«Вашу критику, сударыня, я понимаю и хотел бы подвергаться ей пореже. Вы правы, говоря, что я не очень-то прислушиваюсь к советам. Но поэты, более достойные, чем я, столько льстили тем, кто обладает завидными преимуществами — богатством и властью, что я-то твердо решил никогда не льстить ни одному живому существу ни в прозе, ни в стихах, — клянусь в этом богом! Мне так же мало дела до королей, лордов, попов, критиков и прочих, как этим почтенным особам до моей поэтической светлости!»
Но были в Эдинбурге люди, которые бережно сохраняли и переписывали каждую строчку не вошедших в сборник стихов, помогали поэту в издании книги и на всю жизнь остались лучшими его друзьями. Это были типограф Вильям Смелли и старший клерк издательства Крича — Питер Хилл.
О Смелли Бернс писал, что это «человек высочайшей одаренности и огромных знаний, и при этом обладает самым добрым сердцем и самым тонким умом на свете». Смелли был автором многих статей в «Британской энциклопедии», написал «Философию естествознания». Он лично знал покойного Роберта Фергюссона и печатал его стихи. Большой, лохматый, угрюмый с виду Смелли был основателем «ордена Крохалланов» — так называлась веселая компания завсегдатаев таверны Джона Доу, где собиралась тогдашняя «интеллигенция» Эдинбурга — не академические ученые и литераторы, а настоящие люди умственного труда, который невысоко оплачивался, но высоко ценился теми, кто понимал толк в науке, литературе, музыке, живописи, театре. Понятно, что Бернс нашел тут подлинных ценителей своего таланта. II может быть, если бы умный и честный Питер Хилл был уже тогда самостоятельным издателем, а не клерком у «пьявки-Крича», судьба Бернса сложилась бы совсем иначе. Хилл впоследствии стал книготорговцем и всегда снабжал Бернса нужными ему книгами.
У «Крохалланов» — они взяли это имя из старинной песни о подвигах легендарных героев — не только пели и пили: здесь обсуждались судьбы страны, политические события, шли споры об искусстве, о том, как сохранить прекрасное наследие прошлого. В сущности с этого времени началась многолетняя работа Бернса над собиранием шотландского фольклора. Смелли познакомил его с гравером
Джонсоном — горячим любителем и знатоком шотландской песни, который изобрел дешевый способ «массовой» печати нот». Бернс так увлекся предложением Джонсона — издать сборник шотландских песен, что по целым дням просиживал в бывшей библиотеке Рамзея, где сохранилась коллекция старых рукописей и книг. Бернсу помогал органист Кларк, тонко понимавший музыку, и они оба горячо ратовали за то, чтобы сохранить старинные мелодии такими, как пел их народ, и не давать модным тогда немецким и итальянским «музикусам» изменять и приукрашивать их. «Какой пошлой и бесцветно гладкой становится в их обработке эта музыка по сравнению с переливчатой, вольной, хватающей за душу старой мелодией, — записывал в дневнике Бернс. — И я представил себе, что, быть может, шотландский поэт с верным и взыскательным слухом сумел бы написать новые слова к самым любимым нашим напевам».
Бернс и написал много новых песен на старые шотландские мелодии, которые так хорошо пели его мать и Джин. Он отдал этим песням не только всю свою поэтическую силу, свой «верный и взыскательный слух». В них вложена такая любовь к родине, такая великая любовь к жизни и к людям, что и поныне в каждой строчке, как в открытом сердце, звонко бьется живая, жаркая кровь.
В эти же дни Бернс выполнил давнишнее свое желание: актер Вуд, знавший Фергюссона, помог найти могилу поэта. Бернс добился разрешения поставить за свой счет надгробие. Он заказал простую гранитную плиту. На одной стороне стояло имя дарителя и надпись о том, что Роберту Бернсу дозволено увековечить священную память его собрата, а на другой — краткая эпитафия в стихах и над ней — имя, дата рождения и смерти, и одно из самых высоких званий, какого может удостоиться человек:
«Здесь покоится Роберт Фергюссон, Поэт».
Двадцать первого апреля 1787 года вышло первое эдинбургское издание стихов Бернса. Крич мог успокоиться — книга была встречена восторженно не только в Шотландии. Ее немедленно переиздали в Лондоне, Бельфасте, Дублине, где с разрешения Крича, а где и без его разрешения — контрабандой. Сам Крич, подписав кабальный договор с Бернсом, тут же уехал путешествовать, не выплатив поэту ни гроша из обещанных ста гиней. От издания книги Бернс, правда, получил около четырехсот фунтов. Двести он немедленно отослал своему брату Гильберту в Моссгил. Надо было решать, что делать с остальными деньгами.
«Будущее для меня темно, как первозданный хаос», — повторяет Бернс во многих письмах. Больше всего ему хотелось получить какое-нибудь место с постоянным окладом. По все его покровители настаивали, чтобы он вернулся тому образу жизни, который они считали для него самым подходящим. Им не нравилось, что их «поэт-пахарь» становится слишком «вольнолюбивым», принят как свой в общение «независимых умов» и забыл о «сельской простоте» и «смирении». Сам Патрик Миллер — крупнейший помещик Дамфризского графства предложил Бернсу в аренду ферму Эллисленд: Миллеру было лестно иметь арендатором знаменитого барда, и он назначил довольно льготные условия. «Но мистер Миллер ничего не понимает в земле, — писал Бернс, — и хотя ему, как видно, кажется, что он собирается меня осчастливить, но эта выгодная, по его мнению, сделка может меня окончательно разорить». Все же Бернс обещал заехать к Миллеру, примерно в мае, после возвращения домой.
