В семье нового ученика он встретил понимание и участие. Мать Рихтера, как могла, старалась помочь одинокому музыканту. Его неустроенный быт и слухи о плохом здоровье все больше занимали ее внимание. Она его жалела.
А время шло. Занятия складывались трудно.
Конечно же, педагог знал свой предмет. Но он оказался упрямым и скучным педантом, наделенным, к тому же, непреклонной волей…
Бесконечные теоретические рассуждения и анализ совсем подавляли музыку. Самостоятельность и одаренность ученика его раздражали. Объясняя, он холодно смотрел в глаза, чеканил слова и отстукивал по столу сухой маленькой ладонью. Временами эти уроки становились подлинным духовным преследованием, анатомированием по живому. Холодной насмешливой критике подвергалась каждая нота.
Такой педагог-деспот – явление страшное для человека талантливого. Прошло немало времени, пока наконец не стало ясно: из таких занятий опять ничего не выйдет.
Но, несмотря на неудачу, отношение к педагогу в семье не изменилось, и его дружба с матерью будущего великого музыканта осталась прежней…
Вот как об этом вспоминал сам Рихтер: «Если бы не Кондратьев, я, вероятно, никогда бы не бросил сочинять…»
Глава седьмая
Первый интерес к фортепьянной музыке пробудил в нем фа-диез мажорный ноктюрн Шопена, который часто играл отец.
Из воспоминаний Святослава Рихтера:
«Много лет спустя в одном из парижских пансионов, где я жил, хозяйка, в прошлом пианистка, попросила меня сыграть этот ноктюрн.
Я признался ей, что еще с детства, когда я впервые услыхал ноктюрн в исполнении отца, я хотел выучить и сыграть его, потому что об этом много раз просила мама. Но ноктюрн я так и не сыграл! “Но, если Вы этого хотите, – добавил я, – дайте мне ноты, и я Вам его охотно сыграю”. И сразу подумал: как странно – сколько раз меня об этом просила мама, и я этого не делал, а теперь просит совсем посторонний человек – и я делаю.
Ноты были тут же принесены: я быстро просмотрел ноктюрн и сыграл его хозяйке.
Когда сыграл, меня как будто осенило: сегодня 10 ноября – день рождения моей мамы…»
Но вернемся в Одессу, в годы его отрочества.
Он уже участвует в самодеятельном кружке при одесском Доме моряков. Однако по-прежнему много играет для себя. Его внимание начинают привлекать чисто фортепьянные сочинения. Среди них Концерт Шумана и ранние сонаты Бетховена.
Особенно ему нравилась в те годы Девятая соната, ее вторая часть, самое ее окончание…
В это время в его внутренний мир, кажется, всецело заполненный музыкой, приходит еще и литература. Среди первых увлечений – пьесы Метерлинка, романы Диккенса и сочинения Гоголя.
Толстого он любил меньше, хотя вокруг все им восторгались.
Два-три теплых дня – и от южной зимы нет и воспоминаний.
Над морем солнечно. Рваные белые облака легко и низко плывут, задевая горизонт, и нет в них уже ни дождя, ни снега…
Пасха. В доме все вымыто, все свежо и красиво. И хотя мало денег, мать, как всегда, умеет сделать праздник из ничего. На блюде – пасхальные яйца. Но крашеных только половина. Темно-красные смешаны с белыми, и получается одновременно и нарядно, и строго.
Кулич и какая-то снедь уже на столе, покрытом ослепительной скатертью. Квадратная лампа в стиле модерн сверкает промытым стеклом и начищенной латунью.
На Святой каждый день кто-то приходит. Погода стоит ровная. В открытые окна залетают первые бабочки. Пахнет морем и землей. Сыроватый воздух еще прохладный, но уже совсем не простудный…
В этом году в Одессе гастролировал Малый театр. И весь город с восторгом смотрел «Ревизора» с Климовым, Аксеновым и Яблочкиной.
А в опере давали «Аиду» в блестящей постановке. Дирижировал Прибик. Пели: Кипаренко-Доманский, Любченко и Гужова.
Это была захватывающая жизнь, жизнь, полная счастливых надежд и согласия со всем миром…
В 1930 году в пятнадцатилетнем возрасте Рихтер оставляет учебу в немецкой школе, чтобы работать концертмейстером сначала в одесском Доме моряков, а затем в филармонии. С этого года для него начинается жизнь профессионального музыканта.
В филармонии приходилось заниматься всем, вплоть до сопровождения эстрадных и даже цирковых номеров. Через год он ушел с работы, вернее, его уволили за отказ участвовать в одной из нелепых поездок.
Правда, спустя две недели его пригласили вновь, ведь он был великолепным концертмейстером, но он отказался вернуться и стал вновь работать в Доме моряков, хотя и там были свои курьезы.
Из воспоминаний Святослава Рихтера:
«Время от времени давали отрывки из опер. Я играл вместо оркестра. Помню такой случай: идет спектакль на открытом воздухе, и вдруг – дождь необычайной силы, льет и льет как из ведра. Пришлось продолжать играть, пока рояль не наполнился водой».
Так прошло еще три года. Рихтеру исполнилось восемнадцать.
