Он почти угадал – спустя полтора года в загоне блеяли двенадцать коз, не считая козлят. Теперь у него был постоянный запас козьего мяса и молока. А козлята так приручились, что их уже не надо было держать в загоне. Они, словно собачки, ходили за Робинзоном по пятам.
Надо было видеть эту забавную картину. Впереди шел странно одетый длинноволосый человек. На голове у него была напялена высокая остроконечная шапка из козьего меха. Камзол и короткие штаны, сшитые из шкуры длинношерстого козла, блестели на солнце. А над головой этот человек держал огромный зонтик, обтянутый тоже козлиной шкурой мехом наружу, чтобы при сильном дожде потоки воды не застаивались, а тут же стекали вниз. Спасал зонтик и от нещадно палившего солнца. И вот за этим на первый взгляд забавным чучелом доверчиво семенили блеющие белые и пестрые козлята с едва пробивающимися упрямыми рожками. У ног этого широко шагавшего человека вилась и чуть постаревшая собака. Она, конечно, считала себя его главным другом. И была права.
ДНЕВНИК
19 июля. Мне что-то нездоровится. Так зябко, будто на улице наша английская зима со слякотью и сыростью. На самом деле у нас тепло, летнее жаркое солнце. Но озноб не проходит. Мой пес явно обеспокоен. Он впервые видит хозяина хворающим и старается развеселить меня. Виляет хвостом, повизгивает, лижет языком в нос.
А я страшно боюсь расхвораться. Ведь у меня нет ни лекарств, ни сиделки. Головная боль не оставляет. Ночь почти не спал. Меня лихорадило, бросало то в жар, то в холод. Весь день пролежал в постели. Ни есть, ни пить не хотелось. Да если бы и появилось такое желание, я не смог бы исполнить его. В моей пещере уже не было ни капли воды, ни крошки пищи.
Опять трясла лихорадка.
Мне вдруг представилось, что болезнь послана мне в наказание. Словно кто-то огненный, спустившийся с неба вещает: «Помни, что все испытания, посланные тебе, не случайны! Только искреннее раскаяние спасет тебя!» Я вдруг вспомнил, что провидение было ко мне благосклонно. Весь экипаж нашего затонувшего корабля погиб. В живых остался только я. Так как же я смел унывать, ступив на берег этого острова! Случившееся со мной я полагал ужасным несчастьем, а на самом деле ведь это было спасение!
И будто по мановению чьей-то руки я почувствовал, как силы возвращаются ко мне. Наутро, немного освеженный сном, я поднялся. Боясь, что приступ лихорадки может повториться, я вышел наружу и принес плошку воды и кусок вяленого мяса. И опять заснул глубоким сном. Только к вечеру мне стало намного легче. И я с удовольствием подкрепился печеными черепашьими яйцами…
Эта запись в дневнике была последней. Нет, нет, Робинзон был жив и чувствовал себя прекрасно. Просто кончились чернила, а делать их из какого-нибудь древесного сока он так и не научился.
Впрочем, это его нисколько не расстраивало. Вскоре начались такие события, что Робинзону уже было не до дневника.
Глава тринадцатаяСЛЕД!
Первые годы заточения на необитаемом острове, затерянном в бесконечном океане, несчастный пленник не терял надежды увидеть вдалеке спасительный корабль. По нескольку раз в день он срывался с места и спешил к высокой скале на берегу и, взобравшись на нее, до рези в глазах вглядывался в безлюдную даль. Через некоторое время расстроенный и опустошенный, он возвращался к своим домашним делам и занятиям.
Но вдруг ему казалось, что он слышит близкое хлопание корабельного паруса или звуки человеческих голосов. И он, опять окрыленный надеждой, несся к берегу.
«Небо! – молил он. – Сотвори чудо! Не обмани меня!»
И снова его встречало безмолвие, нарушаемое равнодушным прибоем и тревожными криками чаек. Постепенно Робинзон смирился с тем, что морские пути далеко обходят эту часть океана, и только увлекаемый бурей корабль может достичь его острова. Он не мог смириться с этой мыслью, но все реже и реже появлялся на песчаной отмели с одинокой скалой. Даже во время прогулок Робинзон старался не заглядывать сюда, чтобы лишний раз не мучить себя напрасным ожиданием.
Однако обходить, как он в шутку говаривал, «свои владения», Робинзон любил. Он брал с собой преданного пса, а на плече у него сидел попугай, картавивший прямо в ухо: «Робин! Робин! Робин!». Под палящим солнцем идти было тяжело, а потому он старался шагать налегке. Ружье оставалось дома. Да в нем и не было надобности. На его острове, как он давно убедился, не встретить ни людей, ни хищных зверей. Опасаться некого. А после того, как обустроилась козья ферма, отпала надобность и в охоте.
В своем забавном меховом колпаке, в тени большого зонтика Робинзон мог ходить долго и далеко. Каждый раз он давал себе задание дойти до того или другого места. То брел в густых зарослях, лениво срывая свежие плоды. То заглядывал к небольшому водопаду, оживлявшему все вокруг облаком водяной пыли. Здесь хорошо было присесть и отдохнуть от палящего зноя. Иногда Робинзона тянуло навестить то местечко, которое он называл своей дачей. Здесь был устроен небольшой навес, оплетенный диким виноградом, стоял врытый в землю столик. Робинзон срывал полные кисти винограда и развешивал их на протянутой от дерева к дереву лиане. Вскоре старательное солнце вялило и высушивало налитый соком виноград, превращая его в чудесный изюм, запасы которого хранились в погребе у Робинзона.
