Первая песнь «Рода Рагху» посвящена царю Дилипе, с которого поэт начинает историю династии; только коротко упоминает он при этом о Ману, ее родоначальнике, «первом из царей», сыне бога солнца; в индийской мифологии Ману играет роль прародителя всего человечества, он, подобно библейскому Ною, возобновляет род человеческий после потопа. Но Калидаса на этих мифологических сюжетах не останавливается, начиная с одного из ближайших потомков Ману[24].
Во второй песни необычное впечатление на европейского читателя производит эпизод с коровой — по-видимому, совсем не то, какое он должен был вызвать, по мысли автора, у современников, принадлежащих одной с ним культуре. Если нам трогательное ухаживание царя за коровой может показаться скорее смешным, совсем иначе это воспринималось индийцами, для которых с незапамятных времен корова была объектом благоговейного поклонения и почитания. Введение указанного эпизода в начало поэмы, по мнению индийского литературоведа К. С. Рамасвами Шастри, не случайно и исполнено глубокого смысла: корова — символ чистоты и невинности, и зашита ее означает воплощение идеала кшатрийской рыцарственности и благородства[25]. Образ Васиштхи, легендарного мудреца и подвижника, связывается во многих легендах с волшебной коровой «камадух», исполняющей все желания своего владельца; целый цикл сказаний в древней эпической литературе посвящен истории вражды Васиштхи с царем Вишвамитрой, тщетно пытавшимся отобрать у него чудесную корову Нандини[26].
Что касается мотива самопожертвования в той же, второй песни, он навеян, вероятно, популярной притчей о благочестивом царе Шиби, который, спасая голубя, искавшего у него убежища, и не желая причинить ущерба гнавшемуся за голубем соколу, коему природой определено питаться мясом, предлагает хищнику собственную плоть (сюжет встречается в «Махабхарате», в буддийском каноне, где этот мотив воплощается в различных версиях, также в других памятниках древнеиндийской литературы). Как и в легенде о Шиби, в «Роде Рагху» жестокий выбор, перед которым поставлен герой, оказывается в конце концов лишь испытанием его благочестия, ниспосланным богами. Лев, тщетно соблазнявший Дилипу откупиться от мудреца деньгами или другими коровами (долг кшатрия — спасать беззащитных от смерти, провозглашает царь), наконец исчезает — то была лишь иллюзия, сотворенная самой же божественной коровой; на голову героя падает с небес дождь цветов — знак благоволения богов. Царь получает прошение и возвращается в свою столицу, где его радостно приветствуют подданные.
Начало третьей песни описывает ожидание царственной четой ребенка, томление царицы, нежную заботу о ней царя, по велению которого свершаются предписанные обряды.
Третья песнь, где рассказывается о рождении, детстве и юности Рагху, содержит также знаменитый эпизод с похищением жертвенного коня[27]. Калидаса использует в этом эпизоде мотив, встречающийся в эпосе и пуранах, где, однако, мы не находим прямого соответствия рассказу о подвиге Рагху-богоборца. Похищение жертвенного коня связывается в истории Солнечного рода с именем прадеда Дилипы, царя Сагары, чьих сыновей в третьей песни «Рода Рагху» и упоминает Индра. Это сказание излагается в различных версиях в «Рамаяне» и в пуранах. Сыновья Сагары платятся за свою дерзость — осмелившиеся оскорбить Вишну, они обращаются в пепел разгневанным богом, и сводному брату их суждено продолжить род; его сын возвращает коня, заслужив милость Вишну благочестием и кротостью (в версии «Рамаяны» Дилипа - сын этого праведника, правнук Сагары, его же сын — не Рагху, а Бхагиратха, прославившийся тем, что низвёл на землю небесную реку Гангу, прибегнув для этого к жесточайшему умерщвлению плоти). Калидаса переносит жертвоприношение коня на несколько поколений вперед, и у него этот сюжет кардинально преобразуется: покорность божественной воле, сокрушающей строптивых, сменяется вызовом, прославлением мужества человека, одерживающего победу над судьбой.
Мотив богоборчества, который мы находим в ряде древних эпических памятников (Иаков в Ветхом Завете, Гильгамеш в шумерском эпосе), не чужд был и древнеиндийской литературе. Он встречается до Калидасы в «Махабхарате», где герой Арджуна сражается с богом Шивой, явившимся ему в облике дикого охотника; и в сказаниях о Кришне герой также бросает вызов Индре и даже побеждает его, однако сам он при этом обожествляется и выступает как аватара (воплощение) Вишну.
