Вопреки моим ожиданиям, Глебов не был разочарован, он даже по-приятельски обнял меня, оглядел все бедное книжное богатство мое и спросил:
— Откуда же у вас, милый юноша, такая страсть к книге? Кто научил вас знать и любить книжную старину? Кто научил разбираться в книге и так любить ее?
Я пожимал плечами, я краснел и улыбался, взглядом просил хлопотавшую в кухне мать мою, чтобы она предложила Глебову кофию или чаю. Стакан кофия он выпил, посидел с полчаса, слушая мои рассказы о библиотеке Шарлеманя, расспрашивая о тех знакомых моих, у которых есть книги и имеется нужда продать их...
В девятнадцатом-двадцатом годах Блок продавал Глебову но частям свою библиотеку, о чем записывал в своем дневнике. Глебов рассказывал мне об этих горестных блоковских посещениях магазина.
— Жаль человека — какого человека! А что я мог поделать? Единственное — оцепить книги дороже, заплатить побольше, взять все, что он приносит, а он иногда приносит такое, что ни продать ни подарить. А какой человек, господи! И ему приходится распродавать свою библиотеку!.. Да неужели нельзя спасти его и его книги?
Федоров, владелец книжного магазина в доме № 45 по Большому проспекту напротив Лахтинской улицы (Большой проспект — это Невский Петербургской стороны) любил ходить к покупателям своим в гости, при этом он приносил с собою книжные новинки, предоставлял кредит, хотя особо чувствительных доходов магазин его — маленький, квадратный, в полуподвале — не давал. Просто был Федоров хорошим человеком, очень добрым, хорошо воспитанным. Он и ко мне пришел однажды, а какой я в те годы был покупатель? На рубль — на два в месяц, не больше. И по вся эта сумма попадала в кассу Федорова.
— Чем я пленил вас? — спросил я его с нарочито-нарочито-длительнойулыбкой. — Что это вы тратите ваше драгоценное время ради восемнадцатилетнего мальчишки? Ни книг у меня, ни знаний по этой части...
— Вы книголюб, милый Леня, — с мягчайшей назидательностью ответил Федоров. — Вас заразила библиомания, довольно редкая, очень целительная болезнь. Я уважаю таких людей, независимо от их возраста...
— Целительная болезнь! — одобрительно и восторженно повторил я. — Эк, как сказано!
— Не мой эпитет, — несколько сожалительно произнес Федоров. — Был как-то у меня совершенно случайно писатель Александр Иванович Куприн, со своим приятелем завернул ко мне минут на пять. Куприн и обронил эту фразу. Па. вею жизнь запомнил и частенько в ход пускаю. В самом деле, книжная болезнь исцеляет от многих недугов, делает жизнь интересней и вот что еще: это уже мое наблюдение — книголюб долго живет.
Федорова видел я после войны, он продавал книги на Рыбацкой улице, неподалеку от бывшего своего магазина. Где ж ему было узнать меня! Сколько лет прошло, а чем я задел его память, по какому поводу вошел в ее архивы?
Но поговорили мы с часок, не меньше. Федорову было лестно, что ого узнали, помнят. Оп так сказал:
— Ведь я книжник второго ранга, ранг первый идет с Литейного главным образом. Даже Александровский рынок упоминается в мемуарах библиофилов, а что я с моей лавчонкой на не книжном Большом проспекте Петроградской стороны?
— Но ведь Глебов — ваш сосед, — начал я, искренне убежденный в том, что дело вовсе не в проспекте...
— Глебову Александр Блок имя сделал, — повышая голос, отозвался Федоров. — И вообще, знаете, с книжниками, как с писателями: одни блистают при жизни, других открывают после смерти.
— Одних вскоре, других спустя столетие, — добавили.
— Важно быть настоящим во всех областях, — раздумчиво заключил Федоров, — а там пусть будет так, как сложилось. Вы в судьбу верите? Не очень? А мы, книжники, все в судьбу верим, и даже пишем это слово с большой, прописной буквы. Ведь судьба все же есть. Есть!
— Иначе говоря, тот или иной конец жизни, так ведь? — спросил я, и по сие время под судьбой подразумевая так пли этак сложившиеся обстоятельства в жизни, иногда по своей вине, чаще всего по капризу властительного случая.
Федоров развел руками, хитренько поглядел на меня, вздохнул и попросил еще стакан кофия и папиросу.
Анисимов, владелец книжного магазина в доме № 90 по Большому проспекту, не жаловал покупателей-подростков: он цикал на них, едва они переступали порог, но выслушивал того, кто, не обращая внимания на запрет войти в магазин, спрашивал какую-либо книгу.
Со мной в возрасте двенадцати лет в этом магазине случилась неприятность. Роясь в груде книг на отдаленном от хозяйского глаза (у кассы) прилавке, я несколько раз вынимал из кармана пальто носовой платок и один раз искоса взглянул на хозяина. Он немедленно подошел ко мне, схватил меня за руку, потребовал вынуть из кармана ту книгу, что я успел украсть, — вернее, не успел еще!
— Да обыщите!—крикнул я. — Я вынимаю и прячу платок, а совсем не книгу!
— Другому передал, а он уже ушел! — свирепел старик. — Вот сейчас в участок отправлю!
Поднял доску прилавка, встал со мною рядом, сунул руку в мой карман — сперва в левый, потом в правый.
Из правого вытащил две книжечки «Универсальной библиотеки».
— Я не украл, — захлебывался я, уже плача. — Я нс украл! Эти книжки я купил напротив, спросите сами!
— Пойдем, спросим!
