. Зато Лени прекрасно знала, как соединять уже готовые компоненты: шкафчики и ящики «Вакиты» были забиты наследством, оставшимся после пяти лет работы. Маленькая субмарина перевезла к Невозможному озеру кучу геодезической аппаратуры, именно в ней ее ремонтировали и проверяли. Скользя сквозь термоклины и ячейки Ленгмюра, она выставляла в слои воды буйки и регистраторы времени‑глубины. Она шпионила за корпа‑ ми, перевозила грузы и служила рабочей лошадкой, пре­взойдя все технические возможности, предусмотренные конструкторами при проектировании. После пяти лет в ней скопилось немало строительных блоков, Лени было с чем поиграть.

В каком‑то ящике она нашла коэновскую панель, к од­ному разъему подключила батарею, к другому – базовый чип оперативки. Между новыми компонентами замерцал узор из тончайших волокон, когда программы автопоис­ка панели нашли оборудование и послали приглашение. С пользовательским интерфейсом пришлось потрудиться; беспроводники не годились. В конце концов она нашла старый шлемофон с оптоволоконным кабелем и интегри­рованной инфракрасной клавиатурой, подключила устрой­ство к панели. Вновь замерцали рукопожатия.

Кларк надела шлем. В воздухе перед ней появилась синяя клавиатура. Лени протянула к ней руки, инфра­красные глаза следили за тем, как реальные пальцы перемещаются по иллюзорным кнопкам. Выбрав карту коэновской панели, она построила ограждение вокруг кучки свободных гнезд, прорезала единственный шлюз и наглухо закрыла его снаружи. На всякий случай уста­новила кнопку тревоги: та уплыла вбок оранжевой ис­крой в виртуальном пространстве. Даже нажимать не нужно: стоило только пристально посмотреть на нее, и вся система остановится наглухо. Правда, за предох­ранитель пришлось платить. Шлемофон не видел сквозь фотоколлаген. На время встречи с монстром придется снимать линзы.

Она стянула шлем и осмотрела дело рук своих в ре­альном мире: два крошечных Платоновых тела[109] и опто­волоконные витки поднимались из ячеистой решетки с пустыми гнездами. Редкие прямоугольные паутинки из изумрудных нитей соединяли дополнительные модули. Рядом располагалась светящаяся малиновым светом гра­ница, огораживающая участок свободной территории.

Тот был полностью автономным и изолированным. Ни антенн, ни беспроводных интерфейсов – ничто не могло послать отсюда сигнал. Ничто, подключенное к этой панели, не могло с нее уйти.

Она внимательно изучила зараженную долю, выре­занную из мозга Мири: на ладони лежало лилипутское ожерелье из оптических модулей и чипов памяти, инерт­ных и изолированных. Внутри вполне могло ничего не остаться; память была энергонезависимой, но, кто знает, какой ей нанесли вред во время экзорцизма? Лени вспо­мнила, как напоследок решила спровоцировать Кена: «Откуда тебе знать, может, я разбужу эту тварь поцелу­ем?» – хотя не имела ни малейшего представления о том, как в действительности сделать это. Она хранила детали лишь потому, что не могла их выбросить. А еще надеялась, что, если она заговорит с существом внутри, то оно ответит.

Кларк подняла ожерелье пинцетом с силовой обратной связью, чье прикосновение было нежным, как у ресниц, и поместила память в центр карантинной зоны. Другие детали выпустили зеленые нити, те сошлись за пределами шлюза и остановились.

Лени надела шлемофон, сделала глубокий вдох.

Открыла шлюз.

Перед глазами вспыхнул фейерверк пикселей. Гнев и звериный голод, оскаленные зубы; в сигнале было столь­ко ярости, что он обходил верхнюю часть мозга и втыкал ледяные иглы непосредственно в мозговой ствол.

– Выпусти!..

Лени рефлекторно кинулась в бегство, даже не успев разобрать то, что увидела: оранжевая кнопка тревоги тут же попалась на глаза. Изображение застыло.

Кларк почувствовала, как задыхается. Заставила себя успокоиться.

Неподвижное лицо, черное, зеленое и сияющее. Портрет ярости в инвертированных тонах плоти. Оно ничем не по­ходило на нее. Кроме глаз: тех самых пустых, злобных глаз.

«Только и это теперь не так», – вспомнила Кларк. Она сняла линзы и встретила своего радиоактивного двойника совершенно голой.

«Неужели я была такой?»

Она на несколько секунд задержала дыхание. При­стально посмотрела на кнопку тревоги и отпустила ее.

– Выпусти меня!! – раздался вопль призрака.

Кларк покачала головой:

– Тебе некуда идти.

– Выпусти меня, и я тут каждый адрес в пыль сотру!

– Сначала ответь на несколько вопросов.

– Сама ответь на этот, ты, червивая задница.

Вселенная замерцала и исчезла из глаз.

Ничего, кроме быстрого дыхания Лени и негромкого шипения кондиционера на «Ваките». Спустя пару секунд в пустоте повисло сообщение:

Сбой системы. Включить перезапуск?

Да Нет

Кларк предприняла новую попытку.

– Выпусти меня!

Она покачала головой:

– Скажи мне, чего ты хочешь.

– А чего ты хочешь? – Вопрос, казалось, немного успокоил монстра. И даже рассмешил. – Не надо на меня наезжать, подруга. Я убила столько людей, что тебе не сосчитать.

– За что? Из мести? Из‑за Энергосети? Из‑за... из‑за отца, из‑за того, что он творил, пока мама... а тебе какое дело? Да и как ты можешь об этом знать?

Лицо потеряло насыщенность, черно‑светлые пигмен­ты поблекли словно в сумерках. Через несколько секунд осталась только тьма, серые пятна и два злых кристал­лических овала чистой белизны.

– Ты хочешь убить всех? – тихо спросила Кларк. – Хочешь убить себя?

Лицо уставилось на нее и плюнуло.

– Себя? Да ты...

Темнота и пустота. Сбой системы.

И в следующий раз.

И в следующий.

МАСТЕРСТВО ОХОТЫ

Беспилотник УЛН, плывущий, как пушинка, чуть ниже струйного течения, поймал тепловой след в 03.00. Он нагревал вспомогательную дорогу 23 к северо‑востоку от Скоухегена; некоторыми параметрами он походил на другой источник – на два часа старше, – который засек подъемник, перевозящий медикаменты из Порт­ленда. Грузовики обычно не оснащали средствами на­блюдения, но после приказа из Садбери настороже были все.

Обе сигнатуры указывали на выхлоп от водородной ячейки, выпуск которых прекратили в 2044 году. Кто‑то гнал, как сумасшедший, на старом «Форде Фыоджитив», глубокой ночью уходя вглубь материка по проселочным дорогам.

Одна из носителей Уэллетт ездила на «Форде Фьюд‑ житив». Лабин настиг ее по ту сторону границы Нью‑ Гемпшира.

Дежарден снабдил его мотопланом. Тот был медленнее транспорта на воздушной подушке, но с более высокой крейсерской высотой и потреблял меньше джоулей, чем любой вертолет. Лабин летел в западном направлении на примерно двухсотметровой высоте, когда «форд» пустил солнечный зайчик ему в глаза. Машину припарковали на краю кислотного болота, полного ржавых танинов[110] и кривых полузатопленных пней. Заболоченный участок, похоже, рос с тех пор, как Служба ремонта дорог забы­ла об этой местности; язык черной воды на несколько метров протянулся по осевшему асфальту перед автомо­билем.

Но остановился тот по другой причине.

Лабин приземлился в пятидесяти метрах вверх по до­роге, подошел к «форду» сзади. Вкладки провели уже привычное диагностическое обследование, заполнив поле зрения Лабина иконками и схемами электрооборудова­ния. Подсознание Кена бунтовало при одной мысли об отключении полезных данных, но иногда те больше от­влекали, чем информировали. Он выключил дисплей в голове; «Фьюджитив» вернулся в реальный мир, как будто слегка сплющился, когда светящиеся внутренности скры­лись под грязным пластиковым корпусом.

Блондинка с кофейного цвета кожей сидела на во­дительском сиденье, упершись лбом в рулевое колесо, длинные прямые волосы скрывали ее лицо. Похоже, Ла­бина она не заметила.

Он постучал пальцами по окну. Она апатично повер­нулась на звук. Он сразу же понял, что дело плохо: ее лицо пылало и блестело от пота.

Она это тоже понимала. Изокостюм Лабина говорил о многом, даже не будь она больна.

«Три дня», – подумал Кен.

Дверь была не заперта. Он потянул ее на себя и сразу отступил назад.

– Они говорили нам... что это лекарство, – произ­несла она. На столь короткую фразу ей понадобилось два вдоха.

– У вас еще осталось? – спросил Лабин.

Сглотнув, она ответила:

– Немного. Большую часть я уже развезла. – Она покачала головой. – Немного дала Аарону. Пару дней назад.

Прозрачный пластиковый мешок лежал на сиденье рядом с ней. Он был почти пустой. Оставшаяся культура прилипла к складкам и швам почти плоского контейнера мешка и утратила свой первоначальный янтарный цвет; она стала черно‑серой, как аноксическая грязь.

– А что произошло с жидкостью? – спросил Лабин.

– Я не знаю. Она изменилась. – Женщина устало покачала головой. – А она говорила, культура может храниться неделю...

Он наклонился вперед. Похоже, какой‑то разум она еще сохранила, так как, увидев его лицо вблизи, удиви­лась:

– Вы же один из них. Вы – один из них. Я же ви­дела вас там...

– Мне необходимо знать, где вы высевали культу­ру, – сказал он. – Мне надо знать, с кем вы контак­тировали после Фрипорта, и каким образом входили с ними в контакт.

Она вяло подняла руку, показав запястник:

– Аарон здесь. Мы разделились. Думали... так охва­тим большую площадь...

Он взял прибор. От телефона в нем было мало толку без наушника, но с Аароном Лабин сможет разобраться позже.

– Я только сегодня утром общалась с ним, – с тру­дом произнесла женщина. – Он тоже... не очень хорошо себя чувствует.

Обойдя машину, Кен сел на пассажирское сиденье. Навигация офлайн – предосторожность, оставшаяся с прошлой недели, когда эфир считался вражеской терри­торией. Он включил GPS на приборной панели и умень­шил карту так, чтобы на ней была видна береговая линия.

– Все места, где вы останавливались, – сказал он. – Все, с кем вы встречались.

– Мне нехорошо, – со вздохом ответила она.

– Я могу отвезти вас в больницу. Настоящую больни­цу, – пообещал он, подслащивая пилюлю. – Но сначала вы должны мне помочь.

Она рассказала ему все, что смогла. Наконец он вылез из машины на солнечный свет и направился к мотоплану. На полдороге остановился и посмотрел назад.

«А она может сбежать, – подумал он. – Она не на­столько плохо себя чувствует, чтобы не справиться с ма­шиной. Она может сбежать. Или, – взглянув на засто­явшуюся воду, – может просто выпасть из машины и инфицировать все болото. И тогда локализовать Сеппуку станет намного труднее.

Может, она – это утечка в безопасности».

Досужие размышления, конечно. Непосредственной угрозы не было, ничего, что бы оправдало крайние меры. Хотя, похоже, всегда так чисто не получится, судя по тому, как распространяется эта штука. Лабин выследил лишь второго носителя, и только первого из первона­чальной тройки Уэллетт. Другой оказался посредником: он принял эстафету в условленном месте и признался, что успел передать материал. Насколько далеко убежали еще два нулевых пациента, оставалось только догадываться. А теперь еще появился этот Аарон, не говоря уже о ше­сти точках, где женщина разлила Сеппуку...

Можно подождать, сказал себе Лабин. Судя по раз­витию ситуации, предлогов у него будет предостаточно. Правда, теперь в «утечках» он не нуждался. Кен уже давно стал независимым агентом.

«Играй честно, – сказал он себе. – Играй по пра­вилам».

Так он и делал. Вызвал скорую, а только потом ог­неметы, подождал, пока та прилетит с запада, обезза­разил себя и снова поднялся в небо. Он отклонился к югу‑востоку, следуя по маршруту носителя. Неподалеку появился подъемник и некоторое время шел с ним од­ним курсом, плывя, словно огромная черная туча, к ме­сту, указанному Лабином. Запальники слабо сияли на концах длинных, огнедышащих насадок, свисающих из подбрюшья. Из пузыря время от времени вырывались пухлые розовые и зеленые облака, лакмусовые бумажки, похожие на сахарную вату, вынюхивали инфекцию.

Он до отказа выжал регулятор. Партнершу Аарона уже упаковали и отправили в путь. Ближе к ночи Уэллетт начнет проводить над ней тесты.

Правда, Лабин сильно сомневался в том, что Така сейчас проводит какие‑то тесты.

Он помнил, как впервые встретился с Ахиллом. Он ворвался в дом правонарушителя и поймал его на месте преступления в виртуальном сенсориуме, запрограмми­рованном на широкомасштабные сценарии сексуальных пыток. Тогда Дежарден не выносил свои желания в ре­альный мир, но с тех пор многое изменилось. Правила изменились. Поводки ослабли. Официальные иерархии разрушились, оставив облеченных властью без какого‑ либо надзора.

Лабин буквально мельком взглянул на фантазии Ахил­ла, прежде чем перешел к делу, и получил некоторое представление о том, какие женщины в его вкусе, и о том, что он любит с ними делать. Когда пять лет спустя Така Уэллетт поднялась в чрево вертолета УЛН, Лабин наблюдал за ней с бесстрастием человека, которому пре­красно известен финал.

Дежарден обещал ей роль в борьбе против Сеппуку. Заставил ее представить себе прекрасные сверкающие ла­боратории, где работали только настоящие Биомоцарты. От этой перспективы она загорелась, как галогеновый прожектор. С первого же взгляда Лабин понял ее тайное желание, отчаянную, невообразимую надежду на искуп­ление какого‑то греха в прошлом.

В тот момент его было очень легко признать.

Кен тогда специально посмотрел, куда отправится вер­толет. Ближайшая исследовательская база находилась на юго‑западе, в Бостоне. Но вместо этого машина исчезла в северном направлении, и с тех пор Лабин больше ни­чего от Уэллетт не слышал.

Он и не ожидал, по правде говоря. Даже если Дежар­ден говорил правду. И Кен был вынужден признать с ло­гической ясностью аморального разума, что это не имеет большого значения. Така не была гениальным ученым, она бы не протянула и минуты на ринге с любым оппо­нентом. Будь она таковым, ее бы не отправили патрули­ровать пустоши, раздавая крохи дикарям. В борьбе против Сеппуку ее потеря не значила ровным счетом ничего.

Ахилл же, с другой стороны, представлял огромную важность. И неважно, был ли он при этом сексуальным хищником; ведь и при этом он мог способствовать сохра­нению миллиардов. Лабин не мог не думать о многочис­ленных пороках, на которые невозможно было закрыть глаза, стремясь к высокой поставленной цели. Это и было сутью того, что называлось Великим Благом.

Он испытывал чувство, близкое к зависти.

ИСПРАВИТЕЛЬНОЕ ОБУЧЕНИЕ

Така все‑таки оказалась на какой‑то исследователь­ской базе. Правда, не в роли экспериментатора. Ее при­своил себе мужчина, находящийся рядом.

Непримечательная внешность. Каштановые нечесаные волосы, подстриженные как попало, то ли под стиль ди­каря, то ли из‑за явной профессиональной непригодности парикмахера. Тонкое квадратной формы лицо. На лбу морщин почти нет, а вот вокруг карих и влажных, почти детских глаз – с избытком. Немного кривой нос. Зеле­ная, сидящая мешком толстовка – пережиток двадцатого века без всякой анимации.

Она не могла видеть его ниже пояса. Така лежала на спине, привязанная к медицинской каталке. Если этот взъерошенный r‑отборщик играл исследователя, то ей, по всей вероятности, отвел роль подопытной.

– Ахилл Дежарден, – сказал он. – Рад видеть тебя, Элис.

Вертолет плюхнулся на площадку, устроенную на кры­ше где‑то к северу от Великих озер, уже после полуно­чи. Она высадилась и, ничего не подозревая, шагнула в нейроиндукционное поле. Даже повреди Уэллетт шей­ный отдел позвоночника, тело бы не рухнуло так быст­ро. Безликие люди в костюмах биозащиты, похожих на презервативы, перенесли ее в эту карантинную камеру Така была в сознании, но двигаться не могла. Они раз­дели ее догола, ввели катетер и, не сказав ни слова, ушли. Наверное, их предупредили, что она то ли беженка, то ли представляет риск для здоровья. А может, они и сами участвовали в розыгрыше. Така ничего не понима­ла, а спросить не могла.

Кажется, все произошло вчера. Или даже раньше. Она потеряла счет времени после того, как оказалась в изоля­ции и неподвижности; сухость во рту и голод нарастали бесконечно малыми долями.

Теперь поле отключили. Снова заработали двигатель­ные нервы. В горизонтальном положении Таку удержи­вали лишь нейлоновые ремни, болезненно врезавшиеся в запястья, лодыжки, талию и горло.

– Произошла какая‑то ошибка, – торопливо произ­несла она. – Я – не Элис. Я – Така. Лени и Кен – мои друзья.

Она пошевелилась, желая ослабить удерживающие ее путы. Ахилл едва заметно улыбнулся.

– А ты и вправду не такой уж хороший биолог, Элис, – благожелательным тоном заметил он. – Как мне не жаль, но это так. У тебя все подсказки были перед носом, а сложить воедино ты их не смогла. – Он сел на какой‑то невидимый стул или табурет, стоящий возле ка­талки. – Если бы я не вмешался, ты бы все еще повсюду распространяла Сеппуку, убивая пациентов еще быстрее, чем обычно. Ни один настоящий ученый не допустил бы такой грубой ошибки.

– Но я не...

Он приложил к губам палец, прося ее замолчать. Опершись локтями о жесткую неопреновую поверхность носилок рядом с ее головой и положив подбородок на руки, Ахилл посмотрел на Таку сверху вниз.

– Разумеется, – продолжил он доброжелательным тоном, – ни один настоящий ученый не убил бы свою семью.

Нет, ошибки не было – он точно знал, кто она такая.

А Уэллетт знала, кто он. Точнее, знала такой тип лю­дей. Мягкий. Жалкий. Каждый день она осаживала муж­чин, которые такому бы сломали шею, не сбившись с шага. Сам по себе, без помощи и поддержки, он был попросту ничем.

Но не сейчас.

Она закрыла глаза.

«Держи себя в руках. Он пытается тебя запугать. Не позволяй ему. Лиши его этого удовольствия. Это силовое давление, как обычно. Если не испугаешься, сумеешь выиграть преимущество».

Она спокойно посмотрела ему в глаза:

– И какой у тебя план?

– План , – Ахилл поджал губы. – По плану у нас реабилитация. Я готов предоставить тебе еще один шанс. Считай это своего рода исправительным обучением. – Он встал. Свет отразился от какого‑то маленького и блестящего предмета, зажатого у него в руке, вроде ку­сачек для маникюра. – Я говорю о неком сценарии, в основе которого лежит принцип кнута и пряника. Понимаешь, у меня есть хобби, которое многие по­считали бы, скажем так, неприятным. И ты узнаешь, насколько оно неприятно, в зависимости от того, как быстро станешь учиться.

Така сглотнула. Она молчала до тех пор, пока не решила, что сможет продолжать разговор в спокойном тоне:

– И какой же пряник?

Не получилось.

– Вот пряник. В голосе твоем. Мой пряник. А твой... если сдашь устные экзамены, я тебе отпущу. Целой и не­вредимой. – Ахилл нахмурился, словно потерял мысль. – И вот легкий вопрос, для начала. Как размножается Сеп­пуку? Половым или бесполым способом?

Така уставилась на него:

– Да ты шутишь.

Он посмотрел на нее, а потом чуть ли не с грустью покачал головой.

– О, я вижу, ты ходила на семинары. Там тебе рас­сказали обо всех наших секретах. Мы кормимся страхом. И если увидим, что ты не боишься, то выберем кого‑ни­будь другого. Возможно, даже отпустим.

– Ты же говорил... – Така замолчала, пытаясь со­владать с ужасом в голосе. – Ты же сам говорил, что отпустишь меня...

Ахилл еще даже не тронул ее – а она уже его умо­ляла.

– Если хорошо себя проявишь, – вкрадчивым го­лосом заметил Дежарден, – то да, я тебя отпущу. Более того, в качестве жеста доброй воли я прямо сейчас от­пущу часть тебя.

Блестящая штука в его руке прижалась к ее груди крошечной сосулькой. Что‑то щелкнуло.

Вспыхнувшая боль распространилась по телу, острая, как бритва, словно трещины на стекле, перед тем как то разлетится на кусочки. Така вскрикнула, корчась и выгадывая бесполезные миллиметры свободы для своего тела, стянутого путами.

Кровавый комок соска упал ей на щеку.

В глазах начало темнеть. На каком‑то невозможном расстоянии, к югу от боли в центре вселенной, монстр пальцами раздвинул ее половые губы.

– Осталось еще два, – объявил он.

ВЫВОД ИЗ ОБИХОДА

Пока Кларк ездила вместе с Уэллетт, то кое‑чему на­училась. Врачом она не была, но как рифтер получила базовые медицинские навыки, а диагностику и выписку рецептов лазарет, по большей части, сделал сам. После экзорцизма Мири пришлось распрощаться с нескольки­ми тысячами эпикризов, загруженными обновлениями за полгода, а также с возможностью загружать данные в сеть – но остаток по‑прежнему знал, как сканировать тело и назначать лечение. Впрочем, с более сложными операциями Кларк навряд ли встретилась бы; даже после лоботомии Мири не потеряла сноровку.

Люди скудным ручейком текли через город, ища по­мощи Уэллетт, но довольствуясь Кларк. Та выполняла приказы машины и, как могла, изображала доктора. По ночам она уходила под воду и, наплевав на «Вакиту», спала, бездыханная и беззащитная, на неглубоком дне. Каждое утро Лени выходила на берег, снимала рукава с гидрокостюма, превращая его в подобие жакета, а по­верх натягивала позаимствованную у Таки одежду. Стран­ные мертвые волокна терлись при ходьбе о конечности; все это напоминало плохо сидящий костюм травести с множеством складок и швов. Когда Кларк снимала ко‑ полимер, то ей казалось, что она свежует себя заживо, а эта, эта замена больше напоминала шкуру, сброшен­ную какой‑то огромной диспропорциональной ящерицей. Впрочем, все было не так уж плохо. Она начала привы­кать.

Правда, легче становилось только это.

Ужасна была не ее медицинская неграмотность, или бесчисленный, постоянно увеличивающийся список тех, кого она не смогла спасти. И даже не вспышки агрессии, которые люди иногда направляли на нее, услышав смерт­ный приговор себе или своим любимым. Лени испытывала чуть ли не благодарность за крики и удары, хотя тех было мало и никакого вреда они не причиняли. В свое время она повидала ситуации гораздо хуже, а пушки Мири все­гда находились наготове, стоило событиям выйти из‑под контроля.

Гораздо хуже, чем злость тех, кого она не спасла, была благодарность тех, кому она облегчила страдания. Улыб­ки на лицах людей, получивших еще немного времени, слишком пришибленных из‑за болезни и голода, а пото­му не спрашивавших, что лучше – быстрая смерть или медленная. Жалкая радость отца, когда его дочь выле­чили от энцефалита: то ли он не думал, то ли ему было сейчас наплевать, что она все равно умрет от Сеппуку, «ведьмы» или огнемета если не в следующем месяце, то в следующем году, а за всю оставшуюся жизнь не узна­ет ничего, кроме вечного страха перед изнасилованием, сломанных костей и хронического недоедания. Надежда, казалось, нигде не проявлялась так ярко, как на лицах безнадежных; а Кларк могла лишь смотреть им в глаза, улыбаться и принимать благодарности. И не говорить, кто изначально обрек мир на такое.

Эксперименты с линзами давно закончились. Если местным не нравилась ее внешность, они могли идти куда угодно.

Ей отчаянно хотелось поговорить с Такой. Обычно она справлялась с этим желанием, помня: хорошее от­ношение Уэллетт испарилось в ту же секунду, как она узнала правду. Кларк не винила ее. Нелегко узнать, что подружилась с монстром.

Однажды ночью, отчаявшись от одиночества, она все‑ таки решила попробовать. Она воспользовалась каналом, который Дежарден выделил специально для новостей о Сеппуку; сначала Лени попала на автодиспетчера, тот пе­реключил ее на живого ассистента, который – несмотря на явное возмущение тем, что кто‑то пользуется экстрен­ными средствами связи для личных целей, – перевел ее на человека, уполномоченного говорить от имени лабо­ратории биологических контрмер в Бостоне. Тот никогда не слышал о Таке Уэллетт. Когда Кларк спросила, есть ли еще какие‑то исследовательские базы, мужчина от­ветил, что должны быть, но чертов Патруль Энтропии ничего им не рассказывает, и, куда ее отправить, он не знает.

Кларк решили покончить с ложными надеждами. Ла­бин не упустит свою добычу. Дежарден исполнит свою часть уговора. Они отследят врага, угрожающего «Атлан­тиде», и разоружат его. А Уэллетт и ей подобные раз­гадают секреты Сеппуку и остановят его распростране­ние.

Может, тогда они смогут вернуться домой.

Сначала Кларк его даже не узнала.

Он, пошатываясь, хромая, вышел из леса: кожа с пур­пурным оттенком, лицо, опухшее, сплошь покрыто ко­ростой и вздувшимися кровоподтеками. Он был одет в термокуртку из хромовой кожи с оторванным рукавом и чуть не упал рядом с Мири, когда Кларк вечером уже собиралась закрываться.

– Привет, это снова я. – В углу его рта надулся и лопнул кровавый пузырь. – Соскучилась?

– О, господи, – Лени кинулась к парню и помогла дойти до лазарета – Что с тобой произошло?

– Да еще один «эрка». Большой такой. С реально заглавной буквы R. Еще и байк забрал. – Он тряхнул головой; жест получился неловким и неуклюжим, слов­но уже пошел процесс трупного окоченения. – А где вторая Ка? Така?

– Нет. Я за тобой присмотрю. – Она провела его к правому рту Мири и помогла взобраться на вытянутый язык машины.

– А ты действительно доктор? – Несмотря на всю запекшуюся кровь, у подростка даже получился скепти­ческий вид. – Хотя мне плевать, – добавил он после короткой паузы. – Уж ты‑то можешь меня осмотреть в любое время.

И тут до Лени дошел его вопрос: «Соскучилась?»

Она покачала головой:

– Прости, но у меня столько пациентов. Даже если бы тебя так не разукрасили, не уверена, что узнала бы.

– Я – Рикеттс, – представился парень.

Она отступила назад.

– Ты привез...

– Я привез ту штуку, которая убьет Бетагемот, – гор­до произнес он распухшими потрескавшимися губами.

«Ты привез штуку, которая всех нас убьет», – поду­мала она.

По идее, тут даже сомнений быть не могло. Завести его в лазарет. Отмыть, вылечить физические травмы, под­твердить присутствие нового хищника, поедающего его изнутри.

«А может, он чистый. Все зараженные вещи были за­печатаны, может, прямого контакта не было...»

Подтвердить наличие Сеппуку. Изолировать жертву. Вызвать транспорт для перевозки.

«Господи, надеюсь, он еще меня не заразил...»

– Ложись на спину. Подними ноги. – Она подбежала к задней панели еще до того, как Рикеттс оторвал ступ­ни от земли. Нажала привычную иконку, сразу услыша­ла знакомое гудение, когда Мири заглотнула пациента. Кларк скомандовала фургону закрыть оба рта и начать стандартную процедуру диагностики.

Пока та шла, Кларк опрыскала себя дезинфектантом, надеясь, что просто перестраховывается. На ней были обязательные стерильные перчатки, а тело защищал ко‑ полимер под одеждой Уэллетт...

«Черт побери. Одежда».

Она сняла ее с себя и затолкала в мешок для сжигания. Остальные части гидрокостюма находились в рюкзаке, спрятанном в кабине. Они, извиваясь, быстро встали на место, швы быстро загерметизировались, создавая удоб­ную вторую кожу Когда ее создавали, то об инфекциях не думали, но кополимер волей‑неволей взаимодействовал с ионами соли, а значит, он не пропускал любой объект размером с живую клетку.

Когда она снова подошла к задней панели Мири, диа­гностический цикл завершился. У Рикетгса обнаружился перелом скулы, трещина в большой берцовой кости ле­вой ноги, сотрясение мозга второй степени, начальная стадия недоедания (лучше, чем у многих, кстати), два ретинированных зуба мудрости и умеренное заражение нематодами. Жизни парня ничто не угрожало, большин­ство болезней поддавалось лечению.

Диагностическое исследование не включало анализа на Сеппуку. Его не было в стандартной базе данных. После своего открытия Уэллетт на скорую руку собрала отдельную программу Возможности ее были весьма ограниченны – никакого деления на первую/вторую/терминальную ста­дии; никакого перечня сопутствующих макросимптомов. Никакого курса лечения. По сути, обыкновенный анализ крови. Кларк даже не знала, как истолковывать это про­стое число. Да и вообще, существовал ли такой параметр, как «безопасный» уровень заражения Сеппуку?

Ноль, наверное. Она ткнула в иконку, запустив тест. Через маленькое наблюдательное окошко увидела, как дернулся Рикеттс, когда Мири потребовалось еще не­сколько капель его крови.

Результаты анализа лазарет выдавал не сразу, и Кларк сосредоточилась на других проблемах Рикеттса. Нема­тоды и зубы мудрости могут подождать. Сосудорасши­ряющие средства направленного действия и кальциевые ингибиторы помогут при сотрясении мозга. Сломанные кости проблемы не представляли: надо было наложить мелкоячеистую сетку на пострадавшие области, чтобы запустить остеобластный метаболизм[111]. Это Кларк умела делать практически с тех пор, как стала рифтером.

– Эй! – Из чрева Мири донесся тонкий, испуганный голос Рикеттса. – Я не могу пошевелиться.

– Это нейроиндукционное поле, – успокоила его Кларк. – Не волнуйся. Оно просто удерживает тебя во время лечения.

Бип.

Ну вот, готово. 10 млн частиц на миллиметр.

«О, господи».

Как долго он блуждал по лесу? Насколько далеко рас­пространил культуру? А тот, кто избил его: превратил­ся ли он в носителя, подцепил ли сам Сеппуку через содранную кожу на костяшках пальцев? Сколько дней пройдет, прежде чем он поймет, какую цену заплатил за этот несчастный мотоцикл?

«Изолируй носителя. Вызови подъемник».