До этого Роберт решил поехать на два месяца — посмотреть если не чужие края, то хотя бы юг Шотландии и пограничные английские графства. Спутником его был легкомысленный и всегда веселый Боб Эйнсли — двадцатидвухлетний адвокат из компании «Крохалланов». Купив двух «приличных кобылок», друзья отправились в путь верхом.
Эта поездка стала триумфальным шествием «барда Каледонии». Его наперебой приглашали в замки, в городах устраивали банкеты и приемы, все местные красавицы добивались чести танцевать с ним. От путешествия сохранились торопливые отрывочные записи, экспромты за обеденным столом, песни, посвященные девушкам, и письма друзьям, которые и сейчас нельзя читать без смеха: так заразительно весело описывает Бернс свои дорожные приключения то изящнейшим английским слогом, то, как в письме к учителю Николю, — на чистейшем шотландском диалекте.
Возвращаясь домой, Бернс заехал в Дамфри́з — приятный, оживленный город, где поэта гостеприимно встретили и выбрали почетным гражданином. Неподалеку от Дамфриза, в романтической (но и «ревматической», как пошутил один из биографов Бернса) местности, на берегу реки Нит, стояла ферма Миллера, Эллисленд, — та, которую он предлагал Бернсу. Бернсу пришлись по душе «прелестные и поэтические берега уединенной реки», но с затаенным беспокойством он смотрел на полуразрушенную лачугу, на заброшенные службы и невозделанные поля, понимая, сколько лет и зим упорнейшего труда придется вложить в эту землю, пока она сможет дать ему хоть какую-нибудь возможность безбедного существования. Он решил отложить это дело до осени — и до встречи с Джин.
Они увиделись в июне, после восьмимесячного отсутствия Роберта. Он был счастлив увидеть ее и обоих близнецов, хотя его покоробила корысть ее родителей: они не преминули намекнуть, что теперь, когда он прославился и получил деньги, они согласны «принять его в дом». Но обида была еще свежа, а будущее — неопределенно. Да и сама Джин понимала это и ничего не требовала. А может быть, ее «золотое сердце», как всегда говорил о ней Роберт, подсказывало ей, что надо только терпеливо ждать, верить и еще крепче любить Роберта...
В эту осень Бернс снова поехал путешествовать — на этот раз по северу Шотландии — родине его отцов и дедов. Его сопровождал один из «крохалланов» — учитель латыни Вильям Николь — резкий, вспыльчивый, но чистый душой и добрый человек, с которым Бернса связала долгая дружба. Во время этой поездки Бернс и Николь побывали во многих исторических местах. В самом сердце шотландских гор еще сохранились замки шотландских королей, а в одном из них кровать, на которой, по преданию, Макбет убил короля Дункана. Бернс смотрел на скалы, где слагал свои баллады легендарный бард — Оссиан, и думал, что «страна Оссиана» поистине прекрасна. Но все же поэт не мог просто любоваться красотами природы: он видел, как хищнически вырубают леса, и написал «Жалобу бруарских вод их владельцу». Он впервые увидел и большой завод в Кэрроне, знаменитый своим литьем далеко за пределами Шотландии, — еще в 1703 году русский царь Петр позвал кэрронских мастеров строить пушечнолитейный завод у Онежского озера — там, где ныне стоит Петрозаводск. Огнедышащие печи, у которых сновали потные, полуголые, изможденные «тени грешников», показались Бернсу настоящим адом, о чем он написал алмазным наконечником карандаша на окне кэрронской гостиницы, куда путников, к тому же, не сразу впустили.
И не только эту надпись оставил алмазный карандаш — подарок лорда Гленкерна. Замок Стерлинг, где когда-то жили национальные герои Шотландии Брюс и Уоллес, стоял разрушенный, забытый теми, за кого бились герои. И Бернс пишет на стекле гостиницы крамольные строки о замке Стюартов, стоящем без кровли, и об их троне, который перешел «к чужой династии, к семье из-за границы, где друг за другом следуют тупицы...» Для Бернса Стюарты — и последний из них — король Яков, чьи сторонники назывались «якобитами», — были не королями, которых он почитал как верноподданный, а символом национальной независимости Шотландии. «Никак не могу согласиться с выспренними суждениями о «гражданах мира вообще», — писал Бернс. — Во мне живут национальные традиции, которые, по-моему, сильнее всего горят именно в сердцах шотландцев». Позже Бернс написал замечательное письмо в газету «Стар» по поводу «грубых и оскорбительных слов» по адресу Стюартов, которые бросил в проповеди дамфризский священник. Это письмо свидетельствует не только о правильном понимании исторических событий, но и является образцом тончайшей иронии: Бернс говорит, что если в тот век короли и были «кровавыми и жестокими», что вызывало «справедливый гнев их подданных», то это объясняется дикостью нравов. «Но как вы объясните, что в наш просвещенный век против Великобритании восстал целый народ — американские колонисты, чьи потомки будут праздновать столетие освобождения от нас столь же горячо и искренно, как мы празднуем освобождение от сурового гнета династии Стюартов».