Вообще эта часть острова была намного привлекательнее, чем то место, где он давно поселился. Кругом, куда ни глянешь, простирались зеленые луга, разливался густой аромат необычных цветов. Здесь обитали разноцветные попугайчики, которых попугай Робинзона почему-то не жаловал. Он раскрывал крылья, угрожающе щелкал клювом и надменно отворачивался, стоило какому-нибудь зеленохвостому невежде подлететь поближе. Короче говоря, здесь Робинзон отдыхал не только от забот, но и от тяжелых мыслей, которые его иногда посещали, наполняя грудь тревогой.
Вот и на этот раз он отправился на этот благословенный край острова. Но для разнообразия решил идти не напрямик уже протоптанной тропой, вившейся вдоль небольшой тенистой рощицы, мимо скалистого ущелья и вдоль звонкого ручья. Робинзону вздумалось растянуть прогулку, ведь времени у него всегда было вдоволь, а отдых давал силы и прогонял тоску по человеческому лицу, голосу, теплу рук и улыбке. Впрочем, Робинзон, закаленный одиночеством и постоянными заботами об устройстве жизни и пропитании, редко позволял этим грустным мыслям властвовать над собой.
Он медленно, задумчиво брел вдоль песчаного берега, слушая умиротворяющий шорох волн на песке. Любимым его занятием было отыскивать в песке выброшенные морем причудливые раковины. Он собрал уже целую коллекцию, украшавшую длинную полку над рабочим столом. И сейчас Робинзон рассеянно скользил глазами по ребристому, словно расчесанному гребнем, песку под ногами. Как вдруг!.. Он остановился как вкопанный. На песке ясно отпечатался след голой человеческой ноги!
Робинзон замер. Он оглядывался, настороженно прислушивался. Никого. Ни звука. А след вот он – пятка, пальцы. Ровно пять. Робинзон попробовал вставить в отпечаток следа свою ступню. Да, это не звериная нога – человеческая! Он взбежал на откос и, поворачиваясь в разные стороны, осмотрел окрестности. Ни души. Он сбежал вниз и поспешил еще раз осмотреть ясно отпечатанный на песке след. Но он пропал! Волна ли слизнула его, или все это померещилось ему, было видением в дрожащем от зноя воздухе?
Глава четырнадцатаяУБЕЖИЩЕ
Несказанный, необъяснимый страх обуял Робинзона. Охваченный паникой, он, не останавливаясь и не оглядываясь, ринулся к дому. Три дня бедняга не выходил из своего укрытия. Он, который жаждал оказаться снова в обществе людей, умирал от страха, вспоминая отпечаток босой человеческой ноги.
«Но, может быть, это мой след? – пытался успокоить себя Робинзон. – Ну, конечно, я просто забыл, что прежде уже ходил этой дорогой!»
И тут же обрывал себя. Ведь увиденный след почти мгновенно был смыт волной. Как бы он продержался хотя бы несколько дней? Но, если ни один корабль не появлялся на горизонте и тем более не заходил в бухту острова, значит, здесь обитают дикари? Или они зачем-то приплывают сюда на своих пирогах? И могут наткнуться на его жилище! С добрыми ли намерениями или злыми, какая разница! Надо позаботиться о защите.
И Робинзон решил как можно скорее укрепить свой дом, превратить его в безопасное убежище. За три дня полного затворничества он немного успокоился и впервые вышел из дома, отправившись в соседнюю рощицу, где, работая весь день, вырубил целую гору прочных кольев. Вбив их в землю вокруг дома, Робинзон устроил круговую ограду выше человеческого роста вдобавок к прежней. Только теперь колья были потолще и вырублены из железного дерева.
Он уже привык попадать в дом по приставной лестнице. Потому и во втором частоколе не оставил ни ворот, ни калитки. Приставную лестницу он теперь не забывал каждый раз втаскивать внутрь. Зато в нескольких местах этой крепостной стены были проделаны бойницы, такие узкие, что в них едва можно бы просунуть руку. Туда Робинзон вставил мушкеты, которые когда-то принес с затонувшего корабля.
На сооружение этого укрепления ушли многие месяцы работы. Как всегда, тяжкий труд прогнал тревожные мысли, и Робинзон снова пришел в ровное расположение духа. Теперь он решил перевести внутрь ограды и небольшой загон для коз. Во-первых, здесь они в безопасности, а во-вторых, в случае долгой осады у него всегда будет вдоволь молока и мяса.
В этих заботах миновали еще два года. Колья, окружавшие крепость, пустили ветви, а те густо зазеленели. И вскоре ограда стала похожа на молодую рощицу. Робинзон окончательно успокоился. Но все же до сих пор не решался навестить то место, где обнаружил пугающий след. Однако непреодолимое любопытство тянуло его туда. Как всегда, изворотливый ум Робинзона подсказал ему остроумный способ осмотреть те места, не приближаясь. В его хозяйстве сохранилась небольшая медная подзорная труба, вероятно, принадлежавшая капитану потерпевшего крушение корабля. Прихватив с собой ружье, а без него Робинзон теперь не делал ни шага, он отправился к небольшому возвышению как раз напротив той роковой прибрежной отмели.