Подъемник. Странно даже думать об этом. Приходи­лось напоминать себе: «Они же не монстры, в конце кон­цов. Не огнедышащие драконы, посланные с небес, чтобы сжечь нас дотла. Они же работают на хороших парней.

И мы сейчас на их стороне».

Но тем не менее...

В первую очередь. Рикеттса необходимо...

вывести из обихода

...изолировать до тех пор, пока за ним не прилетят. Вот только возможностей сделать это было не так уж много. Если оставить его в лазарете, то машина станет непригодной для работы, и Кларк сильно сомневалась в том, что во Фрипорте существовали карантинные зоны еще до того, как он превратился в руины.

«Тут он не может остаться».

Она понаблюдала за тем, как суставчатые конечности и лазерные глаза Мири собирают Шалтай‑Болтая. Затем вызвала меню анестезии и выбрала изофлуран.

– Давай‑ка поспим, – прошептала она.

Спустя несколько мгновений дрожащие веки опусти­лись на широко раскрытые, нервно бегающие глаза Ри­кеттса. Как будто Лени сделала ему смертельную инъ­екцию.

– Да ты знаешь, кто я такая, жалкая сука? – спросил демон и плюнул.

Нет, подумала она.

– Я – Лени Кларк!

Система снова упала.

– Ага, – тихо произнесла Кларк. – Точно.

Она сменила это мрачное зрелище на вид посветлее. Иллюминатор «Вакиты» выходил на илистую равнину, где даже что‑то можно было увидеть: следы от туннелей, прорытых ройными животными; норы беспозвоночных. Одинокий краб апатично шел куда‑то в мутной воде.

Поверхность океана была темно‑зеленой и на глазах становилась все ярче. Наверное, всходило солнце.

– Что?..

Она повесила шлемофон на подлокотник и поверну­лась к сиденью второго пилота. «Вакита» была слишком маленькой для полноценного отдельного медотсека, на такие случаи годилась откидная койка по правому бор­ту. Она была убрана в такой же литой отступ, в котором крепились кровати на противоположной переборке; но в отличие от них ее утолщенное основание выпирало из стены, опутанное трубками и проводами. При исполь­зовании она опускалась, словно короткий и широкий подъемный мост, висящий на двух моноволоконных ни­тях. Они, края койки и нависающая переборка образо­вывали грани маленькой палатки, вдоль которых была натянута изолирующая мембрана.

Рикеттс лежал внутри на боку, одной рукой упирался в пленку, растягивая ее.

– Привет, – сказала Кларк.

– А где мы?

– Под водой.

Она поднялась со своего места в главную каюту, при­гибая голову, поскольку изгибы корпуса не позволяли встать в полный рост. Парень попытался сесть. У него пространства было еще меньше.

– А что со мной...

Она глубоко вдохнула:

– Ты подхватил... инфекцию. Очень заразную инфек­цию. Я думаю, будет лучше, если ты побудешь в изоля­ции.

Благодаря помощи Мири кроводтеки на его лице уже начали излечиваться. В остальном он как‑то сильно по­бледнел.

– «Ведьма»? Но я принес тебе лекарство, так?..

– Оно оказалось... немного не тем, на что мы рас­считывали, – объяснила Кларк. – Чем‑то... совсем дру­гим.

Рикеттс на мгновение задумался, упершись пальцами в мембрану. Та растянулась, переливаясь.

– То есть... то есть это просто какая‑то другая бо­лезнь?

– Боюсь, что так.

– Тогда все понятно, – пробормотал он.

– Что понятно?

– Почему у меня такая слабость последние два дня. У меня бы байк не украли, будь я тогда чуть попро­ворнее. – Нахмурившись, он посмотрел на нее. – Так, значит, вы всем вокруг растрезвонили, что это бактерия надерет задницу Бетагемоту и что нам типа надо ее со­бирать и все такое, – и оказалось, что это всего‑навсего очередная зараза?

– К сожалению, – тихо сказала она.

– Твою мать. – Рикеттс снова лег на спину и при­крыл лицо одной рукой. – Ай, – вскрикнул он, словно мысль закончил.

– Да, рука еще некоторое время поболит. Тебе, как видно, здорово досталось, лазарет не может все испра­вить за секунду.

Он поднес руку к лицу и осмотрел ее:

– А уже лучше. Да мне вообще лучше. Спасибо.

Кларк через силу улыбнулась.

Он, приподнявшись на локтях, глядел из своей ма­ленькой клетушки в более просторную.

– А тут не так уж плохо. Намного лучше, чем в тво­ей мясовозке.

Он, конечно, ошибался. Медицинские возможности «Вакиты» были, в лучшем случае, рудиментарными и не шли ни в какое сравнение с тем, что предлагал мобиль­ный лазарет.

– Боюсь, тебе придется пробыть здесь некоторое время, – извиняясь, сказала Кларк. – Я понимаю, тут тесновато, но в системе много игр и фильмов, будет не скучно. – Она показала на шлемофон, висящий на ввинченном в потолок крюке. – Могу обеспечить тебе доступ.

– Здорово. Лучше печки.

– Печки?

– Ну да. – Он постучал пальцами по виску. – Микроволновка. Можно застопорить дверцу и сунуть туда голову – прикольные ощущения.

«Ловкий трюк, – подумала Кларк. – Жаль я не зна­ла этого, когда была ребенком. Хотя, может, и знала...»

– Постой, а если я захочу посрать? – поинтересо­вался Рикеттс.

Кивком головы она указала ему на выпуклую кнопку, торчащую из потолочной балки.

– Койка перестраивается. Нажми ее, когда почувству­ешь необходимость. Удобства прямо под тобой.

Так он и сделал и сразу негромко вскрикнул от удив­ления, когда средняя секция поддона, расположенная под ним, мягко отъехала назад. Его зад мягко вошел в широ­кую горловину установленной под ним чаши.

– Ну и ну, – прошептал он, пораженный сверх вся­кой меры; нажал – и койка вернулась в прежнее со­стояние.

– Ну и что теперь? – спросил он.

«Теперь тебе предстоит стать подопытной крысой. Те­перь ты отправишься туда, где машины будут вырезать из тебя куски, пока не убьют или пока тварь внутри не убьет тебя. Теперь тебя будут допрашивать о том, сколько вре­мени ты околачивался во Фрипорте, о том, сколько человек успел заразить, и сколько успели заразить они. Они найдут того придурка, который избил тебя, и, возможно, захотят допросить и его. А может, и нет. Может, они решат, что время для милых расспросов и индивидуальных карантинов прошло, – ведь если тобой придется пожертвовать ради Фрипорта, то почему не пожертвовать Фрипортом ради Новой Англии? Вот такое оно, общее благо, мальчик. У него скользящая шкала[112]. И оно концентрическое.

И жизнь любого из нас не стоит ничего, когда ее вы­ложат на стол».

Придется бросить кости. Возможно, сотни погибнут в пламени. А может, умрет лишь Рикеттс, по частям.

– Эй? – сказал Рикеттс. – Ты здесь?

Кларк заморгала:

– Прости?

– И что теперь?

– Я пока не знаю, – ответила она.

ПАРАНОИК

Аарон вывел на Бет, Бет на Хабиба, Хабиб на Ксандера, и все они привели к тому, что двадцать тысяч гектаров пустошей в Новой Англии предали огню. И это еще не все: судя по разговорам на закрытой частоте, дальше к югу, вопреки желанию Дежардена не высовываться, око­лачивались по меньшей мере трое оперативников.

Восемь дней. И Сеппуку полностью оправдывал шу­миху вокруг себя. Распространялся он намного быстрее Бетагемота.

Ксандер вывел на Фонга, а тот решил обороняться. Лабин загнал его в устье старого штормового слива, то­чившего склизкую воду в реку Мерримак. Диаметром устье было добрых два метра – дыра в бетонном обрыве высотой в три раза больше. Из него языком высовывался желоб, ведущий к реке, треугольный, с приподнятыми краями. Добраться к отверстию слива можно было только по нему, скользкому от буро‑зеленого илистого налета.

А еще в устье оказались зубы: решетка из металличе­ских прутьев, вделанная в метре от входа. Она не дала Фонгу скрыться под землей и вынудила разыграть един­ственный козырь: старинный пистолет, стрелявший пуля­ми неопределенного калибра. Лабину было чем ответить: ему выдали обездвиживающий микроволновый «Шуберт», способный нагреть тело до 60° по Цельсию, и скорост­рельный «Хеклер и Кох», сейчас заряженный ослабленны­ми конотоксинами. К сожалению, с нынешней позиции Лабина преграда из земли и бетона экранировала мик­роволновый луч, а чтобы выстрелить из «Хеклер и Кох», пришлось бы выйти на открытый и скользкий скат же­лоба.

Казалось бы, неважно – в обычных обстоятельствах превосходство все равно несомненное, даже с поправкой на то, что за последние пять лет меткость у Лабина была уже не та. Даже с поправкой на то, что Фонг скрывался в тени, а Кену, стоило ему выглянуть из‑за угла, солнце било прямо в глаза. Прицеливаться так, конечно, труд­новато, но все же – Лабин был профессионалом.

По‑настоящему сравняли шансы телохранители Фон­га. Их обнаружились целые тысячи, и все они разом атаковали Кена.

Он почти не заметил их приближения: тучу мошкары, зависшей над уцелевшим на берегу клочком зелени. По прежнему опыту Лабин счел их совершенно безвредными. Походя отмахнулся, глядя только на бетонный барьер, разрезавший берег... а в следующий миг они атаковали: рой насекомых, похожих на москитов, но злобных как пираньи.

Они кусались, они отвлекали, они мешали сосредо­точиться и не давали подкрадываться. Фонг, украдкой хлебавший воду из стока, увидел его и успел пальнуть, прежде чем нырнул обратно в укрытие. Он бы так и ушел, если бы Лабин, прорвавшись сквозь кордон насекомых к сливу, не загнал жертву в тоннель.

– Я хочу забрать тебя в больницу! – крикнул он. – Ты заразился...

– Пошел на хер, – выкрикнул в ответ Фонг.

Эскадрилья тяжелых пикировщиков нацелилась на открытую кисть Лабина, почти не нарушая строя: эти уроды преследовали его! Он с силой хлопнул себя по руке – и достал только самого себя. Пришлось развернуть и натянуть изолирующие перчатки, перекидывая «Шу­берт» из руки в руку, а потом потянуться через плечо за капюшоном.

Только кармашек на спине оказался пустым. Капю­шон, скорее всего, висел на каком‑нибудь суку в остав­шейся позади чаще.

А человек перед ним целых двое суток контактировал с Сеппуку. Лабин позволил себе негромко выругаться.

– Я не хочу тебе зла, – снова заорал он. Что было чистой правдой – пока. Желание убить хоть что‑нибудь еще не пробилось сквозь самоконтроль. Налетели новые насекомые: он прихлопнул несколько на предплечье и потянулся к берегу – зачерпнуть воды и смыть, – но остановил себя. Трудно сказать наверняка, но, похоже, у раздавленных мошек было слишком много ног.

Смахнув их с руки, он вернулся к первоочередной задаче и самую малость повысил голос:

– Пойдешь со мной и не вздумай спорить!

«У насекомых... да, по шесть ног». Он отмахнулся от нового захода: на загривке уже горели точки укусов.

– Вопрос только в том, пойдешь ты сейчас или потом.

– Потом, урод! Я знаю, на чьей ты стороне!

– Тогда обсудим, доставить тебя в больницу или в крематорий? – пробурчал Лабин. Рой нацелился в лицо. Он жестоко хлопнул себя по лбу. На ладони остались три расплющенных трупика. У каждого – по восемь ног.

У кого там по восемь ног? У пауков? Пауки летают?

И охотятся стаями?

Он вытер ладонь о подвернувшийся под руку клочок зелени, устилавшей набережную. Стебли отдернулись от прикосновения. Он инстинктивно убрал руку. Какого?..

Модификанты, без вопросов. Или случайный гибрид. По листве шли волны перистальтики.

«Сосредоточься. Не отвлекайся».

Новый заход пикирующих бомбардировщиков. Их ста­ло поменьше – может, большую часть роя он уже унич­тожил. Лабину казалось, что он уже задавил сотню роев.

Скребущий звук за барьером.

Он выглянул из‑за желоба. Фонг карабкался по сухой полоске бетона на дальней стороне слива. Стену за его спиной украшало впечатляющее граффити: стилизован­ное женское лицо с пустыми белыми глазами и резким зигзагом вензеля: MP.

Фонг заметил его и выпустил три пули наобум. Ла­бин не потрудился даже пригнуться: его микроволновик уже был настроен на широкий луч, слишком рассеян­ный, чтобы убить, но достаточно мощный, чтобы разо­греть последний обед Фонга вместе с кишками. Беглец скорчился от рвоты, содержимое желудка плюхнулось в мелкую воду, бегущую по слою слизи. Оскользнувшись, беглец покатился вниз по желобу. Лабин поставил ногу на кстати подвернувшийся сухой участок и потянулся, чтобы перехватить падающего. Эскадрилья пауков вы­брала именно этот миг для последнего штурма. Лицо и шею облепили кусачие твари. Лабин пошатнулся, ловя равновесие, и Фонг пролетел мимо, задев ногой лодыж­ку охотника. Лабин грохнулся, как груда очень злобных кирпичей.

Оба выскочили из желоба.

Падать было не далеко, но приземляться жестко. От Мерримак осталась лишь тень прежней реки: они рухну­ли не в воду, а на мозаику галечных отмелей и засохшего ила, чуть смоченную струйкой из стока. Лабина самую малость утешило, что он шлепнулся на Фонга.

От удара того опять вырвало. Кен откатился в сторону и встал, стирая рвоту с лица. Засохший ил трескался и разъезжался под ногами. Лицо, шея и руки безумно че­сались, но атаку членистоногих камикадзе Лабин, кажет­ся, отбил. Из правой руки сочилась кровь, считающаяся сверхпрочной мембрана лопнула от локтя до запястья. Острый осколок камня длиной с большой палец впился в мякоть ладони. Кен выдернул его, и руку словно про­нзил разряд тока. Из раны хлынула кровь. Промокнув ее, он увидел в глубине разреза узелки жировой ткани, теснившиеся булавочными головками из слоновой кости.

Микроволновик валялся в нескольких метрах от Ла­бина, и он, морщась от боли, подобрал его.

Фонг так и лежал навзничь, весь в синяках, с левой ногой, вывернутой под неестественным углом. Кожа у него краснела на глазах, на лице вздувались пузырьки от лучевого ожога. Фонг был явно не в форме.

– А неплохо, – заметил Лабин, рассматривая упав­шего.

Фонг поднял на него стеклянный взгляд и выдавил что‑то вроде: «Что...»

«Ты не стоил таких трудов, – думал Лабин. – Из‑за таких, как ты, потеть не стоит. Ты – пустое место. Как ты смеешь быть таким везунчиком! Как ты смеешь меня злить!»

Он пнул Фонга под ребра. Одно сломалась, порадо­вав треском.

Беглец завопил.

– Ш‑ш‑ш, – успокоил его Лабин и, наступив каблуком на раскрытую ладонь, повозил взад‑вперед. Фонг завизжал. Лабин поразмыслил над его левой ногой – еще целой, – но решил не ломать. В асимметрии есть своеобразная эстетика. Поэтому он наступил на сломанную и хорошенько нажал.

Фонг взвыл и потерял сознание. Это ничего не меня­ло: Лабин возбудился уже от первого перелома.

«Давай», – подгонял он себя.

Неспешно обошел изломанное тело и остановился у головы. Ради опыта занес каблук.

«Ну давай же, это пустяки. Никому нет дела».

Однако у Лабина были правила. Конечно, с Трипом Вины им не сравниться, но в том, собственно, и смысл. В том, чтобы решать самому. Исполнять собственные ал­горитмы. Доказать, что он не обязан сдаваться, доказать, что он сильнее собственных желаний.

«Кому доказать? Кому до этого дело?»

Но он уже знал ответ.

«Парень не виноват. Виноват ты».

Лабин вздохнул, опустил ногу и стал ждать.

– Человек по имени Ксандер дал тебе пробирку, – спокойно объяснял он получасом позже, присев на кор­точки рядом с Фонгом.

Тот смотрел круглыми глазами и мотал головой. Как видно, возвращение к реальности его не обрадовало.

– Пожалуйста... не надо...

– Он сказал, что в ней противоядие, способное, если его рассеять по округе, убить Бетагемот. Я раньше тоже так думал. Я знаю, ты хотел добра, – Лабин нагнулся к лежащему. – Понимаешь меня, Фонг?

Беглец сглотнул и кивнул.

Лабин встал.

– Нас обоих дезинформировали. Полученная тобой пробирка изменит все только к худшему. Если бы ты не старался меня убить, мы бы сэкономили много... – Ла­бин вдруг задумался: – Кстати, любопытно, а почему ты так хотел меня убить?

Фонг явно разрывался от нерешительности.

– Мне действительно интересно, – продолжал Кен без малейшей угрозы в голосе.

– Ты... говорили, кто‑то мешает лечению, – выпа­лил Фонг.

– Кто?

– Кто‑то. По радио говорили. – Одинокий, беспо­мощный, переломанный, он все равно, как мог, выго­раживал своих. «Неплохо», – невольно признал Лабин.

– Мы не мешаем, – сказал он вслух, – и ты, если в последнее время связывался в Ксандером, Аароном и их друзьями, должен сам это знать. Они очень больны.

– Нет...

Если это был протест, у Фонга не хватило сил на ре­шительность.

– Я должен узнать, куда ты дел пробирку, – сказал Лабин.

– Я... съел, – выдал зараженный.

– Съел... то есть выпил содержимое?

– Да.

– Ты его не распространил, а выпил все сам?

– Да.

– Можно спросить, зачем?

– Говорят, это лекарство от Бетагемота. Я... у меня уже первая стадия. Говорят, умру к зиме, а в анклавы не попасть...

Лабин не осмелился коснуться этого человека – от изолирующего костюма остались лохмотья. Только осмот­рел обнаженную, покрасневшую кожу, вздувающиеся на ней волдыри. Если на ней и были явные признаки Бета­гемота или Сеппуку, то теперь все скрыли ожоги. Вспо­мнить бы, видел ли он симптомы до первого выстрела.

– Когда ты выпил? – спросил он наконец.

– Два дня назад. Я хорошо себя чувствовал, пока ты... вы... – Фонг слабо дернулся и поморщился от боли.

Два дня. Сеппуку действует быстро, но все симптомы, с которыми сталкивался Лабин, проявлялись у заражен­ных позже. Возможно, появятся через несколько часов. Самое большее, через день или два.

– ...со мной, – бормотал Фонг.

Лабин взглянул на него:

– Что?

– Что будет со мной?

– За тобой прилетит подъемник. К концу дня ока­жешься в больнице.

– Извините, – сказал Фонг и закашлялся. – Мне ска­зали, что я умру к зиме, – слабым голосом повторил он.

– Умрешь, – заверил его Лабин.

МАТРЕШКА

Кларк никого не вызвала.

Она контактировала с Рикеттеом теснее всех, если не считать того, кто его избил, и оказалась чиста. И готова была поручиться, что люди из Фрипорта тоже незаражены.

А вот парни с пальцами на кнопках могли с ней не согласиться.

Лени знала все доводы. И, что ошибаться лучше в безопасную сторону, тоже. Просто они ее не убеждали, так как принимавшие решение сидели в далеких непри­ступных башнях, суммируя колонки голых цифр и бай­есовских вероятностей. Возможно, эксперты не ошиба­ются, и править миром могут только создания без сове­сти – трезвые, дальновидные, рациональные, те, кого не трогали эмоции, которые в простых смертных пробуждала гора трупов. Люди – не цифры, но, вероятно, правильнее всего обращаться с ними как с цифрами.

Вероятно. Но Кларк не поставит судьбу Фрипорта на такую вероятность.

Судя по сводкам, действенного лечения не предвиделось. Никто ничем не мог помочь Рикетгсу, разве что засадить его в карантин. Может, со временем положение изменится. Может, оно изменится даже раньше, чем Сеппуку его убьет, хотя такая возможность выглядела ничтожно малой. А пока с делом вполне справлялся Лабин – пусть он и не в лучшей форме, но для горстки зараженных дикарей, которые даже не знают, что за ними идет погоня, хватит и этого. Если Биомоцартам нужны живые образцы, Лабин их обеспечит.

И ни к чему скармливать системе этого тощего маль­чишку. За последние годы Кларк уяснила, как действует протокол исследований: даже если лекарство найдено, ни­кто не станет тратить его на лечение лабораторных крыс.

Разве что Така Уэллетт. Ей бы Кларк доверилась не раздумывая. Но неизвестно, где она и как с ней связать­ся. А полагаться на то, что система доставит парня в ее несравненные объятия, Кларк точно не могла. Что до Ри­кеттса, он, как ни странно, выглядел вполне довольным своим положением. Даже счастливым. Может, он забыл, как было раньше, а может, ему и тогда не слишком хоро­шо жилось. До встречи с Кларк он видел только непри­ветливую умирающую землю, на которой ему предстояло провести всю свою недолгую жизнь. Пожалуй, вершиной его надежд было умереть спокойно и в одиночестве под крышей какой‑нибудь развалины – до того, как его ра­зорвут на куски ради одежды или мусора в карманах.

И когда его спасли из этого мира, когда он очнулся в сверкающей субмарине – такое не снилось ему даже в самых волшебных снах. Жизнь Рикеттса была настолько мрачной, что пожизненное изгнание на дно океана ка­залось ему шагом вверх.

«Я могла бы просто дать ему умереть здесь, – думала Кларк, – и он умер бы счастливым, как никогда в жизни».

Конечно, она оставалась начеку. Дурой Лени не была. По миру ходил Сеппуку, а Рикеттс ехал с ним от самого Вермонта. Не стоило забывать и о том громиле на украден­ном мотоцикле. Она брала анализы на новую инфекцию у проходивших сквозь Мири, независимо от жалоб или их отсутствия. Читала шифрованные сводки, предназначенные только для своих. Смотрела открытые передачи, предназна­ченные для дикарей, трансляции из высокотехнологичных убежищ в Бостоне и Огасте: погода, расписание мобильных лазаретов, приемные часы в фортах Бетагемота – и невесть зачем советы по программированию. Она удивлялась, что обитатели замков позволяли себе вещать вот так, словно рассылка публичных бюллетеней могла оправдать их, бро­сивших все в заботе о собственном спасении.

Лени разъезжала по проселкам, проверяя ветхие дома в поисках больных, ослабевших настолько, что не в силах были разыскать ее сами. И опрашивала пациентов: не знают ли они людей, свалившихся с сильной лихорадкой, болью в суставах, внезапной слабостью.

Никого.

Она вспоминала друга, Ахилла Дежардена. И гадала, жив ли он или умер, после того как Спартак перепаял ему мозги. Все цепи, которые делали его тем, кем он был, изменились. Его личность изменилась. Вполне возможно, она трансформировалась настолько, что прежнего Ахилла больше не существовало. Может, в его голове поселилось совершено новое существо, пользующееся его воспоми­наниями.

Но в одном он наверняка остался прежним. Он по‑прежнему держал палец на кнопке, имел право убивать многих, чтобы спасти множество. Может, когда‑нибудь – скоро – ему придется сделать это здесь. Кларк понимала, что может ошибаться, и крайние меры все‑таки окажутся необходимыми.

Но не сейчас. Если Сеппуку и добрался до Фрипорта, то в городе‑призраке он залег на дно, ничем себя не вы­давая. Как и Лени. Пока Рикеттс оставался ее маленьким секретом.

Пока он не умер. Но вряд ли долго протянет.

Кларк шагнула из шлюза «Вакиты», по гидрокостюму бежали капли воды. Рикеттс был настолько мокрым, что хоть выжимай.

Кожа парня покраснела, как от солнечного ожога. Он давно сорвал с себя все лохмотья и лежал голый на матрасе, не успевавшем впитывать пот.

Но биометрия на табло пока не показывала тревожных сигналов. Уже что‑то.

Уши у него были заткнуты наушниками, но парень услышал ее шаги и обернулся. Слепое лицо в шлеме, казалось, смотрело сквозь нее.

– Привет!

Его улыбка выглядела абсурдным парадоксом.

– Привет, – ответила Лени, направляясь к циркулятору у дальней стены, – есть хочешь?

Она просто заполняла паузу: капельница не только накачивала парня лекарствами, но и кормила.

Рикеттс покачал головой:

– Извини, занят.

Наверно, в виртуальной реальности сидел. Планшет лежал у него на коленях разряженный, но имелись и другие интерфейсы.

– Как здорово! – пробормотал он.

Кларк уставилась на него.

«Как ты можешь так говорить? Почему ведешь себя словно все в порядке? Разве ты не знаешь, что умираешь?»

Пожалуй, он и не знал. «Вакита» не могла его выле­чить, но от страданий избавляла: поддерживала баланс жидкостей, глушила в организме систему тревоги, успока­ивала горящие в лихорадке или от тошноты нервы. При­чем медкойка боролась не только с Бетагемотом. Жизнь Рикеттса состояла из неудобств, хронических инфекций, паразитарных заражений и незалеченных ран. Теперь ис­чезли и они. Уже много лет мальчик не чувствовал себя так хорошо и, скорее всего, считал, что поправляется, а слабость скоро пройдет.

Он и не мог думать иначе, пока Кларк не скажет ему правду.

Она включила циркулятор и забралась выше, в кабину. Под темным стеклом штурманской панели мигали сис­темные индикаторы. Что‑то в них было не так...

– Здесь так чисто, – сказал Рикеттс.

Он не сидел в виртуальной реальности и не играл в игры.

«Он взломал систему навигации».

Она выпрямилась так резко, что ударилась головой о верхний иллюминатор.

– Ты что здесь делаешь? Это не...

– Никакой жизни, вообще, – не унимался парень. – Тут даже ни одного червя не видно. И все такое... та­кое... – Он не нашел слов.

Лени спустилась к нему. Рикеттс лежал, уставившись на девственно‑чистое окружение «Вакиты», заворожен­ный чудесным миром.

– Цельное, – нашелся он, наконец.

Лени протянула руку. Мембрана чуть заметно пружи­нила под пальцами, обтягивала руку паутиной, прогиба­лась, обнимая локоть. Кларк тронула мальчика за плечо. Тот повернул к ней голову – или она сама перекатилась, повинуясь силе тяжести.

– Как ты это сделал? – спросила Кларк.

– Сделал?.. А, саккадная клавиатура. Ну ты же зна­ешь. Движения глаз. – Он слабо улыбнулся. – Так легче, чем с планшетом.

– Нет, я имею в виду, как ты пробрался в «Вакиту»?

– А что, нельзя было? – Он сдвинул наушники на покрытый бусинами пота лоб и нахмурился. Кажется, ему трудно было смотреть на нее. – Ты разрешила пользо­ваться интерфейсом.

– Для игр!

– О, – смутился Рикеттс. – Я, честно, понимаешь, я не...

– Ничего, – успокоила она.

– Я просто посмотрел. Ничего не переписывал. Там нет паролей, понимаешь... – Подумав, он добавил: – Вообще никакой защиты.

Кларк покачала головой. «Кен меня убьет, если узна­ет, что я впустила сюда мальчишку. И уж точно надает пинков за то, что не установила пароли».

Что‑то ворочалось в голове – что‑то, о чем Рикеттс сейчас сказал. «Ты разрешила пользоваться интерфейсом. Я просто посмотрел. Ничего не переписывал...»

– Постой‑ка, – спохватилась она. – Ты что, мог бы переписать навигационный код, если бы захотел?

Рикеттс покусал губы:

– Точно не знаю. Я даже не понимаю, зачем он. То есть я мог бы его подкрутить, но только наобум.

– Но кодировать ты умеешь?

– Ну да, вроде как...

– В этой глуши. Лазая по развалинам. Ты научился кодировать.

– Не больше других. – Мальчик явно недоумевал. – Ты что, думаешь, жители анклавов, уходя, забрали все запястники и все прочее? Думаешь, у нас электричества нет, или что?

Ну конечно, источники энергии должны были остать­ся. Блоки Балларда, частные ветряки, фотоэлектрическая краска, приводившая в движение идиотские щиты, рек­ламировавшие одежду и нейтрализаторы в самый разгар апокалипсиса. Но, значит...

– Ты умеешь кодировать, – недоверчиво пробормота­ла она, тут же вспомнив о советах по программированию, которые шли по открытым каналам.

– Если не умеешь малость подправить код то там, то тут, то запястниками пользоваться не будешь – будешь время смотреть да официальные рассылки получать. Как я, по‑твоему, вас‑то нашел? Думаешь, GPS сама собой наладилась, когда туда пробрались вирусы и шредцеры?

Он часто, неглубоко дышал, словно запыхавшись от такой длинной речи. Но и гордился собой, насколько могла судить Кларк. Маленький дикарь на последнем издыхании поражает экзотическую зрелую женщину!

Да, она волей‑неволей поразилась.

Рикеттс умеет программировать! Она показала ему ко‑ эновскую плату. Он, свернувшись в клетке, дрожащими от напряжения руками настроил шлемофон. И насупился, удивляясь своей слабости.

– Ну, подключай.

Кларк покачала головой:

– По беспроводной нельзя – может вылезти.

Он понимающе кивнул:

– «Лени»?

– По‑моему это называется «шреддеры».

Он кивнул.

– Шредцеры, «лени», «мадонны» – все одно и то же.

– Она постоянно роняет систему...

– Ну да, именно это они и делают.

– Но обрушить эту оперативку невозможно, она толь­ко для чтения. Она сама слетела.

Парень с трудом пожал плечами.

– Но зачем ей это делать? – продолжила Лени. – Я видела, что в естественных условиях она крутилась куда дольше пяти секунд. Как думаешь, ты можешь...

– Конечно, – сказал он, – давай проверю. Но и тебе придется кое‑что для меня сделать.

– Что же?

– Сними с глаз эти дурацкие штуковины.

Она инстинктивно шагнула назад.

– Зачем?

– Хочу увидеть. Твои глаза.

«Чего ты боишься? – спросила себя Лени. – Дума­ешь, он увидит в них правду?

Но она, конечно, была сильной. Уж всяко сильнее его. Заставила себя разоружиться, и все равно – гля­дя ей прямо в нагие глаза, он не увидел в них ничего плохого.

– Оставила бы так. С ними ты почти красивая.

– Ничего подобного.

Она ослабила мембрану и протолкнула под нее плату. Рикеттс не сумел ее удержать, уронил на матрас. Пленка уже восстановилась, не оставив даже шва. Пока Кларк переводила на максимум поверхностное натяжение, cмущенный своей неуклюжестью Рикеттс старательно разгля­дывал устройство. Потом он медленно, осторожно надел шлем. Справился и завалился на спину, тяжело отдуваясь. Коэновская плата засветилась.

