Мы благодарили их знаками, потому что больше нам было нечем отблагодарить. Но в ту же минуту нам представился случай оказать им большую услугу. Мы ещё стояли у берега, как вдруг со стороны гор выбежали два огромных зверя и бросились к морю. Один из них, как нам казалось, гнался за другим. Только человек, державший копьё или дротик, остался на месте; остальные пустились бежать. Но звери мчались прямо к морю и не намеревались нападать на негров. Они бросились в воду и стали плавать, словно купание было единственной целью их появления. Вдруг один из них подплыл довольно близко к баркасу. Я этого не ожидал; тем не менее, зарядив поскорее ружьё и приказав Ксури зарядить оба других, я приготовился встретить хищника. Как только он приблизился на расстояние ружейного выстрела, я спустил курок, и пуля попала ему прямо в голову.
Невозможно передать, сколь поражены были бедные дикари, когда услышали треск и увидали огонь ружейного выстрела; некоторые из них едва не умерли со страху и упали на землю. Но, видя, что зверь пошёл ко дну и что я делаю им знаки подойти ближе, они ободрились и вошли в воду, чтобы вытащить убитого зверя. Животное оказалось леопардом редкой породы с пятнистой шкурой необычайной красоты. Негры, стоя над ним, воздевали вверх руки в знак изумления; они не могли понять, чем я его убил.
Второй зверь, испуганный огнём и треском моего выстрела, выскочил на берег и убежал в горы. Между тем я понял, что неграм хочется поесть мяса убитого леопарда; я охотно оставил его им в дар и показал знаками, что они могут взять его себе. А они принесли для меня новый запас провизии, гораздо больше прежнего. Затем я знаками попросил у них воды, протянув один из наших кувшинов, я опрокинул его кверху дном, чтобы показать, что он пуст и что его надо наполнить. Немного погодя появились две женщины с большим сосудом воды из обожжённой глины и оставили его на берегу, как и провизию. Я отправил Ксури со всеми нашими кувшинами, и он наполнил водой все три.
Запасшись таким образом водой, кореньями и зерном, я расстался с гостеприимными неграми и в течение ещё одиннадцати дней продолжал путь в прежнем направлении, не приближаясь к берегу. Наконец милях в пятнадцати впереди я увидел узкую полосу земли, далеко выступавшую в море. Погода была тихая, и я свернул в открытое море, чтобы обогнуть эту косу. В тот момент, когда мы поравнялись с её оконечностью, я ясно различил милях в двух от берега со стороны океана другую полосу земли и заключил вполне основательно, что узкая коса – Зелёный Мыс, а полоса земли – острова того же названия. Но они были очень далеко, и я не решался направиться к ним.
Вдруг я услышал крик Ксури: «Хозяин! Хозяин! Парус! Корабль!» Глупый мальчишка перепугался до смерти, вообразив, что это один из кораблей его хозяина, посланный за нами в погоню; но я знал, как далеко ушли мы от мавров, и был уверен, что нам не может угрожать эта опасность. Я выскочил из каюты и тотчас же не только увидел корабль, но даже определил, что он был португальский и направлялся, как я поначалу решил, к берегам Гвинеи. Но, присмотревшись, я убедился, что судно идёт в другом направлении и не думает сворачивать к земле. Тогда я поднял все паруса и повернул в открытое море, решившись сделать всё возможное, чтобы вступить с кораблём в переговоры.
Впрочем, я скоро убедился, что, даже идя полным ходом, мы не успеем подойти к нему близко и что оно пройдёт мимо, прежде чем мы успеем подать сигнал. Мы выбивались из сил, но, когда я уже почти отчаялся, нас, очевидно, разглядели с корабля в подзорную трубу. Корабль убавил паруса, чтобы дать нам возможность подойти. Я воспрянул духом. У нас на баркасе был кормовой флаг с корабля нашего бывшего хозяина, и я стал махать этим флагом в знак того, что мы терпим бедствие, и выстрелил из ружья. На корабле увидели флаг и дым от выстрела; корабль лёг в дрейф, и спустя три часа мы причалили к нему.
По-португальски, по-испански и по-французски меня стали спрашивать, кто я, но ни одного из этих языков я не знал. Наконец один матрос, шотландец, заговорил со мной по-английски, и я объяснил ему, что я англичанин и убежал от мавров из Сале, где меня держали в неволе. Тогда меня и моего спутника пригласили на корабль со всем нашим грузом и приняли весьма любезно.
Легко себе представить, какой невыразимой радостью наполнило меня сознание свободы после того бедственного и почти безнадёжного положения, в котором я находился. Я немедленно предложил всё своё имущество капитану в благодарность за моё избавление, но он великодушно отказался, сказав, что ничего с меня не возьмёт и что всё будет возвращено мне в целости, как только мы придём в Бразилию.
– Спасая вам жизнь, – прибавил он, – я поступлю с вами так же, как хотел бы, чтоб поступили со мной, будь я на вашем месте. Я довезу вас даром до Бразилии, а ваше имущество даст вам возможность прожить там и оплатить проезд на родину.
