— Согласен, — ответил Фил Эвэнс. — Да, мы сделали большую ошибку, не отправившись из клуба прямо домой.
— Всегда делаешь ошибку, поступая неразумно, — ответил дядюшка Прудэнт.
В эту минуту продолжительный вздох донесся из самого темного угла их помещения.
— Что это? — спросил Фил Эвэнс.
— Ничего!.. Это Фриколин.
И дядюшка Прудэнт продолжал:
— Между тем моментом, когда мы были схвачены в нескольких шагах от лесной поляны, и тем, когда нас бросили в эту конуру, прошло не более двух минут, поэтому ясно, что эти люди нас не утащили дальше Фермонтского парка.
— Да, разумеется, так как, если бы они это сделали, мы, без сомнения, почувствовали бы, что нас куда-то перетащили.
— Именно! — ответил дядюшка Прудэнт. — Поэтому весьма вероятно, что мы заперты в каком-нибудь закрытом фургоне вроде тех, которые употребляются в прериях или служат для перевозки странствующих комедиантов.
— Возможно! Если бы мы были помещены на каком-нибудь судне, стоящем на якоре у одного из берегов реки Скулкилл, то мы это тотчас узнали бы по легкой качке.
— Согласен и с этим, — подтвердил дядюшка Прудэнт. — Так как мы находимся все еще на поляне, то сейчас представляется удобный момент для побега — при условии, что Робура мы потом все-таки найдем…
— И заставим его дорого заплатить за покушение на свободу двух граждан Соединенных штатов Америки.
— Да, дорого… очень дорого!
— Но кто же он, этот человек? Откуда явился? И какой он национальности — англичанин, немец, француз?
— Он негодяй, и этого достаточно, — ответил дядюшка Прудэнт. — А теперь — за работу!
Протянув вперед руки и растопырив пальцы, оба они принялись ощупывать перегородки помещения, в которое были заперты, надеясь найти какую-нибудь щель. Но все старания были тщетны. Дверь была герметически закрыта, 38 а сломать замок было невозможно. Можно было попытаться проделать отверстие в стене и выскочить в него. Но смогут ли их ножи прорезать перегородку?
— Однако откуда это дрожание, которое все не прекращается? — спросил Фил Эвэнс.
— Ветер, очевидно, — ответил дядюшка Прудэнт.
— Ветер?.. Но мне кажется, что до полуночи вечер был абсолютно тихий.
— Очевидно, ветер, Фил Эвэнс. Чем же иначе вы это объясните?
Фил Эвэнс, выдвинув лучшее лезвие своего ножа, попытался всадить его в перегородку около самой двери. Может быть, будет достаточно сделать небольшое отверстие, чтобы раскрыть эту дверь, если она заперта только задвижкой или если ключ оставлен в замке?
Несколько минут усиленной работы только затупили и зазубрили лезвие ножа, превратив его в пилу с бесчисленными зубцами.
— Что, не берет, Фил Эвэнс?
— Не берет.
— Может быть, мы находимся в помещении со стенками из листового железа?
— Отнюдь нет, дядюшка Прудэнт. Перегородка, когда в нее ударяешь, не издает металлического звука.
— В таком случае, она из железного дерева?
— Нет, тут нет ни железа, ни дерева.
— Но что же это тогда?
— Невозможно понять, но, во всяком случае, из такого материала, с которым сталь бессильна что-нибудь сделать!
Дядюшка Прудэнт в припадке безумного гнева закричал и затопал ногами, в то время как его руки точно искали в темноте воображаемого Робура, чтобы его задушить.
— Спокойно, дядюшка Прудэнт, — остановил его Фил Эвэнс, — спокойно! Попробуйте теперь сами.
Дядюшка Прудэнт попробовал, но его нож не только не мог врезаться в перегородку, он не мог даже нанести ей и царапины, будто она была из толстого стекла. Таким образом, всякий побег становился невозможным.
Оставалось покориться судьбе, что совсем не в характере янки, и ждать случая, что всегда неприятно для умов исключительно практических. Тем временем Фриколин начал проявлять признаки очень плохого самочувствия. Страдал ли он от судорог в желудке или от судорог во всех членах, но он охал и стонал самым невероятным образом.
Дядюшка Прудэнт подумал, что пора это прекратить, разрезав веревки, которыми связали негра. Но освобождение Фриколина лишь осложнило положение. Начались бесконечные причитания, вызываемые и страхом и голодом. Мозг Фриколина испытывал не меньше страданий, чем его желудок. Трудно было сказать, которому из этих двух внутренних органов он был более обязан тем, что испытывал.
— Фриколин! — прикрикнул на него дядюшка Прудэнт.
— Мастер дядюшка! Мастер дядюшка! — ответил негр после взрыва отчаянных воплей.
— Возможно, что мы будем вынуждены умирать с голода в этой тюрьме. Но мы твердо решили погибнуть только после того, как нами будут использованы все возможные средства для поддержания нашего питания и продления нашей жизни…
— Меня съедят?! — закричал Фриколин.
— Как это обычно делают с неграми в подобных случаях. Поэтому, Фриколин, постарайся вести себя так, чтобы о тебе забыли…
— В противном случае из тебя, из Фриколина, сделают фрикассе[23] — прибавил Фил Эвэнс.