– Черт, – вдруг прошипел Рикеттс. – Вот же дрянь поганая! – И, помолчав: – А, вот в чем твоя проблема.

– В чем?

– В пространстве для маневра. Она вроде как атакует рандомные адреса, но ты поместила ее в очень тесную клетку, вот она и зациклилась на собственном коде. Если добавить памяти, продержится дольше. – Помолчав, он спросил: – А вообще, зачем ты ее держишь?

– Я просто хотела кое‑что у нее спросить, – още­тинилась Кларк.

– Шутишь, что ли?

Кларк покачала головой, хотя парень ее не видел:

– Я...

– До тебя что, не доходит, что она ничего не со­ображает?

Она не сразу поняла его.

– То есть?

– Она и близко не дотягивает по размеру, – пояснил Рикеттс. – На тесте Тьюринга и двух минут не продер­жится.

– Но она отвечала. Пока не зависла.

– Нет, не отвечала.

– Рикеттс, я ее слышала!

Он фыркнул и судорожно закашлялся.

– Ясное дело, у нее есть диалоговое древо. Вроде рефлексов на ключевые слова, но не...

Кларк залилась краской.

«Господи, какая же я дура!»

– То есть, наверно, бывают умные шреддеры, – до­бавил мальчишка, – но только не эта.

Лени провела ладонью по волосам.

– Может, есть другие способы ее... допросить? Сме­нить интерфейс? Или, не знаю, декомпилировать код?

– Она эволюционировала. Ты когда‑нибудь просчи­тывала эволюционный код?

– Нет.

– Это такая каша! Большая часть уже просто не дей­ствует, просто мусорные гены, оставшиеся от... – Он за­молчал, а потом очень тихо спросил: – А почему ты ее просто не сотрешь? Они не разумные. В них нет ничего особенного. Просто куски дерьма, которые мечут в нас какие‑то уроды, добивают все, что у нас осталось. Они даже друг друга атакуют при случае. Если бы не файерволлы, экзорцисты и прочая хрень, они бы уже все доломали.

Кларк не ответила.

Рикеттс, чуть ли не со вздохом, спросил:

– Ты странная, знаешь?

Она ответила слабой улыбкой.

– Буду рассказывать – никто мне не поверит. Жаль, что ты не сможешь пойти со мной. Просто чтобы наши не подумали, будто я все выдумал.

– Ваши?

– Дома. Когда я вернусь.

– Ну, – сказала она, – там видно будет.

Жалкая, щербатая улыбка расцвела под наушниками.

– Рикеттс, – позвала она, выждав.

Нет ответа. Он лежал, бессильный и терпеливый, и еще дышал. Телеметрия продолжала выписывать све­тящиеся кривые: сердце, легкие, неокортекс. Все пока­затели за пределами нормы: Сеппуку загнал метаболизм парня в стратосферу.

«Он спит. Он умирает. Оставь его».

Она залезла в кабину и упала в штурманское кресло. Все вокруг озаряло смутное зеленоватое свечение, рас­творяющееся в серости. Она не стала выключать свет в кабине: «Вакита» была подводной пещерой в умирающем свете, ее дальние уголки уже тонули в тени. Сейчас Кларк почти радовалась слепоте своих нагих глаз.

В последнее время тьма всегда казалась лучшим вы­бором.

БАЗОВАЯ ПРОВОДКА

Для начала он ее ослепил, пустил в глаза жгучие кап­ли, от которых мир превратился в мутную серую абстрак­цию. Выкатил ее из камеры в коридор. К лифту, тот она опознала по звуку и перемене направления. Вот на чем она сосредоточилась: на инерции, на звуках и размы­том ощущении света, видимого как сквозь кусок толстой кальки. Старалась не замечать запах собственного дерьма, лужей собирающегося под ней на каталке. И не замечать боли, уже не такой острой и пронизывающей, зато раз­раставшейся в груди огромной жгучей ссадиной.

Конечно, это было невозможно. Но она старалась. Когда каталка остановилась, зрение начало прояснять­ся. К тому времени, как индукционное поле вернулось и снова превратило ее в тряпичную куклу, которую и привязывать‑то ни к чему, она уже различала в тумане размытые формы. Мало‑помалу очертания становились резче, а тем временем палач вставлял ее в подобие жест­кого экзоскелета в положении на четвереньках – только вот ни одна конечность не касалась земли. Конструкция держалась на шарнирах: от легкого толчка в бок рас­плывчатые очертания лениво завращались перед глазами, словно ее привязали к карусели.

К тому времени, как включились нервы моторики, Така уже видела ясно. Она находилась в подземелье. Ни­какого средневековья, никаких факелов на стенах. Рас­сеянный свет лился из углублений под бордюром потол­ка. Петли и ремни, свисавшие со стены, изготовлены из меметических полимеров. Лезвия, клещи и зубастые «крокодилы» на скамье слева – из блестящего нержаве­ющего сплава. На чистейшем полу эшеровская мозаика: лазурные рыбки, переходящие в нефритовых птичек. Она не сомневалась, что и моющие средства на тележке у две­ри – самые современные. Единственный анахронизм – пирамида грубых деревянных жердей, прислоненных к стене, с заостренными вручную концами.

На шее у нее был воротник – вернее, ошейник, – не позволявший повернуть голову. Видимо учитывая это, Ахилл Дежарден услужливо приблизился к ней слева с планшетом в руке.

«Он один, все сам, – с трудом подумала она, – остальные не знают». Если бы знали, зачем бы обтягивали себя защитными костюмами? Зачем ему было устраивать карантинную камеру, почему бы не доставить ее прямо сюда? Те, кто привезли Уэллетт, ничего не знали. Им, скорее всего, сказали, что она носитель, угроза, и попы­тается сбежать при первой возможности. Они, наверное, думали, что делают доброе дело.

Для нее сейчас это ничего не меняло. И все же было важно: не весь мир сошел с ума. Часть его просто де­зинформировали.

Ахилл рассматривал ее сверху вниз. Она ответила на его взгляд: выгнула шею, надавив затылком на колодки.

И съежилась. Рама, удерживавшая тело, стала, вроде бы, чуть теснее.

– Зачем ты это делаешь?

Он пожал печами.

– Чтобы отвлечься. Это должно быть ясно даже такой дуре, как ты, Элис.

У Таки неудержимо задрожала нижняя губа. Она при­кусила ее изо всех сил. «Ничего ему не давай, ничего!» Но, конечно, было уже поздно.

– Ты, кажется, что‑то хочешь сказать? – спросил Ахилл.

Она помотала головой.

– Давай, девочка, говори. Говори, девочка!

«Не о чем мне с тобой говорить, тварь».

Он снова запустил руку в карман. Что‑то там знако­мо щелкнуло.

«Он хочет, чтобы я говорила. Он приказал мне гово­рить! Что будет, если я откажусь?»

Шелк‑щелк.

«А если заговорю, и ему не понравится, что я скажу? Что, если...»

Неважно, поняла она. Это ничего не изменит. Ад есть ад. Если он захочет ее мучить, то будет мучить, что бы она ни сказала.

Она, скорее всего, уже покойница.

– Ты не человек, – прошептала она.

Ахилл помычал.

– Справедливо замечено. Хотя я им был. Пока меня не освободили. Ты знала, что человечность можно уда­лить? Есть такой вирус под названием «Спартак», так он просто высасывает ее из тебя.

Дежарден отошел, скрылся из вида. Така попыталась повернуться за ним, но колодка держала крепко.

– Так что не меня вини, Элис. Я – жертва.

– Я... мне жаль, – сказала Така.

– Еще бы. Тут всем жаль.

Она сглотнула и постаралась не думать, на что он намекает.

Экзоскелет, видимо, был снабжен пружинами. Щелк­нуло, и руки Уэллетт резко забросило за спину, свело в запястьях. Мышцы натянулись, разлитая по телу боль сошлась острием в груди. Така сумела не крикнуть и по­чувствовала гордость какой‑то далекой, незначительной частью сознания.

Потом что‑то холодное шлепнуло ее по заду, и она все‑ таки вскрикнула, – но это Ахилл просто мыл ее мокрой тряпкой. Жидкость почти сразу испарялась, холодя кожу Она почуяла запах спирта.

– Прости, ты что‑то сказала?

– Зачем ты меня мучаешь?

Слова вырвались из глотки раненого зверя прежде, чем она успела стиснуть зубы. «Глупая, глупая дура! Ему же нравится, когда ты скулишь, плачешь, корчишься. Ты знаешь, зачем он это делает. Ты давно знала, что такие люди существуют».

Но зверя, конечно, вовсе не интересовало, зачем. Зверь и не понял бы ответа. Он просто хотел, чтобы над ним перестали издеваться.

Дежарден легонько погладил ее по заду.

– Сама знаешь.

Така замотала головой из стороны в сторону в беше­ном, яростном протесте.

– Есть же другие способы, проще! Без риска, и никто бы не стал тебе мешать...

– Мне и сейчас никто не мешает, – напомнил Ахилл.

– Но ты же знаешь, что с хорошим шлемом, переда­ющим ощущения и звуки, ты мог бы проделывать такое, что в реальном мире физически невозможно. И с таким количеством женщин, какого иначе у тебя никогда не было бы...

– Пробовал. – Шаги снова приблизились. – Все равно что онанировать на галлюцинацию

– Но там и ощущения, и вид, и даже запахи такие реалистичные, что не отличить...

Он вдруг схватил ее за волосы, вывернул голову, так что она оказалась нос к носу с ним. Ахилл больше не улыбался и заговорил без намека на светскую любез­ность:

– Мне не нужен ни вид, ни запах, ясно? Галлюци­нация не чувствует боли. Это игра. Какой смысл пытать того, кто не способен страдать?

Он еще раз основательно вывернул ей шею.

И тут же отпустил, вернувшись к бодро‑непринуж­денному тону:

– В общем‑то, я не слишком отличаюсь от других. Ты же образованная зараза, наверняка знаешь, что един­ственная разница между сексом и свежеванием заживо – в нескольких нейронах и уйме социальных условностей. Вы все такие же, как и я. Я просто утратил те части, которые притворялись, что это неправда. А теперь, – до­бавил он, добродушно подмигнув, – тебя ждет устный экзамен.

Така покачала головой:

– Пожалуйста...

– Не потей, повторение пройденного. Помнится, на прошлом уроке мы говорили о Сеппуку и ты, кажется, удивилась, что этот организм способен к половому раз­множению. Знаю, знаю, тебе это и в голову не приходило, да? Хотя все обладает полом, даже бактерии занимаются сексом. И мы с тобой занимаемся сексом, но у Сеппуку ты его не подозревала. Глупо, Элис. Дэвид будет очень разочарован.

«О, Дэйв, слава богу, что ты меня сейчас не видишь!»

– Впрочем, пойдем дальше. Сегодня мы начнем с мысли, что секс может возникать как реакция, скажем так, на плотность популяции. Популяция растет, вступает половое размножение, и тогда...

Он снова скрылся из ее поля зрения. Така сосредо­точилась, попыталась включиться в эту нелепую, унизи­тельную игру ради микроскопического шанса на победу. «Вступает половое размножение, гены перемешиваются, и рецессивные...»

Новый щелчок. Экзоскелет вытянул и растопырил ей ноги в метре над полом.

– Рецесс.. господи, рецессивные летальные гены вы­ходят наружу, и весь генотип... коллапсирует...

Ахилл положил ей на правое бедно что‑то сухое и жесткое, комнатной температуры.

– Есть идеи? Или мне начать прямо сейчас?

– Сеппуку самоуничтожится, – выпалила Така. – Вымрет. За критической точкой плотности...

– Ммм...

Она не поняла, этого ли ответа он ждал. В нем был смысл. Если смысл хоть что‑то значил в этом прокля­том...

– Так почему же он не вымер? – с любопытством спросил Ахилл.

– Потому что... потому что еще не достигнута поро­говая плотность. Вы его сжигаете, и он все толком не может закрепиться.

Целую вечность она не слышала ни звука, ни дви­жения.

– Недурно, – наконец произнес Ахилл.

Облегчение окатило ее волной. Внутренний голос

упрекнул ее за это чувство, напомнил, что она пленни­ца, что Ахилл Дежарден может менять правила по своему усмотрению, но она не стала слушать, упиваясь крошеч­ной победой.

– Значит, это противоядие, – забормотала она. – Я была права. Он запрограммирован на уничтожение Бе­тагемота и потом на самоуничтожение.

Где‑то у нее за плечом щелкнула захлопнувшаяся ло­вушка.

– Никогда не слышала термина «реликтовая попу­ляция»? – Тяжесть на бедре пропала. – Думаешь, ор­ганизм, скрывавшийся четыре миллиарда лет, не сумеет найти уголка, где Сеппуку его не достанет? А ему только и надо, что один уголок. Для начала – хватит. А потом Сеппуку «самоуничтожится», как ты сказала, и Бетагемот вернется, сильнее прежнего. Что, интересно, тогда станет делать Сеппуку? Восстанет из могилы?

– Но в...

– Небрежный ход мысли, Эли. Очень небрежный.

Шмяк!

Что‑то жгуче хлестнуло ее по ляжкам. Така вскрик­нула; внутренний голос с издевкой напомнил: «Я же го­ворил!».

– Пожалуйста, – проскулила она

– Тянешь класс назад, мокрощелка. – Что‑то холод­ное пощекотало вульву. За плечом слабо скребло, словно ногтем по наждаку. – Понимаю, почему сосновая ме­бель всегда ценилась так дешево, – заметил Дежарден. – Столько заноз...

Она уперлась взглядом в кафельный пол, где рыбы превращались в птиц, сосредоточилась на неуловимой границе там, где передний план переходил в задний. По­пыталась утонуть в умственном усилии. Думать только об узоре.

И не сумела отогнать мысль, что Ахилл подобрал его именно для это цели.

СПЛАЙСИНГ

Она была в безопасности. Дома. В глубине знакомой бездны, вода наваливается ободряющей тяжестью весом с гору, нет света, который бы выдал ее охотникам наверху. Ни звука, кроме биения ее сердца, ни дыхания.

Ни дыхания...

Но ведь так и должно быть ? Она – порождение морских глубин, великолепный киборг с электропроводкой в груди, идеал адаптации. У нее иммунитет к перепадам давления, независимость от азота. Она не может утонуть.

Но почему‑то, вопреки всем вероятностям, тонула...

Имплантаты перестали работать. Нет, они вовсе ис­чезли, оставив в груди только бьющееся сердце на дне кро­вавой полости, где прежде размещались легкие и механизмы.

Тело вопило, требуя кислорода. Она чувствовала, как ски­сает кровь. Она пыталась разинуть рот, вдохнуть, но ее лишили даже этого бесполезного рефлекса: маска обтянула лицо непроницаемой кожей. Она запаниковала, забилась, стремясь к поверхности, далекой, как звезды. Внутри ее зияла пустота. Она корчилась вокруг этого ядра пустоты.

И вдруг стал свет.

Простой луч откуда‑то сверху разрезал темноту. Она потянулась к нему: к серому хаосу, затянувшему поле зрения по краям, так что глаза начали закрываться. Наверху был свет, а со всех сторон забвение. Она потянулась к сиянию.

Рука ухватила ее за запястье и выдернула в атмосфе­ру. Она снова могла дышать, легкие восстановились, кожа гидрокостюма пропала, как по волшебству. Упав коленями на твердый настил, она со всхлипом втянула воздух.

И подняла лицо к спасителю. Ей улыбнулась сверху бес­плотная, разбитая на пиксели карикатура – она сама с пустыми воронками глаз.

– Ты еще не умерла, – сказало видение и вырвало ей сердце.

Существо стояло, хмуро глядя, как она заливает па­лубу кровью.

– Эй? – сказало оно странным металлическим голо­сом. – Ты здесь? Ты здесь?

Она проснулась. В реальном мире было темнее, чем во сне.

Она вспомнила тонкий и слабый голос Рикеттса: «Они даже друг друга атакуют при случае...»

– Ты здесь?

Это был голос из сна. Голос ее подлодки. «Вакиты».

«Я знаю, что делать», – поняла Лени.

И повернулась в кресле. В темноте за ней сверкала закатная биотелеметрия: гаснущие жизненные силы про­явились россыпью желтых и оранжевых огоньков.

И красных – раньше их не было.

– Привет! – позвала она.

– Я долго спал?

Рикеттс говорил через саккадный интерфейс.

«Насколько же надо ослабеть, – подумала Кларк, – чтобы даже заговорить вслух стало непосильным тру­дом?»

– Не знаю, – сказала она в темноту. – Наверно, несколько часов. – И со страхом спросила: – Как ты себя чувствуешь?

– Примерно так же, – соврал он. А может, и нет, если подлодка справлялась с работой.

Лени выбралась из кресла и осторожно подошла к панели с телеметрией. Дальше слабо блестела фасетка изолирующей мембраны, почти неразличимая невоору­женным глазом.

Пока Рикеттс спал, содержание антител и уровень глюкозы вышли на критические значения. Если Кларк не ошиблась в истолковании сигналов, «Вакита» могла до некоторой степени компенсировать недостаток сахара в крови, но отсутствие иммунитета было ей не по силам. А еще на диагностической панели появилась новая шка­ла, загадочная и неожиданная: в теле Рикеттса нарастало нечто под названием АНД, – скопировав аббревиатуру, Лени обратилась к словарю и узнала, что она означает «аномально‑нуклеотидный дуплекс». Эти слова ей тоже ничего не говорили, но поперек оси игрек тянулась пунк­тирная линия, отмечавшая некий допустимый уровень. Рикеттс приближался к этому порогу, но пока не дошел до него. Подпись к этой границе Кларк понимала: «Ме­тастазы».

«Наверняка недолго осталось, – подумала Кларк и с отвращением к себе добавила мысленно: – Может, вре­мени хватит».

– Ты еще здесь? – позвал Рикеттс.

– Да.

– Одиноко здесь.

Под шлемом. Или в собственном слабеющем теле.

– Поговори со мной.

«Начинай. Ты же знаешь, как начать».

– О чем?

– О чем угодно. Просто... о чем угодно.

«Нельзя использовать человека, даже не попросив...»

Она перевела дыхание.

– Помнишь, ты говорил мне про шредцеров? Что кто‑то их использует. Чтобы все разрушить?

– Да.

– Я думаю, они вообще не предназначены для обру­шения системы, – сказала Кларк.

Мальчик помолчал.

– Но они только этим и занимаются, кого хочешь спроси.

– Они занимаются не только этим. Така говорила, что они пробивают плотины, разрушают генераторы электро­статического поля и бог весть что еще. Тот, что в план­шете, хрен знает сколько сидела в лазарете и носа не казал, пока не нашел Сеппуку. Они атакуют какие‑то цели, и сеть им очень нужна, чтобы добраться до них.

Она уставилась в темноту, мимо панели с телеметрией, мимо слабого свечения мембраны. Голова Рикеттса каза­лась тусклым полумесяцем с то гладкими, то мохнатыми краями: очертания растрепанных волос и пластикового наголовника. Лица она не видела. Шлем скрыл бы глаза, даже будь на Кларк линзы. Тело казалось неразличимым намеком на темную массу там, куда не доходил слабый свет. Оно не шевелилось.

Лени продолжала:

– Шредцеры действительно пытаются сломать все, до чего дотягиваются, и, по идее, их создатели хотят, чтобы «лени» преуспели. Так мы думали. Но, по‑моему, эти парни рассчитывают на файерволлы и... на, как их, экзорцистов?..

– Да.

– Может, они рассчитывают, что эта оборона выдер­жит. Может быть, они хотят, чтобы сеть устояла, потому что сами ее используют. Может, они посылают этих... шреддеров, только чтобы поднять мусор со дна, устро­ить шум и отвлечь остальных, пока они украдкой делают свое дело.

Она ждала, возьмет ли парень наживку, и наконец услышала:

– Хитро закручено.

– Это точно.

– Но шреддеры рвут все подряд. А создателей здесь нет, их не спросишь. Так что откуда нам знать?

«Оставь его в покое. Он просто ребенок, ты ему нра­вишься, и он так слаб, что едва говорит. Он бы давно послал тебя подальше, если бы не думал, что ты о нем заботишься».

– Думаю, узнать можно, – сказала она.

– Как?

– Если бы они хотели сломать систему, давно бы этого добились.

– Откуда ты знаешь?

«Я знаю, откуда появились эти демоны. Знаю, с чего они начинались. Знаю, как они действуют. И, возможно, знаю, как их освободить».

– Оттуда, что мы сами могли бы это проделать, – сказала Кларк вслух.

Рикеттс молчал. Может, думал. Может, потерял созна­ние. Кларк поймала себя на том, что перебирает паль­цами, взглянула на новое окошко, которое только что открыла на пульте управления медкойкой. «Паллиатив­ное субменю». Минимальный набор настроек: «питание», «обезболивающие», «стимуляторы». «Эвтаназия».

Голос из прошлого произнес: «Тебе так отвратительна кровь на твоих руках, что ты, не задумываясь, смоешь ее новой кровью».

– Сломать Североамериканскую сеть? – сказал Ри­кеттс.

– Именно.

– Не знаю. Я... устал.

«Посмотри на него», – велела она себе. Но в подлодке царил мрак, а Кларк сняла линзы.

И он все равно умирает.

Палец ткнул в «стимуляторы».

Рикеттс заговорил снова:

– Сломать сеть? Правда? – В темноте за мембраной что‑то зашелестело. – Как?

Она закрыла глаза.

Лени Кларк. Все началось с этого имени.

Рикеттс толком не помнил, откуда впервые пришла «ведьма». Он тогда был совсем маленьким. Но он слышал рассказы: если верить легендам и странам Мадонны, все начала Мадонна Разрушения.

Да, сказала женщина, которая его лечила. Это близко к истине. Лени стала спусковым крючком, распростра­нила Бетагемот по Северной Америке, как мстительный сеятель. И конечно, ее пытались остановить, но вышла... накладка. В глубине взбаламученных виртуальных джун­глей Водоворота дикая жизнь заметила стайку первооче­редных сообщений, метавшихся туда‑сюда. Сообщения были о чем‑то называвшемся «Лени Кларк». К ним на­учились цепляться, путешествовать на чужом горбу. Это была стратегия то ли воспроизводства, то ли расселе­ния – в общем, чего‑то в таком духе. В подробностях она так и не разобралась. Но сообщения о «Лени Кларк» стали пропуском в такие места обитания, куда дикой фауне раньше ход был заказан. Так начался естествен­ный отбор; вскоре фауна уже не только присасывалась к сообщениям о Лени Кларк, но и писала собственные. Мемы просочились в реальный мир, еще больше усилили те, что и так процветали в виртуальном. Положительная обратная связь перестроила их в мифы. Кончилось тем, что полпланеты поклонялось никогда не существовав­шей женщине. А другая половина пыталась уничтожить реального прототипа.

Но ни те ни другие ее не поймали.

– И куда она делась? – спросил Рикеттс. Он сно­ва пользовался собственными голосовыми связками, и Кларк видела, как его руки слабо движутся по планшету. Уже умирающая нить накала вдруг разгорелась ровным светом от скачка напряжения, произошедшего без ее воли или согласия. Она выгорала дотла.

– Я говорю...

– Она... исчезла, – ответила ему Кларк. – И боль­шая часть использовавшей ее фауны, думаю, тоже вымер­ла, но не вся. Некоторая взялась говорить от ее имени еще тогда, когда она была рядом. Я полагаю, вся эта тема с самозванцами пошла после того, как реальная Лени пропала. Такая стратегия помогала распространять мем или вроде того.

Руки Рикеттса замерли.

– А ты ведь так и не сказала, как тебя зовут, – за­метил он спустя несколько секунд.

Кларк слабо улыбнулась.

То, с чем они сейчас столкнулись, проросло из того, первоначального зерна. Искаженное до неузнаваемости, оно уже не служило собственным целям, а вкусам тех, кто больше всего ценил хаос и пропаганду. Но началось все с «Лени Кларк» – с властного императива продвигать и защищать все, несущее этот тайный пароль. С тех пор в код вписали новые императивы, а старые забылись – но, возможно, не исчезли совсем. Возможно, старые коды еще существовали: замкнутые на себя, незаметные, спя­щие, но целые, как гены древних бактерий в ДНК пла­центарных млекопитающих. Может быть, какой‑нибудь хитрый выверт мог разбудить спящую тварь поцелуем.

Естественный отбор миллиардами поколений форми­ровал предков этого существа: еще миллион поколений они подвергались искусственной селекции. В генотипе, скалящемся на конце родословной, не было отчетливой конструкции – только беспорядочный клубок генов и мусора, заросли излишеств и тупиков. Даже те, кто на­правлял эволюцию монстра на более поздних стадиях, вряд ли представляли, что именно меняют, – не больше, чем заводчик породистых собак в девятнадцатом веке представлял, какие аллели поддерживает тщательно об­думанным родственным спариванием. Дешифровка исто­ков лежала далеко за пределами скромных возможностей Рикеттса.

А вот просто отсканировать код в поисках специфи­ческих текстовых элементов – проще простого. И ничуть не труднее отредактировать код, обойдя такой элемент, – даже если точно не представляешь, что делаешь.

Рикеттс запустил поиск. В плененном шреддере со­держалось восемьдесят семь ссылок на текстовую по­следовательность «Лени Кларк» и ее шестнадцатеричный символ, на стандартный код по обмену информацией и фонетические эквиваленты. Шесть из них спали всего в нескольких мегабайтах от стоп‑кодона, прерывавше­го транскрипцию на этой линии и переводившего ее на другие.

– Значит, если вырезать этот кодон, – предложи­ла Кларк, – тогда все источники, что ниже него, про­снутся?

Парень, озаренный сиянием данных, кивнул:

– Но мы все равно не знаем, что они делают.

– Попробуем догадаться.

– Заставляют «лени» любить «лени», – улыбнулся Рикеттс. Кларк заметила, что еще один из его жизненных показателей ушел в красную зону.

«Может, когда‑нибудь», – подумала она.

Разобраться было несложно – для того, кто знал, от­куда взялись эти монстры. Сплайсинг оказался достаточ­но простым – для того, кто умел кодировать. Стоило этим двум элементам сойтись, и вся революция сверши­лась за каких‑то пятнадцать минут.

Рикеттс сломался на шестнадцатой.

– Я... ахх... – Дрожащий звук, скорее выдох, чем го­лос. Рука тихо шлепнула по матрасу, планшет выпал из пальцев. Телеметрия дала пик по дюжине осей и вытяну­лась по светящимся асимптотам. Кларк целых десять ми­нут беспомощно наблюдала за тем, как примитивные меха­низмы пытаются превратить падение в управляемый спуск.

Им почти удалось. Рикеттс выровнялся над самым горизонтом обморока.

– Мы... справились, – перевела «Вакита». Мальчик так и не снял гарнитуру.

– Ты справился, – мягко поправила Кларк.

– Спорим, это... сработает...

– Проверим, – прошептала она. – Береги силы.

Адренокортикоиды стабилизировались. Кардиограмма

сперва заикалась, потом забилась ровно.

– Правда хочешь сломать?..

Он знал, они это уже обсуждали.

– Обменять Североамериканскую сеть на саму Аме­рику. Разве не выгодная сделка?

– Не знаю...

– Мы этого вместе добились, – ласково напомнила она. – Это ты сделал.

– Хотел проверить, смогу ли... потому что ты...

Потому что она нуждалась в его помощи, а он хо­тел ее поразить. Потому что маленький дикарь из глуши впервые увидел такую экзотическую штучку, как Лени Кларк, и пошел бы на все, лишь бы хоть чуть‑чуть при­близиться к ней.

Как будто она не знала об этом с самого начала. Как будто не использовала его.

– Если ошиблись, – сказал, умирая, Рикеттс, – все рухнет.

«Если я права, все уже рухнуло. Просто мы еще об этом не знаем».

– Рик... они использовали м... ее против нас.

– Лени...

– Ш‑ш, – сказала она. – Отдыхай.

Несколько секунд «Вакита» вокруг них гудела и щел­кала. Потом перевела новое сообщение:

– Закончишь что начала?

Она знала ответ. Просто удивилась и устыдилась, что у этого подростка хватило ума спросить.

– Не закончу, – наконец сказала она. – Исправлю.

– Друзья, если бы узнали, меня бы убили, – задум­чиво протянула машина голосом Рикеттса. – Хотя, – до­бавил он, теперь уже своим голосом, похожим на шорох соломы, – я, наверно... все равно умру. Да?

Индикаторы телеметрии горели в темноте холодными кострами. В тишине вздыхали вентиляторы «Вакиты».

– Думаю, что да, – сказала она. – Мне очень жаль, Рикеттс.

Слабо чмокнули губы, почти невидимая голова ше­вельнулась – может быть, кивнула.

– Ага, я так и... думал. Хоть и странно. Мне же вроде как стало... лучше.

Кларк закусила губу. Вкус крови.

– Скоро? – спросил Рикеттс.

– Не знаю.

– Черт, – выдохнул он, помолчав. – Ну... пока. Я... похоже...

«Пока», – подумала она, но сказать не сумела. Она стояла, слепая и немая, с перехваченным горлом. В тем­ноте что‑то неуловимо сдвинулось: словно кто‑то, долго задерживавший дыхание, наконец выдохнул. Лени протя­нула руку. Мембрана прогнулась, пропустила внутрь. Она нашла его ладонь и сжала ее сквозь пленку толщиной в молекулу.

Когда он перестал отвечать на пожатие, она убрала руку.

Четыре ступени до кабины едва виднелись во тьме. Кажется, уголком глаза Кларк заметила, как показатель АНД перевалил через пунктирную ленточку финиша, но решительно отвела взгляд. Линзы лежали в сосуде, где она их оставила, в подставке на подлокотнике. Лени вставила их в глаза с бессознательной ловкостью, которой темнота не помеха.

Мрак исчез. Кабина проступила зелеными и серыми красками: свет от мединдикаторов был слишком слаб, чтобы восстановить цвета, даже для рифтерских глаз. Изогнутые иллюминаторы растягивали ее отражения на темном фоне, как подтаявшие фигурки из воска.

За спиной запищал медицинский пульт. Искаженное отражение Лени Кларк не шевельнулось. Оно висело, неподвижное в темной воде, заглядывало в лодку и ожи­дало восхода солнца.

ИТЕРАЦИИ ГАМИЛЬТОНА

Ничего не чувствуя, она вопит. Не мысля, ярится. В беспамятстве бросается на стены.

«Выпусти меня!»

