В подчинении у Сережки было три десятка черных негров. Негры были сельскохозяйственными кибами — низкорослыми сервомехами с телами из черного пластика. Конечностей у кибов было шесть, тела сегментированными, головные ганглии словно щетиной, заросли антеннами органов ориентации и коммуникации. Больше всего кибы смахивали на муравьев-переростков, но в паспорте значилось «антропоморфные».
Сережка и не возражал.
Антропоморфные так антропоморфные. Пусть им и все равно, по стенам бегать или по потолку. Хозяин и сам не лучше — тяжесть вернется при торможении, которое начнется еще только через неделю, а пока перемещаться приходится где влет, где на липучках, а где и на магнитах.
«Роботовладалец» звучало почти как «рабовладелец», что нравилось Сережке куда больше, чем «муравед». Так обычно величали киб-техников на станциях Приземелья. Вроде и не обидно, да и по делу — но вот не нравилось, и все тут.
«Зовите меня просто — Себастьян Перейра, торговец черным деревом», — важно заявлял Сережка своему отражению в зеркальных поверхностях душевой. Позы при этом он принимал самые что ни на есть величавые. Впрочем, впечатление от всего этого величия сильно смазывалось тем, что из одежды на Сережки в такие моменты были только хлопья ионной нанопены с запахом смолы ливанского кедра.
Немного поколдовав над машинным кодом, Сережка в первую неделю путешествия обучил своих кибов нехитрому приветствию. Теперь, встречая его в первый раз за стандартный двадцатичетырехчасовой цикл, каждый киб «почтительно» останавливался и басил густым африканским голосом: «Доброго дня, масса Серж».
— Сладко ли вам, черные негры? — спрашивал плантатор Сережка «муравьишек», суетящихся в центральном туннеле, который пронзал все двухсотметровое тело-сердечник корабля.
«Негры» выстраивались перед ним в воздухе ровными рядами, срывали с головных ганглиев несуществующие шляпы и нестройным хором отвечали:
— Ай, сладко, барин!
«Масса Серж» лучился довольством. Игра ему не наскучивала. Ну вот никак. Вот нисколечко.
Сказать по правде, на самом деле плантатор Сережка никаким плантатором и не был. А был он киб-техником Сергеем Косицыным. А по смежной специальности — лаборантом-биологом. Ну, если по честному, был Сережка пока еще всего-навсего стажером.
И засев венерианской атмосферы хлореллой в рамках проекта терраформинга ближайшей соседки родины человечества был его первым ответственным заданием.
На Аллочку со второго потока это должно было произвести определенное впечатление. Уж на это плантатор Сережка питал очень большие надежды. Сделанное украдкой голофото первой красавицы их выпуска он носил в кармашке комбеза, на самом сердце.
Хлорелла достигла расчетной посевной массы за трое суток до подлета к Венере. Баржа уже активно тормозила, вернулась тяжесть, и Сережка уже мог нормально ходить по части поверхностей и палуб. Кибы как ни в чем не бывало носились по переборкам и подволоку.
То, что в расчеты спецов по хлорелле из Академа вкралась некая погрешность, Сережку насторожило только тогда, когда за два дня до выхода на орбиту вокруг Венеры он поутру вляпался теннисной туфлей в какую-то неприятную зеленоватую слизь, которой на борту его балкера явно было не место.
Пробегающий мимо киб мимоходом всосал лужу раструбом пылесоса.
И помчался дальше, оставляя за собой зеленый слизистый след. «Зеленка» не помещалась в переполненном резервуаре кибова тельца.
А из поперечного коридора, одного из двух с половиной десятков, соединявших стержень носителя с пристыкованными к нему цистернами с хлореллой, выплеснулась новая порция зелени.
— Мама, — очень по-детски сказал плантатор Сережка, вырубил подачу воды и удобрений в резервуары и забаррикадировался в жилом модуле.
Сразу за этим последовал час ругани со спецами из Академгородка — долгий час, полный вселенских страстей, когда привычные пятиминутные паузы в общении были практически полностью заняты не особенно содержательными, но очень насыщенными в эмоциональном плане речами. Потом Сережка, пригрозив напоследок: а) разгерметизировать судно, б) сбросить груз немедленно — устало откинулся в ложементе и остаток дня мрачно наблюдал через коридорные камеры и видеоглаза кибов, как выпершая из цистерн хлорелла заполняет его корабль сотнями тонн радостно-зеленой биомассы.
Кибы копошились в этом бульоне, пока он не скомандовал им убираться в гнезда. Все равно толку от них не было.
К вечеру слизь затянула объективы всех внутренних камер вне жилой зоны.
Сочленения и стыковочные узлы балкера, не рассчитанные на подобные нагрузки, начали зловеще поскрипывать.
На следующий день Сережка разгерметизировал жилые палубы и впустил хлореллу внутрь, оставив за собой одну лишь рубку. Уж больно не хотелось губить и корабль, и плод трудов лабораторий Академа, который так ждали на Венере.
Через сутки балкер застонал снова.
Сережка, скрипнув зубами в такт стонам конструкции, запросил связь с Землей. Установившийся было контакт вдруг прервался.
