Молоденькая медсестра строгим голосом интересуется, куда это я так тороплюсь, и решительно преграждает дорогу. Оказывается, часы приема еще не наступили. Предъявляю удостоверение. Она соглашается пригласить врача.
Жду долго и уже начинаю нервничать. Но вот появляется невысокий плотный мужчина в белом халате.
— Игорь Владимирович Шабалин, — представляется он.
Спрашиваю, можно ли побеседовать с больной Пуховой. Доктор с сомнением качает головой:
— Боюсь, вам это не удастся…
— В смысле?
Шабалин берет меня за локоть, и мы начинаем кружить то пустому приемному покою.
— Понимаете, Лариса Михайловна, геморрагический инсульт… В таком возрасте это пренеприятнейшая вещь. А здесь мы еще встречаемся с редчайшей клинической картиной: кровоизлиянием во внутреннюю капсулу, и очаг его распространился в белое вещество правой доли головного мозга. Вследствие этого появился отек мозга, повысилось внутричерепное давление…
Минут десять вежливо киваю, потом не выдерживаю:
— Так она может говорить?
Шабалин округляет глаза:
— Лариса Михайловна!.. При такой клинической картине!..
Сокрушенно вздыхаю. Игорь Владимирович принимается меня успокаивать:
— Не волнуйтесь. Как только больной станет лучше, сразу позвоню. Вы только телефончик оставьте.
Оставляю телефончик и совсем было собираюсь уходить, как доктор ошарашивает меня:
— Лариса Михайловна, как вы относитесь к джазу?
— К джазу?.. Нормально отношусь…
— Сегодня в большом зале консерватории камерный хор под руководством Певзнера будет исполнять джазовые композиции… Билетов, конечно, не достать, но у меня лечился директор хора… Мне удалось выпросить два билета… А я одинок…
Сочувственно улыбаюсь:
— Извините, Игорь Владимирович, но вечером я обычно занята. Днем тоже…
— Никак?..
Развожу руками:
— Никак!
— Очень жаль. Такие концерты большая редкость.
Прощаемся.
Пока беседовала с врачом, тучи исчезли. Небо стало бесцветным, как подсиненная простыня. В такое небо можно смотреть бесконечно, но у меня никогда не хватает на это времени. Некогда даже задержать взгляд на начинающих покрываться налетом осени деревьях.
Не вовремя заболела Пухова. Она может знать многое. Наши подруги зачастую более информированы о нас, чем мы сами о себе.
Сосредотачиваю внимание на дорожной обстановке. Если все время думать о деле, его придется заканчивать другому следователю. Но мысли, словно назойливая мошкара. Кружат и кружат. Надоедливы, как светофоры, которые пучатся на меня своими налитыми кровью глазами. Останавливаюсь у очередного, перед поворотом на площадь Кондратюка.
От нечего делать смотрю на Федоровские бани. Бывает же так. Федоров, подвизавшийся на ниве помыва новониколаевцев, давно умер. От прежних бань остались одни стены, а бани по-прежнему именуют Федоровскими.
Нетерпеливый сигнал заставляет меня резко переключить скорость. Машина дергается, и двигатель глохнет. Из проезжающих мимо автомобилей ехидно косятся представители сильного пола. Дескать, неженское это дело. Как асфальт укладывать, шпалы таскать, стены штукатурить — так женское?! Если перечислять все неженские дела, которыми мы занимаемся… Расследование уголовных дел, по мнению Толика, тоже дело неженское. Однако я справляюсь.
Жду, пока снова загорится зеленый.
Уже поворачивая, замечаю киоск «Союзпечати». Именно здесь, по словам Малецкой-старшей, работает племянник Стуковой. Поток машин увлекает меня дальше, и лишь сделав по площади круг, подъезжаю к киоску.
Сквозь увешанные журналами стеклянные стены вижу, что новости со всего света, зубные пасты и щетки, совершенно немыслимые сигареты, которые ни один уважающий себя курильщик не купит, абонементные талоны на все виды транспорта и другие предметы первой необходимости в настоящий момент распространяет не Георгий, а сухонькая женщина со сморщенным, как печеное яблоко, личиком. Ей можно с полным основанием дать и шестьдесят, и все восемьдесят лет.
Склоняюсь к окошечку:
— Извините, у вас нет литературы по вязанию?
— Нет.
— А Георгий… когда работает?
— Зачем он тебе? — подозрительно спрашивает женщина.
Под пристальным взглядом невольно смущаюсь. Она понимает это по-своему:
— Ладно, не красней. Заходи, поговорим.
Принимаю предложение и, войдя в киоск, усаживаюсь на низенькой табуреточке. Не успеваю ничего сказать, как киоскерша печально вздыхает:
— С прохвостом ты, девка, связалась. Не ты первая Гошку разыскиваешь. Пыль в глаза он умеет пускать. Еще бы, деньги-то есть. Разжирел на калымах. А я тут сижу, как каторжная. И за себя, и за того парня. За Гошку то есть.
Сдерживаюсь, чтобы не сказать резкость. Но женщина замечает выражение моего лица и снова понимает по-своему:
— Нет… Не задаром… Все равно обидно.
Узнаю, что Георгий будет завтра, и сухо прощаюсь.
