Это были основные причины, почему Вебер не стал брать её, а взял в осаду. Но, чтобы осада проходила без ненужных проблем, необходимо взять все бастионы, опоясывающие город и цитадель — этим и занимается сейчас легион.
Каждый бастион превращён в автономный форт, способный отражать атаки на 360 градусов, поэтому сложно брать штурмом даже бастионы…
Но если добавить в это уравнение достаточно осадной артиллерии, задача существенно упрощается и штурм превращается в рутину. Или в переговоры, как сейчас.
— Полковник Дирк ван Бастен, — представился командир бастионного гарнизона.
— Генерал-легат Хельмут Вебер, — представился Вебер в ответ.
— Прошу принять капитуляцию, — попросил ван Бастен. — Мы больше не способны сопротивляться, и надеемся на вашу милость.
— Я принимаю вашу капитуляцию, — кивнул Вебер. — Сложите оружие и выходите из бастиона в полном составе. Предупредите своих подчинённых, что мне приказано не щадить сопротивляющихся — если в ходе сдачи произойдут инциденты, правила приличия перестанут действовать и это будет иметь для вас всех летальные последствия.
Голландский полковник кивнул и отправился к бастиону.
Никаких сюрпризов не случилось — солдаты мятежников побросали винтовки в кучу перед полуобвалившимися вратами бастиона и сдались.
— Ещё четыре… — задумчиво произнёс Вебер.
Город уже взят, жители его напуганы и деморализованы, а вот крепость, видимо, намерена держаться до последнего.
Только вот снабжение отрезано, собственные запасы провианта и боеприпасов крепости ограничены, поэтому она обречена. Её даже необязательно брать штурмом, а достаточно просто обстреливать артиллерией, чтобы гарнизон не расслаблялся.
Так всё, скорее всего, и будет, потому что время есть, ведь крепость блокирована, больше не может выполнять свои функции, а это значит, что для её добивания достаточно трёх-четырёх когорт и десятка артиллерийских батарей.
Остальные силы могут продолжать движение дальше, на Лёвен и Брюссель. Но на Брюсселе всё не закончится, потому что мятежники контролируют все города — Антверпен, Гент, Брюгге и Монс. Все эти города обязательно нужно взять, но до этого, как предполагает Императорский генеральный штаб, мятежники дадут решающее сражение, возможно, что и под Брюсселем.
— Гарольд, — обратился генерал-легат к своему адъютанту. — Собери командиров когорт в штабе.
Бросать цитадель Намюра он не будет и оставит здесь часть подразделений, а сам отправится чуть дальше, чтобы посмотреть, что творится на севере.
Подкрепление прибудет через пару-тройку дней, поэтому глубоко заходить не стоит.
«Конная разведка всё проверит», — подумал Хельмут.
Император, на одном из последних совещаний с генштабом, говорил, что грядёт война нового рода — старые тактики останутся в прошлом, а главным оружием легионера станет пехотная лопата.
Объяснял он это тем, что скоро противник начнёт догадываться о причинах своих катастрофических потерь на поле боя. Кто-то свяжет это с линейной тактикой и скорострельностью новых шлезвигских винтовок, делающих по 8–12 выстрелов в минуту. А уже это наблюдение приведёт к тому, что стихийно возникающий на поле боя рассыпной строй — это не то, с чем нужно бороться, а новая тактика, пригодная для современных боевых действий.
Но императорские легионы давно уже шагнули дальше — они воюют в стрелковых цепях, потенциально беззащитных против кавалерии, но поразительно эффективных даже против пехоты в рассыпном строю.
Говорят, что у французской и английской армий появились «рыцари», то есть, кавалеристы, облачённые в пуленепробиваемую броню. Считается, что они отлично справляются с легионами императора, ведь в России «рыцари» сумели уничтожить целую когорту легионеров, пусть это и не повлияло на исход той битвы.
У мятежников никакой бронированной кавалерии нет, это слишком дорого, поэтому будущее генеральное сражение будет вестись классическими методами.
«Посмотрим, что они выкинут», — подумал Вебер.
//Российская империя, г. Санкт-Петербург, 25 августа 1749 года//
Михаил Васильевич Ломоносов тонул в бумагах.
Все горизонтальные поверхности его кабинета уставлены кипами папок, а сам он сидел за своим письменным столом и изучал всё это.
Он до сих пор разгребает последствия деятельности Эрика аф Лингрена, шведа, выпившего крови больше, чем все комары вместе взятые.
Аф Лингрен проводил какие-то загадочные финансовые махинации, нацеленные на сокрытие доходов казны — ему очень нужны были деньги, поэтому он пользовался абсолютной властью малолетнего Ивана Антоновича, временно русского императора Иоанна III.
И этот бардак, устроенный в финансовой документации империи, разгребать ещё долгие месяцы, потому что решительно непонятно, каким документам можно верить, что подлог, что не совсем подлог, а что составлено добросовестно, но опирается на подложные исходные данные…
Параллельно с этим, Михаил Васильевич занимается реформой управления финансами, наказанием выявленных преступников и старательно дистанцируется от неразрешённого религиозного вопроса.
Последнее — головная боль Ломоносова, так как единственное верное решение конфликтует с поставленной императором задачей.
Ему поручено покончить с Патриархатом, восстановить Синод и довести до логического конца секуляризацию.
