только в небе вороны
во четыре стороны.
Ляжешь в подпол, между банок.
Спит под боком кот-подранок.
Смотрят звёзды из-за туч,
сеют фосфор бел, горюч,
и висит над серой зоной
пепел – саван невесомый.
Бьётся, бьётся колокол
над горящей Горловкой
смертным боем: баю-бай,
головы не подымай.
Рядом с дочкой спит Кристина.
Вой, не вой над гробом сына:
от осколков поутру
он закрыл спиной сестру,
наклонившись над коляской.
Спи, мой мальчик, смежив глазки.
Мы под Зуевкой на пляже
на песок горячий ляжем.
Под крылом мелькнувшей «сушки»
спят убитые игрушки.
Сын крестьянский, внук шахтёрский,
в обожжённом Углегорске
спи с оторванной рукой.
Со святыми упокой.
В школе «Град» повыбил стёкла,
и тетрадь в крови намокла.
Жерла гаубиц глядят
в детский парк и детский сад.
Шесть часов из-под завала
люди Глеба доставали.
Ваня тихо скажет папе
напоследок: мне поспать бы…
Засыпай в бинтах и вате
на столе, а не в кровати.
Спи-усни, не плачь, не плачь,
даже если плачет врач.
Вечный сон на лицах детских:
спят в Луганске, спят в Донецке.
И над плитами аллеи
ветви крыльями белеют:
сон как средство обороны
против боли, против стона.
Снег ложится, баю-бай.
Спи, мой ангел.
Не вставай.
Внеклассное чтение
Мы знаем по школьным азам,
кому причиняют зло,
зло причиняет сам.
Забавы в столице: каникулы, фестиваль,
газон аккуратно подстрижен, стоят палатки.
И вспомнят родители: томик, бывало, взял,
фонарик – и под одеяло, читать украдкой.
В Сокольниках детский писатель, покой и мир,
и можно за книгами встретить лучи рассвета
под шорох страниц, а не свист от летящих мин,
которым нас накрывает шестое лето.
Арине одиннадцать.
Книги берёт в подвал,
но большую часть из них прочитала раньше.
Автобус из школы вчера под огонь попал:
вот там было страшно.
А с книгой внизу – не страшно.
Стреляют? Высотка ли в городе, частный дом —
приходится к окнам тяжёлую мебель двигать.
В проёмы – матрасы, подушки,
мешки с песком.
Но лучше всего от ранений прикроют книги.
К стеклу переплётом —
«Отверженных» и «Чуму»,
и главное – втиснуть на полки
побольше книжек.
Но нет ни одной объясняющей, почему
у каждого класса все планы на лето – выжить.
Поэт не ошибся: кому причиняют зло,
ответит не сразу.
Но будет с рожденья знать, как
небратья не книги шлют нам – РСЗО,
и полным пакетом приходит его доставка.
А тут первоклашки, линейка, цветы, звонок…
И завуч уедет не в «скорой» —
двухсотым грузом.
Отцы, что читали нам Пушкина перед сном,
погибли за право Донбасса читать по-русски.
Нам надо беззвучно усваивать, втихаря
азы выживания: так и растём без мира,
разучивая по табличкам, не букварям,
всю чёртову дюжину букв «Осторожно: мины!»
И в школьной программе предметы такие же,
как ваши. Но детям Донбасса другое важно:
читаем на НВП или ОБЖ,
где лучше укрыться и как не задеть растяжку.
И в библиотеках мы просим не киберпанк,
не триллер, не хоррор,
их здесь наяву – навалом.
В Донецке умелец-механик заводит танк,
винтажный «Иосиф Сталин»
угнав с пьедестала.
Из класса, раздали нам памятку, хоть ползком:
пожар – три сигнала,
прилёты – один, но долгий.
А если заденут и ЛЭП – никаких звонков,
во тьме по кому
ты над школой рыдаешь, колокол?
Мы в курсе про гроздья гнева и корни зла,
но гаубицам по «минским» нельзя ответить.
Чуть старше, чем мы, сопляк,
обдолбавшись в хлам,
надпишет мелком снаряд:
«Всё лучшее – детям».
И сводки о наших потерях иным – пустяк.