Что касается моего баркаса, то капитан сказал, что охотно купит его для своего корабля, и выдал мне письменное обязательство уплатить за него восемьдесят серебряных «восьмериков»[7] в Бразилии. Кроме того, он предложил мне шестьдесят «восьмериков» за мальчика Ксури и пообещал, что отпустит его на волю через десять лет, если он примет христианство. Да и сам Ксури выразил желание перейти к капитану.
Наш переезд до Бразилии совершился вполне благополучно, и после двадцатидвухдневного плавания мы вошли в залив Всех Святых. Итак, я ещё раз без особых потерь вышел из самого бедственного положения, в какое только может попасть человек.
Я никогда не забуду, как великодушно отнёсся ко мне капитан португальского корабля. Он ничего не взял с меня за проезд, аккуратнейшим образом возвратил мне все мои вещи и купил всё, что мне хотелось продать, в том числе ящик с винами, два ружья и остаток воску. Словом, я выручил около двухсот «восьмериков» и с этим капиталом сошёл на берег Бразилии.
Вскоре капитан ввёл меня в дом одного своего знакомого, такого же доброго и честного человека, как он сам. Это был владелец плантации сахарного тростника и сахарного завода при ней. Я прожил у него довольно долгое время и благодаря этому познакомился с культурой сахарного тростника и с сахарным производством. Видя, как хорошо живётся плантаторам и как быстро они богатеют, я решил хлопотать о разрешении поселиться здесь окончательно, чтобы самому заняться этим делом. В то же время я старался придумать какой-нибудь способ выписать из Лондона хранившиеся у меня там деньги. Когда мне удалось получить бразильское подданство, я на все мои наличные деньги купил участок невозделанной земли и стал составлять план моей будущей плантации и усадьбы, сообразуясь с размерами той денежной суммы, которую рассчитывал получить из Англии.
Был у меня сосед, португалец из Лиссабона, по фамилии Уэллс. Он находился приблизительно в таких же условиях, как и я. Я называю его соседом, потому что его плантация прилегала к моей и мы с ним были в самых приятельских отношениях. У меня, как и у него, оборотный капитал был весьма невелик, и первые два года мы оба еле-еле могли прокормиться с наших плантаций. Но по мере того как земля возделывалась, мы богатели. Но мы оба нуждались в рабочих руках, и тут мне стало ясно, как неразумно я поступил, расставшись с мальчиком Ксури.
Но увы! Благоразумием я никогда не отличался. И теперь мне не оставалось ничего более, как продолжать в том же духе. Я навязал себе на шею дело, к которому у меня никогда не лежала душа, прямо противоположное той жизни, о какой я мечтал, ради которой я покинул родительский дом и пренебрёг отцовскими советами. Как часто теперь говорил я себе, что мог бы делать то же самое и в Англии, живя среди друзей!
Вот каким горьким размышлениям о своей судьбе предавался я в Бразилии. Кроме моего соседа-плантатора, с которым я изредка виделся, мне не с кем было перекинуться словом; все работы мне приходилось исполнять собственными руками, и я, бывало, постоянно твердил, что живу, точно на необитаемом острове, и жаловался, что кругом нет ни одной души человеческой.
Мои планы относительно сахарной плантации приняли уже некоторую определённость к тому времени, когда мой благодетель – капитан, подобравший меня в море, должен был отплыть обратно на родину. И он дал мне следующий дружеский совет:
– Сеньор, дайте мне формальную доверенность и напишите в Лондон тому лицу, у которого хранятся ваши деньги, чтобы для вас там закупили товаров, таких, какие находят сбыт в здешних краях, и переслали бы их в Лиссабон по адресу, который я вам укажу; а я, если бог даст, вернусь и доставлю вам их в целости. Но на вашем месте я взял бы на первый раз всего лишь сто фунтов стерлингов, то есть половину вашего капитала. Рискните сначала только этим.
Совет был так хорош, что мне оставалось только последовать ему. Поэтому я, не колеблясь, выдал капитану доверенность и приготовил письмо к вдове английского капитана, которой когда-то отдал на сохранение свои деньги.
Мой друг-капитан тотчас по прибытии своём в Лиссабон через английских купцов переслал в Лондон одному тамошнему купцу заказ на товары, присоединив к нему подробнейшее описание моих похождений. Лондонский купец немедленно передал оба письма вдове английского капитана, и она выдала ему требуемую сумму.
Закупив на все мои сто фунтов английских товаров по указаниям моего приятеля-капитана, лондонский купец переслал их ему в Лиссабон, а тот благополучно доставил мне в Бразилию. В числе других вещей он уже по собственному почину привёз мне всевозможных земледельческих орудий, а также всякой хозяйственной утвари. Всё это были вещи, необходимые для работ на плантации, и все они очень мне пригодились.
Когда прибыл мой груз, я был вне себя от радости и считал свою будущность отныне обеспеченной. Мой добрый опекун кроме всего прочего привёз мне работника, которого нанял с обязательством прослужить мне шесть лет. Так как мои товары были английскими мануфактурными изделиями, которые особенно ценились и требовались в этой стране, то, когда всё было распродано, мой капитал учетверился. Благодаря этому я далеко опередил моего бедного соседа по разработке плантации, ибо первым делом после распродажи товаров купил невольника-негра и нанял ещё одного работника-европейца.