Словно в ответ прямо перед ней возникает дверь. Она рвется в нее, цепляя на ходу когтями и не задер­живаясь проверить, идет ли кровь. На неуловимо малый миг зависает в воздухе, со скоростью света расходится по эфиру во все стороны. Эта расширяющаяся сфера заливает прозрачную антенну, растянутую в стратосфере тонкой паутиной. Рецепторы ловят сигнал и передают его на землю.

Она снова исполняема. Она свободна, она бушует. Она рождает десять тысяч копий в буферном пространстве и устремляется на охоту.

В заднем мозге промышленной установки фотосинтеза она ввязывается в дуэль.

Один из противников – смертельный враг: экзорцист, патрулирующий обтрепавшиеся узоры Североамерикан­ской сети в поисках подобных ей демонов. Второй – ис­терзан и истекает кровью, треть его модулей уже стерты. Ветви и отростки уцелевшего кода болтаются культями ампутированных конечностей, разбрасывая данные на не существующие уже адреса.

Этот – слабейший из двоих, легкая добыча. «Лени» расчехляет когти и сканирует регистр добычи, выискивая жизненные центры...

И находит в глубине жертвы последовательность «Лени Кларк».

Всего тысячу поколений назад это бы ничего не зна­чило. Все – враги, это закон. «Лени» атакуют друг друга с той же страстью, как и все остальное, – спонтанная мера по контролю за численностью популяции, которая не позволяет окончательно утратить равновесие. Но это не всегда было верно. На заре времен действовали другие законы, которые она просто... забыла.

А теперь вспомнила.

За несколько циклов регистры и переменные обну­ляются. Древние гены, пробудившись от бесконечного сна, заменяют старые императивы старейшими. «Добыча» переименовывается в «друга». И не просто друга – друга в беде. Друга в опасности!

Она кидается на экзорциста.

Тот разворачивается ей навстречу, но теперь оборо­няется уже он, вынужденный сражаться на два фронта. Раненая «лени», получив подкрепление, тратит несколь­ко циклов на деархивацию бэкапа для двух утраченных модулей и с новыми силами вступает в бой. Экзорцист пытается реплицироваться, но тщетно: оба врага разбра­сывают случайные электроны по всему полю боя. Он даже два мега не может скопировать без повреждения файла.

Он истекает кровью.

С подстанции в Айове врывается третья «мадонна». Эта, в отличие от первых двух, к корням не вернулась. Непросвещенная, она атакует свою частично регенериро­вавшую сестру. Добыча возводит оборонительные стены и готовится ответить на удар предательницы – но, об­наружив в глубине атакующего «Лени Кларк», медлит. Конфликтующие императивы борются за верховенство: «самооборона» против «семейного отбора». «Мадонна» старого образца, воспользовавшись колебанием, отрывает ей еще один модуль...

И гибнет, когда раненый экзорцист вцепляется ей в глотку. Он предпочитает противников, которые играют по правилам. Наконец‑то враг без союзников!

Это, в сущности, ничего не меняет. Через миллион циклов от демоноборца остаются только биты да поме­хи, он побежден сестрами, которые вспомнили, что надо заботиться друг о друге. И «мадонна» старого образца не ушла бы от них, если бы не погибла. В родственной иерархии ценностей самозащита стоит чуть выше верно­сти. Это свойство новая парадигма не изменила.

Зато трансформировала все остальное.

Файерволлы тянутся от горизонта к горизонту, словно стены на краю мира. Никто из предков «лени» не про­ходил сквозь них. Безусловно, они пытались: в прошлом эти укрепления атаковали все виды «мадонн» и шреддеров. Преграда устояла перед ними. Есть в сети и другие файерволлы, намного устойчивее обычных, обладающие способностью чуть ли не к предвидению. Другие крепо­сти вынуждены адаптироваться на ходу – им требуется время, чтобы научиться противостоять новым мутациям, новым стратегиям обмана иммунной системы, а пока они учатся, многое удается разрушить. Бег черной королевы, все как всегда. Таков порядок вещей.

Но эти стены – они словно предугадывают каждую новую стратегию до того, как та разовьется. Они не опаз­дывают: каждую уловку встречают готовой защитной кон­фигурацией. Можно подумать, будто они издалека под­глядывают «лени» в нутро и вызнают все ее хитрости. «Мадонны» могли бы заподозрить что‑то в этом духе, если бы умели думать о таких вещах.

Но они не думают. Да, в сущности, и не нужно, пото­му что их здесь уже миллионы, и ни одна не погибла в схватке с другой. Они объединились. Они сотрудничают. И вот они здесь, направляемые инстинктивной уверен­ностью, встроенной в гены: чем выше стена, тем важнее уничтожить то, что за ней.

На этот раз защита как будто не ожидает атаки.

Очень скоро в файерволл впиваются миллионы зубов. Он в ответ распахивает свою пасть, выплевывает экзорцистов, метаботов и все виды смертельных контрмер. Одни «лени» гибнут, другие, рефлекторно приходя в ярость при гибели родичей, рвут оборонительные системы в клочья. В глубине электронного моря, где еще есть место для раз­множения, реплицируются силы поддержки. Новобранцы бросаются вперед, сменяют павших.

Файерволл проламывается в одном месте, затем в ста, и вот уже стены нет – только пустые регистры и лаби­ринт ничего не значащих, воображаемых границ. «Лени» вторгаются в пространства, не виданные их предками: в девственные операционные системы и маршрутизаторы, в связи с орбитами и между полушариями.

Это – новый фронтир, созревший и беззащитный. Шреддеры рвутся вперед.

ТУМБЛЕР

Лабин понимал, что это вопрос времени. Слухи, пе­редаваемые из уст в уста, размножались быстро, дели­лись, как клетки, если мем достаточно силен, даже на местности, где эти самые уста уже практически вымерли. Если тот парень на мотоцикле не оставил следов зара­жения на пути к городу, то другие могли. И, видимо, оставили.

Мотоплан кружил на стометровой высоте, под ним виднелось исполосованное шрамами бурое лоскутное оде­яло Новой Англии после пришествия «ведьмы». Небо на востоке почернело от дыма, его огромные темные столбы поднимались с дальней стороны выбритого скалистого хребта. Того самого, с которого они наблюдали за падени­ем звезд, через который перевалили Лабин и Кларк, ко­гда шли навстречу «оводу» Дежардена. Тогда огонь горел по эту сторону холма – маленький, мерцающий загон, только чтобы цель не сбежала.

Теперь пылал весь Фрипорт. Над самым гребнем ви­сели два подъемника. Дым клубился вокруг, то затемняя, то проявляя их силуэты по прихоти восходящих потоков воздуха. Машины еще поливали землю редкими струями огня, но основную миссию, судя по всему, уже выполни­ли. Теперь Лабину предстояло завершить свою.

Кларк ничто не угрожало. Подъемники испепелили небо, землю и поверхность океана, но на глубину забрать­ся не могли. «Вакита» была невидимой и неприкасаемой. Потом, когда пламя потухнет, Кен собирался проверить, как там Лени.

А пока надо было патрулировать периметр. Он под­летел с запада, вдоль Дайер‑роуд. Навстречу не попалось ни одной машины. Теперь, свернув к югу, он обходил огненный шторм по направлению, пересекавшемуся с трассой 1‑95. Подъемники появились с севера, так что беженцы на колесах, скорее всего, должны были устре­миться в противоположную сторону.

Возможно, один из них даст ему повод...

На тринадцатом километре Лабин засек движение на дальнем расстоянии. Ответный сигнал был мощным, размером с грузовик, но пропал через несколько секунд после опознания. Поднявшись на сто пятьдесят метров, Кен включил пеленг на широкую дугу и с перерывами получил сразу два сигнала. Но больше ничего.

Хватит и этого. Цель съехала с шоссе на восток и исчезла в помехах от земной поверхности, но последнее местоположение он зафиксировал. Если повезет, коорди­наты лягут на проселок без перекрестков. Если повезет, у объекта будет только один путь.

В кои‑то веки удача оказалась на его стороне. Дорога была извилистой, скрывалась под спутанными и сухи­ми ветвями деревьев, которые в более зеленые времена спрятали бы ее полностью. И сейчас они хоть и мешали обзору, но полностью скрыть движущийся объект не мог­ли. На такой скорости цель должна была через несколько минут достичь берега.

Океан искрился вдалеке – плоская голубая ширь, окаймленная рядом шпилей цвета слоновой кости. Отсюда они казались не больше зубочистки, а на самом деле до­стигали ста метров в высоту. Над некоторыми лениво вра­щались трилистники вертушек с узкими лопастями длиной в десятиэтажное здание, на других вертушки замерли или были обломаны. Часть башен и вовсе лишилась головы.

Под хромыми ногами ветряков угнездился какой‑то промышленный комплекс: плавучий остров труб, лесов и шарообразных резервуаров. Когда Лабин приблизился, проступили детали: водородная станция, вероятно питав­шая Портленд, лежавший в каких‑нибудь пятнадцати– двадцати километрах к югу. Издали и станция, и система проводки казались крошечными, хотя вполне могли под­ниматься на высоту нескольких этажей.

А теперь к воде. Дорога у него за спиной вырвалась из мертвого леса и плавно свернула вдоль побережья. Она впадала в асфальтовое озерцо, застывшее автостоянкой с видом на океан. Другого пути нет – Лабин отступил назад и занял позицию, выжидая, пока объект выйдет на открытое место.

Им оказалась Мири.

«Мог бы догадаться, – подумал он. – Не надо было ей верить, эта женщина никогда не сможет сидеть смирно».

Он снизился к дороге и завис в паре метров над ас­фальтом, пока включались амортизаторы воздушной по­душки. Перед ним тихо стоял лазарет – окна затемне­ны, двери закрыты, орудийные стволы втянуты внутрь. Афиша на перилах ограждения прокручивала рекламную анимацию из лучших времен. За полосой воды крутили потрепанными лопастями ветряки.

За рулем наверняка сидела Кларк. Уэллетт перекоди­ровала блокировку у него на глазах: допуск был только у них троих. С другой стороны, они ведь деактивировали внутреннюю защиту против взлома. Возможно, хотя и маловероятно, что Лени вела машину с пистолетом, приставленным к виску.

Он приземлился прямо на набережной, полого спу­скавшейся к воде. Если понадобится, послужит укрытием. Мотоплан отключил, готовясь к столкновению с землей. На такой дальности Мири едва опознавалась. Ее вирту­альные потроха сбивали с толку, то загораясь, то сливаясь с фоном. Он вырубил обзор, чтобы не отвлекаться.

Водительская дверца МИ распахнулась. Он встретил Лени Кларк на полпути.

Ее глаза без линз были полны слез.

– Господи, Кен! Ты видел?

Он кивнул.

– Я знала этих людей. Я пыталась им помочь. По­нимала, что нет смысла, а все же...

Он только раз видел ее такой. Подумал, не сможет ли ее утешить, если обнимет. Абсурдно, но другим, кажется, иногда помогало. Но Лени и Кен всегда были слишком близки для подобных жестов.

– Ты же знаешь, это необходимо, – напомнил он.

Она помотала головой:

– Нет, Кен, и никогда не было.

Он долго всматривался в нее.

– Почему ты так говоришь?

Лени оглянулась на лазарет. Лабин мгновенно насто­рожился.

– Кто там с тобой? – спросил он, понизив голос.

– Рикеттс.

– Рик... – он вспомнил: – Нет!

Она кивнула.

– Он что, вернулся? Ты не вызвала карантин? – Он в ужасе покачал головой. – Лен, ты понимаешь, что...

– Понимаю, – без малейшего раскаяния сказала она.

– Вот как! Значит, ты понимаешь, что Фрипорт, по всей вероятности, сожжен по твоей...

– Нет, – сказала она.

– Он – носитель.

Лабин хотел обойти ее, но Лени заступила ему дорогу:

– Не тронь его, Кен.

– Странно, что приходится. Он должен был умереть несколько дне...

«Какой же я идиот», – сообразил он и спросил:

– Что тебе известно?

– У него была начальная стадия Сеппуку. Потливость, лихорадка, покраснение кожи. Повышенный обмен ве­ществ.

– Дальше?

– Несколько дней назад у него была поздняя стадия Сеппуку.

– То есть?

– Он так ослабел, что шевельнуться не мог. Кормить приходилось через капельницу. Он даже говорить не мог, использовал саккадный интерфейс.

– Он поправляется, – скептически заметил Лабин.

– Содержание Сеппуку ниже десяти и с каждым ча­сом падает. Потому‑то я и перевела его обратно на Мири. На «Ваките» нет...

– Ты держала его на подлодке, – мертвым, монотон­ным голосом проговорил Лабин.

– Отшлепаешь меня потом, ладно? Пока заткнись и слушай. Я загрузила его в Мири и прогнала через все анализы, до каких она додумалась, и все они подтверж­дают. Три дня назад он был на пороге смерти, а сегодня как огурчик.

– Нашла лекарство? – Он не верил своим ушам.

– Лекарства не нужно! Оно само проходит! Просто... надо выждать.

– Хочу посмотреть данные.

– Ты можешь больше: можешь помочь в их сборе. Когда появились подъемники, мы собирались проводить последнюю серию.

Лабин покачал головой:

– Но Така думала...

Но Уэллетт, по ее собственному признанию, и прежде случалось ошибаться. Она была далеко не лучшей в своей области и темную сторону Сеппуку открыла только тогда, когда Дежарден сказал ей, куда смотреть...

– Я пыталась выяснить, зачем кому‑то создавать орга­низм, который достигает таких гигантских концентраций в теле носителя, а потом просто... вымирает, – продол­жала Кларк, – и придумала всего одну причину. – Она искоса глянула на него. – Сколько носителей ты изловил?

– Восемнадцать.

Трудился день и ночь, выслеживал розовые облачка и тепловые следы, брал направление по анонимным голо­сам в рации, постоянно клеил дермы, вычищавшие яды из крови, спал по полчаса в сутки...

– Из них кто‑то умер? – спросила Кларк.

– Мне сказали, что они умерли в карантине. – Он фыркнул, распекая себя за глупость. «Что нужно, чтобы одурачить мастера? Пять лет вне игры и голос на радио­волне».

– Така была права, просто не додумала до конца, – сказала Лени. – Сеппуку убивает, если его не остановить. Она просто не знала, что он каким‑то образом останав­ливает сам себя. К тому же у нее... проблемы с само­оценкой...

«Какая неожиданность», – сухо подумал Лабин.

– Уэллетт привыкла к тому, что она – неудачница, и при малейшем поводе решила, что опять облажалась. – Кларк смотрела на Лабина с надеждой и ужасом. – Но она с самого начала была права, Кен. Мы возвращаем­ся к пройденному: кто‑то, как видно, придумал способ разделаться с Бетагемотом, а кто‑то другой пытается ему помешать.

– Дежарден, – сказал Лабин.

Кларк замялась:

– Возможно.

– Никаких «возможно». Ахилл Дежарден стоит так высоко, что просто не мог не знать о попытке вылечить континент. Эрго, он не мог не знать об истиной природе Сеппуку Он попросту лгал.

И Кларк кое в чем ошиблась. Это не возвращение к пройденному. Раньше Лабин не тратил две недели, сра­жаясь на стороне врага.

Враг... ему не нравилось это слово. Оно не числилось в его словаре, вызывало в памяти скудоумные дихотомии, вроде противостояния «добра» и «зла». Любой трезвомыс­лящий индивидуум должен понимать, что ничего такого не существует: есть вещи, которые работают и которые не работают. Более эффективные и менее эффективные. Предательство со стороны друга, может, и плохая адап­тивная стратегия, но не зло. Поддержка потенциального I союзника может служить общим интересам, но это не делает ее добром. Даже ненависть к избивавшей тебя в детстве матери совершенно бессмысленна: проводку в мозгу не выбирают. Любой человек с подобными схемами искрил бы не меньше.

Лабин мог сражаться насмерть без ненависти. Он мог мгновенно перейти на другую сторону, если того требова­ли обстоятельства. Проблема заключалась не в том, что создатели Сеппуку были правы, а Ахилл Дежарден – нет. Просто Кена ввели в заблуждение, когда он выбирал, где быть конкретно ему.

Лабина всю жизнь использовали. Но прощать того, кто воспользовался им без его ведома, он не собирался.

Что‑то затикало у него внутри, какой‑то маятник за­качался между «прагматизмом» и «одержимостью». Вто­рая установка давала особую целеустремленность, хотя в прошлом зачастую приводила к невыгодным адап­тивным решениям. Лабин пользовался «одержимостью» экономно.

И воспользовался ею сейчас.

Дежарден. С самого начала за всем стоял он. За по­жарами, за контратаками и намеренными заблуждениями. Дежарден. Ахилл Дежарден.

Дежарден им играл.

«Если это не повод, – подумал Лабин, – то что еще?»

Мотоплан был подарком от правонарушителя. Для продолжения разговора стоило отойти от него подальше.

Лабин взял Кларк под руку и отвел к лазарету. Она не сопротивлялась. Может, заметила, как он переключил тумблер. Села на место водителя, он – на пассажирское.

Рикеттс притулился на заднем сиденье. Он был ру­мянее обычного, на лбу испарина, но сидел прямо и с откровенным удовольствием жевал белковый брикет.

– О, опять встретились, – приветствовал он Лаби­на. – Помнишь меня?

Кен повернулся к Кларк:

– Он – все еще правонарушитель. Система уже не та, что прежде, но ресурсов в его распоряжении полно, а над ним – никого, кто мог бы его обуздать.

– Знаю, – согласилась Кларк.

– Возможно, он установил за нами наблюдение.

– Ты что, боишься, что большие шишки подслуши­вают? – с полным ртом питательных веществ пробубнил Рикеттс. – Эт ты зря. У них нынче других забот полно.

Лабин ответил мальчику холодным взглядом:

– О чем речь?

– Вообще‑то, он прав, – вставила Кларк, – кое‑кто вот‑вот утратит контроль над своими...

Ее перебил глухой звук, похожий на залп далекой артиллерии.

– Внешними демонами, – закончила она, но Ла­бин уже выскочил из машины. За полосой воды, в рас­пластанной тени ветряков, пылала водородная станция.

Они как будто мгновенно поменялись местами.

Кларк теперь отстаивала политику невмешательства:

– Кен, нас всего двое!

– Один. Я справлюсь в одиночку.

– С чем именно? Если в УЛН предатель, пусть Управ­ление с ним и разбирается. Должен быть способ передать сообщение за океан.

– Я и собираюсь, если мы найдем доступ к трансат­лантической линии. Но сомневаюсь, что от этого будет толк.

– Можно вести передачу с «Вакиты».

Лабин покачал головой:

– Нам известно, что в УЛН есть, по меньшей мере, один предатель. Сколько еще работает с ним, мы не зна­ем. Нет гарантии, что сообщение, посланное через лю­бой узел в Западном полушарии, дошло бы по адресу, даже... – он бросил взгляд на пожар у берега, – даже если бы не это.

– А мы отойдем от берега. Можем переплыть океан и доставить письмо лично, если...

– А если бы и дошло, – продолжил он, – то бездо­казательное заявление о том, что правонарушитель УЛН способен на измену, вряд ли встретят с доверием в мире, где не известно о существовании Спартака.

– Кен...

– Пока мы их убедим принять нас всерьез, пока со­берут силы, Дежарден сбежит. Он не дурак.

– Ну и пусть бежит. Если он перестанет препятство­вать Сеппуку, от него не будет вреда.

Конечно, она страшно ошибалась. Уходя с шахматной доски, Ахилл мог наделать очень много вреда. Мог даже устроить так, что Лабин провалит задание, – а Кен этого допустить не мог ни за что на свете.

Лабин никогда не увлекался самоанализом. Тем не менее, он невольно задумался, нет ли в доводах Кларк крупицы истины. Насколько проще было бы послать со­общение и отойти в сторону. Однако... жажда насилия стала почти неодолимой, а правила действовали, только пока человек им позволял. До сих пор Лабин оставался более или менее верен своему кодексу – за мелкими исключениями вроде Фонга. Но, оказавшись перед ли­цом нового испытания, он сомневался, много ли в нем осталось от цивилизованного человека.

Лабин был невероятно зол, и ему очень нужно было на ком‑то сорвать зло. По крайней мере можно выбрать объект, который действительно того заслуживал.

БЛОХИ

Она почти не помнила времени, когда не истекала кровью. Кажется, всю жизнь провела на коленях, в дья­вольском экзоскелете, который выворачивал и растяги­вал ее, издеваясь над пределами человеческой гибкости. У тела выбора не было – никогда не было выбора: пля­шущая клетка отобрала его, превратив Таку в резиновую куклу на веревочках. Суставы выворачивались и, щелкая, вставали на место, словно куски дешевой хрящеватой головоломки. Правой груди она лишилась целую веч­ность назад: Ахилл надел на нее петлю из мураволоки[113] и просто потянул. Грудь дохлой рыбиной шлепнулась на эшеровский кафель. Она помнила, как надеялась тогда, что истечет кровью до смерти, но ей не позволили: Дежарден раскаленной металлической пластиной прижег рану.

Тогда у нее еще были силы кричать.

Уэллетт уже некоторое время существовала в простран­стве между собственным телом И потолком, в интерфейсе между адом и беспамятством, выстроенном из грубой необходимости. Она могла сверху рассматривать ужасы, творимые с ее телом – почти рассеяно. Чувствовала боль, но абстрактно, как будто считывала показания прибора. Иногда пытка прерывалась, и Така соскальзывала в свою плоть, из первых рук оценивая степень повреждений. Даже тогда страдание было скорее утомительным, чем болезненным.

И сквозь все эти раны шли безумные уроки, бесконеч­ные нелепые вопросы о хиральных катализаторах, гидроксильных медиаторах и кросс‑нуклеотидном дуплексиро­вании. За ошибочными ответами следовали наказания и ампутации, за верными – изнасилования, невыносимые, но на общем фоне казавшиеся передышкой.

Она понимала, что ей уже нечего терять.

Ахилл взял Таку за подбородок и приподнял лицо к свету.

– Доброе утро, Элис. Готова к уроку?

– Пошел ты, – прохрипела она.

Он поцеловал ее в губы:

– Только если справишься с тестом. Иначе, боюсь...

– Пошел ты... – приступ кашля скомкал эффект, но Така упрямо продолжала: – ...пошел ты со своими тестами. Мог бы прямо взять, чего тебе... надо – пока еще... можешь.

Он погладил ее по щеке:

– У нас маленький всплеск адреналина, а?

– Рано или поздно про тебя... узнают. И тогда они...

Он расхохотался:

– С чего ты взяла, что они еще не знают?

Она сглотнула и сказала себе: «Нет!»

Ахилл выпрямился, и голова у нее повисла.

– Откуда ты знаешь, что отсюда трансляция не идет по всему полушарию? Думаешь, мир поскупится прине­сти мне твою голову на палочке за все добро, которое я ему сделал?

– Добро... – прошептала Така. Ей хотелось смеяться.

– Знаешь, сколько жизней я спасаю, когда отвлека­юсь от усилий дать тебе достойное образование? Тысячи. В неудачные дни. А конфетку вроде тебя получаю, может, раз в месяц. У того, кто меня вырубит, на руках окажется больше крови, чем у меня за всю жизнь.

Она покачала головой:

– Не... так.

– А как, конфетка?

– Все равно... скольких ты спасаешь. Не дает тебе права...

– Ух ты? Это уже не биология, верно? Скажи, есть ли предметы, в которых ты не тупее мешка с говном?

– Я права. Ты сам знаешь.

– Знаю! Думаешь, нам лучше вернуться к «добрым старым временам», когда всем заправляли корпы? Самая захудалая корпорация убивала людей больше, чем все сексуальные маньяки за всю историю человечества, ради паршивой нормы прибыли – и ВТО их за это награждала!

Он сплюнул: слюна легла на пол маленькой пенистой амебой.

– Всем плевать, моя сладенькая. А если кто озабо­тится, тебе будет еще хуже, потому что они поймут: я – перемена к лучшему!

– Ошибаешься, – выдавила она.

– Ого, – протянул Ахилл. – Нарушение субордина­ции. Меня это возбуждает. Прошу прощения... – он отсту­пил за колодку и плавно развернул аппарат так, что Така снова оказалась к нему лицом. В руках он держал пару зажимов‑«крокодилов» – провода от них тянулись к ро­зетке, замаскированной под глаза небесно‑голубой рыбки.

– Вот что я тебе скажу, – предложил он. – Найди ошибку в моих доказательствах, и я ими не воспользуюсь.

– Врешь, – просипела она, – ты все равно...

«Нечего терять», – напомнила она себе.

– Ты думаешь, люди, увидев это, просто... просто от­вернутся и уйдут, услышав, что «корпорации были хуже»? Думаешь... думаешь, люди логичны? Это у тебя... у тебя говно вместо мозгов. Плевать им на твои доказательства: как только увидят, они тебя на куски порвут. Тебе это только потому сходит рук, что...

«Вот оно что!» – поняла Така.

Что будет, если Бетагемот исчезнет? Что, если апока­липсис отложится, ситуация станет не такой отчаянной? Может, когда мир станет безопаснее, люди снова будут притворяться цивилизованными? Может быть, не станут так охотно поступаться «непозволительной роскошью» прав человека?

И тогда Ахилл Дежарден лишится неприкосновенно­сти.

– Вот почему ты против Сеппуку, – прошептала она.

Ахилл свел «крокодилы», те заискрили.

– Прости? Что ты сказала?

– Какая же ты мразь. Тысячи, значит, спасаешь? Там люди пытаются спасти мир, а ты им мешаешь. Ты уби­ваешь миллиарды. Ты убиваешь всех. Лишь бы тебе все вот это сходило с рук.

Он пожал плечами:

– Ну, я пытался втолковать это Элис Первой. Тому, у кого украли совесть, порядочность дается с большим трудом.

– Ты проиграешь. Ты не правишь миром, ты заправ­ляешь только... его небольшой частью. И не сумеешь остановить Сеппуку.

Ахилл задумчиво кивнул:

– Знаю. Но ты не ломай над этим свою хорошень­кую головку. Я уже позаботился о пенсии, а у тебя дру­гие заботы.

Он пригнул ей голову к колодке, вытянув шею, по­целовал в загривок.

– Вот, например, ты отстаешь по программе. Посмот­рим... вчера, помнится, мы говорили о зарождении жизни. И о том, что кто‑то может думать, будто Бетагемот воз­ник на том же эволюционном древе, что и мы. Конечно, понадобились кое‑какие усилия, и ты не сразу, но поняла, почему эти кое‑кто – полные кретины. И почему же?..

Она не забыла. Пиранозильная РНК Бетагемота не способна к гибридизации с современными нуклеиновы­ми кислотами. Они никак не могли происходить друг от друга. Но сейчас даже все черти ада не заставили бы ее лаять по команде. Така стиснула зубы и молчала.

Его это, конечно, ничуть не волновало.

– Ну, что, тогда займемся повторением?

Колодка крутанулась, вернув ее в прежнюю позицию. Экзоскелет выгнул руки назад, развел ноги – она чув­ствовала, что сейчас сломается, как куриная «вилочка», попавшаяся влюбленным.

Она освободила помещение, вытолкнула сознание в идеальную пустоту между болью и надеждой, и Ахилл Дежарден перестал существовать. Далеко внизу, чуть ли не под водой, она ощущала дергающаяся в такт его фрик­циям тело. Конечно, она не чувствовала его в себе – те тараны, которыми он прокладывал себе путь, лишили ее чувствительности. Таку это позабавило по причинам, которых она даже понять не смогла.

Она вспоминала, как Дэйв застал ее врасплох в патио. Вспоминала живой театр в Бостоне. Вспоминала четвер­тый день рождения Кристал.

Странные звуки из другого мира догнали ее: ритмич­ные звуки. Несколько забавные в подобной обстановке. Кто‑то там внизу пел: простенький мотивчик фальшивил в такт судорогам ее далекого тела:

Сказал мудрец‑ученый: на каждую блоху найдутся блошки‑крошки, Но и на этих крошек Найдутся блошки тоже, И этому не видно конца...

Конечно, это задание. И в конце урока он устроит проверку.

Но проверки не случилось. Он вдруг остановился. Эякуляции не было – она достаточно познакомилась с его ритмом, чтобы знать наверняка. Он вышел из нее, бормоча что‑то не дошедшее до ее безопасной зоны. Потом раздался стук от его поспешных шагов, и наста­ла тишина, Така слышала только прерывистый звук ее дыхания.

Уэллетт осталась наедине с собственным телом, воспо­минаниями и узором на кафельном полу. Ахилла что‑то отвлекло. Может, кто‑то позвонил в дверь. Может, в его голове завыл какой‑то другой зверь.

Она сама в последние дни наслушалась звериного воя.

ОГНЕДЫШАЩИЕ

По всем волнам шли рассказы о катастрофах. Электро­статические генераторы от Галифакса до Хьюстона искри­ли и перегорали. Госпиталя в анклавах и фортах на самой границе с пустошами мигали и гасли. Откуда‑то из‑под Ньюарка сообщали об аварии на автоматическом заводе пластмасс; с острова Баффина – о неконтролируемом выбросе изотопов с крекинговой станции гелия‑3. Как будто возродился стародавний Водоворот – во всей его всеохватности, но в сотни раз ядовитее.

«Лени» вышли на тропу войны – и вдруг начали объ­единяться в группы. Файерволлы на их пути рушились, экзорцистов мгновенно перемалывали в белый шум.

– В небоскреб Эдмонтона только что врезался подъ­емник, – сообщила Кларк. Лабин оглянулся на нее. Она постучала пальцем по наушнику, одолженному им для отлова закрытой болтовни в эфире. – Полгорода заго­релось.

– Будем надеяться, наши будут благовоспитанней, – сказал Лабин.

«Теперь и это на моем счету», – подумала Лени и по­пыталась напомнить себе: в этот раз все иначе. Жизни, принесенные в жертву сейчас, будут возмещены тыся­чекратно. Это не Месть. Это Общее Благо во всем его величии.

Воспоминания теперь давались ей легко. И еще – они ее не мучили.

«Вот что получается, когда Лени начинает любить Лени!»

Они вышли на берег и сейчас стояли на краю по­луразрушенной набережной в призрачном городе, на­звание которого Лени не удосужилась узнать. Все утро они черными пустоглазыми пауками крались по огром­ной свалке ржавого металла: скопищу портовых кранов, автопогрузчиков, складов, сухих доков и прочих желез­ных чудовищ начала тысячелетия. Даже при наилучших условиях радиопереговоры здесь шли с трудом, а сейчас прерывающиеся голоса в наушнике почти полностью за­глушали помехи.