В городском агентстве «Союзпечати» быстро отыскиваю кабинет инспектора по кадрам и, постучав, слышу высокий женский голос, приглашающий войти. С порога объясняю белокурой «кадровичке» цель своего визита.
Цепко оглядев удостоверение личности, она открывает шкаф; нарушая стройные, сплоченные ряды папок, вынимает одну и подает мне. На обложке ученическим почерком выведено: «Архипов Георгий Глебович».
Усаживаюсь за маленький столик, раскрываю папку.
С фотографии, приклеенной к личному листку по учету кадров, смотрит большеголовый, с суперменским подбородком, мужчина. Над насмешливо прищуренными глазами нависают щетинистые брови. Нос с широкими крыльями, крупные, резко очерченные губы.
Возможно, кое-кому такие мужчины и нравятся, но только не мне. Слишком много в глазах Архипова нахальства.
Выписываю анкетные данные. Возвращаю папку инспектору. Она восстанавливает на полке порядок и любопытствует, чем меня заинтересовал Архипов. Отвечаю уклончиво:
— Он является свидетелем.
После посещения агентства спешу на вокзал.
Оставляю машину в тени переходного моста и легко взбегаю по серпантину лестницы к пригородным кассам.
У автоматов суетятся люди преклонного возраста с ведрами, корзинами, рюкзаками. Они, с беспокойством поглядывая на табло, бросают монеты в щели кассовых аппаратов. Аппараты удовлетворенно гудят и высовывают зеленые язычки билетов. Заполучив желанные прямоугольнички, пассажиры несутся по мосту, напоминая слаломистов.
Не рискуя вклиниваться в толпу дачников, издалека рассматриваю огромную схему зон пригородного сообщения. Зоны обозначены жирными полосами основных цветов радуги. Соответствующие кружочки — станции. Картинка не очень веселая: слишком много синего цвета. Это все третья зона! Здесь и Первомайка, и станция Мочище, и Пашино, и Обь, и Речпорт…
Одна из племянниц Стуковой проживает на улице Красный факел. Это — Первомайка. Другая племянница — на станции Мочище. Получается, любая из них могла обронить тот билет стоимостью двадцать копеек.
Магазин «Топаз» расположен в доме, выстроенном в стиле «барокко» пятидесятых годов нашего столетия.
Сидящий у входа курносый сержант милиции расплывается в радушной улыбке.
— Здравствуйте, Лариса Михайловна!
Пытаясь вспомнить, где видела его, скованно улыбаюсь.
— Здравствуйте…
— Дежурю вот. Начальник говорит, посиди мол, Борис Окуньков, пока в этом магазине.
Благодаря этой неуклюжей подсказке вспоминаю, при каких обстоятельствах познакомилась с Окуньковым. Правда, тогда он лежал на больничной койке и из-под бинтов были видны лишь веселые глаза, вздернутый нос и несколько веснушек. Борис задержал особо опасного рецидивиста, и это стоило ему двух месяцев госпиталя и многочисленных бесед со мной. Допрашивала его в качестве потерпевшего.
— Здравствуйте, Борис, — говорю я, невольно заражаясь оптимизмом сержанта.
Намереваюсь немного поболтать, но замечаю у прилавка знакомую фигуру, близоруко склонившуюся над разложенным по черному бархату столовым серебром. Подобно гранитному монолиту, над стеклом нависает не кто иной, как Гаргантюа из строительного управления.
Всегда настороженно отношусь к неожиданным встречам. Вообще, случайности раздражают меня. Однако проходить мимо человека, с которым еще вчера состоялась дружеская беседа, просто невежливо.
Пристраиваюсь рядом с Киршиным. Он поглощен лицезрением ложечек, вилочек, ножей и прямо-таки поедает глазами витой подстаканник с замысловатым вензелем и двумя полуобнаженными нимфами. Подстаканник хорош, но цена…
Дотрагиваюсь до круглого локтя Киршина:
— Чудная вещичка…
— Изумительная, — выдыхает он, не отрываясь от созерцания.
— И вот эта соусная ложка, — продолжаю я.
Киршин переводит взгляд с полюбившегося подстаканника на матово поблескивающую ложку, потом оторопело смотрит на меня. Белесые бровки вопросительно изгибаются. Во взоре появляется огонек узнавания. Уголки губ растягиваются, раздвигая свисающие щеки.
— Товарищ следователь?! — пищит Киршин. — Вот не ожидал… Тоже серебром интересуетесь?
— И серебром тоже…
— Стуковские побрякушки ищете?
— А вы?
— Люблю серебряную посуду, — мечтательно закатывает глазки Киршин, но тут же лукаво подмигивает: — Смотреть…
Машинально отвечаю ему тем же. Это сбивает Гаргантюа с толку. Выпятив живот, он медленно произносит:
— И покупаю… Иногда… Вот и сегодня зашел. У жены скоро день рождения, — он снова становится насмешлив:
— Чтобы и ей приятно, и в доме польза…
Извинившись, Киршин плывет к выходу. Когда дверь за ним захлопывается, сержант окликает меня:
— Лариса Михайловна, это ваш знакомый?
— Нет, свидетель.
Окуньков кивает с видом человека, чьи самые худшие подозрения начинают оправдываться:
— Так и думал… Часто он тут бывает. Поварешки берет серебряные, ложки какие-то чудные… Зачем?.. Ведь та же поварешка в хозяйственном рубля три стоит.