Одновременно с этим что-то скрежетнуло по обшивке жилого модуля снаружи, а в иллюминаторе вместо привычной черноты с россыпью холодных звезд возникла страшная безглазая харя, в которой отразились, как в зеркале, вытаращенные сережкины глаза.
Камеры внешнего обзора показали застрявший среди антенн дальней связи странный аппарат, состоящий практически из одних двигателей с приделанных к ним ложементом, и понурую фигуру в скафандре со знакомым орнаментом из золотых колосьев и хохломских узоров, застывшую в поклоне над иллюминатором жилого модуля.
Венера занимала половину небосклона. Между ней и Солнцем неясным сгустком черноты маячил экран поглотителя диаметром в треть поперечника планетарного диска.
Вздохнув, плантатор Сережка потопал к шлюзу — встречать непрошенного гостя, свалившегося на его больную голову невесть откуда.
Думать о том, как быть дальше, предстояло теперь уже вдвоем.
Это вселяло какую-никакую, а надежду.
Забравшись в скафандр, он переключил управление судном на внешний модуль и вышел наружу, одновременно разблокировав двери в рубку. Ближайший час хлорелле будет чем заняться, подумал Сережка.
А вот что делать потом?
Вопро-ос…
3. Облачный страж
— Что значит — мы расстаемся?
В стерильной чистоте ЦУПа биостанции вопрос прозвучал особенно странно. Даже звук собственного голоса — и тот показался чужим. Поэтому Вадик переспросил:
— То есть как — расстаемся?
Он взмахнул беспомощно светлыми до полупрозрачности, легкими, как крылья мотылька, ресницами. Инга смотрела на него в упор, закусив губу. Челка косо лежала на глазах. В тени под челкой влажно взблеснуло. Инга сердито тряхнула головой и решительно отключила связь.
Отключила еще две с половиной минуты назад. Сразу, как только выдала на гора всю информацию. Вывалила ее на Вадика — и оставила его одного разгребать все.
— Что значит — расстаемся? — спросил Вадик у погасшей консоли.
Получилось глупо.
Консоль была большая, в рост, и занимала целый простенок между настенными пультами центра управления мезоплана. Сейчас, выключенная, она мягко светилась остаточным излучением, как огромная овальная жемчужина.
Вадик, глядя в неясный контур своего отражения в консоли, решил, что отпечаток рифленой подошвы настоящего рейнджерского ботинка смотрелся бы на ней в самый раз. Правда, ближайший рейнджерский ботинок находился на марсианской базе, а марсианская база вместе с самим Марсом — мало того что в трех с половиной сотнях километров отсюда, так ведь еще и по другую сторону от Солнца. Поэтому Вадик ограничился тем, что только погладил консоль кончиками пальцев.
— Не верю, — сказал он.
Тут пискнул сигнал внешнего предупреждения.
Вадик вздохнул и развернулся вместе с ложементом к соответствующей панели.
Даже погрустить по-человечески не получается, думал он, включая обзор верхней полусферы.
И замер.
Прямо ему на голову валился в сверкании бессчетных — как всегда в венерианской атмосфере — молний космический корабль, разваливаясь на части прямо на глазах.
Вадик на мгновение обмер.
Потом, уже в более спокойной обстановке, он вспоминал, что ему лишь показалось, что он превратился с перепугу в соляной столб. На деле же он после вполне объяснимого мгновения замешательства развил на удивление бурную деятельность.
Вадик в секунды четко, как по инструкции, открыл кингстоны мезоплана, одновременно врубая турбины правой полуокружности огромного бублика. Мезоплан, всосав изрядную порцию венерианского воздуха, осел на один из «бортов» и начал стремительно «тонуть». Ускорители делали затопление еще более быстрым. Дирижабль-переросток уходил с просчитанной бортовым вычислителем траектории падения терпящего крушение судна.
Излучатели охранного периметра начали отстреливать проходившие в опасной близи обломки кораблекрушения. К счастью, таковых было немного, и все они были невелики.
Крупные обломки прошли чуть в стороне, и оптические усилители позволили опознать в них стандартные модули-цистерны балкера-сеятеля. Заглубившись в атмосферу на полсотни километров, они превратились в бесформенные комки искореженного все еще чудовищным, несмотря на все усилия терраформистов, давлением. В падении цистерны окутывались облачками зеленой мелкодисперсной взвеси.
Хлорелла, подумал Вадик. Чертова уйма хлореллы. Но почему — так?! Почему без предупреждения?! То этот ледовый астероид, пришедший с опережением графика — но того хоть ждали, и даже успели на подлете выбросить на него десант в поисках пропавшего без вести техника из пояса Койпера… Безуспешно, впрочем. Честь и слава…
Астероид пролился кислотным дождем, атмосфера все еще не успокоилась, нещадно полыхая разрядами вольтовых дуг в тысячу километров длиной, и шаровых молний слетелось сюда немеряно…
А теперь еще и этот… «летучий голандец».
Ветры высоты утаскивали прочь распыленную хлореллу, свивая ее в струи наподобие дымных. Бомбежка контейнерами закончилась.