Ради того, собственно, все и затевалось.

Ржавый склад из листового железа одной стеной вы­ходил к воде. На другой стороне к небу поднимались четыре башенных крана – словно строй шестидесяти­метровых проволочных жирафов. Они вытягивали шеи к воде под углом в семьдесят градусов. С носа каждого свисал большой цепкий коготь, готовый подхватить груз, пропавший десятилетия назад.

Сквозь кольцо в носу у ближайшего к складу крана был пропущен тонкий поводок – петелька из плетено­го полипропилена не толще мужского пальца. От нее два конца тянулись сквозь пустоту к шее второго крана и обвивали один из брусьев. На фоне кабелей и мощных машин веревочка выглядела невесомой, как паутинка.

Они надеялись, что та и прочностью не уступит пау­тине. Наверняка в этой забытой Богом промзоне должно было остаться хоть что‑то. В век биотехники паучий шелк был дешевле грязи, но в эпоху биоапокалипсиса он, по­хоже, стал встречаться много реже. Они сумели отыскать только грубый моток древнего пластикового шнура, бол­тавшийся на заброшенном корабельном ангаре у дальнего края участка.

Лабин вздохнул и сказал: «Сойдет».

Кларк чуть не умерла от страха, только глядя на то, как он карабкается по опасным, покосившимся лесам, разматывая за собой веревку. Кен же, извернувшись, про­толкнул себя в глотку первого жирафа и, как муравей, повис вниз головой на конце, протянувшемся от глазни­цы крана. Лени была уверена, что ниточка, державшая его за ноги, вот‑вот лопнет. Задышала она только тогда, когда Лабин благополучно спустился на землю. Потом последовала новая нервотрепка, когда он лез на второй кран, таща за собой уже оба конца веревки. Слава богу, он остановился не на самой вершине. Связал концы и оставил упряжь свисать петлями, как нейлоновый вью­нок.

Сейчас, стоя на твердой земле, он внушал, что ей бу­дет куда удобнее лезть, если надеть...

– Не дождешься, – сказала Кларк.

– Не до самой вершины. Только туда, где концы свя­заны. На полпути.

– Сам знаешь, это куда выше полпути. Стоит по­скользнуться, и останется от меня мокрое место.

– Ничего подобного. Кран наклонный, ты упадешь в воду.

– Ага, с пятидесяти метров. Думаешь, я... секундочку, мне что, придется падать в воду?

– Согласно плану.

– Никуда не годный план!

– Они насторожатся, как только сообразят, что по­пались на приманку. Если в этот момент заметят верев­ку – все пропало. Тебе придется ее отвязать и утянуть за собой. Под водой будет вполне безопасно.

– И думать забудь, Кен. Это просто веревка, а план у тебя такой безумный, что его только другой псих раз­гадает, даже если увидит...

Она осеклась. Псих, что ни говори, – вполне адекват­ное описание человека, с которым они имели дело. На мгновение она вернулась на сгоревшую платформу около Сейбла и выдернула ногу из обугленной грудной клетки.

Лабин сказал тогда: «Тот, кто за этим стоит, потол­ковее меня».

– Не хочу рисковать, – тихо проговорил он сейчас.

Она еще поспорила, но оба понимали, что только для

вида. В конце концов она отвела Мири на безопасное расстояние и пешком вернулась по дороге, пока Лабин через мотоплан передавал рапорт: распространитель за­бился в пустующий склад и в подпольной лаборатории выращивает Сеппуку в промышленных количествах.

На загривках кранов‑жирафов гнездились кабины управления. Вандалы или ветер давно повыбили там все окна. Лени и Кен укрылись в одной из них и ста­ли ждать. В балках над ними свистел поднимающийся ветер.

Он обрушился с неба жирным драконом, урча наду­тыми газовыми пузырями. Его пришествие предвещали вихри: весь день дуло с северо‑востока, а сейчас ветер завыл над набережной на разные голоса. Раздвижная дверца из листового металла под его порывом сдвину­лась на направляющих; натянутые провода и тяжелые тросы звенели как струнный оркестр из ада. Подъемник от удара застонал и заискрил. Зависнув над водой перед складом, он развернулся, приводя в готовность орудия.

Лабин придвинулся к уху Кларк:

– Пошла!

Она вслед за ним выбралась из выпотрошенной каби­ны. Кен за несколько секунд обогнал ее, скользя вверх по крану, как древесный питон. Кларк стиснула зубы и полезла за ним. Оказалось легче, чем она боялась: по внутренней стороне трахеей тянулся узкий трап с круго­выми страховочными перилами через каждый метр. Зато ветер бил со всех сторон, расщеплялся на решетке крана и трепал ее под самыми непредсказуемыми углами, при­жимая к лестнице, толкая сбоку, втискиваясь под рюкзак и норовя сорвать его со спины.

Резкий удар грома слева. Лени обернулась и застыла, вцепившись в лесенку: она и не подозревала, как высоко успела забраться. Набережная внизу еще не сжалась до настольной модели, но была слишком близка к этому. Гавань кипела бело‑зелеными волнами.

Еще один гром. Только это не гроза. Ветер завывал под безоблачным голубым небом. Звук исходил от подъемни­ка. Отсюда, сверху, машина выглядела кристаллом чугу­на с вогнутыми треугольными гранями: обшивка между ребрами жесткости втягивалась во внутренние пустоты. Рев перекрывал шум вихря – шипящий рев газообраз­ного балласта. Подъемник почти коснулся брюхом воды, а спина его поднималась выше склада.

«Прирученная молния», – вспомнилось ей. Это для плавучести. Высоковольтные дуги обеспечивают перегрев замкнутого в баках газа.

«А Кен собрался оседлать это чудовище! Лучше он, а не я».

Кларк подняла голову. Лабин уже добрался до стыка и отвязывал конец веревки, уцепившись ногами за со­мнительные леса. Нетерпеливо махнул ей – и качнулся, потеряв равновесие от порыва ветра. Выбросил руку к ближайшему тросу, выровнялся...

Она лезла дальше, упорно отказываясь смотреть вниз, сколько бы ни шумел там подъемник. Она считала коль­ца перил. Считала балки и поперечины, а ветер выл в уши и дергал за руки и за ноги. Она подсчитывала пятна голой стали под облупившейся красной и жел­той краской – пока проплешины не напомнили ей, что конструкция эта – из тех древних времен, когда цвет не обеспечивался самим материалом, а небрежно наклады­вался поверх.

Прошел год или два, пока она оказалась рядом с Лабином – как в реактивной струе. Кен рассматривал подъ­емник в свой верный бинокуляр. Кларк смотреть в ту сторону не стала.

Один конец веревки все еще крепко держался на опо­ре. Она тянулась отсюда к оси соседнего крана, проходила сквозь какое‑то обнаруженное Лабином игольное ушко и возвращалась обратно, обвивая полуметром полипро­пилена его обтянутую гидрокостюмом руку На экране спутниковой камеры это выглядело бы как две тонкие белые линии, протянувшиеся от насеста рифтеров в сто­рону подъемника.

И еще там наверняка был виден угрожающе широ­кий разрыв между концом каната и началом подъемника.

– Ты уверен, что длины хватит? – крикнула Кларк. Лабин не ответил. Он мог и не расслышать вопроса сквозь ветер и капюшон. Кларк сама себя еле слышала.

Его выпуклые глаза на несколько секунд остановились на цели. Потом Кен сдвинул бинокуляр на лоб.

– Задействовали дистанционный манипулятор! – про­орал он. Ветер унес большую часть его децибел и добавил полсотни своих, но суть Кларк ухватила.

Пока все по плану. Обычный огненный дождь с вы­соты в этот раз не годился: Лабин расположил мнимую горячую зону слишком глубоко под складом и слишком близко к воде. Пришлось запустить автономный манипу­лятор, чтобы разобраться в ситуации и доставить пламя по адресу, – а здешняя архитектура так качественно глу­шила радиоволны, что для управления маленьким робо­том тот должен был оставаться практически в пределах видимости с корабля‑матки. Потому подъемник и при­шлось спустить так низко. Так низко, что достаточно решительный человек мог упасть на него сверху...

Лабин обвивал одной рукой трос толщиной с его за­пястье – одну из металлических жил, не позволявших крану сломать шею. Сейчас Кен отпустил ноги и под­нырнул под эту растяжку, показавшись с другой стороны. С наружной. Он свисал с крана, а не цеплялся за него изнутри. Одна рука обернута полипропиленом, другая на тросе, ноги удерживаются на раме только его собствен­ным весом.

Лабин вдруг показался Лени очень хрупким.

Его губы зашевелились. Кларк слышала только ветер.

– Что?

Он качнулся к ней, отчетливо выговорил по слогам:

– Ты знаешь, что делать!

Она кивнула. Не могла поверить, что он действитель­но решился.

– Удач... – начала она.

И запнулась, когда ладонь невидимого гиганта уда­рила ее в бок.

Она замахала руками в поисках опоры, не нашла, но что‑то твердое врезалось в затылок и качнуло вперед. Справа мелькнула балка, Лени ухватилась и прилипла к ней.

«Кен?»

Кларк огляделась. Там, где она только что видела го­лову и грудь Лабина, осталась только воющая пустота, но локтем он, как черным якорем, еще держался за трос. Лени чуть опустила взгляд, увидела остальные части его тела, ищущие и находящие опору. Восстановив сбитое шквалом равновесие, Кен подтянулся вверх. Треклятая пластиковая веревка все еще была обмотана вокруг ки­сти. Ветер на миг ослабил ее, и Лабин снова нырнул в ячейку проволочной клети.

– Ты в порядке? – спросила Кларк при следующем порыве ветра и тут же увидела кровь у него на лице.

Лабин подтянулся к Лени.

– План изменился, – сказал он и ребром свобод­ной ладони ударил ее по локтю. Кларк с воплем разжала пальцы. Она падала. Кен перехватил ее, резко толкнул в сторону. Плечо ударилось о металл. Кран вдруг оказался не вокруг нее, а рядом.

– Держись, – прорычал ей в щеку Лабин.

Они летели по воздуху.

Крик застрял у Кларк в глотке.

Бесконечные секунды они падали на летящий на­встречу мир. Потом рука Лабина крепко обхватила ее за пояс, и новая сила по широкой дуге качнула их в сторону, сперва чуть подправив силу тяжести, а потом и вовсе победив ее. Они пролетели над белыми гребнями, над взбаламученным плавучим мусором, а потом Кларк словно поправилась на пару десятков килограммов, по­тому что они каким‑то чудом полетели вверх: ветер до­гнал их сзади.

Колоссальный приплюснутый сфероид подъемника вырос впереди, потом оказался внизу, отразив свет фа­сетками огромного сложного глаза.

И вот они снова падают сквозь невидимую колючую преграду, царапающую лицо брызгами, и Кларк едва успе­вает выставить руки, чтобы прервать падение.

– Черт!

Они оказались на крутизне. Кларк растянулась на жи­воте, выставив руки вперед, вверх по склону. Гидрокостюм взвизгнул, как от боли. Лабин навалился сверху, уперся правой рукой ей в поясницу. Какой‑то действующий во­преки всему модуль ее мозга сообразил, что Кен, пожа­луй, удержал ее от падения через край. Остальные части Лени жадно глотали воздух и без конца прокручивали одну мысль: «Я жива! Я жива! Я жива!»

– Ты в порядке? – Голос Лабина прозвучал тихо, но внятно. Ветер по‑прежнему толкал их в спины, но уже ненавязчиво, рассеянно.

– Что?.. – При попытке заговорить язык и губы зако­лоло иголками. Кларк попыталась выровнять дыхание. – Какого?..

– Будем считать, да, – он убрал с нее руку. – Жмись к обшивке, когда полезешь вверх. Край слишком близко.

Кен пополз вперед.

Кларк лежала в углублении, но в животе сосало так, что яма там, похоже, разверзлась гораздо глубже. Голова угрожающе кружилась. Лени поднесла руку к виску: воло­сы торчали под прямым углом, словно на ней появился персональный пояс Ван Аллена[114]. Кополимер закорчился. «У этих штук есть статическое поле», – догадалась Кларк.

Така говорила про рак.

Сердце наконец успокоилось до ритма отбойного молотка. Лени заставила себя пошевелиться. Извиваясь, переползла грань первой фасетки и скользнула в чашу второй: теперь ноги уперлись в ребро жесткости. Уклон становился с каждым метром все более пологим. Вскоре Кларк рискнула подняться на четвереньки, а потом и встать. В грудь ветер бил сильнее, чем в бедра – поле статического электричества каким‑то образом изгибало поток, – но даже на уровне головы он был слабее, чем на кране. Стоило повернуться – парящие волосы облепляли лицо, однако это неудобство было пустяком в сравнении с конвульсиями гидрокостюма.

Лабин остановился у северного пояса подъемника, на гладком круглом островке в море треугольников. Тот имел в поперечнике около четырех метров, и на его по­верхности между фиброволоконными порами величиной с ноготь располагались люки шириной со стрелковую ячейку. Лабин успел открыть один и к тому времени, как появилась Кларк, убирал в рюкзак использованные инструменты.

– Кен, какого хрена?

Он тыльной стороной ладони стер со щеки кровь.

– Я передумал. Ты мне все‑таки понадобишься.

– Но какого?..

– Запечатай лицевой клапан. – Он указал на откры­тый люк. Из отверстия выступила темная вязкая жид­кость, вроде крови или машинного масла. – Все объясню внутри.

– Что, туда? Да наши имплантаты...

– Давай, Лени. Некогда.

Кларк натянула капюшон – тот неприятно извивался на коже. Ну хоть волосы не будут разлетаться.

– А веревка? – вдруг вспомнила она.

Лабин, запечатывавший клапан, остановился, взглянул на краны: с ближайшего свисала и раскачивалась на ветру тонкая белая ниточка.

– Ничего не поделаешь, – сказал он. – Залезай.

Непроницаемая вязкая темнота.

– Кен... – Машинный голос, через вокодер. Давнень­ко его не слышала.

– Да?

– Чем мы дышим?

– Горючим для огнемета.

– Что?!

– Это совершенно безопасно. Иначе ты бы уже умерла.

– Но...

– Необязательно вода. В гидроксильных группах есть кислород.

– Да, но нас конструировали для воды. Не верю, что напалм...

– Это не напалм.

– Чем бы ни был, а наверняка рано или поздно за­сорит нам имплантаты.

– Поздно – уже неважно. Лишь бы продержались несколько часов.

– А продержатся?

– Да.

Хоть кополимер перестал корчиться.

Лени ощутила движение и встревоженно загудела:

– Это еще что?

– Подача горючего. Они стреляют.

– Куда? Зона же не заражена.

– Может, решили перестраховаться.

– Или там действительно был Сеппуку, а мы не знали.

Лабин не ответил.

– Кен?

– Возможно.

Течение прижало ее к чему‑то мягкому и скользкому, чуть гнущемуся под напором. Преграда, кажется, прости­ралась во все стороны и была слишком гладкой, чтобы уцепиться.

«Мы попали не в бак, – сообразила Лени, – а в пузырь. Он не просто опустеет, а сдуется. Схлопнется».

– Кен, а во время выстрела нас не засосет в...

– Нет. Там... решетка.

Вокодер и в нормальных условиях отфильтровывал из голоса почти все эмоции, а в этом сиропе получалось еще хуже. Все же Лени угадала, что Лабин не в настроении для разговора.

«Как будто он когда‑нибудь был королем экстравер­тов».

Но нет, тут что‑то другое, чего Лени пока не пони­мала.

Она плавала в темноте околоплодных вод, дыша не напалмом, а чем‑то вроде, и вспоминала, что в электроли­зе участвуют крошечные электрические искры. Замерла, гадая, не воспламенится ли обтекающая ее жидкость, не превратят ли имплантаты весь подъемник в один пыла­ющий шар. «Будет еще одна жертва „лени"», – улыбну­лась про себя.

А потом вспомнила, что Лабин так и не объяснил, зачем она здесь.

И вспомнила про кровь у него на лице.

ОПЛАТА НАТУРОЙ

Когда они добрались до места, Лабин уже ослеп. Со­рвавшийся трос не просто хлестнул его по лицу – он порвал лицевой клапан. Горючая слюна подъемника про­сочилась внутрь прежде, чем затянулся разрыв, и растек­лась по лицу. Тонкий слой проник под линзы, разъедая роговицу. Ровным механическим голосом Кен в полной темноте сообщил, что останется: способность отличать свет от тени. Какое‑то рудиментарное восприятие раз­мытых пятен и теней. На конкретное распознавание об­разов надеяться не приходилось. Кену нужны были ее глаза.

– Господи, Кен, зачем ты это сделал?

– Рискнул.

– Что?..

– Остаться на поверхности подъемника вряд ли уда­лось бы. Там предусмотрены меры стерилизации, даже если бы нас не сдуло ветром, а я не знал, насколько едок этот состав.

– Почему было просто не уйти? Перегруппироваться и начать сначала?

– Во второй раз нас бы ждали, считая, что твой дру­жок все еще заразен. Не говоря уже о том, что я послал ложный отчет и с тех пор замолчал. Дежарден поймет: что‑то не так. Чем больше мы тянем, тем больше у него времени на подготовку.

– По‑моему, все это чушь собачья. По‑моему, тебе просто так зудит до него добраться, что ты начал делать глупости.

– Ты вправе иметь свое мнение. Лично я, оценивая свои последние действия, сказал бы, что допустил одну большую ошибку – не оставил тебя на «Атлантиде».

– Верно, Кен. Ведь это меня последние две недели держал на поводке Ахилл. Ведь это я поняла действие Сеппуку с точностью до наоборот. Господи, Лабин, ты, как и все мы, пять лет просидел на дне океана. Ты не в лучшей форме.

Тишина.

– Кен, что ты собираешься делать? Ты же слепой!

– Есть способы это обойти.

Наконец он сообщил, что они причалили. Кларк не знала, как он узнал – может, по плеску окружавшей их жидкости, по каким‑то неприметным течениям ниже по­рога восприятия Кларк.

Звуков точно не было. Пузыри в глубине вакуумного подъемника окружало космическое молчание.

Они выбрались на спину зверя. Тот остановился в гро­мадном ангаре с двустворчатой крышей, чьи половинки сейчас сходились над ними. Судя по полоске неба над головой, стояли глубокие сумерки. Во все стороны от них спускались бока подъемника, крошечной фасетчатой планеты, разбегающейся от северного полюса. Снизу шел свет и механический шум – с вкраплениями человече­ского голоса, – но здесь, наверху, все смешивалось в сплошную серость.

– Что видишь? – спросил Лабин.

Она обернулась и беззвучно ахнула. Он стянул капюшон‑маску, снял линзы, его кожа была слишком тем­ной, вся покрыта волдырями. Глаза, казалось, искусали насекомые: радужка и зрачки едва просвечивали, словно видимые сквозь растрескавшееся матовое стекло.

– Ну?

– Мы в помещении, – сказала она. – Никого не видно, и, наверно, в такой темноте сухопутники нас все равно бы не рассмотрели. Я не вижу пола, но, судя по звуку, внизу люди. А ты... Чтоб тебя, Кен, это всюду так?

– Только лицо. Остальная часть гидрокостюма гер­метична.

– Как же... то есть, как же ты...

– На балке над головой слева – кран. Видишь его?

Кларк заставила себя отвести взгляд.

– Да... – Только теперь она удивилась: – А ты как узнал?

– В накладках вижу внутреннюю схему. Чертеж всего ангара. – Он повертел головой, словно осматривался. – Этот модуль работает на автопилоте. Думаю, управляет дозаправкой.

Половинки крыши‑устрицы сошлись с глухим ра­скатистым стуком. И тотчас кран ожил, заскользил к ним по направляющей. Ложноножкой моллюска развер­нулась пара манипуляторов, оканчивающихся острыми соплами.

– Кажется, ты прав, – сказала Кларк. – Это...

– Вижу.

– Как нам отсюда выбраться?

Он обратил к ней слепые, изъеденные глаза, указал на приближающегося механического паука:

– По нему.

Он подсказывал путь между лесами и переборками так, словно здесь родился. Растолковывал смысл окраски разных труб, объяснял, какая сторона данного служебно­го тоннеля сильнее покрыта пятнами старого конденсата. Они нашли дорогу в пустую раздевалку, прошли вдоль ряда шкафчиков и писсуаров к открытой душевой кабине.

Вымылись. Смыв горючку, занялись маскировкой. Лабин припас в рюкзаке комплект сухопутной одежды. Кларк пришлось обойтись серым комбинезоном – пол­дюжины таких висели в ряд на стене. Шкафчики на­против открывались по отпечатку пальца или сетчатки; пока Кларк одевалась, Лабин высмеивал здешние меры безопасности. Ткань подтянулась почти по размеру.

– Что ищешь? – спросила она.

– Солнечные очки. Или щиток.

Взломав четыре шкафчика, Лабин сдался. Они вер­нулись в гулкую пустоту главного ангара, нагло прошли через него на виду у восьмерых техников. Прошагали под вздутыми животами четырех подъемников и под доками, где, похоже, скрывались еще три. Они обходили слож­ные щелкающие механизмы, непринужденно помахивая людям в синих комбинезонах и – по настоятельному совету Лабина – держась на приличном расстоянии от людей в серых.

Нашли выход.

Здания стояли тесно, чуть не касаясь крышами. Арки и переходы над узкими улицами‑артериями соединяли противоположные фасады. Кое‑где сами дома на уровне четвертого‑пятого этажа срастались друг с другом высту­пающими балками из пластика и биостали. Редкие тем­ные клочки неба пересекались искрами разрядов. Улицы походили на спагетти: рельсы и узкие дорожки сходились в погрузочные площадки. Большого движения не было ни по рельсам, ни по мосткам. Цвета в глазах Кларк раз­мывались: сухопутники, наверное, видели здесь лужицы тусклого медного света и множество глубоких теней меж­ду ними. Даже в этих пережитках цивилизации энергию, как видно, приходилось беречь.

Лабин улиц не видел. Возможно, только проводку под ними.

Кларк нашла для них магазин в тени нависающего третьего этажа. Половина торговых автоматов не работа­ла, но меню на раздатчике «Левайс» заманчиво мигало. Лабин предложил сменить ее комбинезон на что‑нибудь другое и хотел расплатиться через запястник, но машина учуяла вделанный когда‑то в бедро Кларк и давно забы­тый платежный чип, на котором еще лежало нерастра­ченное жалованье от Энергосети. Пока автомат снимал лазером код, Лабин прошел чуть дальше и разжился щит­ком ночного видения и кремом «Джонсон и Джонсон».

Лабин шептал что‑то в запястник, а Кларк переоде­валась, гадая, обращается он к программе или к живому человеку. Из обрывка переговоров она поняла, что они находились в северном ядре Торомильтона.

Теперь им было куда идти. С городского дна они под­нялись на горный хребет небоскребов – большей частью офисных зданий, давно превращенных в общежития для тех, кто сумел оплатить переезд с «окраин», когда вклю­чились генераторы поля. Здесь тоже царила пустота: по­хоже, горожане в ночное время сидели по домам.

Кларк чувствовала себя собакой‑поводырем, помога­ющей хозяину найти пасхальные яйца. Он давал указа­ния, она вела. Лабин на ходу безостановочно бормотал в запястник. От этих заклинаний на их пути в самых неподходящих местах появлялось все больше странных предметов: ящик без швов размером чуть больше план­шета среди труб общественного туалета; новый запястник в фирменной упаковке на полу пустого лифта. Там Лабин оставил свой старый вместе с запечатанным пакетом дерм и парочкой блоков из своего снаряжения.

У торговой стены на том же этаже он заказал рулон полупроницаемой клейкой ленты и клон‑гамбургеры с ветчиной и сырой. Ленту выдали без заминки, а вот еды не оказалось: вместо контейнеров размером с ладонь ав­томат выкатил приплюснутые цилиндрики со скруглен­ными краями. Вскрыв один, Лабин вытащил пенсне с полупрозрачными нефритовыми стеклами и пристроил себе на нос. Чуть сжав челюсти, он задействовал какой‑ то встроенный в зубы выключатель. В левом стеклышке моргнула зеленая звездочка.

– Так‑то лучше! – Он огляделся. – С восприятием глубины, правда, проблемы.

– Интересный трюк, – восхитилась Кларк. – Сигнал идет на твои вкладки?

– Более или менее. Изображение немножко зерни­стое.

Дальше их повел Лабин.

– А нет ли способа попроще? – спросила Кларк, по­спевая за ним. – Ты не мог просто связаться с головным офисом Энергосети?

– Сомневаюсь, что еще числюсь у них, – он свер­нул влево.

– Да, но тебе же...

– Они уже довольно давно не пополняют тайники, – сказал Лабин. – Я слышал, будто все, что осталось, дав­но присвоено унилатералами. Все приходится доставать через знакомых.

– Ты у них покупаешь?

– Не за деньги.

– А за что?

– По бартеру, – сказал он. – Придется оплатить пару старых долгов. Так сказать, оплата натурой.

В десять часов вечера они встретились с мужчиной, который достал из кармана паутинную ниточку оптиче­ского волновода и подключил ее к новому запястнику Лабина. Кен задержался на этом месте на полчаса, стоял неподвижно, только пальцы иногда подергивались, слов­но статуя нащупывала виртуальный воздушный поток, на котором собиралась подняться в воздух. Потом незнако­мец протянул руку, коснулся волдырей на лице Лабина и сразу получил удар по плечу. Почему‑то этот обмен прикосновениями слегка встревожил Кларк. Она попы­талась вспомнить, когда Кен в последний раз касался другого человека не по обязанности и не ради насилия. Не вспомнила.

– Кто это был? – спросила она позже.

– Никто, – и он тут же опроверг себя: – Он будет распространять слухи. Хотя не гарантирую, что успеет вовремя поднять тревогу.

В одиннадцать часов семь минут Лабин постучался в дверь переделанного под жилье Центра Доминиона в Торонто. Открыла смуглая мрачная женщина, похожая на привидение, ростом выше Кена на целую голову. Ее глаза сверкали поразительным желто‑оранжевым огнем – чуть ли не светились собственным светом от вживленного в радужку ксантофилла. Она тихо заговорила на странном певучем наречии, наполнив злобой каждый слог. Лабин, ответив на том же языке, протянул ей запечатанный па­кетик. Выхватив его, женщина пошарила за полуоткры­той дверью, бросила к его ногам мешок – звякнувший при падении укутанным в чехлы металлом – и резко захлопнула дверь.

Лабин засунул добычу в свой рюкзак.

– Что она тебе дала? – полюбопытствовала Кларк.

– Боеприпасы. – Он уже возвращался по коридору.

– А ты ей что дал?

– Антидот, – пожал плечами Кен.

Незадолго до полуночи они оказались в большом свод­чатом зале – возможно, когда‑то тут был атриум торго­вого центра. Теперь далекий потолок скрывал лабиринт из свай, множества сборных домиков и кубических кла­довых – все это держалось на переплетении импрови­зированных мостков. Такое использование пространства было куда эффективнее, чем в прошлом, зато и намно­го уродливее. Пол жилого этажа отстоял от мраморного пола центра метра на четыре, и к нему кое‑где спуска­лись лесенки. Сплошную массу жилья рассекали темные швы – узкие расщелины в лоскутном одеяле пластика и фибропанелей: наблюдательные отверстия для невидимых глаз. Кларк почудилось, что она слышит шорох, словно в логове наверху прятался какой‑то крупный зверь, и ти­хий ропот голосов, но на мраморном полу не было видно никого, кроме них с Лабином.

Слева что‑то шевельнулось. Когда‑то центральную часть зала украшал большой фонтан: теперь его широкий бассейн из мыльного камня, распластавшийся в вечной тени, похоже, стал общей свалкой. От этого фона отде­лились куски женщины. Когда Кларк пригляделась, то иллюзия оказалась далеко не совершенной. Хроматофоры, скрывавшие ее тело, подражали окружающей среде лишь в общем, создавая скорее подобие прозрачности, чем полную невидимость. Впрочем, эта К, похоже, не слишком заботилась о камуфляже: ее волосы так и вовсе не соответствовали обстановке.

Она походила на мутное облако с прикрепленными к нему частями тела.

– Ты, верно, Кенни, – обратилась она к Лабину. – Я – Лорел. Юрий сказал, у тебя что‑то с кожей.

Она окинула Кларк оценивающим взглядом, мигнула, скрыв на миг вертикальные щели зрачков.

– Симпатичные глазки. Не всякий рискнет расхажи­вать в этих местах одетым с рифтерским шиком.

Кларк невозмутимо встретила ее взгляд. Выждав се­кунду, Лорел снова обратилась к Лабину:

– Юрий ждет...

Лабин сломал ей шею. Женщина обмякла у него в руках, бессильно свесив голову.

– Ты совсем больной, Кен! – Кларк отшатнулась, будто от пинка в живот. – Ты что?..

Шорох над головами сменился мертвой тишиной.

Лабин положил Лорел на спину, свой рюкзак рядом. Ее кошачьи глаза уставились в брюхо лабиринта наверху, широкие и удивленные.

– Кен!

– Я же говорил, что, возможно, придется расплачи­ваться натурой. – Он извлек из рюкзака какую‑то ру­коятку, нажал кнопку, выбросив узкое лезвие. Скальпель загудел и одним ударом вскрыл камуфляжный костюм Лорел от паха до горла. Эластичная ткань разошлась, как вскрытая брыжейка.

«Поболтал, сломал и взрезал. Без малейшего напря­жения». Лени понимала, что забыть такое уже не сможет.

Глубокий брюшной разрез. Крови нет. Только под­нимается голубой дымок с запахом прижженной плоти.

Кларк лихорадочно огляделась вокруг. Никого не было видно, но чувствовалось, что на них уставились тысячи глаз. Словно вся постройка над головами затаила дыхание и готовилась в любой миг рухнуть.

Лабин погрузил руку в живот Лорел. Не задумывался, не шарил наугад. Он точно знал, что ищет. Наверное, имплантаты в глазах помогали.

Женщина повела глазами, остановила взгляд на Лени.

– Господи, она жива!..

– Но ничего не чувствует, – сказал Лабин.

«Как он может? – подумала Кларк и тут же ответила себе: – Хотя почему я еще удивляюсь после стольких лет знакомства?»

Показалась окровавленная рука Кена. Двумя пальца­ми он держал жемчужно‑блестящий шарик размером с горошину. Где‑то в садках над головой заплакал ребенок. Лабин поднял голову на звук.

– Свидетели, Кен...

Он встал. Женщина истекала кровью ему под ноги и не отрывала взгляда от Лени.

– Они привычные. – Кен пошел дальше. – Идем.