Первое и второе он уже сделал, а вот секуляризация…
Попы с трудом стерпели восстановление расформированного мятежниками Святейшего правительствующего синода, ведь у них только что был Патриархат, а подготовку секуляризации восприняли в штыки — ходят неясные слухи о том, что попы готовы поднимать против «немцев» русское крестьянство.
Ломоносов секуляризацию приостановил, потому что страна воюет в Европе и нельзя своими руками развязывать новый мятеж в Российской империи — его поставили сюда не за этим.
Проблем хватает и без этого.
— К вам обер-прокурор Кречетников, — заглянул Геннадий, личный секретарь Михаила Васильевича.
— Проси, — разрешил главный консилиариус Сената Российской империи.
Правительствующий Сенат, после серии совещаний с императором, был разогнан. Его Императорское Величество решил, что проще собрать Сенат заново, чем пытаться заставить работать этот.
— Приветствую вас, Ваша светлость, — поклонился Кречетников.
Михаила, за результаты работы в Швеции, наградили титулом герцога Штирийского. Это ничего не значит, титул сугубо формальный, а Штирией управляет назначенная императорская администрация. Император сказал, что это нужно для увеличения политического веса — пока что, придётся мириться с существованием некоторого количества ещё не до конца изживших себя феодальных аристократов, поэтому важно, чтобы ставленник императора был при титуле. И Михаил стал формальным главой герцогства, в котором никогда не был.
— Приветствую, господин обер-прокурор, — кивнул он. — С чем пожаловали?
Ломоносову на все эти титулы плевать, ему в тысячу раз ценнее то, что он занимается изменением жизней людей в положительную сторону — своими реформами он рушит старый мир, закостеневший в безнадёжно устаревших догмах.
Император дал ему эту возможность, и теперь Российская империя стремительно меняется.
«Но каков же содомит этот аф Лингрен…» — с негодованием подумал Ломоносов. — «Так накрутил тут всего, что чёрт ногу сломит…»
— Пожаловал обсудить секуляризацию, Ваша светлость, — сказал визитёр.
Пётр Никитич Кречетников — сын ныне покойного Никиты Семёновича Кречетникова, действительного статского советника, президента Ревизион-коллегии при Екатерине Петровне.
Пётр, как и младший брат, выбрал военную карьеру, но потом, после возвращения императора, был отправлен в отставку, как и абсолютное большинство офицеров и генералов. Надобность в них отпала, так как за оборону Российской империи теперь отвечают императорские легионы.
Но Михаил знал его отца, поэтому, когда поднялся вопрос о выборе кандидата в обер-прокуроры синода, он вспомнил о Петре Никитиче и предложил его. После тщательного рассмотрения, император одобрил кандидатуру и теперь двадцатидвухлетний поручик в отставке стал обер-прокурором Святейшего правительствующего синода.
Такое назначение вызвало тихое недовольство в рядах чиновников, так как должность высокая и уважаемая, а поставили какого-то юнца.
Истинная причина выбора именно Кречетникова заключается в том, что он очень холодно настроен к Церкви и готов воплощать в жизнь секуляризацию.
— Нечего, пока что, обсуждать, — тяжело вздохнул Ломоносов. — Не вижу возможности провести её безопасно. Если начнётся мятеж, император мне этого не простит.
Насколько ему известно, за императором не замечено такого свойства как прощение. Поговаривают, что он просто не умеет прощать.
— Да он начнётся в любом случае! — воскликнул Пётр Никитич. — Надо начинать, пока они не подготовились!
Ломоносов открыл рот, чтобы ответить, но в этот момент в дверь постучали.
— Войдите, — разрешил он.
— Ваша светлость, депеша от Его Императорского Величества! — сообщил Геннадий. — Фельдъегерь принёс.
— Проси.
Высокорослый фельдъегерь вошёл в кабинет, лихо козырнул и вручил депешу, а затем снова, не менее лихо, козырнул, после чего покинул кабинет.
Михаил Васильевич распечатал депешу и начал внимательно её читать. На чтение ушло две с лишним минуты.
Кречетникову было очень интересно, что написал император, но от вопросов он воздерживался — ненужные вопросы на государевой службе не поощряются.
— Отменяй всё своё расписание, — произнёс Ломоносов. — Садимся за новый план секуляризации — Его Императорское Величество хочет, чтобы мы её начали, но с особыми условиями. Сказано, что приедет специалист из Шлезвига — он нам подсобит.
— Наконец-то! — заулыбался Кречетников.
Примечания:
1 — О профспециальностях в ИТЛ сталинского периода — это просто факт, который сразу же напомнил мне о примере, который я своими глазами наблюдал в деревне, в которой жил первые десять лет своей жизни. Жил там дед Карпяк, который, как я узнал позже, в юности являлся бандеровцем — его деревня находилась где-то на Западной Украине и, как ты знаешь, уважаемый читатель, эти деятели боролись против советской власти с оружием в руках и их было решено безжалостно захуярить. Собственно, тогда ещё шестнадцатилетний Карпяк состоял в бандеровцах, которых накрыл отряд МГБ — других членов незаконного бандформирования пустили в расход, а его пожалели, видимо, по причине малолетства. Так он и оказался в системе ГУЛАГ. Отсидел честно, но не просто отсидел, а обучился на печника. После освобождения он остался в Казахской ССР, так как на Украине у него никого не осталось, ведь они всей семьёй состояли в бандеровцах, ну и зарабатывал потом он себе на жизнь строительством очень качественных печей. Слышал я от других людей, что он с иронией говорил, что это его Сталин отучил на печника.