Фриколин серьезно испугался, что его могут употребить для продления жизни двух существ, очевидно более ценных, чем он, и потому решил стонать тихонько, про себя.
Время между тем шло, и все попытки взломать дверь или пробить перегородку оставались бесплодными. Нельзя было определить, из чего сделана эта перегородка. Во всяком случае, не из металла, не из дерева и не из камня. Пол их темницы, казалось, тоже был сделан из такого же неизвестного материала.
Он издавал звук, который дядюшке Прудэнту никогда раньше не приходилось слышать. Создавалось впечатление, что эти звуки отдавались в пустом пространстве, будто под полом не было твердой почвы.
Это было не слишком успокоительно.
— Дядюшка Прудэнт! — проговорил Фил Эвэнс.
— Фил Эвэнс? — ответил дядюшка Прудэнт.
— Не думаете ли вы, что наша тюрьма движется?
— Ни в коем случае!
— Однако в первые минуты нашего заключения я мог явственно разобрать запах свежей травы и смолистый запах деревьев парка, а теперь, сколько я ни вдыхаю в себя воздух, мне кажется, что все эти запахи исчезли.
— Так оно и есть.
— Но чем же это можно объяснить?
— Объясняйте, чем хотите, Фил Эвэнс, но только не предположением, что наша тюрьма перемещается. Я опять повторяю, что если бы мы были на движущейся повозке или на дрейфующем судне, то мы, конечно, почувствовали бы это.
Из груди Фриколина вырвался стон, который можно было принять за его последний вздох, если бы за ним не следовало много других.
— Я надеюсь, что этот Робур вскоре появится, — снова заговорил Фил Эвэнс.
— Я тоже очень на это надеюсь! — воскликнул дядюшка Прудэнт. — И я ему заявлю тогда…
— Что именно?
— Что после того, как он вел себя, как нахал, он поступил, как негодяй!
В этот момент Фил Эвэнс заметил, что ночь приближается к концу. Неясный, еще очень слабый свет проникал через узкое отверстие, сделанное в верхней части перегородки, против самой двери. Было, повидимому, около четырех часов утра, так как именно в этот час в июне горизонт Филадельфии начинает белеть в первых лучах утренней зари.
Однако, когда дядюшка Прудэнт нажал кнопку своих часов с репетицией — шедевр, выпущенный из знаменитой мастерской часов его коллеги, — слабый звон выбил только без четверти три.
— Странно, — сказал Фил Эвэнс, — без четверти три здесь всегда еще ночь!
— Очевидно, мои часы немного отстают, — ответил дядюшка Прудэнт.
— Часы из мастерской Уолтон Уоч Компани! — вскричал Фил Эвэнс.
Как бы то ни было, нельзя было сомневаться в том, что уже рассветало. Постепенно отверстие — узенькое окошко в перегородке — начинало ясно белеть; в помещении было еще темно. Однако, если заря занималась быстрее, чем это позволяла сороковая параллель, на которой находится Филадельфия, заря все же не вспыхнула с исключительной быстротой, свойственной низким широтам.
Это вызвало новое замечание дядюшки Прудэнта, удивленного таким необъяснимым явлением.
— Нельзя ли дотянуться до этого окошка, — предложил Фил Эвэнс, — и постараться понять, где мы находимся?
— Это, конечно, можно, — ответил дядюшка Прудэнт. — И, обращаясь к Фриколину: — Живо, Фри, — сказал он, — поднимайся!
Негр встал.
— Прислонись спиной к этой перегородке, — продолжал дядюшка Прудэнт. — А вы, Фил Эвэнс, будьте добры влезть на плечи этого малого, в то время как я буду его поддерживать, чтобы он как-нибудь вас не уронил.
— Охотно, — ответил Фил Эвэнс.
Минуту спустя он был уже на плечах Фриколина. Его глаза приходились как раз на уровне отверстия в перегородке.
Отверстие это было закрыто, но не чечевицеобразным стеклом, каким обыкновенно закрывают световые окна в боковых частях судна, а самым обыкновенным оконным стеклом. И хотя оно не было очень толстым, все же кругозор Фил Эвэнса, и без того очень ограниченный, был стеснен.
— Разбейте это стекло, — сказал дядюшка Прудэнт, — тогда вам, мажет быть, будет лучше видно.
Фил Эвэнс ударил ручкой своего ножа по стеклу, которое зазвенело, но… не разбилось.
Последовал другой удар, еще более сильный, но стекло не поддавалось.
— О, — воскликнул Фил Эвэнс, — это, очевидно, небьющееся стекло!
Повидимому, стекло было, действительно, изготовлено по рецепту изобретателя Сименса, так как, несмотря на удары, следовавшие один за другим, оно оставалось целым. Но теперь рассвело настолько, что можно было видеть все, что находилось в поле зрения, ограниченном рамой узкого окошка.
— Так что же вы видите? — спросил дядюшка Прудэнт.
— Ровно ничего.
— Как! Никакой кущи деревьев?
— Никакой.
— Не видно даже верхних веток?
— Даже и их…
— Значит, мы не находимся в центре поляны?
— Ни на поляне, ни в парке.
— Но, может быть, вы видите, по крайней мере, крыши домов или какие-нибудь высокие памятники? — спросил дядюшка Прудэнт.
Его разочарование и злоба с каждой минутой все возрастали.
— Никаких крыш, никаких памятников.