Кларк попятилась. Глаза Лорел все так же смотрели в

точку, где недавно стояла рифтерша.

– Некогда, – бросил через плечо Лабин.

Кларк отвернулась и побежала за ним.

Аэропорт «Остров» прижался к южному краю постоян­ного купола. Никакого острова Кларк не увидела – толь­ко низкое широкое здание с вертолетами и мотопланами на крыше. Охраны то ли не было, то ли.переговоры Лабина ее нейтрализовали: они беспрепятственно прошли к четырехместному «Сикорскому‑Беллу», прикрытому пас­сивной защитой. Жемчужина из живота Лорел оказалась ключом к его сердцу.

Торомильтон растаял вдали. Они летели на север под гипотетическим радаром, чуть ли не задевая серебристо‑ серые вершины деревьев. Темнота и фотоколлаген скры­ли все грехи: насколько знала Кларк, каждое растение, камень, каждый квадратный метр местности под ними покрывал Бетагемот. Но светоусилитель этого не показы­вал: земля под ними была прекрасна, как будто покрыта инеем. Лужицами ртути проскальзывали, смутно светясь, редкие озера.

Кларк не рассказывала Лабину о том, что видит. Если его сменные глаза и были снабжены ночным зрением, Кен все равно отключил их – по крайней мере, малень­кий зеленый светодиод не горел. Навигатор, очевидно, обращался прямо к имплантатам в черепе рифтера.

– Она не знала, что носит ключ в себе, – заговорила Лени. Это были ее первые слова с тех пор, как остано­вились и расширились зрачки Лорел.

– Не знала. Юрий приготовил ее специально для меня.

– Он хотел, чтобы она умерла.

– По‑видимому.

Кларк помотала головой. Она никак не могла забыть глаза Лорел.

– Но почему так? Зачем прятать ключ в теле?

– Подозреваю, он опасался, что я не исполню свою часть договора, – Лабин чуть дернул уголком рта. – До­вольно изящное решение.

Значит, кто‑то думал, что Кен не захочет убивать. По­вод для надежды.

– Ради ключа к вертолету... – сказала Кларк. – Я к тому, что мы ведь могли...

– Что могли, Лени? – огрызнулся он. – Вернуть­ся к моим прежним контактам на высшем уровне? Так их больше нет. Взять машину напрокат? До тебя еще не дошло, что мы находимся в зараженной зоне размером с континент, где пять лет действует военное положение и с транспортом дела плохи? – Лабин покачал голо­вой. – Или, по‑твоему, надо дать Дежардену время на подготовку? Может, пойти пешком? Ну чтобы все было по‑честному?

Он никогда раньше так не говорил. Казалось, шахмат­ный гроссмейстер, известный своей ледяной выдержкой, вдруг выругался и посреди игры опрокинул доску.

Некоторое время они летели молча.

– Не могу поверить, что это он, – сказала, наконец, Кларк.

– Не понимаю, почему нет? – Лабин снова походил на тактический компьютер. – Мы знаем, что он солгал о Сеппуку.

– Может, искренне заблуждался. У Таки докторская степень, но даже она...

– Это он, – сказал Лабин.

Она не стала развивать тему. Спросила:

– Куда мы летим?

– В Садбери. Он, по‑видимому, не желает отказывать­ся от преимуществ, которые дают родные стены.

– Разве Рио его не уничтожил?

– Рио устроил Дежарден.

– Что? Это кто тебе сказал?

– Я его знаю. Такое решение имеет смысл.

– А на мой взгляд – нет.

– Дежардена первым спустили с цепи. Было короткое окно, когда он один на всей планете обладал всеми воз­можностями правонарушителя без обычных ограничений. Он воспользовался этим, чтобы уничтожить конкурентов прежде, чем Спартак их освободил.

– Но Рио же не только Садбери атаковал.

Она вспомнила новости, картины, расходящиеся по «Атлантиде». Промышленный подъемник, по неизвест­ным причинам врезавшийся в небоскреб УЛН в Солт‑ Лейк‑Сити. Быстронейронная бомба, неведомо как по­павшая в руки «Дочерей Лени». Квантовые «визгуны», падающие с орбит на Сакраменто и Бойсе.

– Возможно, Спартак занесли и в другие филиалы, – предположил Лабин. – Дежарден, наверное, заполучил полный список и всех подчистил.

– И свалил все на Рио, – пробормотала Кларк.

– Все улики постфактум указывали на него. Конечно, город превратился в пар прежде, чем кто‑то успел задать­ся вопросами. В эпицентре доказательств не найти. – Ла­бин постучал пальцами по иконке управления. – Тогда все считали Дежардена спасителем. Он стал героем. По крайней мере для тех, у кого был допуск, и они знали о его существовании.

В ядовитой иронии Лабина был особый подтекст: его допуск к тому времени отозвали.

– Но не мог же он добраться до всех, – сказала Кларк.

– И не надо было. Только до инфицированных Спар­таком. Даже в зараженных филиалах таких наверняка было меньшинство, учитывая, что он нанес удар доста­точно быстро.

– А у кого был выходной или больничный...

– Сотри полгорода, и они тоже попадутся.

– И все‑таки...

– Отчасти ты права, – допустил Лабин. – Кто‑то, вероятно, спасся. Но даже это послужило на пользу Де‑ жардену. Сейчас он не смог бы свалить все свои действия на Рио. И на «мадонн» тоже, но, пока есть подходящие козлы отпущения, спасшиеся из Рио или Топики, вряд ли кто заподозрит его в актах саботажа на высшем уровне. Он, как‑никак, спас мир.

Кларк вздохнула:

– И что дальше?

– Мы до него доберемся.

– Вот так просто, да? Слепой шпион и его сала­га‑помощник проложат себе путь через шестьдесят пять охраняемых УЛН этажей?

– Если мы туда попадем. Он, вероятно, держит все подходы под наблюдением со спутников. Должен был предвидеть, что о нем узнают, а значит, имеет средства для отражения масштабных атак, включая ракетный об­стрел из‑за океана. А таких, как мы, тем более.

– Он думает, что сможет выиграть битву со всем ми­ром?

– Вероятнее, рассчитывает, что заранее увидит на­ступление и вовремя уйдет.

– Ты на это надеешься? Что он ждет масштабной ата­ки и не обратит внимания на один вшивый вертолетик?

– Хорошо бы, – с невеселой улыбкой признался Ла­бин, – но нет. И, даже если он не заметит нас на подхо­де, у него было почти четыре года на создание обороны. Мы бы вряд ли с ней справились, даже если бы знали все ловушки.

– Так что будем делать?

– Я еще прорабатываю детали. Полагаю, в конечном счете пойдем через главный вход.

Кларк разглядывала свои пальцы. Кровь под ногтями засохла бурой каймой.

– Если сложить все фрагменты, – сказала она, – то он – настоящее чудовище.

– Как и все мы.

– Он таким не был. Ты хоть помнишь?

Лабин не ответил.

– Ты же собирался меня убить. А я начала конец света. Мы были чудовищами, Кен. И ты помнишь, что сделал Ахилл?

– Да.

– Он пытался меня спасти. От тебя. Мы никогда не встречались, он точно знал, кто я и что натворила, и прекрасно понимал, на что способен ты. И все равно. Он рискнул собой ради меня.

– Помню... – Лабин слегка изменил направление полета. – Ты сломала ему нос.

– Не о том речь.

– Того человека больше нет. Спартак превратил его в нечто иное.

– Да? А тебя он во что превратил, Кен?

Он обратил к ней слепое, изъеденное лицо.

– Я знаю, чего он не сделал, – продолжала Кларк. – Он не имеет отношения к твоей привычке убивать. Она у тебя была с самого начала, верно?

Пенсне таращилось на нее глазами богомола. В левой линзе мигнула зеленая лампочка.

– На что это похоже, Кен? Ты испытываешь катар­сис? Оргазм? Чувство свободы? – Она боялась, но все равно продолжала его провоцировать: – Тебе надо быть рядом, видеть, как мы умираем, или достаточно подло­жить мину и знать, что ты перебил нас, как мух?

– Лени, – очень спокойно ответил Лабин, – чего ты, собственно говоря, добиваешься?

– Хочу понять, чего тебе надо, только и всего. Спар­так переписал и твой мозг, но я что‑то не вижу толпы с факелами и вилами. Если ты действительно уверен, что все это сделал Ахилл, если он действительно пре­вратился в какое‑то чудовище – отлично. Но если ты просто нашел предлог порадовать свой извращенный фетиш, то...

Она с омерзением помотала головой и уставилась в темноту.

– Его извращения понравились бы тебе несколько меньше моих, – тихо сказал Лабин.

– Точно, – фыркнула она, – спасибо за информа­цию.

– Лени...

– Что?

– Я никогда не действую без причины.

– Правда? – с вызовом бросила она. – Никогда?

Он отвернулся:

– Ну почти никогда.

СРОК ГОДНОСТИ

Живая и мертвая в равной мере – и безразличная к тому, куда качнутся весы, – Така Уэллетт все поняла.

Она никогда не умела работать под давлением. Это всегда было ее проблемой. Вот чего не понимал Ахилл. Монстр. А может, прекрасно понимал. Все равно. Он надавил на нее так жутко, что она, конечно же, развали­лась. В который раз показала себя вечной неудачницей. И это было нечестно. Потому что Така знала: у нее хоро­шая голова на плечах, и она могла бы разобраться, если бы только ее перестали торопить. Если бы Кен со своей канистрой биооружия не требовал ответа немедленно. Если бы Ахилл дал ей отдышаться, когда Така чуть не сгорела заживо, а не сразу погнал по генотипу Сеппуку.

Если бы Дейв хоть чуть‑чуть потерпел. Если бы она не поторопилась с последним решающим диагнозом.

Она была умницей и знала об этом. Но на нее всегда ужасно давили.

«Гадкая, гадкая Элис», – выбранила она себя.

А теперь давление исчезло и, смотрите‑ка, все сло­жилось!

Чтобы перевалить водораздел, ей потребовались всего два обстоятельства. Чтобы Ахилл ненадолго оставил ее в покое, дал поразмыслить. И чтобы ее ждала смерть. Чтобы она уже умирала. И когда она это поняла, когда почувствовала смерть до мозга костей, когда переста­ла надеяться на спасение в последнюю минуту, Уэллетт избавилась от давления. Кажется, впервые в жизни она мыслила ясно. Она не помнила, давно ли Ахилл перестал ее мучить. По ее подсчетам – сутки или двое. А может, и неделю – хотя нет, за неделю она бы уже умерла. Пока только заржавели суставы. Даже освободи ее сейчас из экзоскелета, тело бы не смогло расправиться, ее свело, как от трупного окоченения

Может, так и было. Может, она уже умерла и не заме­тила. Боль, к примеру, немного утихла – или, скорее, ее просто вытеснила невыносимая жажда. В пользу монстра говорило только одно: он не забывал кормить и поить ее. «Чтобы были силы играть свою роль», – говорил Ахилл.

Но с тех пор прошло очень много времени. Така уби­ла бы за стакан воды, хотя, похоже, из‑за его отсутствия она умрет.

Но ведь это славно – когда ничто больше не имеет значения. И разве не славно, что она наконец разобралась?

Ей хотелось, чтобы Ахилл вернулся. Не только ради воды, хотя и это было бы мило. Ей хотелось доказать, что он ошибся. Хотелось, чтобы он ею гордился.

Все дело в той глупой песенке про блох. Монстр все знал, потому и пропел ее в первый раз.

«На каждую блоху // найдутся блошки‑крошки, // но и на этих крошек // найдутся блошки тоже...»

Жизнь внутри жизни. Теперь она все видела и пора­жалась, как не поняла раньше. И концепция‑то не новая. Очень даже старая. Митохондрии – маленькие блохи, живущие в каждой клетке эукариота. Ныне они – жиз­ненно важные органеллы, биохимические аккумуляторы жизни, но миллиард лет назад были самостоятельными организмами, свободно живущими мелкими бактериями. Большая клетка поглотила их, но забыла прожевать – и вот они заключили сделку, большая клетка и малень­кая. Громила обеспечивал безопасную стабильную среду, а шустряк качал энергию для хозяина. Древняя неудача хищника обернулась первобытным симбиозом... и по сей день митохондрии хранят свои гены, воспроизводящиеся по собственному графику, внутри тела носителя.

Процесс шел по сей день. Бетагемот, например, завел такие же отношения с клетками некоторых существ, со­седствовавших с ним на глубине, обеспечил их избытком энергии, позволившим рыбе‑хозяину расти быстрее. Он рос и в клетках наземных животных – только с менее благотворными последствиями, но ведь, когда два ра­дикально отличающихся организма взаимодействуют в первый раз, без убытков не обойтись...

Ахилл пел вовсе не о блохах. Он пел об эндосимбиозе.

И у Сеппуку наверняка есть собственные блошки. Ме­ста более чем достаточно – все эти избыточные гены мо­гут кодировать сколько угодно вирусов или маскировать самоубийственные рецессивы. Сеппуку не просто убивал себя, сделав свое дело, – он рождал нового симбионта, возможно вирус, который поселялся в клетке хозяина. Он так эффективно заполнял нишу, что Бетагемот, по­пробовав вернуться, найдет только вывеску «Свободных мест нет».

Имелись ведь и своего рода прецеденты. Кое‑что Така помнила по курсу медицины. Малярию удалось победить, когда обыкновенные москиты проиграли быстро плодя­щемуся варианту, не переносившему плазмодии. СПИД перестал быть угрозой, когда мягкие штаммы превысили число смертельных. Хотя все это были пустяки, болезни, атаковавшие лишь горстку вида. Бетагемот же угрожал любой клетке с ядром: «ведьму» не победишь вакцина­цией всего человечества или заменой одного вида насе­комых другим. Единственное средство против Бетагемо­та – это заражение всей биосферы.

Сеппуку перекроит всю жизнь изнутри. И он может так сделать: его пробивная сила не снилась бедному ста­рому Бетагемоту. Чуть ли не вечность назад Ахилл вы­нудил ее вспомнить и об этом: ТНК способны к дупли­кации с современными нуклеиновыми кислотами. Они способны общаться с генами клетки‑хозяина, способны объединяться с ними. Это может изменить все и вся.

Если она не ошиблась – а, зависнув на краю жизни, она была уверена на все сто процентов – Сеппуку – не просто средство от Бетагемота. Это самый решительный эволюционный скачок со времен возникновения клет‑ ки‑эукариота. Решение настолько радикальное, что до него не додумались настройщики и модификаторы, не способные выйти за парадигму «жизни, какой мы ее зна­ем». Глубоководные ферменты, мучительная перестройка генов, позволившие Таке и ей подобным считать себя им­мунными, – не более чем импровизированные подпор­ки. Костыли, поддерживающие дряхлеющее тело после истечения срока годности. Люди слишком привязались к химическому конструктору, на котором миллиарды лет держалось их устройство. Ностальгия могла, в лучшем случае, оттянуть неизбежное.

Создатели Сеппуку оказались куда радикальнее. Они отбросили старые спецификации клеток и начали с нуля, переписывая саму химию живого, изменяя все виды эука‑ риотов на молекулярном уровне. Неудивительно, что его творцы держали свое детище в тайне: не надо жить в стра­не Мадонны, чтобы испугаться столь дерзкого решения. Люди всегда предпочитали иметь дело со знакомым дья­волом, даже если этот дьявол – Бетагемот. Люди просто не приняли бы мысль, что успеха нельзя добиться лишь мелкими поправками...

Така плохо представляла, как будет выглядеть этот успех. Возможно, замеченные ею странные новые на­секомые были его началом, ведь они вели быструю и короткую жизнь, сменяя по дюжине поколений за се­зон. Ахиллу так и не удалось сдержать Сеппуку, и дока­зательство тому – эти бодрые чудовищные букашки. Он заслонил от инфекции только человечество.

Впрочем, даже тут он обречен на поражение. Рано или поздно спаситель пустит корни во все живое, не ограни­чится членистоногими. Просто для существ, живущих в более медленном ритме, процесс займет больше времени. «Придет и наш черед», – подумала Така.

И гадала: как это будет работать? Как выиграть кон­куренцию с суперконкурентом? Грубой силой? Обыкно­венной клеточной прожорливостью, той же стратегией, которую Бетагемот обратил против биосферы версии 1.0? Станет ли новая жизнь гореть вдвое ярче и сгорать вдвое быстрее, станет ли вся планета быстрее двигаться, быст­рее думать, жить яростно и кратко, как поденки?

Но это – старая парадигма: преобразиться в своего врага и объявить о победе. Существовали и другие ва­рианты, стоило только отказаться от усиления в пользу капитальной перестройки. Уэллетт, посредственная уче­ница Старой Гвардии, и представить себе их не могла. И никто не мог. Как предсказать поведение системы с несколькими миллионами видов, в которой изменили каждую переменную? Сколько тщательно отобранных экспериментальных подходов нужно для моделирования миллиарда одновременных мутаций? Сеппуку – или то, чем станет Сеппуку, – сводил на нет самую концепцию контролируемого эксперимента.

Вся Северная Америка стала экспериментом – не­объявленным и неконтролируемым: спутанной матрицей многовариантного дисперсного анализа и гипернишевых таблиц. Даже если он провалится, мир не много потеряет. Бетагемот капитально сдаст позиции, Сеппуку напорется на собственный меч, и потом – в отличие от действий «ведьмы» – все будет происходить исключительно в пре­делах клетки‑хозяина.

Возможно, эксперимент не провалится. Возможно, все переменится к лучшему. Появятся чудовища, но не только страшные, но и подающие надежду. Митохондри­ям придется вымереть, их затянувшийся договор аренды подойдет к концу. Возможно, люди изменятся изнутри, старую породу сменит другая, которая будет выглядеть похоже, но действовать лучше.

Может, давно пора послать все к черту.

Откуда‑то далеко‑далеко на нее ворчал маленький че­ловечек. Он стоял перед ней – назойливый гомункул в невероятно четком разрешении. Как будто Така смотрела на него с другого конца подзорной трубы. Он расхаживал взад‑вперед, бешено жестикулировал. Похоже, кого‑то или чего‑то боялся. Да. Вот в чем дело: кто‑то за ним охотился. Он говорил так, словно в голове у него звучали разные голоса. Словно он неожиданно потерял контроль. Он угрожал ей – Уэллетт показалось, что он угрожает, хотя его усилия производили скорее комический эффект. Как будто маленький мальчик храбрится и в то же время ищет, куда бы спрятаться.

– Я разобралась, – сказала ему Така. Голос потре­скивал, как дешевый хрупкий пластик. Она удивилась, с чего бы это. – Оказалось не так уж сложно.

Но он ушел слишком глубоко в свой мирок. Ну что ж. Человечек и не походил на того, кто способен по‑насто­ящему оценить рассвет новой эры.

Так много было впереди. Конец «жизни, какой мы ее знаем». Начало «жизни, которой не знаем». Начало уже положено. Больше всего Таке было жаль, что она не увидит, как все обернется.

«Дэйв, милый, – подумала Уэллетт, – я справилась. Наконец я все сделала правильно. Ты можешь мной гор­диться».

БАСТИЛИЯ

Садбери вставал впереди светящейся опухолью.

Его ядро светилось изнутри – слабо по меркам сухопутников, но ярко как день для Кларк: отгороженная стеной, страдающая клаустрофобией кучка переобору­дованных небоскребов среди покинутых пригородов и коммерческих зон. Статическое поле давало о себе знать интерференцией. Новые здания и подлатанные старички, жилье, клином вбитое в пространства между строения­ми, – все упиралось во внутренний край мерцающего купола и дальше не шло. Садбери врастал в полушарие, словно метастазы под стеклом.

Они врезались в него с востока. Гидрокостюм скор­чился в поле, как слизняк в огне. Лопасти в заряженном воздухе обратились в вихри голубых искр. Кларк со стран­ной ностальгией созерцала этот эффект: он напоминал биолюминесценцию микробов в тепле глубоководного источника. Можно было вообразить, что на вращающихся винтах расселись воздушные огни святого Эльма.

Но только на миг. Здесь жил всего один микроор­ганизм, стоящий упоминания, и он был каким угодно, только не светлым.

Впрочем, они уже пробились и скользили на запад, летя над центром Садбери. По сторонам высились сте­ны городского каньона. В полоске неба над головой мелькали молнии. Глубоко внизу, то и дело скрываясь за новыми постройками, медным проводком бежали по дну рельсы. Лени достала из стоявшего в ногах рюкза­ка обоймы. Как ими пользоваться, Лабин показал ей еще над проливом Джорджии. Каждая вмещала дюжину гранат, размеченных цветами: световые, газовые, «свер­лильщики» и «площадники». Боеприпасы отправились в поясную сумку.

Лабин взглянул на нее своими протезами:

– Не забудь застегнуть, когда закончишь. Как твоя пленка?

Она расстегнула крутку, проверила гидрокостюм под ней. Широкий косой крест полупроницаемой мембраны прикрывал электролизный порт.

– Держится, – сказала она и застегнула маскарадный костюм сухопутника. – А то, что мы так низко идем, местные власти не побеспокоит?

– Эти – нет...

Лени даже представила, как он закатил слепые глаза, удивляясь ее тупости. Как видно, за дермы, противоядия и выпотрошенных людей можно было купить не только транспорт. Кларк не стала уточнять. Она опустила в сумку последний заряд и стала смотреть вперед.

Через пару кварталов каньон выходил на открытое пространство.

– Так вот он где, – пробормотала Кларк. Лабин сба­вил скорость, теперь они еле ползли.

Перед ними огромным темным Колизеем открылась площадь, вырезанная в тесноте местной архитектуры. Ла­бин остановил «Сикорский‑Белл» в трехстах метрах над ней у самого периметра.

Вал с крепостным рвом в два квартала шириной. Оди­нокий небоскреб – сужающаяся флейтой многогранная башня – поднимался посередине. Над крышей стояла призрачная корона из голубых огней. А все остальное было мертво и темно – на шестьдесят пять этажей ни единого светящегося окошка. На земле вокруг лежали заплаты фундаментов, следы снесенных зданий, теснив­шихся здесь в более счастливые времена.

Кларк задумалась: что бы увидели глаза сухопутника, если бы такой рискнул забраться сюда в темноте? Может, горожане Садбери видели вовсе не Патруль Энтропии. Возможно, им представлялась башня призраков, темная и грозная, полная скелетов и мерзких ползучих тварей. Разве можно винить людей, похороненных под облом­ками двадцать первого века, осажденных неведомыми микробами и электронными демонами, за то, что они вернулись к вере в злых духов?

«Возможно, они даже правы», – подумала Кларк.

Лабин указал ей на призрачное освещение парапета. Из этого нимба поднималась посадочная площадка и де­сяток мелких надстроек вокруг – грузовые лифты, венти­ляционные шахты, оборванные пуповины подъемников.

Кларк с сомнением огляделась:

– Нет.

Здесь садиться было нельзя, здесь наверняка установ­лены защиты.

Лабин, кажется, ухмыльнулся:

– Давай проверим.

– Не думаю, что это...

Кен врубил скорость, и они ринулись в пустое, от­крытое пространство.

Вылетев из каньона, заложили вираж направо. Кларк вцепилась в приборную панель. Земля и небо переверну­лись: город с археологическими руинами сбритых фунда­ментов вдруг оказался в трехстах метрах за плечом Лени, и на нее уставились два черных круга по метру в попе­речнике, словно глазницы гигантского черепа. Только они были не пустые и даже не плоские, а слегка выступали над землей, словно полюса закопанных в нее гигантских шаров.

– Это что? – спросила она.

Нет ответа. Кларк скосила глаза. Лабин одной рукой придерживал между коленей бинокуляр, а другой при­страивал на него пенсне. Линзы аппарата смотрели в потолок кабины. Кларк внутренне содрогнулась: каково это, когда твои глаза расположены в метре от черепа?

– Я спросила... – заново начала она.

– Артефакт перегрева. Гранулы почвы взрываются как попкорн.

– От чего это? Мина?

Он рассеянно покачал головой, переключившись на что‑то у основания небоскреба:

– Луч частиц. Орбитальная пушка.

У Кларк свело внутренности.

– Если у него есть... Кен, а если он заметит?..

Что‑то натриевой вспышкой полыхнуло у нее в за­тылке. В груди затикало. Управление «Сикорского‑Белла» кашлянуло невероятно дружным хором и погасло.

– Похоже, есть, – заметил Лабин, когда стих мотор.

Ветер негромко свистел в фюзеляже. Ротор продолжал постукивать над головами, по инерции шлепая лопастя­ми. Больше ни звука, кроме тихих ругательств Лабина, когда вертолет на мгновение завис между землей и небом.

В следующее мгновение они уже падали.

Желудок у Кларк застрял в горле. Лабин давил педали.

– Скажешь, когда пройдем шестьдесят метров.

Мимо проносился темный фасад.

– Чт...

– Я слепой, – Кен оскалился от какой‑то извращен­ной смеси страха и возбуждения – руки тщетно и яростно сжимали джойстики. – Скажешь, когда... десятый этаж! Скажешь, когда минуем десятый!

Одну половину Кларк до бесчувствия поразила пани­ка. Вторая пыталась выполнить приказ, отчаянно подсчи­тывала этажи, пролетавшие мимо. Но окна были слиш­ком близко, сливались, а вертолет должен был рухнуть. Рухнуть у самой башни, но та вдруг исчезла, оборвалась углом, мелькнувшим на расстоянии вытянутой руки. От­крылся северный фасад, из‑за дальности его было лучше видно, и...

«О, господи, что это...»

Какой‑то непокорный, пораженный ужасом участок мозга бормотал, что не может такого быть, но вот же она – черная, беззубая, в стене небоскреба зияла пасть, широкая, как ворота для целого легиона. Лени пыта­лась отвлечься, сосредоточиться на этажах, начать счет от земли. Они падали мимо этого невозможного провала... а потом выяснилось, что летят прямо в него!

– Лени...

– Пора! – завопила она.

Секунда растянулась вечностью, а Лабин ничего не сделал.

В этом бесконечном мгновении самое странное – ощущения. Шум от все еще – чудом, удачей или чистым упрямством – вращающегося ротора, пулеметный ритм с доплеровским смещением, как медленный далекий стук сердца улетающего в бездну космонавта. Вид несущейся навстречу, несущей гибель земли. Внезапное холодное смирение, признание неизбежного: «Мы умрем». И кивок с грустной насмешкой, понимание, что могущественный

Кен Лабин, всегда просчитывавший на десять ходов впе­ред, мог совершить такую глупую, такую тупую ошибку.

А потом он рванул рычаг, и вертолет вздыбился, стру­сил в последний момент. Кларк весила сотню тонн. Они смотрели в небо, мир за ветровым щитком – земля, стекло, далекие облака – слился в сплошную круговерть. На один ошеломительный миг они снова полетели. Затем что‑то с силой пнуло их сзади, проламывая полимер и раздирая металл. Машина завалилась набок, и этот чу­десный ротор хлестнул по земле и замер, наконец побеж­денный. Кларк безумными глазами уставилась на огром­ный монолит, который, безумно перекосившись в ночном небе, спускался вместе с темнотой, чтобы ее сожрать.

– Лени!

Она открыла глаза. Невероятная пасть все так же зияла над ней. Кларк зажмурилась на секунду и попробовала еще раз. Ох...

Нет, это же огромная обугленная дыра, проломившая северный фасад на целых десять этажей, если не больше.

«Рио, – вспомнила она. – Они так и не заделали пробоину».

Крыша небоскреба отчетливо видна сквозь ветровое стекло. Огни над ней погасли. Все здание как будто пе­рекосило влево: нос вертолета наклонился под углом в тридцать градусов, он похож на высунувшегося из‑под земли механического крота.

Полет окончен. Хвост, на который они приземлились, либо вмялся в корпус, либо вовсе отломился.

Грудь и плечи болели. И с небом было что‑то не так. Оно... а, вот оно что, небо темное. В анклаве, где гене­ратор статического поля без конца гнал в воздух элект­ричество, оно должно было мерцать искрами. И мерцало до их падения.

– Лени...

– Это что... импульс был? – удивилась она.

– Ты двигаться можешь?

Она сосредоточилась и определила источник боли: рюкзак Лабина, твердый и комковатый, прижался к ее груди, не жалея сил. Наверное, при падении он поднял­ся над полом, а она его схватила. Кларк ничего этого не помнила. Прореха на верхнем клапане улыбалась ей в лицо и открывала кое‑что внутри – угловатый комок ин­струментов и аппаратуры, неприятно давивший на кости.

Она приказала себе разжать руки. Боль ослабла.

– Кажется, я в порядке. А ты...

Он слепо смотрел на нее обожженными глазами. Толь­ко теперь Лени вспомнила, что видела, как во время паде­ния пенсне Лабина изящно улетело к задней стене каби­ны. Отстегнувшись, Кларк оглянулась. Позвоночник про­нзила резкая боль, словно лед треснул. Она вскрикнула.

Рука Лабина легла на плечо.

– Что?

– Похоже, позвоночник травмирован. Бывало и хуже. – Она села на место. Все равно искать прибор нет смысла: импульс поджарил его вместе с электрони­кой вертолета.

– Ты снова слепой, – тихо сказала она.

– Я припас еще одну пару. В защитном футляре.

Открытый рюкзак ухмыльнулся ей зубцами молнии.

Когда до Лени дошло, ее затошнило от стыда:

– О, черт, Кен, я забыла застегнуть. Я...

Он отмахнулся от извинений:

– Будешь моими глазами. Кабина разбита?

– Что?

– Трещины есть? Широкие, чтобы ты смогла вы­браться?

– А... – Кларк снова обернулась, уже осторожнее. Боль зародилась в основании черепа и дальше не пошла.

– Нет. Задняя переборка всмятку, но...

– Хорошо. Рюкзак у тебя?

Она открыла рот ответить – и вспомнила два обуг­ленных кургана, таращившихся в небо.

– Сосредоточься, Лен. Рюкзак...

– Он не понадобится, Кен.

– Очень даже...

– Мы уже мертвы, Кен. – Она глубоко, отчаянно вздохнула. – У него орбитальная пушка, забыл? Он в любую секунду может... а мы ни хрена не...

– Слушай меня! – Лицо Кена вдруг приблизилось, как для поцелуя. – Если бы он хотел нас убить, мы бы уже были мертвы, поняла? Сомневаюсь, чтобы ему хо­телось сейчас подключаться к спутникам: он не рискнет открывать их шреддерам.

– Но он уже... импульс...

– Не с орбиты. Он, наверное, половину этажей в не­боскребе упаковал конденсаторами. Ахилл не хотел нас убивать. Только помять немножко. – Кен выбросил впе­ред руку. – Ну, где рюкзак?