Как и в этих преданиях, у Калидасы в эпизоде единоборства Рагху с Индрой звучит вера в могущество человека, восхищение его отвагой и волей, когда он становится равен богу, отвергая рабскую покорность перед властью небесных сил. И сам Индра отдает должное мужеству смертного и, забыв о высокомерии небожителя, говорит с ним как с равным по окончании боя; образ бога здесь очеловечен так же, как возвышен образ человека. В поэме «Род Рагху», да и во всем творчестве Калидасы этот эпизод — одно из немногих мест, где поэт демонстрирует свое искусство в героико-эпическом жанре, но следует признать, что талант его проявляется здесь не менее ярко, чем в глубоко родственной ему и предпочитаемой обычно лирической стихии.
В четвертой песни поэмы описываются походы и завоевания Рагху, объединившего всю Индию под своей властью. Как уже упоминалось, по мнению многих исследователей, в лице Рагху здесь воспет Чандрагупта II, при дворе и под покровительством которого протекала, вероятнее всего, творческая деятельность Калидасы. Однако подробно эти войны не описываются. Поэта больше привлекают картины природы тех областей и уголков Индии, через которые прошла армия Рагху в своем походе; и в этой песни, где достаточно ярко проявляется мастерство Калидасы в эпическом роде поэзии, торжествует все же свойственный его творческой индивидуальности лиризм.
В пятой песни лирическое звучание поэмы усиливается, воинственно-героический тон ее меняется, следует поэтическое повествование о любви и сватовстве Аджи, сына Рагху, к прекрасной царевне Индумати[28]. Шестая песнь посвящена торжеству сваямвары[29], на которой Аджа затмил красотой всех своих многочисленных соперников, царей и царевичей из различных стран. В седьмой, где описывается проезд сына Рагху со своей новообретенной женой по главной улице столицы видарбхов[30], усыпанной цветами, — обращает на себя внимание сравнение с лотосами лиц дев, взирающих из окон на царевича, — здесь усматривают влияние Ашвагхоши, у которого в третьей песни поэмы «Жизнь Будды» во время проезда царевича Сиддхартхи, будущего Будды, по городу окна домов по обе стороны улицы точно так же расцветают лотосами — лицами любопытных красавиц. Нужно только заметить, что понятие об оригинальности поэтического стиля в древнеиндийской литературе отличалось от современного. Использование традиционных метафор и сравнений не осуждалось и не относилось к недостатку самобытности. Такие постоянные сравнения, как лицо-лотос, лицо-луна, взгляды-пчелы, ноги-лотосы, бедра-слоновьи хоботы и т. п., повторяются из строфы в строфу, из поэмы в поэму и у Калидасы, и у других санскритских поэтов. И яркие метафоры, найденные одним поэтом, охотно заимствуются другими, пополняя общее богатство выразительных средств. Мастерство писателя оценивается по умению распорядиться этими средствами в том или ином контексте, в искусстве нанизывать звучные и выразительные строфы, варьирующие столь же традиционные темы — описания природы в различные времена года (предпочтительно весной, осенью, в сезон дождей), описания женской красоты, героического единоборства, царских чертогов, лесной отшельнической обители, царской охоты и т. п.
Седьмая и восьмая песни, рассказывающие о любви Аджи и Индумати, отмечены особенно глубоким поэтическим чувством и художественной выразительностью. Здесь раскрываются наиболее сильные стороны лирического дарования Калидасы: мастерски построены описания свадебных обрядов, возвращения в Айодхью; картина боя между войсками Аджи и его соперников-царей в седьмой песни, очередная иллюстрация искусства поэта в эпическом жанре, сменяется затем опять лирикой поэтических сцен счастливой любви, завершающихся элегией — монологом Аджи, свидетельствующим о том, что поэзия Калидасы не сводится к одной мажорной ноте, воспеванию безоблачных радостей жизни, но не чуждается и трагического тона. Поэт оплакивает вместе со своим героем прекрасную Индумати, чей лирический образ, образ сказочной царевны, он рисует с любовью, мягкими и изящными штрихами. Трогательную хрупкость и грациозность героини он подчеркивает фантастическим эпизодом ее гибели: нежную Индумати убивает гирлянда небесных цветов!
Исполненное живого и искреннего чувства, отмеченное человечностью переживания, повествование о горе и смерти Аджи звучит не совсем обычно в санскритской поэзии той эпохи. Калидаса проявляет здесь определенную смелость, отступая от традиционных мотивов и моральных догм. В древнеиндийском обществе с его резко выраженной патриархальной идеологией самоубийство вдовы, восходящей на погребальный костер своего умершего супруга, считалось похвальным поступком (и для многих женщин не только любовь к мужу могла стать причиной добровольного самоубийства: участь вдовы в правоверной индуистской семье была более чем жалкой). Но обратные примеры почти не упоминаются в древней литературе; смерть из-за любви к женщине скорее осуждается как «недостойная» мужчины, хотя тема страданий в разлуке с любимой принадлежит к числу традиционных в санскритской классической поэзии — в творчестве Калидасы она занимает чрезвычайно важное место. Правда, с господствующей религиозной идеологией и моралью эпохи тема эта не вполне согласуется, ее истоки — в народной поэзии.