тили все его мысли. Они были необычайно разумными и не предвещали ничего хорошего. Лишь мельком увидев их, Люк захныкал. В тот короткий миг ему показалось, что голова, сидевшая на бычьей шее, больше напоминала козлиную. А его длинные желтые клыки должны были расти из пасти другого, давно вымершего хищника. Возвышающиеся сверху величайшие из рогов тоже, казалось, принадлежали иной реальности. Они двигались навстречу друг другу.
Двигатель ревел на пределе первой передачи, но у Люка не хватало самообладания переключиться на вторую. Сквозь этот рев он закричал с такой силой, что во рту появился привкус крови, а в глазах потемнело.
Оно кинулось на него через капот.
Под ударом старых копыт лобовое стекло разлетелось на кусочки. Руль треснул пополам. Следом в кабину вошло полчерепа, величиной с небольшой стол. Осколки стекла осыпали Люка, как кристаллики сахара. Люк услышал звук, будто лопнул гигантский воздушный шар. По обе стороны от шеи прошли рога, пробив спинку сиденья и листовой металл кабины. Лицо Люка оказалось прижато к жирной щетине, пахнущей старым мясом и обгаженной соломой. Между глаз что-то хрустнуло, как пластмасса. Его уже сломанный нос.
Клубы вырывающегося из пасти едкого пара, пахнущего гнилой рыбой и свиным навозом, заполнили кабину. Люка вывернуло прямо на этот огромный лохматый череп. В следующий момент существо начало яростно мотать головой.
Люк оказался буквально вдавлен в сиденье. Грузовик качнуло так, будто в него врезался скоростной автобус. Передние колеса оторвались от земли. Задняя стенка кабины вогнулась внутрь. Раздался страшный скрежет. Рога еще сильнее углубились в сталь кабины. Крыша застонала и смялась, как бумажный пакет. Существо застряло. И было готово разорвать мир на части, чтобы высвободиться.
В живот Люку уткнулся нос, влажный, как морепродукты, и подрагивающий, как детское сердце. Это ощущение, испытанное им, пока он сидел в темноте, вдавленный в сиденье, было худшим в жизни. Под носом находилась беспокойная, слюнявая пасть, ищущая, что бы ухватить и порвать словно кальку.
В последнее мгновение Люк почувствовал, как какой-то импульс, словно посланный из глубины веков предками, павшими от этих же рогов, проник ему в правую руку. Руку, сжимающую швейцарский армейский нож.
Правая была повреждена рогом, пробившим ветровое стекло. Но Люк смог, скрипя зубами, согнуть ее в локте. Потом, разжав челюсти, закричал. Закричал изо всех сил и вонзил крошечное лезвие в огромное черное горло.
Рев, вырвавшийся из пасти, оглушил его. Раздался звук, похожий на лязг двух мечей, и Люка швырнуло вперед.
Тварь исчезла. В разбитое ветровое окно ворвался сырой воздух, выветривая запах скотобойни.
Настала тишина.
А потом там, в темной сырой бесконечности деревьев, вдруг послышался кашель. Будто кто-то прочищал горло от застрявшей косточки. Люк посмотрел на свою правую руку. В ней было пусто.
Двигатель заглох. Руль исчез.
Люк закрыл глаза. Потом открыл. Рот был влажным от крови. Нос разбит.
Люк вытащил ружье и положил на капот. Потом вылез сам, совершенно голый.
Он больше не слышал ни кашля, ни лая, ни шакальего тявканья. Но он был не один в этом лесу, нависшем над ним и заслонившем серый солнечный свет. Ветви деревьев роняли тяжелые ароматные капли дождя. Люк чувствовал себя словно в известковой пещере – сверкающей, вневременной и ужасной.
Нет, больше он не слышал и не видел твари. Но его сопровождали другие существа.
Он непрерывно сглатывал, стараясь облегчить страшную сухость в опаленном кордитом горле. Его бросало то в жар, то в холод. Он видел вещи и слышал голоса людей, которых там не было. Он переходил из одного мира в другой. Он все шел и шел.
За пределами видимости сновали белые человечки. Они галдели как маленькие обезьянки. Он видел их краем глаза. Они походили на голых детей.
Находясь в бреду, он дважды разворачивался, вставал на колени и стрелял в деревья, где, как ему казалось, видел что-то маленькое, бледное и щебечущее. А потом наступала тишина. Жуткая тишина, полная ожидания и смутных надежд. Пока все не начиналось снова: топот маленьких ног по сырому полу леса и крики в далеких зарослях.
У нее был приличный выводок. Молодняк злился на него за раненую «мать». Если бы он упал и потерял сознание от усталости, они бы непременно утащили его из грез и жидкой грязи в лес. Поэтому он продолжал идти, разговаривая сам с собой, чтобы отогнать их от себя.
Судя по всему, был ранний вечер, когда Люк дошел до конца дорожки и увидел небо, словно впервые за многие годы. Дорожка просто закончилась, а когда он обернулся, перед ним была лишь сплошная стена деревьев. Он словно оказался в прибрежной бухте, куда попал, выйдя из расселины в скале, или хорошо скрытой меж двух полуостровов пещеры. Он больше не видел ни конца тропы, по которой шел полдня, ни бреши в густых зарослях подлеска, высотой с человеческий рост.
Он вышел на каменистую равнину, открытую всем ветрам и туманную после дождя. Серые, зеленые от мха и белесые камни простирались в бесконечность. Если не считать редких маленьких берез, равнина была бесплодной и пустынной, как дно огромного высохшего океана.