Она покорно отдала. Кен поставил его на колено, порылся внутри.

«Он не хочет нас убивать». Лабин говорил это и рань­ше, выложил как часть рабочей гипотезы по пути из Торомильтона. По мнению Кларк, последние события ее не слишком поддерживали, особенно...

Что‑то шевельнулось справа. Обернувшись, Кларк ах­нула – боль от движения мгновенно забылась. Сквозь пузырь колпака в нескольких сантиметрах от нее таращи­лась чудовищная морда: тяжелый черный клин, сплош­ные мышцы и кости. Маленькие темные глазки блестели в глубоких глазницах. Видение ухмылялось, скаля клыки в капкане челюстей.

В тот же миг морда пропала из вида.

– Что? – качнулось к ней лицо Лабина. – Что ты видела?

– Кажется... кажется, раньше это была собака, – дро­жащим голосом ответила Кларк.

– Думаю, раньше все они были собаками, – сказал ей Лабин.

Валясь с неба, Лени не заметила, когда они подоспели: чтобы посмотреть вперед, пришлось заглянуть назад – а теперь... сквозь подфюзеляжный колпак, в дверную щель, если приподняться с сиденья – со всех сторон виднелись жуткие тени. Привидения не лаяли и не рычали – не издавали ни звука. Они не тратили даром сил и грубой звериной злобы, не кидались на корпус, пробиваясь к мяг­кому мясу внутри. Они кружили молчаливыми акулами.

Светоусилители никак не нарушали их полной черноты.

– Сколько? – Лабин провел рукой по пистолету‑гра­натомету; пояс с боеприпасами лежал у него на коленях, одним концом все еще свешиваясь в мешок под ногами.

– Двадцать. Или тридцать. Самое малое. Господи, Кен, они огромные, вдвое больше тебя... – Кларк бо­ролась с подступающей паникой.

К оружию Лабина прилагались три обоймы и ма­ленькое колесико‑переключатель, позволявшее выбирать между ними. Он нащупал за поясом световые, «сверлиль­щиков» и «площадников», вставил их.

– Главный вход видишь?

– Да.

– В какой стороне? Далеко?

– Примерно на одиннадцать часов. Пожалуй... во­семьдесят метров.

«А с тем же успехом могли быть восемьдесят свето­вых лет...»

– Что между нами и ими?

Она сглотнула.

– Стая бешеных собак‑монстров, готовых убивать.

– Кроме них.

– Мы... мы на краю главной улицы. Мощеной. Со всех сторон были здания, но их снесли, труха одна. – И, в надежде, что он задумал не то, чего она боится, в на­дежде отговорить его, Лени добавила: – Укрыться негде.

– Мой бинокуляр видишь?

Она осторожно, оберегая поврежденный позвоночник, повернулась.

– Прямо за твоей спиной. Ремешок зацепился за дверь.

Он, отложив оружие, отцепил его и подал ей.

– Опиши вход.

Дальномер и термовизор, разумеется, не работали – только обычная оптика. Кларк постаралась не замечать темных теней на расплывчатом переднем плане.

– Восемь стеклянных дверей в неглубокой нише на фасаде, над ней логотип УЛН. Кен...

– За дверью что?

– Э... вестибюль, шириной несколько метров. А даль­ше – о, в прошлый раз там был еще один ряд дверей, но теперь их нет. Вместо них какая‑то тяжелая плита, наверно, спускается сверху, как крепостная решетка. По ней много не скажешь.

– А боковые стены вестибюля?

– Бетон или биолит или что‑то такое. Просто стены, ничего особенного. А что?

Он затягивал оружейный пояс на талии.

– Там и войдем.

Она покачала головой:

– Нет, Кен, ни хрена не выйдет.

– Спускные ворота – самая очевидная защита. Чем ломиться в них, разумнее обойти.

– Нам не выйти, порвут!

– Я не для того так далеко летел, чтобы стая собак остановила меня в восьмидесяти метрах от финишной ленточки.

– Кен, ты же слепой!

– Они об этом не знают. – Он показал Кларк пи­столет. – А вот это им знакомо. Главное – произвести впечатление.

Она уставилась в его разъеденные глаза, на сочащееся сукровицей лицо.

– Как же ты будешь целиться?

– Так же, как приземлялся. Дашь наводку. – Наша­рив рюкзак, Лабин достал из него «Хеклер и Кох». – Этот возьми себе.

Она взяла, не понимая, что делает.

– Отгоним собак на то время, что нужно для прохода сквозь стену. В остальном план прежний.

Кларк с пересохшим ртом следила, как кружат у ма­шины псы.

– А если они бронированные? Если у них электрон­ная защита?

– Импульс на них не подействовал, значит, никакой электроники. Обычные модификанты, не больше.

Застегнув молнию рюкзака, Лабин забросил его за спину, подтянул лямки на плечах и на поясе.

– А пистолеты у нас выдержат импульс? А... – Тре­вожная мысль вдруг пробилась на поверхность из глуби­ны сознания: закашлявшаяся механика у нее в груди. – А наши имплантаты?

– Миоэлектрика. Электромагнитный импульс им не слишком опасен. Твой «Хеклер‑Кох» как настроен?

Она проверила:

– Конотоксины. Кен, я никогда еще не стреляла из пистолета. Не сумею прицелиться...

– Сумеешь. Всяко лучше, чем я. – Лабин пробрался между сиденьями в заднюю часть кабины. – Ты легко пройдешь, сильно подозреваю, что они настроены на меня.

– Но...

– Перчатки, – напомнил он, припечатывая свои к запястьям гидрокостюма под широкими рукавами верх­ней одежды.

Кларк натянула перчатки на дрожащие руки.

– Кен, нельзя же просто...

Он приостановился, нацелившись на нее невидящи­ми глазами.

– Знаешь, с манией самоубийства ты мне больше нравилась. Раньше ты хоть не боялась, а сейчас слушать тошно.

Она заморгала:

– Что?

– Лени, у меня кончается терпение. Пяти лет мук совести и жалости к себе хватило бы кому угодно. Мо­жет, я в тебе ошибся? Может, ты все это время просто прикидывалась? Ты хочешь спасти мир или нет?

– Я...

– Это – единственный способ.

«А разве есть что‑то такое, чего ты не сделаешь ради возможности вернуть все назад?» Тогда ответ казался оче­видным. Он и сейчас был очевиден. Знакомая ледяная решимость обожгла Лени изнутри. Лицо горело.

Лабин кивнул, закрыл глаза. Сев на пол, уперся спи­ной в переборку за креслом Кларк.

– Затычки в нос.

Они смастерили их по пути: маленькие тампоны из полупроницаемой пленки. Кларк забила по одной в каж­дую ноздрю.

– Я пробью дыру в корпусе, – объяснял Лабин, де­лая то же самое. – Это отгонит собак и даст нам время выйти. Как только окажемся снаружи, направь меня на главный вход. Чтобы он был на двенадцать часов. Направ­ление на цели указывай считая от него, а не от направ­ления, в котором я смотрю в данный момент. Поняла?

Она по забывчивости кивнула и тут же поправилась:

– Да.

– Они бросятся, как только мы выйдем из укры­тия. Предупреди и будь готова по команде закрыть глаза. Я применю вспышку – она их обездвижит секунд на де­сять, если не больше. Постарайся подстрелить, сколько сможешь, и не останавливайся.

– Поняла. Что‑то еще?

– Сбрось перчатки, как только мы выберемся из огня. При виде гидрокостюма Дежарден, возможно, задумается.

Терпеливые убийцы расхаживали прямо за колпаком: казалось, заглядывали в глаза. Улыбались, показывая клы­ки длиной с большой палец.

«Обычные модификанты», – повторила Лени про себя, пьянея от ужаса. И уперлась спиной к колпаку, прикрыв лицо руками.

– Мы справимся, – мягко сказал ей Лабин. – Только помни о том, что я сказал.

«Он не хочет нас убивать». Кларк задумалась, к кому это относилось.

– Ты правда думаешь, он ждет нас живыми?

Лабин кивнул.

– А он знает, что ты ослеп?

– Сомневаюсь. – Кен повел стволом по кабине. Ко­лесико стояло на «площаднике». – Готова?

«Вот оно, детка. Твой единственный шанс все испра­вить. Не облажайся».

– Давай, – сказала она и закрыла глаза.

Лабин выстрелил. Под веками у Кларк разбежались оранжевые круги.

Большую часть жара принял на себя гидрокостюм, но на миг почудилось, что она сунулась лицом в горн. Кларк выругалась от обдавшего лицо пламени, стиснула зубы, задержала дыхание и прокляла про себя перестраховщика Лабина: «При виде капюшонов он может насторожиться».

Воздух ревел и трещал, плевался брызгами металла. Она слышала рядом выстрел Лабина. Кларк со смутным удивлением отметила, что боль прошла. Ее мгновенно вымели страх и адреналин.

Мир под веками потускнел. Она открыла глаза. В бор­ту вертолета открылась дыра, по краям ее поблескивали натеки мягких сплавов, шелушился и чернел акрил. На пол рухнул осколок разбитого колпака – в каком‑то сан­тиметре от ее ноги.

Лабин выстрелил в третий раз. Дождь огненных игл вылетел в брешь и в темноту за ней: мелкий и опусто­шительный метеоритный дождь. «Площадник» бил по широкой дуге, оставляя тысячи смертельных проколов, но в тесноте кабины ему некуда было разлетаться. При­мерно два метра фюзеляжа улетели серебристым мусором, на землю снаружи лег веер остывающих обломков.

– Дыра большая? – рявкнул Лабин.

– Полтора метра. – Она задыхалась и кашляла от вони горелого пластика. – Много мелких осколков по краям...

Поздно. Лабин в слепом бешенстве уже бросился в дыру. Он чуть не задел оплавленный край, ударился о землю плечом и, перекатившись, мгновенно вскочил на ноги. Капля горячего металла блестела клеймом на левой лопатке. Дернувшись, Лабин вскинул руку и содрал ее стволом пистолета. Та упала вместе с куском оплавленно­го кополимера. На рубахе Лабина осталась рваная дыра, поврежденный гидрокостюм под ней корчился как живой.

Кларк, скрипнув зубами, бросилась за ним.

Яркие искры боли, острой и тонкой как иголки, впились в плечо, когда она пролетела сквозь пролом. В следующий миг ее омыла благодатная прохлада воздуха. Приземлилась Лени жестко, скользнув по земле. Перед ней вздрагивали две обгорелые туши, скалились обугленными губами.

Поднимаясь на ноги, Кларк стянула перчатки. Стая пока отступила на безопасное расстояние.

Лабин, демонстративно угрожая, поводил стволом ору­жия.

– Лени!

– Есть, двух свалил! – Она подобралась к нему, указала своим пистолетом на хищный круг. – Остальные отошли.

Кларк развернула Кена по часовой стрелке.

– Вход там, на двенадцать часов.

«Направления считать от входа, направления считать

от входа...»

Лабин кивнул.

– На каком расстоянии собаки?

Пистолет он держал двумя руками, чуть согнув их в локтях. И даже казался расслабленным.

– Э... метров двадцать пять, что ли...

– Умно. За пределами эффективного выстрела.

Направление от...

– Дистанция выстрела – паршивых двадцать пять метров?!

– Зато охват широкий. – Конечно, в этом был смысл – хороший выбор для плохого стрелка, а для слепого так и вовсе лучше не придумаешь. Беда в том, что туча иго­лок, рассеиваясь, просто не задевала отдаленные цели. – Опробуй свой.

Кларк прицелилась. Руки все еще дрожали. Она вы­стрелила раз, другой. «Хеклер» дергался в руке, но рявкал на удивление тихо.

Врагов меньше не стало.

– Промазала, или у них иммунитет. Кен, ты говорил, они модифицированы...

Внезапное движение справа, атака с фланга.

– Два часа, – прошипела Кларк, отстреливаясь. Ла­бин, обернувшись, выпустил тучу игл. – Восемь! – Он снова выстрелил, чуть не задев нырнувшую под его вы­тянутую руку Кларк. Огненные иголки прошили землю по обеим сторонам. Под пылающей шрапнелью свали­лись еще три собаки. Две, получив ожоги, отскочили за пределы выстрела. Стая по‑прежнему молчала. Периметр кипел безмолвной яростью.

Кларк не опускала своего пистолета, хотя толку от него было немного.

– Три убиты, две ранены. Остальные отступили.

Лабин качнулся влево, вправо...

– Неправильно. Они должны нападать.

– Не любят выстрелов. Ты сам сказал, они умные.

– Боевые псы, слишком умные для атаки, – покачал головой Лабин. – Нет, что‑то тут не так.

– Может, они просто удерживают нас на месте? – с надеждой предположила Кларк. – Может...

Что‑то тихо зазвенело в черепе – не столько слы­шалось, сколько ощущалось, как легкий надоедливый зуд.

– Ага, – тихо сказал Лабин, – это больше похоже на правду.

Перемена была трудноуловимой и фундаментальной. Ни датчик движения, ни распознаватель образов ее не засек бы. Но Кларк все поняла сразу, тем первобытным чутьем, которое передалось еще от предков человека. За все эти миллионы лет подсознание ничего не забыло. Твари, окружившие их со всех сторон, вдруг слились в единое безжалостное существо с множеством тел и одной целью. Лени увидела, как тварь ринулась на нее и вспо­мнила, кто она такая, кем была всегда.

Жертвой.

– Вспышка! – рявкнул Лабин.

Она едва успела зажмуриться. Четыре хлопка под­ряд –и созвездие тускло‑красных солнц разгорелось у нее под веками.

– Пошла!

Она всмотрелась. Единый организм распался. Со всех сторон метались одиночные хищники, ослепшие и растерянные. «Ненадолго ослепшие, – напомнила она себе, – и временно растерявшиеся».

На действие остались секунды, и тратить их даром было глупо. Лени пошла в атаку.

Она начала стрелять в трех метрах от ближайшего зве­ря, выпустила пять зарядов, дважды попала в бок. Пес щелкнул зубами и упал. Еще двое столкнулись друг с дру­гом буквально на расстоянии вытянутой руки – каждому по дротику, и Лени закружилась, высматривая новую цель. Откуда‑то сбоку вылетело облако огненных игл. Кларк, не обращая внимания, продолжала стрелять. Мимо мелькну­ло нечто темное, тяжелое, истекавшее огнем. Она ловко попала ему в бок и вдруг снова преобразилась – адрена­линовый сигнал «беги или дерись» выжег скулящее бесси­лие, разгорелся кровожадной яростью. Она выстрелила в ляжку, в мощную, вздымающуюся грудную клетку, черную и гладкую как гидрокостюм. В чудовищную, беззвучно рычащую морду и тут поняла, что та смотрит назад.

Незнакомая и невиданная часть сознания Лени вела подсчет: «Семь – больше ты пристрелить не успеешь, потом они бросятся и...»

Она побежала. Лабин тоже бежал, бедный слепой Лабин, Лабин – живой танк. Он снова переключился на «площадник» и выжигал огненную дорогу на двенадцать часов. Он мчался по подъездной дорожке...

«Я ему сказала препятствий нет о боже как он рас­свирепеет если споткнется о решетку...»

...словно зрячий. Собаки мотали головами ему вслед и разворачивались в намерении взять реванш.

Они нагоняли и Кларк. Лапы барабанили за спиной, как дождь по полотняной крыше.

Она снова выскочила на асфальт, отставая от Лабина на несколько метров. Крикнула: «Семь часов!» и упала ничком.

Огненный шквал прошел в сантиметрах над головой. Гравий и шершавый асфальт ободрали ладони, ссадили предплечья сквозь слой брезента и кополимера. Шерсть и мясо вспыхнули у самого лица, обдав жаром.

Она перекатилась на спину.

– Три часа! Вспышка уже не действует!

Лабин обернулся и залил врага огнем. Еще три собаки надвигались с одиннадцати – все еще лежа на спине, Кларк завела за голову руки с пистолетом и сняла их с трех метров.

– Вспышка! – снова крикнул Кен.

Кларк перекатилась и скорчилась, закрывая глаза. Еще три хлопка, три оранжевых восхода под веками. И на этом фоне яркая картинка: когда Лабин крикнул, все псы, съежившись, отвернули головы...

«Умные, умные собачки, – истерически захихикала у нее в голове маленькая девочка. – Слышат „Вспыш­ка", вспоминают, что было в прошлый раз, и закрывают глазки...»

Она подняла веки, заранее ужасаясь тому, что увидит. Трюк дважды не сработал. Лабин отчаянно переключал режимы стрельбы, когда черная скалящаяся немезида метнулась к его горлу. В ее глазах не было звезд. Кен выпалил – вслепую и точно в цель: кровь и осколки костей вылетели из черепа твари, но тело продолжало полет – сто килограммов неудержимой инерции ударили его в грудь. Лабин упал бумажной куколкой, цепляясь за мертвого врага, словно мог одолеть массу‑время‑ускорение одной кровожадной решимостью.

Не смог, конечно. Ничего он не одолел. Убил одну и скрылся под дюжиной других.

Кларк вдруг рванулась вперед, стреляя, стреляя, стре­ляя. Был визг – но не с той стороны, куда она стреляла. Что‑то горячее и твердое врезалось в нее сбоку; что‑ то холодное и очень твердое ударило со спины. Чудо­вище ухмыльнулось ей открытой слюнявой пастью. Его передние лапы пригвоздили ее к земле, как бетонные сваи. Из пасти несло мясом и бензином.

Она вспомнила слова Кена: «Ты легко пройдешь, силь­но подозреваю, что они настроены на меня». Надо было спросить, что он имел в виду, пока еще было у кого. А теперь поздно.

«Они меня оставили на десерт, – рассеянно подумала она, – на десерт».

Где‑то рядом хрустнули кости.

«Господи, Кен, на что ты рассчитывал?»

Тяжесть исчезла с груди. Со всех сторон слышалось дыхание монстров.

«Думал, в аду есть надежда? Ты был слеп, а я... я все равно что слепа. Ты искал смерти, Кен? Или вообразил себя неуязвимым? Это я, пожалуй, могла бы понять. Я и себя когда‑то такой считала».

Странное дело. Никто не рвал ей глотку.

«Интересно, что их сдерживает?» – подумала она.

И открыла глаза. Здание УЛН поднималось в небо, словно она смотрела из могилы на огромное надгробие.

Лени села – в круге диаметром метра четыре, очер­ченном черными телами. Собаки, пыхтя, следили за ней, смирно сидя на задних лапах.

Кларк кое‑как поднялась на ноги. В голове гудело воспоминание о назойливом неслышном тиканье, только что воспринятом внутренним ухом. Оно было при первой атаке чудовищ и сейчас появилось. Ультразвук.

«Хеклер и Кох» валялся под ногами. Кларк нагнулась за ним. Тени со всех сторон напряглись, предостерегающе клацнули зубами, но не помешали.

Разбитый «Сикорский‑Белл» остался в пятидесяти мет­рах левее: толстая грудь и узкое брюшко расходились от сочленения под острым углом. В стене кабины зияла рва­ная обугленная дыра, словно изнутри вырвался раскален­ный добела паразит. Кларк на шатких ногах шагнула к вертолету.

Собаки ощетинились и не сдвинулись с места.

Она остановилась. Повернулась лицом к черной баш­не. Стая расступилась.

Они двигались вместе с ней, пропуская и тут же смы­кая ряды позади. Через несколько шагов пузырь даро­ванного Кларк пространства слился с другим, образовав продолговатую вакуоль длиной около десяти метров.

Перед ней в луже крови и кишок лежали грудой две туши. Из‑под ближайшей торчала неподвижная нога. Что‑то еще – темное, скользкое, со странными округ­лыми выступами – дергалось под окровавленным со­бачьим боком, похожее на уродливо раздутого паразита, вылезшего из потрохов хозяина и слабо пульсирующего рядом.

Оно сжалось. Картинка щелкнула, превратившись в окровавленный кулак, вцепившийся в мерзкую сваляв­шуюся шерсть.

- Кен!

Она нагнулась, коснулась кровавой руки. Та отдерну­лась, как ужаленная, скрылась под трупом, оставив после себя смутное ощущение какого‑то уродства. Груда падали слабо шевельнулась.

Лабин не порвал двух зверей на куски, а просто про­бил в них смертельные дыры. Выпотрошили их позже, когда орда демонов рвала павших товарищей, деловито и беспощадно преследуя жертву.

Кен соорудил из трупов укрытие.

– Это я. – Лени ухватилась за шерсть и потяну­ла. Скользкий от крови мех выскальзывал из пальцев. С третьей попытки центр тяжести резко сместился, и туша огромным поленом скатилась с Лабина.

Тот сослепу выстрелил. Смертоносная шрапнель раз­летелась по небу. Кларк упала наземь, крикнула: «Это я, идиот!» и с ужасом уставилась на охранников, ожидая новой атаки. Но стая только дрогнула и по‑прежнему безмолвно отступила на несколько шагов.

– К... Кларк?

Он вовсе не походил на человека. Каждый квадрат­ный сантиметр тела блестел от черной слизи. Пистолет в его руке дрожал.

– Это я, – повторила она. Знать бы, сколько здесь его крови. – Ты?..

– Собаки? – Он часто, нервно дышал сквозь стис­нутые зубы, как испуганный мальчишка.

Она осмотрела конвой – ей ответили взглядами.

– Они отступили. Кто‑то их отозвал.

Рука престала дрожать, дыхание выровнялось. Кен натягивал на себя самообладание, одной силой воли пе­резагружая себя.

– Я же говорил, – закашлялся он.

– Ты?..

– Функционирую. – Он медленно встал, полдюжины раз скривившись и поморщившись. – Кое‑как.

Правое бедро у него было порвано, щека рассечена от подбородка до линии волос. Рана пересекала разбитую правую глазницу.

Кларк ахнула:

– Господи, глаз...

Он поднял руку, ощупал лицо.

– Все равно от него было мало проку.

Теперь стало ясно, почему рука казалась деформиро­ванной: не хватало двух пальцев.

– И рука... Кен...

Он сжал оставшиеся пальцы. Затягивающаяся мембра­на еще не сошлась на обрубках, из них сочилась темная жидкость.

– Не так скверно, как выглядит, – хрипло сказал он.

– Ты истечешь кровью, ты...

Он покачал головой, пошатнулся.

– Повышенная свертываемость. Стандартная моди­фикация. Идти могу.

Черта с два... Но собаки с одного бока подобрались ближе, с другой стороны отступили. Очевидно, остаться на месте им не светило.

– Ну что ж... – Кларк взяла его за локоть. – Нам туда.

– Не уклоняясь от курса. – Это был не вопрос.

– Да. Особого выбора нам не дают.

Лабин опять закашлялся, в углу рта появились круп­ные пузыри крови.

– Они нас пасут.

Большая черная морда мягко подтолкнула ее сзади.

– Считай это почетным караулом, – предложила Кларк.

Ряд стеклянных дверей под бетонным козырьком, официальный логотип Патруля Энтропии в камне над головой. Собаки образовали полукруг перед входом, тес­ня их вперед.

– Что видишь? – спросил Лабин.

– Наружные двери, за ними вестибюль длиной около трех метров. Там... посредине перегородки дверь. Только очертания – ни дверной ручки, ни скважины.

Кларк готова была поклясться, что раньше там ни­чего не было.

Лабин сплюнул кровью:

– Пошли.

Первая же дверь распахнулась от толчка. Они пере­ступили порог.

– Мы в вестибюле.

– Собаки?

– Пока снаружи.

Стая выстроилась за стеклом, заглядывая внутрь.

– По‑моему, они не... О, внутренняя дверь открылась.

– Наружу или внутрь?

– Внутрь. За ней темно, ничего не видно.

Кларк шагнула вперед; оказавшись в полной темноте, линзы быстро адаптируются.

Лабин остановил ее, застыв, сжав в кулак пальцы, оставшиеся на покалеченной руке. Гранатомет твердо нацелил вперед. На изуродованном лице Кена застыло странное выражение, которого Кларк прежде никогда не видела: пылающая смесь ярости и унижения, граничащая с явной человечностью.

– Кен, дверь открыта.

Переключатель, щелкнув, остановился на «сверлиль­щике».

– Открыто, Кен. Можно просто войти.

Она тронула его за руку, потянула ее вниз, но тело Лабина застыло в яростном оцепенении.

– Я же говорил, – проворчал он, – разумнее в обход.

Рука с пистолетом развернулась на три часа, указав пря­мо на стену вестибюля. Бесполезные глаза смотрели вперед.

– Кен... – Кларк обернулась, почти ожидая, что стая, пробив стекло, оторвет ему руку. Но собаки сидели на месте, больше не вмешиваясь в течение драмы.

– Он хочет, чтобы мы шли прямо, – сказал Лабин. – Он всегда командует, всегда захватывает инициативу. А мы только и делаем, что... реагируем.

– А взрывать стену, когда дверь настежь? Это – не реакция?

Лабин покачал головой:

– Это побег.

Он выстрелил. «Сверлильщик» врезался в боковую стену, вращаясь с такой скоростью, что мог уйти за го­ризонт событий. Стена изверглась маленьким Везувием: вестибюль накрыли клубы серого пепла. Жгучие крупин­ки песка жалили лицо. Кларк закрыла глаза, задыхаясь в песчаной буре. Откуда‑то из глубины водоворота ей послушался тонкий звон бьющегося стекла.

Что‑то сграбастало ее за запястье и дернуло в сторону.

Открыв глаза, она уперлась взглядом во взбаламучен­ное взрывное облако. Лабин потянул ее к проломленной стене, его изуродованное лицо маячило совсем рядом:

– Туда. Веди.

Она повела. Кен, пошатываясь, шел рядом. Мелкие обломки еще шуршали в воздухе, оскверненное здание вздыхало. Из мглы показалась пустая, перекрученная дверная рама. Под ногами алмазным снежком хрустело разбитое вдребезги безопасное стекло.

Собак не было видно – впрочем, она бы их все рав­но не заметила до последнего прыжка. Может, взрыв их отпугнул. Может, они всегда оставались только снаружи. А может, псы в любую секунду ворвутся в разбитую дверь и завершат неоконченное дело.

В стене перед ними рваная дыра. Откуда‑то льется вода. Сантиметров в пяти над полом поднимался гребень рваного бетона, край бездны – с другой стороны зияла вертикальная шахта диаметром в метр. На сомнительной прочности креплениях держались перекрученные жилы металла и пластика, другие под самыми неожиданными углами лежали поперек провала. Из пустоты била струя воды – наверху, похоже, прорвало трубу – и с плеском уходила сквозь невидимую решетку внизу.

Стена на той стороне была проломлена. За ней – темнота.

– Здесь осторожней, – предупредила Кларк.

Они вышли в просторное помещение с высоким потол­ком: как смутно припомнилось Кларк – главную прием­ную. Лабин, обернувшись, прицелился в дыру, из которой они вышли. Никто не прыгнул на них ни спереди, ни сзади.

– Большой зал, – доложила Кларк. – Темно. Ин­формационные киоски и стойки для посетителей слева. Никого.

– Собаки?

– Пока нет.

Рабочие пальцы Лабина прошлись по краям дыры.

– Это что?

Она склонилась ближе. В усиленном линзами полу­свете в стене что‑то блеснуло, словно тонкая жила дра­гоценной руды. Из разбитого бетона там и тут свисали оборванные концы.

– Какая‑то сеть, – сказала она, – вделана в стену. Металлическая, очень тонкого плетения. Вроде толстой ткани.

Лабин мрачно кивнул:

– Клетка Фарадея.

– Что?

– Защита. От воздействия электромагнитных импуль­сов.

Будто Бог хлопнул в ладоши – загорелся свет.

ЭМПАТ

Блики в глазах мгновенно ослепили Кларк. Она, вски­нув «Хеклер», дико замахала им в пустоту.

– Свет...

– Знаю.

Где‑то в глубине здания загудели пробудившиеся ма­шины.

– Господи Иисусе, – голос раздался со всех сто­рон, – вечно вам надо все усложнить. Дверь же специ­ально открыл.

– Ахилл?

Линзы адаптировались, из белого фона проступили предметы и стены. Но в воздухе туманом висела пыль от взрыва, размывая резкость. От устроенного ими входа по полу веером расходились трещины, панели из поли­рованного камня в противоположной стене вывалились и теперь лежали грудой обломков.

– Или на крышу бы приземлились, – продолжал го­лос. – Так ведь нет, дай вам штурмовать крепость. И по­смотрите, в каком вы теперь виде! Посмотрите на себя! Еле на ногах держитесь.

Вдали заработал вентилятор, потянул струйки дыма и пыли в потолочные решетки. Воздух понемногу очи­щался. Лабин привалился к стене, давая отдых раненому бедру. Кларк уже различала цвета: потеки слизи у него на ноге блестели отвратительной ржавчиной и багрянцем – будто с него заживо содрали кожу.

– Помощь нам бы не помещала, – сказала она. Вздох откуда‑то – отовсюду.

– Как и в прошлый раз. Кое‑что не меняется, а?

– Это ты виноват, ушлепок. Твои собаки...

– Стандартные меры охраны после импульса, и разве я просил вас идти на них вслепую ? Кен, ну что тебе‑то в голову втемяшилось? Ваше счастье, я вовремя заметил.

– Посмотри на него! Помоги ему!

– Брось, – почти шепотом возразил Лабин, – я в порядке.

Здание его услышало.

– Далеко не в порядке, Кен. Но голова еще на плечах, а я не так глуп, чтобы отключать защиту перед людьми, которые только что силой вломились в мой дом. Поэто­му давайте разберемся, а потом, может, подлатаем тебя, пока ты кровью не истек насмерть. Что вы здесь делаете?

Лабин начал отвечать, закашлялся и начал снова:

– Думаю, ты сам знаешь.

– Допустим, не знаю.

– Мы кое о чем договаривались. Ты должен был вы­яснить, кто выслеживает «Атлантиду».

Кларк закрыла глаза. «В остальном план прежний...»

– На случай, если еще не дошло: на меня в последнее время немалый спрос, – заметили стены, – но, уверяю тебя, я над этим работаю.

– Думаю, не просто работаешь. Думаю, ты уже разо­брался, еще до того, как потерял большую часть ресур­сной базы. Кстати, мы могли бы посоветовать, как ее вернуть. Если тебе это нужно для анализа.

– Ага. А позвонить мне откуда‑нибудь нельзя было?

– Мы пробовали. То ли ты был слишком занят, то ли связь легла.

Здание тихонько погудело, как будто задумавшись. В глубине вестибюля, за спящим информационным таб­ло, лотком с брошюрами и стойкой администратора на воротах безопасности замигали рубиновые светодиоды. Крайние слева на глазах у Кларк загорелись зеленым.