В Житомире он попал на концерт Давида Ойстраха. В концерте принимал участие пианист Топилин, который сыграл четвертую балладу Шопена.
Вот тут-то он и решил попробовать дать собственный концерт, и чтобы он весь состоял из сочинений Шопена. Он сразу же стал учить четвертую балладу, затем четвертое скерцо, прелюдии, несколько ноктюрнов и этюды.
Работа заняла почти год. Первый концерт Святослава Рихтера состоялся в Одесском доме инженеров в мае 1934 года.
Вот эта программа:
ШОПЕН
I отделение:
1. Прелюдия cis-moll (посмертная)
2. Прелюдии D-dur, Fis-dur, Es-dur, H-dur, fis-moll opus 28
3. Ноктюрн g-moll № 6 opus 15
4. Полонез-фантазия opus 61
II отделение:
1. Скерцо E-dur № 4 opus 54
2. Ноктюрн Es-dur № 16 opus 55
3. Мазурка C-dur opus 24
4. Два этюда C-dur № 1 и As-dur № 10 opus 10
5. Баллада f-moll № 4 opus 52
Сверх программы был сыгран этюд cis-moll № 4 opus 10.
Из воспоминаний Святослава Рихтера:
«На эстраде был скован, робок, волновался – страшно было играть одному в первый раз. На бис играл до-диез минорный этюд, четырнадцатый из опуса 10, и, кажется, удачно. Хотел бы теперь так сыграть. (Имеется в виду этюд до-диез минор № 4 ор. 10.)
Печатных отзывов на концерт не было. Но по радио говорил Апфельцвейг (псевдоним Largo), и говорил хвалебно».
Тогда же, в 1934 году, он становится концертмейстером Одесской оперы. Здесь он проработал три года в сотрудничестве с дирижером Столлерманом.
Из воспоминаний Святослава Рихтера:
«В эти три сезона я сыграл под палочку Столлермана много оперных произведений. Работал у него в оперном театре репетитором.
Это был добросовестный и строгий музыкант, хорошо знавший, что надо делать. Одного взгляда его светлых глаз, взгляда удава, было достаточно, чтобы оркестрант почувствовал себя провинившимся. Столлерман стал привлекать меня к работе, проверять, а потом взял целиком к себе. Было время, когда я дневал и ночевал в театре. Днем репетиции, вечером спектакли».
Но не только первым сольным концертом, не только работой в опере ознаменовалось для него это время.
Как раз тогда начала совершаться в его сознании тяжелая, мучительная работа. Он впервые осознал неизбежность смерти. Он осознал обреченность всего окружающего и всех, кого он любил. Он осознал, что в мире нет ничего постоянного и что все в конце концов исчезнет. Он понял это и, ужаснувшись, смирился.
В книге Эрнеста Хемингуэя «По ком звонит колокол» есть эпиграф: «Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе: каждый человек есть часть Материка, часть Суши; и если волна снесет в море береговой Утес, меньше станет Европа, и также, если смоет край Мыса или разрушит Замок твой или Друга твоего; смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол: он звонит по Тебе».
Сам Рихтер так высказался о книге Хемингуэя: «Эпиграф там верный, и поэтому я похоронил всех уже в двадцать лет».
Это было сказано в старости.
По-видимому, на протяжении своей долгой жизни великий пианист никогда не забывал, как в те юношеские годы впервые открылась ему смерть. Это был перелом; наступила зрелость.
Но жизнь брала свое. Работа радовала. Опера по-прежнему была его главным увлечением. Он стал готовиться к дирижерской деятельности.
Однако многие музыканты упорно советовали ему ехать в Москву, чтобы по-настоящему, серьезно учиться играть на фортепьяно. Его выдающийся дар пианиста был для всех очевиден.
Лето 1936 года он, как и всегда, проводил в Житомире…
Здесь все знали его с раннего детства, но сейчас заговорили о нем как о большом музыканте.
Остановился он у давних поклонниц и приятельниц своего отца – сестер Семеновых; в доме был рояль, на котором он мог заниматься. И здесь теперь часто собирались житомирские знакомые, чтобы посмотреть на него и послушать.
Однажды он сыграл им фортепьянный концерт Шумана в импровизационном изложении всей партитуры только для двух рук. Успех был громадный.
Уже в конце жизни Святослав Теофилович, вспоминая это, сказал, что тогда он впервые подумал о том, чтобы стать именно пианистом, но очень скоро постоянная его любовь к театру, к опере возобладала над едва возникшим интересом к фортепьянной игре, хотя в это лето он все же выступил как пианист в концертном зале музыкального училища и в житомирском Доме культуры.
Восемь незамужних сестер возрастом от 42 и до 70 лет жили вместе и никогда не разлучались.
В их доме время как бы остановилось. Старомодные туалеты, вуали, манера говорить, сидеть за столом – все выдавало в них добрых и милых чудачек, потерявших всякую связь с действительностью.
Из-за белых акаций чуть виднелась ветхая кровля. Над входом красовался фронтон, опиравшийся на две облупленные колонны. Но с мезонина дома напротив двор сестер был как на ладони.