В этой гнетущей тишине Люка охватило бескрайнее, удушающее чувство одиночества. Таким одиноким он еще никогда себя не чувствовал. В то же время он испытывал безумное желание брести дальше в бесконечность, мимо этих гигантских валунов. Место казалось странно знакомым, словно он вернулся туда, откуда пришел давным-давно. Когда рядом с ним были три его лучших друга.
Отойдя от опушки леса на некоторое расстояние, Люк сел передохнуть. Вздрагивая всякий раз, когда голова падала на грудь, он провалился в темно-красный сон. Он не знал, сколько прошло времени. Может, несколько секунд. Или пара часов. В конце концов, когда дрожь стала невыносимой, он встал на ноги, повесил ружье на плечо и двинулся дальше, прочь от леса.
За широким гребнем леса, похожим на чью-то вытянутую руку, Люк нашел другую дорожку. Узкую, каменистую, заросшую травой, но явно неспроста протоптанную кем-то в ландшафте из камня и серого оленьего мха. Кем-то, кто однажды уходил из этого страшного леса.
Люк не знал, где север, а где юг. Не знал, куда ведет дорожка, но от одного ее вида разрыдался, содрогаясь всем телом.
Он шел во тьме, дрожа от холода и не чувствуя под собой ног. В небе зажглись тонкие очертания луны и облаков. Он часто подносил к глазам руку, пока они не перестали ее различать. Забвение не длилось долго. Небо из черного стало синим, потом розовым, а потом бледно-серым.
В какие-то моменты разум прояснялся, и Люку становилось тепло. К нему приходили настолько отчетливые воспоминания, что он сознательным усилием воли убеждал себя, что он сейчас не на работе, не в Лондоне и не разговаривает с Хатчем в стокгольмском баре о книгах.
Но, топая затекшими ногами в циклическом, утомительном бреду, в какой-то нелепый момент истины Люк осознал, что работа за 863 фунта в месяц в тридцатишестилетнем возрасте не имеет смысла. И оставшийся невыплаченным «Нат-Вест Банку» двадцатипятитысячный кредит на развитие бизнеса, давным-давно потерпевшего крах, тоже неактуален. Не имело значения и то, что он не любит свою работу, ненавидит обоих своих коллег, что он беден как иммигранты из Финсбери-парка и боится Рождества, потому что ему скоро будет негде его справлять, и что у него всего три пары обуви. Все это осталось позади. Теперь взгляд Люка был устремлен куда-то за горизонт и внутрь себя одновременно. Он знал, что это чувство никогда не вернется. Но это тоже не имело значения. Главное – он чувствует это сейчас. Он знал, что вещи, которые удерживали его, напоминали о прошлой жизни, сортировали по определенным признакам окружающих, те вещи, к которым нужно было стремиться в прежнем мире, утратили смысл.
Он был весь искалечен, покрыт грязью и кровью, а его голову все еще венчали мертвые цветы, словно удерживая разбитый на куски череп. Но даже несмотря на это Люк испытывал необычайную легкость и эйфорию. Он был голый, а его голова светилась ярким белым светом на фоне серого, дождливого неба.
Ничто здесь не имело значения. Кроме него самого. В нем еще теплилась жизнь. Сердце билось. Воздух поступал в легкие. Ноги шли. Зная, насколько быстро и неожиданно может закончиться жизнь, как ничтожна она перед этой Вселенной пространства и времени, насколько безразлична она для ее настоящих, прошлых и будущих обитателей, Люк чувствовал себя свободным. Он был одинок, но свободен. Свободен от всего и вся. Хотя бы ненадолго. И он знал, что на самом деле ничего больше у человека нет.
Благодарности
Скорбен, уныл и несчастен тот писатель, что идет в одиночку. И потому я глубоко признателен Хью «Херши» Симмонсу, который не только тщательно вычитал эту книгу (причем не один раз), но и организовал немало походов. Особенно за один из них, тот самый, что подарил мне идею этого романа, когда нам пришлось разбить лагерь прямо в снегу после того, как мы нашли двух мертвых овец, висящих на дереве. Я девятнадцать лет помнил об этом, прежде чем понял, куда пристроить эту историю.
Я безмерно благодарен Энн за ее любовь, поддержку, терпение и советы, а также моему отцу за тщательную вычитку.
Следующие книги очень помогли мне при работе над романом: «Национальные парки Швеции: последние дикие места Европы» Клэса Грюндстена, «Дольмены и ранние могилы Швеции» Кристофера Тилли, «Археологические находки Северной Швеции» Инграра Закриссана, «Земля полуночного солнца» Пола Беллони дю Чайлу. Немалым я обязан увлекательной и поучительной книге «Князья Хаоса: восход андеграундного движения сатанинского металла» Дидрика Сёдерланда и Майкла Мойнихана, без которой «Блад Френзи» никогда не появилась бы. Я проявил вольность с концепцией из текстов «Дарк Трона» о «кулаке в лицо Бога», взятой из песни «To Walk The Infernal Fields», и переделал ее на «плевок в лицо Бога», чтобы отразить подражание «Блад Френзи» революционным идеям раннего блэк-метала. Жуткие реальные истории Джона Кракауэра, Саймона Йейтса, Джо Симпсона и Ника Нила, а также творчество Элджернона Блэквуда, Артура Мейчена, Скотта Смита, Кормака Маккарти и Джеймса Дики побудили меня написать историю о жизни и смерти в диких лесах.