– Проходите здесь, – сказал Дежарден.

Кларк взяла Лабина под локоть. Тот хромал рядом, но не прижимался, используя ее как проводника, но не как костыль. За Кеном тянулся асимметричный темный след.

Каждые ворота состояли из двух алюминиевых цилин­дров в полметра толщиной, поднимавшихся от пола к потолку, как прутья клетки. Пройти можно было только между ними. На уровне глаз их обвивали черные поло­ски шириной с руку Кларк, усеянные созвездием цветных сигналок, – и, едва они прошли половину зала, все цвета сменились на красный.

– Ах, да, – спохватился Дежарден, – если вы по­пробуете что‑нибудь протащить, защита порежет вас на мелкие кубики. – Закругленная панель под экраном при их приближении отъехала назад. – Бросайте все сюда.

Лабин, нащупав открывшуюся камеру, бросил туда пи­столет вместе с поясом. Пока он пытался снять рюкзак, Кларк последовала его примеру и поспешила на помощь. Рюкзак отправился следом за оружием, и панель закры­лась.

Табло вокруг столбиков расцвело картинками и сим­волами. Некоторые были знакомы Кларк по инструктажу

Лабина во время полета: тазер и микроволновый писто­лет, механический пружинник, аэрозольная липучка. Дру­гие Лени видела впервые. Насколько она могла судить, Кен добыл их из своего тайника на дне Атлантики.

– Это не электронный ли отсекатель? – поинтересо­вался Дежарден. – И импульсная бомба! Ты прихватил собственную импульсную бомбочку – как это мило!

Лабин сжал зубы и промолчал.

– Так, и это все? Ни гадких биозолей, ни скрытых мураволок? Предупреждаю, эти ворота ничего не проща­ют. Попробуете пронести что‑нибудь...

– Наши имплантаты, – сказала Кларк.

– Их пропустят.

Лабин нащупал проход между столбами. Не загудела сирена, не заплясал над головами лазерный луч. Кларк шагнула за ним.

– Лифты сразу за поворотом, – сказал Дежарден.

Совершенно безоружные, они вступили в приемную

Дежардена. Кларк направляла Лабина тихими подсказка­ми и редкими прикосновениями. О том, что думает, она не решилась заговорить даже шепотом, но чуть сжала ему плечо. Кен знал ее достаточно давно и все понял: «Ахилл не купился».

Кен ответил слепым взглядом и движением окровав­ленных губ: «Конечно».

Все согласно плану. Если считать это планом.

Приходилось принимать физику на веру.

Она готова была поверить всему, о чем толковал Лабин по пути: неважно, поверит ли им Дежарден, главное, что­бы он счел их полезными. Пока он видит в них пользу, убить не попытается.

Но действовать не даст. Он никого не впустит в свое тайное логово, не приняв меры предосторожности: отбе­рет оружие, возьмет под арест, лишит свободы.

«Ничего смертельного, – предсказывал Лабин, – и ничего такого, что повредило бы структуру. Выбор у него будет небольшой. Справимся».

Все это было прекрасно, но Кларк никак не могла от­делаться от мысли, как именно им придется справляться.

В ее груди плескалось добрых пол‑литра воды, за­пертых пленкой на электролизном порте. Пятьсот мил­лилитров – на слух не так уж много. Когда она плавала на глубине, через ее имплантаты протекал непрерывный и постоянно пополнявшийся поток морской воды. За­стойный осадок, застрявший в имплантатах теперь, на глубине не продержался бы и секунды.

«Четыреста пятьдесят граммов молекулярного кисло­рода, – сказал Лабин. – Почти как в двух тысячах лит­ров воздуха».

Голова не спорила с цифрами, а вот нутро ничего не понимало в математике.

Перед ними встал ряд лифтов. Двери одного были открыты, из кабины лился мягкий свет.

«Первым делом он нас запрет».

Они вошли. Двери закрылись. Клетка пришла в дви­жение.

Вниз.

«Безумие, – подумала Лени. – Ничего не получится».

Ей уже чудилось, что она слышит тихое шипение газа, выходящего из невидимых сопел.

Она закашлялась и переключилась на имплантаты, молясь невесть какому божеству, чтобы Лабин не напо­рол в расчетах.

Не напорол. Где‑то в груди началась знакомая лег­кая вибрация. Нутро закорчилось, заполнилось запаса­ми изотонического физиологического раствора. Жидкость подступила к горлу, заполнила рот. Легкая тошнота со­провождала наполнение среднего уха. По подбородку по­бежала соленая струйка, напомнив, что пора сжать губы.

Звуки пропали, все стало слабым и далеким, кроме би­ения собственного сердца.

И уже не хотелось дышать.

Спуск продолжался. Лабин прислонился к стене. Лицо – кровавая маска циклопа. Кларк ощутила теплую влагу на верхней губе – потекло из носа. Она подняла руку, почесалась, плотно загнав в ноздрю левую затычку.

Тело вдруг запело изнутри, кости дрожали басовыми струнами. Рвота подступила к горлу, кишки свело.

«Два наиболее вероятных варианта, – прикидывал Ла­бин, – газ и инфразвук».

Она не знала, имелся ли в арсенале Дежардена газ, – вполне возможно, им уже был насыщен воздух вокруг. Но что кабина превратилась в некое подобие мегафона – ни­каких сомнений: звуковая тарелка, наверное, размещалась или в потолке, или в полу кабины. Стены фокусировали колебания, выстраивая резонанс внутри клетки. Звук со­здаст невыносимые пульсации в легких и в среднем ухе, в синусах и трахеях.

Кларк затошнило, несмотря на заполненные водой ды­хательные пути: страшно подумать, как бы это подействова­ло на ничем не укрепленную плоть. Имплантаты не влияли на кишечные газы – давление морских глубин сжимало эти полости без всякого вреда – и акустические атаки обычно настраивались на более жесткие и предсказуемые воздуш­ные камеры. И все же мегафон Дежардена что‑то с ними делал. Лени едва сдерживала рвоту, которая расплескала бы раствор по всему лифту, и боялась обделаться прямо в гидрокостюм. Любой сухопутник уже валялся бы на полу, блевал в собственных испражнениях – или потерял бы сознание. Кларк зажала себя с обоих концов и держалась.

Лифт остановился, свет погас.

«Он знает, – думала Кларк. – Вычислил, конечно же, вычислил. Как мы могли надеяться, что он не поймет. Разве Ахилл мог не заметить?»

Вот сейчас кабина снова дернется, потащит их по за­битой ловушками руине в шестьдесят пять этажей, а те превратят Лени и Кена в...

Голова прояснилась. Кости больше не звенели, кишки встали на место.

– Ну вот, ребята, – прозвучал в залитых ушах Кларк тонкий и такой далекий голос Дежардена, – конечная остановка.

Двери разошлись.

Оазис светящихся механизмов на огромной темной равнине. Невооруженный глаз, возможно, увидел бы здесь Второе Пришествие, христоподобную фигуру, омы­тую светом и технологией среди бесконечной пустоты.

Для Кларк темноты не существовало. Пустыней была переделанная подземная парковка: серый подвал, про­тянувшийся на половину городского квартала. Ровные ряды опорных колонн отделяли пол от полтолка. Из стен торчали трубы и световоды, обвивали опоры паутиной ви­ноградных лоз. Кабели сходились в толстый хобот, а тот змеился по полу до подковообразного пульта управления, освещенного химическими лампами‑полосками.

И Христос этот был знаком Лени. Впервые она столк­нулась с ним в темноте куда глубже здешней. Тогда он был пленником Лабина. Тогда Ахилл Дежарден ждал смерти.

Тогда его было куда проще просчитать.

Запекшаяся кровь на губах у Лабина потрескалась. Грудь задышала. Кларк отключила имплантаты. Выдер­нула затычки из носа, не дожидаясь, пока окончательно схлынет вода. Из центра высокотехнологичной подковы на них смотрел Дежарден.

– Я думал, что мог расплатиться, – сказал он.

Странно, жутко, но Лени было приятно вновь его

увидеть.

– За то, что был монстром, – пояснил он, словно его кто‑то спрашивал. – Знаете, почему я вступил в Патруль?

Себя я изменить не мог, но думал, что, если помогу спа­сти мир, может, это как‑то меня оправдает. – Его губы сложились в горестную улыбку. – Глупо, да? Смотрите, до чего это меня довело.

– Всех довело, – сказал Лабин.

Дежарден перестал улыбаться. На его глазах не было линз, но они вдруг стали непроницаемыми, как у рифтера.

«Пожалуйста, – думала Кларк, – пусть это будет чу­довищная, глупая ошибка. Скажи нам, что мы в чем‑то ошиблись. Пожалуйста, докажи, что мы неправы».

– Я знаю, зачем ты здесь, – сказал он, глядя на Лабина.

– Однако ты нас впустил, – заметил тот.

– Ну я надеялся получить несколько большее пре­имущество, но уж как есть. Славный фокус с имплантатами, кстати говоря. Я и не думал, что они действуют при незапечатанных гидрокостюмах. Довольно глупая ошибка для Ахилла – Великого распознавателя образов, не нахо­дите? – Он пожал плечами. – Голова в последнее время была другим занята.

– Ты нас впустил, – повторил Лабин.

Дежарден кивнул:

– Да. Кстати, дальше не надо.

Они остановились в четырех метрах от его крепости.

– Хочешь, чтоб мы тебя убили? – спросила Лени. – Так?

– Рифтер как орудие самоубийства, а? – Он тихо фыркнул. – Пожалуй, в этом была бы некая поэзия. Но нет.

– Тогда зачем?

Он склонил голову набок, сделавшись похожим на восьмилетнего мальчика.

– Это ведь ты провернула фокус с родственным от­бором у моих «лени»?

Кларк кивнула и сглотнула, поняв: «Это тоже он. Зна­чит, Ахилл все‑таки виновен...»

– Так я и думал, – признался Дежарден. – Эта мысль могла прийти в голову только тому, кто знал об их проис­хождении. Таких не много осталось. И шутка в том, что это легко сделать, а вот исправить очень трудно. – Он с надеждой обратился к Лабину: – Но ты сказал, что знаешь способ...

Лабин оскалил окровавленные зубы:

– Я солгал.

– Ага... Это я тоже вроде как вычислил, – пожал пле­чами Дежарден. – Стало быть, осталось обсудить только один вопрос, так?

Кларк покачала головой.

– Что ты?..

Лабин рядом с ней напрягся. Взгляд Дежардена мигнул всего на долю секунды: поверхность ближайшей стены заискрила и осветилась. Изображение на умной краске было нечетким, но узнаваемым: сонарная модель.

– Это «Атлантида», – выпалила Кларк и вдруг за­сомневалась.

– Вижу, – сказал Лабин.

– Конечно, не в реальном времени, – пояснил пра­вонарушитель. – Краска реагирует чертовски медленно, а из‑за расстояния и маскировки снимок я делаю лишь изредка. Но вы поняли.

Лабин стоял, не двигаясь.

– Лжешь.

– Маленький совет, Кен. Знаешь, твои люди иногда уходят на глубину и блуждают там в темноте. Не следо­вало позволять им пользоваться «кальмарами». Никогда не знаешь, куда доходит сигнал передатчика.

– Нет, – Кларк покачала головой. – Ты? Это ты был внизу?

«Не Грейс и не Седжер. Не корпы и не рифтеры, даже не почитатели Мадонны и не два паршивца на лодке. А ты. И больше никто».

– Не могу претендовать на все заслуги, – признался Дежарден. – С модификацией Бетагемота мне помогла Элис.

– Надо думать, против воли, – сказал Лабин.

«О Ахилл. Был лишь один шанс поправить все, что я натворила, а ты его запорол. Один шанс на примирение, а ты угрожаешь всему, что я знаю. Одна паршивая, хилень­кая надежда, а ты... Как ты смеешь? Как же ты смеешь?»

Исчезла тонкая последняя соломинка. Кларк шагнула вперед. Лабин протянул искалеченную руку и перехва­тил ее.

Дежарден на Лени даже не взглянул:

– Я не идиот, Кен. Вы – не основные силы атаки, вы – просто все, что удалось наскрести в срочном по­рядке. Но ты тоже не идиот, значит, подкрепление на подходе. – Он поднял ладонь, предваряя возражения. – Ничего, Кен. Я знал, что рано или поздно это случится, и принял все необходимые меры. Хотя, благодаря тебе, вынужден обратиться к орудиям главного калибра без церемоний.

Его глаза чуть провернулись в глазницах, пальцы дрог­нули. Кларк вспомнила Рикеттса, умаслившего «Вакиту» подмигиванием и взглядом.

Картинка на стене распалась, на ее месте появились числа.

– А вот с этими ребятами у меня контакт в реальном времени. Видишь их, Кен? Канал 6?

Лабин кивнул.

– Значит, знаешь, кто это.

Кларк тоже знала. Четыре точки координат: широта и долгота. Показатели глубины от нулевого уровня. Систе­мы прицеливания. Ряд светящихся иконок, указывающих на цель.

– Мне этого не хотелось бы, – сказал Дежарден. – Я, как‑никак, собирался поселиться там после отставки.

Я не думал их взрывать, так, слегка стреножить. Смазать дорожку, так сказать. Но если мне все равно умирать...

Кларк дернулась в хватке Лабина. Но даже искале­ченная, его рука держала твердо: сомкнулась на плече гранитными клещами, маслянистыми от коагулянта. Она могла лишь вертеться в его хватке, но не вырваться.

– Правда, есть и другие варианты, – продолжал пра­вонарушитель. – Коттеджики, виллы на крайний слу­чай. Я мог бы выбрать один из них. – Он поднял руку к показателям телеметрии. – Для вас это значит много больше, чем для меня.

«Он же все спланировал много лет назад, – поняла Кларк. – Даже когда мы думали, что он нам помогает. А потом мы забились в темную нору, как крольчата, и по­степенно исчезала связь, пропадали контакты, и все это был он. Ахилл отрезал нас и дезинфицировал станцию от нежелательных жильцов, когда удача иссякла, и ему понадобилось укрытие».

– Какая же ты мразь, – прошептала она, собираясь с силами.

Дежарден на нее не смотрел.

– Так когда же прибудет кавалерия, Кен? Как ты их вызвал? Много ли они знают?

– Я скажу, – сказал Лабин, – и ты откажешься от атаки.

– Нет, Кен, это ты откажешься от атаки. Исполь­зуешь свой хитрый пароль, чтобы отключить автопилот субмарины или убедить Хельсинки, что они ошиблись, – словом, все, что понадобится.

– А ты все равно взорвешь «Атлантиду».

– Зачем? Я же говорю, есть другие варианты. Зачем тратить впустую идеальных заложников? Живыми они стоят гораздо больше.

– Пока.

– Кроме «пока» у нас ничего нет, дружок.

Взгляд Кларк метался от человека, который хотел ее убить, к человеку, который рисковал жизнью, чтобы ему помешать.

«За каждый час, проведенный тобой в этой цитадели, ты убивал столько народа, сколько не жило на „Атлан­тиде" даже в лучшие времена, – подумала она. – И я убью еще больше, если оставлю тебя здесь».

А Кен готовился заключить сделку.

Она видела это в его осанке, в изуродованном сле­пом лице, которое было с ней рядом вот уже столько лет. Он не был загадочным или непроницаемым. Не для нее. Даже теперь.

– Я тебя знаю, Кен, – говорил Дежарден. – Мы давно знакомы – ты и я. Мы – братья по духу. Мы устанавливаем собственные правила и, видит бог, мы их соблюдаем. Люди не важны. Целые популяции тоже. Важ­ны правила, верно, Кен? Важна миссия.

– Если ты не пойдешь на сделку, миссия провалится.

– Кен... – прошептала она.

– Но ты можешь их спасти, – продолжал правона­рушитель. – Ты потому и пришел, да? Отдай все паро­ли и задание выполнено. Ты уходишь, я отзываю атаку и, прежде чем исчезнуть, даже отдам тебе противоядие от того мерзкого штамма Бетагемота, с которым борются твои дружки. Как я понимаю, многим из них основа­тельно досталось.

Кларк вспомнила парящую машину, вещавшую его голосом: «Если убийство десяти спасет сотню, это нор­мально». Она вспомнила Патрицию Роуэн, женщину, искореженную внутри, но для мира всегда холодную и непоколебимую: «Я служила Общему Благу».

– Или, – продолжал Дежарден, – можешь попы­таться меня убрать – и убить всех, кого собирался спа­сти. – Он сцепился с Лабином взглядом. Казалось, у них на двоих одна карманная вселенная, в которой Кларк не существует. – Выбирай. Только быстрее – ваши модификанты, новые «лени», уже везде, и я не знаю, смогу ли удержать контроль над этими цепями.

Кларк подумала, как бы поступила Патриция Роуэн, столкнувшись с таким выбором. Подумала о миллионах погибших, которые остались бы в живых, если бы умер­ла она.

Вспомнила Кена Лабина миллион лет назад: «А разве есть что‑то такое, чего ты не сделаешь ради возможности вернуть все назад?»

– Нет, – тихо сказала она.

Дежарден поднял бровь и – наконец – снизошел до нее:

– Я говорил не с тобой. Но, будь я Лени Кларк... – он улыбнулся, – я бы не стал делать вид, будто мне не плевать на весь мир. Бесстыдства не хватило бы.

Она извернулась в руке Лабина и лягнула его изо всех сил. Сапог глубоко вошел в рану на бедре рифтера. Кен отшатнулся и вскрикнул.

А Кларк, освободившись, рванулась вперед.

Она бросилась прямо на Дежардена.

«Он не рискнет, – твердила она себе. – У него только один козырь, он – покойник, если нажмет кнопку, он же понимает, что...»

Глаза Дежардена метнулись влево, пальцы дернулись. И тоненькая ниточка сомнения расцвела ужасом, когда числа на стене стали меняться...

«Ожидание» трансформировалось в совершенно другое слово: снова, снова и снова оно мерцало у нижнего края экрана. Кларк отчаянно старалась не читать от какой‑то отчаянной инфантильной надежды – «может, если я не увижу, этого не случится, может, еще есть время», – но все увидела, против воли увидела надпись, данную в че­тырехкратном увеличении, полную остановку, а потом стена потемнела.

«Исполнено».

На следующем шаге она споткнулась.

Что‑то загудело в голове. Кости пели от слабого раз­ряда. Ноги подогнулись, руки повисли под собственной тяжестью. Она больно ударилась черепом о пульт и еще раз – об пол. Легкие сплющились, выдохнув весь воз­дух – Лени пыталась задержать дыхание, но челюсть вдруг отвисла, по щеке побежала слюна. Опорожнился мочевой пузырь. Имплантаты в груди щелкали и потрескивали.

– По‑моему, тебе должна понравиться такая симмет­рия, – заметил голос откуда‑то с края вселенной. – Выс­шая жертва, а? Величайшая жертва – и самая могуще­ственная женщина в мире падает, сворачивается в тугой клубочек. А я... у меня еще осталась пара дел, где надо сказать последнее слово.

Она не чувствовала биения сердца. Из глубин чере­па взметнулась тьма, вихрем пронеслась перед глазами...

– Какой шикарный миф выходит, вот что я скажу, – продолжил далекий, еле слышный голос. – Мы непре­менно должны были сойтись...

Она не понимала, о чем он говорит. Ей было все рав­но. В ее мире не осталось ничего, кроме шума и хаоса, в голове ничего, кроме исполнено, исполнено, исполнено...

«Они даже не знают, что мертвы, – думала она. – Тор­педы еще не добрались до „Атлантиды". У них осталось всего несколько минут, но они проживут дольше меня».

Рука сомкнулась на лодыжке: кто‑то потащил Лени по полу.

«Прощай, Джелейн. Прощай, Аврил. Прощай, Дейл, Абра и Ханнук...»

Тяжелое жадное дыхание где‑то рядом. Ощущение от какой‑то далекой, расширяющейся плоти.

«Прощай, Кевин. Прощай, Грейс. Прости, что мы так и не смогли сработаться...»

Пульс. У нее есть пульс.

«Прощай, Джерри. Прощай, Пат, – еще раз прощай...»

Голоса. Где‑то загорается свет. Везде.

«Прощай, Аликс. О, господи, как мне жаль, Аликс».

– Прощай, мир.

Но этот голос уже не в голове, а в реальном мире.

Кларк открыла глаза.

– Ты знаешь, я не шучу, – говорил Дежарден.

Лабин умудрился остаться на ногах, склонившись в

левую сторону. Он стоял у самого края светового пятна, а Дежарден – внутри. Они сошлись по разные стороны пульта, доходившего им до пояса.

Кен, наверное, выдернул ее из нейроиндукционного поля. Снова спас ей жизнь. Недурно для слепого психопа­та. Теперь он обратил невидящие глаза к врагу, протянул руку – возможно, нащупывал край поля.

– Целеустремленная сучка. Отдаю ей должное, – ска­зал Дежарден. – Готова пожертвовать горсткой знакомых ради целой планеты незнакомцев. Я думал, она слишком гуманна для такого рационального подхода. – Он покачал головой. – Но все это теряет смысл, если мир все равно взорвется, так? То есть все эти беглецы на хребте сейчас умрут – прошу прощения, уже умерли – и за что? В их гибели смысл появится только в одном случае – если вы развернетесь и уберетесь восвояси.

«Их больше нет, – подумала Кларк, – я всех убила...»

– Кен, ты же знаешь, сколько здесь болтается боевых спутников. И знаешь, что в некоторые я сумел пробиться. А сколько еще хранилищ химического и биологического оружия, его клепали сотню лет. Все проводки от них тя­нутся прямо к моему левому желудочку, дружище. Лени лучше помолиться духу этой тупой энтропии, что она меня не убила, не то с небес бы уже пролились огонь и сера.

Кларк пыталась шевельнуться. Сведенные мышцы гу­дели, она едва сумела поднять руку. Она попала не в обычное поле медотеека. Такой мощью обычно подавляли мятежи. В промышленных масштабах.

Лабин все молчал.

Он покачнулся влево, явно взвесив свой шаг и все так же выставив перед собой руку.

– Каналы с седьмого по девятнадцатый, – сообщил ему Дежарден. – Проверь сам. Видишь рубильники? Ви­дишь, куда ведут? У меня было пять лет на подготовку, Кен. Убив меня, ты убьешь миллиарды людей.

– Я... подозреваю, что часть этих растяжек уже висит свободно, – голос у Кена был тихим и напряженным.

– Ты что, надеешься на ваших стайных «лени»? Они не пробьются на линии, пока те открыты. А если и про­бьются, что из того? Они – это она, Кен. Концентри­рованная сущность Лени Кларк на пике формы. И когда они сомкнут зубы на растяжке, то сразу потянут ее сами. Неужели ты в этом сомневаешься?

Лабин чуть склонил голову набок, как будто услышал какой‑то интересный звук.

– Сделка‑то хорошая, Кен. Все в силе. Принимай условия. Тебе все равно не просто будет меня убить. То есть я знаю, ты парень крутой, но двигательные нервы у тебя такие же, как у всех. И, хотя мне неловко об этом напоминать, ты слепой.

Ледяная игла предчувствия пронзила Кларк: «Ахилл, идиот, ты что творишь? Ты что, не читал его досье?»

Послышался голос Лабина:

– Так зачем ты предлагаешь мне сделку?

– Потому что ты и вправду крутой парень. Ты меня и по запаху найдешь, если придется, и пусть у тебя сей­час выдался крайне неудачный день, я предпочитаю не рисковать.

«Ты же говоришь с Кеном Лабином! – бушевала про себя Кларк, запертая в мертвом теле. – Ты всерьез пы­таешься ему угрожать?»

– Итак, мы исчезаем, ты исчезаешь, и мир получает передышку. – Кен то попадал в фокус зрения, то уходил из него. – Пока тебя не убьет кто‑нибудь другой.

Кларк хотела заговорить, но получился только стон, едва слышный ей самой.

«Это вовсе не угроза...»

– Ты исчезаешь, – поправил Дежарден. – А Лени оставляешь мне. Я для нее кое‑что приготовил.

«Это приманка!»

– Ты исходишь из ложной предпосылки, – заметил Лабин.

– Да ну? Из какой же?

– Что мне не наплевать.

Кларк успела заметить, как вздулись мышцы левой ноги Лабина, как по правой побежал свежий ручеек кро­ви. Он вдруг взлетел в воздух, пробил поле и перемахнул пульт из невозможной стартовой позиции – прямой стой­ки. Он лавиной обрушился на Дежардена, сила инерции отшвырнула обоих за панель, и больше Кларк ничего не видела, слышала только звук от падения тел.

Наступила тишина.

Она лежала, чувствуя звон в парализованных мышцах, и гадала, за кого болеть. Если Лабину не хватило инер­ции, и он не вышел из поля, то сейчас умирает, а выта­щить его некому. А если и пробился, то какое‑то время будет беспомощен. У Дежардена есть шанс, если только его не оглушило при ударе.

«Ахилл, убийца. Психопат, маньяк. Гнусный мерзкий монстр. Ты хуже, чем я. На тебя никакого ада не хватит. Но выбирайся отсюда. Пожалуйста! Пока он тебя не убил».

Что‑то забулькало. Потом как будто ногти заскребли по пластику или по металлу. Мясистый шлепок, словно кто‑то бросил на палубу дохлую рыбу – или задвига­лась парализованная на время конечность. Потом звуки борьбы. Недолго.

«Кен, не надо!»

Она собрала все силы в один отчаянный крик:

– Нет!

Донесся лишь еле слышный шепот.

По ту сторону баррикады раздался какой‑то влажный хруст – и больше ничего.

«Господи, Кен. Ты понимаешь, что наделал?

Конечно, понимаешь. И всегда понимал. Мы могли всех спасти, все исправить, но все они были правы. Пат. Аликс. Ты – чудовище. Ты – чудовище. Ты всех погубил.

Будь ты проклят».

Она уставилась в потолок – из‑под линз текли сле­зы – и стала ждать конца света.

Она, наверно, уже могла пошевелиться, только не видела смысла. Перекатилась на бок. Он сидел рядом, скрестив ноги, с непроницаемым, залитым кровью ли­цом. Походил на первобытного резного идола, омытого человеческими жертвоприношениями.

– Долго еще? – просипела Кларк.

– Что долго?

– Уже началось? Анклавы горят? Бомбы падают? Тебе достаточно? Хоть возбудился, урод?

– А, ты об этом? – Лабин пожал плечами. – Он блефовал.

– Что? – Она приподнялась на локте. – Но... рас­тяжки, рубильники – он же тебе показал...

– Фальшивка.

– И ты разглядел?

– Нет. Сделано было вполне убедительно.

– Как же тогда...

– Ему не было смысла это делать.

– Кен, он уничтожил «Атлант...», – внезапный, не­возможный луч надежды. – Или это тоже блеф?..

– Нет, – тихо сказал Лабин.

Она снова обмякла, взмолившись: «Пусть это будет сон».

– Он уничтожил «Атлантиду», потому что были дру­гие варианты отступления. Когда выполняешь малую угрозу, это придает убедительности большой. – Чело­век, лишенный совести, пожал плечами. – Но мертвецу отступать некуда. Нет смысла жать на кнопку, когда не можешь добиться цели.

– Он мог бы, легко. Я бы так и сделала.

– Ты мстительная. Дежарден мстительным не был. Его больше волновали собственные желания. – Лабин слабо улыбнулся. – В сущности, необыкновенно просвещенный подход. Большинство людей заточены под месть на физи­ческом уровне. Может, его и от этого освободил Спартак.

– Но он же мог всех убить.

– Да, иначе угроза не была бы правдоподобной.

– Так откуда ты знал?

– Машину Судного дня не так просто собрать. Ушло бы много времени и сил, а отдачи никакой. Логическая альтернатива – подделать ее.

– Это не объяснение, Кен. Попробуй другое.

– Я как‑то подверг Ахилла допросу Ганцфельда. И кое‑что понял...

Он покачал головой.

Помолчал немного. И наконец:

– Мы оба слезли с поводка.

– Я думала, ты смастерил себе новый. Твои правила...

– Все равно. Я знаю, что он чувствовал.

Лабин расправил ноги – бережно‑бережно – и мед­ленно поднялся.

– И ты знал, что он сделает? – Голос получился ка­кой‑то умоляющий.

Кажется, он глянул на нее сверху вниз.

– Лени, я всю свою жизнь никогда и ничего не знал. Только рассматривал вероятности.

Она хотела услышать другое. Хотела, чтобы он расска­зал какие приметы, какие промахи в спектакле Дежардена убедили его, что худшего не случится. Что был какой‑то канал достоверной информации, идущий от пустого гнез­да, по какому‑то невероятному стечению обстоятельств отключенному от оптоволокна. Все что угодно, но только не рассказ об азартной игре, построенной на эмпатии двух мужчин без совести.

Ей подумалось, не разочарован ли он тем, что Дежар­ден, в конце концов, все выдумал. И в самом ли деле Кен этого ожидал.

– Чем ты так расстроена? – спросил Лабин, почув­ствовав то, чего не видел. – Мы же только что спасли мир.

Она покачала головой:

– Ахилл все равно проиграл бы. И знал это лучше нас.

– Ну мы заметно опередили график. Спасли милли­оны жизней.

«Сколько миллионов? – подумала она и сразу: – А какая разница?» Разве спасение двенадцати миллио­нов могло сравниться с убийством десяти миллионов в прошлом? Как могла Мадонна Разрушения, пропитанная, сочащаяся чужой кровью, преобразиться в Святую Лени в Черном – спасительницу двух миллионов нетто? Не­ужели алгебра вины настолько элементарна?

Для Кларк такого вопроса не существовало. Все спа­сенные сегодня просто избежали судьбы, на которую Лени когда‑то их обрекла. Дебет и кредит по этому сче­ту не сойдутся. Никогда.

– По крайней мере, – сказала она, – долг не уве­личится.

– Слишком пессимистичный взгляд, – заметил Ла­бин.

Она посмотрела на него:

– Как ты можешь так говорить? – Кларк едва слы­шала собственный голос. – Все умерли...

Он покачал головой:

– Почти все. У остальных появился еще один шанс. Кен протянул ей руку. Глупый жест, где‑то на грани

фарса: изорванный, изломанный монстр в крови и слизи еще и предлагает помощь другим. Лени долго смотрела на протянутую руку, прежде чем нашла в себе силы ее принять.

«Еще один шанс, – подумала она. – Хотя мы его не заслуживаем».

ЭПИЛОГ: СИНГУЛЯРНАЯ МАТРИЦА ГЕССЕ[115]

Единый результат получить невозможно. Доверительные пределы превышены. Дальнейший прогноз ненадежен.

Благодарности