Позвал кого-то из-за кулис магазина и, цепко держа меня за воротник, новел в магазин напротив. Там подтвердили: да, этот мальчик полчаса назад купил у нас эти книжки. Его надо отпустить, он не вор, мы его часто видим у нас в магазине.
Меня отпустили.
— Извиниться надо, — сказал я, уходя.
— Брысь! — топнул ногой старик.
Топнул и я. И хозяин и покупатели рассмеялись.
В магазине «Учитель» в доме № 4 все по тому же Большому проспекту разрешали заходить за прилавок и собственноручно действовать на книжных полках. Хорошо запомнил я старшего приказчика (слово «продавец» тогда не бытовало) — интеллигентной наружности человек, он был вежлив непомерно, даже изысканно, особенно с покупателями бородатыми, в очках и с портфелями. Он и со мною держался, как родной дядя, спрашивал, сколько у меня сегодня денег, не желаю ли я вот эту книгу, цена ей пятьдесят копеек, а вот эта на сорок копеек дороже, но ее будешь читать и перечитывать.
— А вот не угодно ли, молодой человек, продолжал обслуживать меня старший приказчик, — только что поступила книжка уже известного беллетриста Юрия Слезкина «Ольга Орг» — весьма и весьма рекомендую, в особенности вам, в вашем возрасте. Опа повествует о нашей молодежи, о лучших ее представителях, о том, как они любят, как отдыхают, как делают ошибки — те самые, которые, наверное, сопутствуют и вам, молодой человек.
— Сколько же стоит эта книжка? — уже заинтригованный, спрашиваю я.
— Шестьдесят копеек, это очень недорого в паше время книжной дороговизны, — вздыхая, говорит приказ-
чик и, получал за книгу, отсчитывает мне сдачу с рубля медяками — так обычно поступали но .всех магазинах с «молодыми людьми».
Большой книжный склад в доме № 6, рядом с «Учителем», подростки не посещали, хотя почти ежедневно обновлялась витрина и было кое-что для нашего .возраста. Мою особу здесь приметили и сделали такой опыт: как в писчебумажном магазине еще незнакомому покупателю вкладывали в тетради переводные картинки пли штампованных цветных ангелочков, так и в магазине этом, что рядом с «Учителем», мне был преподнесен подарок неведомо по какому поводу: я получил басни Крылова в издании Павленкова; впрочем, подтекст подарка хорошо запомнил.
— Почаще, приходи, дружок, к нам! И дай список книг, которыми интересуешься.
Магазин не угодил мне подарком: басни Крылова у меня уже были в издании гораздо лучшем, с массой цветных иллюстраций. Но я заглядывал в дом № 6, тайно ожидая второго подношения. Один раз что-то купил, с меня получили, сколько надо было. Никто и внимания на меня нс обратил.
Старики-книголюбы, сверстники мои! Призываю вас припомнить человека в крылатке, в пенсне на «чеховском шнурке», в шляпе с широкими полями. Пухлый портфель прижимает к своему боку этот человек, лицом поразительно похожий на Добролюбова. Вот только волосы у него седые, .воротник крылатки щедро усеян перхотью.
Кто помнит этого человека? Звали его Петром Владимировичем, фамилия Попов. Припоминаете? Он по нюху, что ли, на улице даже узнавал книжника, любителя, матерого волка, начинающего, профессионала и просто читателя.
Он останавливал такого человека и тоном сладострастника спрашивал:
— Вы любите книгу, да? Не говорите «нет», ради бога, не говорите! Позвольте мне быть у вас, когда вам будет желательно...
— Благодарю вас, но мне...
— Не говорите этого, не надо! Я задержу вас всего на минутку, на две. Позвольте ваш адрес, господин...
И кончиком карандаша нацеливается на чистый листок в своей записной книжке. Тот, кто задержан, стоит и молчит. Молчит, по не уходит. Петр Владимирович берет его под руку, делает несколько шагов по тротуару.
— Есть альманахи прошлого столетия, первое издание. «Цыган» Пушкина, собрание песенников... Так, так... Гребецкая, семнадцать, квартира... так... так... Когда разрешите заглянуть? II что именно предложите мне? А всем интересуюсь! Решительно всем, от подлинного письма Вольтера до Ната Пинкертона!
Конфузливо улыбается и продолжает:
— Что поделаешь, я холодный книжник, как есть холодные сапожники, то есть такие, которые работают на улице, на холоду. Итак, послезавтра от шести до восьми. Будьте здоровы, господин!..
Говорил мне Николай Осипович Лернер, что он с этим «холодным книжником» хорошо в свое время поладил, преотлично друг другу помогали в книгообмене и в приобретении.
И я хорошо знал господина Попова: меня познакомил с ним студент Архангельский, Василий Никанорыч, жилец в нашей квартире. Мой отец бесплатно чинил и утюжил одежду Попова, что же касается меня, то я и книжной грамоте подучился и крохотную свою библиотеку довел до двухсот книг.
Петр Владимирович посещал писателей Агнивцева. Чирикова, Блока, когда Александр Александрович жил по Лахтинской улице, Алексея Павловича Чапыгина, снимавшего комнату в одном из домов на Гребецкой улице, — Петр Владимирович обслуживая интеллигенцию Петербургской стороны. Одному добудет книгу, другому поможет книги продать, к третьему ходит в гости, пьет чай и беседует о том о сем... Сам он жил на Черной речке по соседству с дачей писателя Ясинского. Зарабатывая в месяц рублей сорок — сорок пять, Петр Владимирович был сыт, более пли менее прилично одет. Это был честный, порядочный человек, влюбленный в книгу, обожавший тех, кто книгу собирал, расходуя на свою страсть последние скудные средства свои — скудные потому, что, будь они пышные, он, книголюб, занялся чем-нибудь другим.