У нас комендантский час и война на вырост,
а где-то, скучая, почитывают в сетях,
кого ещё в мире достанет какой-то вирус.
У Кости в тринадцать
полтемени – седина.
Спасал малышей: это всё, что он вам расскажет.
Желание, чтоб ни покрышки катам, ни дна
дороже ему, чем в подарок читалка-гаджет.
Не то что понять,
а прочувствовать всем нутром
сумеет лишь тот,
кто на близких смотрел сквозь пламя:
сложившийся дом, переход и вагон метро,
Норд-Ост или смертные списки детей Беслана.
В секунды при взрыве спрессовываются года.
Статистику детской смертности пишут кровью.
А наши родители были детьми, когда
расстреливали Осетию с Приднестровьем.
Читайте про тех, у которых ни глаз, ни губ:
тела, а точнее останки, увидеть жутко —
рассыпаны чёрными буквами на снегу,
когда попадают в троллейбус или маршрутку —
про маму, которая прячет нас за диван
(как будто металл не пронижет его обивку),
про сны под обстрелом
в чугунных утробах ванн,
про то, что к дыханию смерти
нельзя привыкнуть.
Приметы жирующей в наших краях беды:
сгоревший детсад, над которым снаряды выли,
ворота-страницы, зачитанные до дыр
от снайперских пуль,
с нацарапанным «Здесь живые».
Детдом, если взрослые падали за спиной.
В площадке у дома воронки – опять тяжёлым.
Когда-нибудь он настанет, наш выпускной,
хотя из убитых уже наберётся школа.
Читайте в бинокли, по лицам и по губам:
мы учимся.
И не прощаем.
И не забудем.
И вы, кто посеял здесь «Град» или «Ураган»,
однажды поймёте,
какую пожнёте бурю.
Вехи
Там, где скифские бабы пугали чужую
конницу,
или Дикое Поле оборонялось греками,
два солдата, два парня в ковыльных степях
покоятся,
и могилы обоих становятся злыми вехами
на пути, где змеятся окопы, зияют
воронки-кратеры:
не последняя боль на счету войны
и не первая.
Эту землю хранили они под огнём
карателей,
оборону держали от Славянска
до Коминтерново,
ополчившись, стояли под ветром
свинцовым намертво,
не сгибаясь от шороха смерти, летящей
во поле.
И врастают корнями в донецкую землю
снайперы:
из Одессы Скрипач и Ромашка
из Севастополя.
Суворов
Не гнулся, словно был из камня высечен.
Резонов к отступлению найти
поныне не смогу не то что тысячу —
по пальцам не сочту и до пяти.
Когда б не сила русского оружия,
кто дал бы вам от басурман вздохнуть?
Не гетман, не предатели-хорунжие,
тем более не ляхи и не жмудь.
Вас турки продавали б полонёнными
и по сей час, когда бы не Москва.
Кто скачет с жёлто-синими знамёнами,
неужли швед? Я и его бивал!
Беспамятен народ, земля которого
добыта мной. Но совесть не в чести.
Вам впору бы молиться на Суворова.
Что памятник? Позора – не снести.
Покинув Киев, постою в Швейцарии
седым напоминаньем о войне,
когда мы с Альп лавиной, а не армией
свалились им как на голову снег.
Нет, монумент убрать —
не главный стыд ещё.
Печальней, что средь киевских мужчин,
воспитанных в суворовском училище,
на помощь мне не вышел ни один.
У тех, кто выкорчевывал историю,
нет никакого права, хоть убей,
на мой редут в Крыму под Евпаторией,
Очаков, Измаил и Хаджибей.
Без нас из вас уже однажды выросла
дивизия СС «Галичина».
Пусть там, где нерусь погоняет вырусью,
бесславье и позор не имут дна.
Глава 4Характер
Форменка
Где горит вода, вода небесная,
пар в лучах закатного огня,
форменки морские носят детские,
так же, как её носила я,
так же, как мои друзья носили их,
где зимой ветра над бухтой злы,
где стремятся в детскую флотилию
слушать Морзе и вязать узлы,
где вихры под чёрными пилотками
коротко снимают пацанам,
где причал-порог уставлен лодками,
обувью бегущих по волнам,
где гордятся папиной тельняшкою,
прадедовы помнят ордена,
прошлое хранят и настоящее,
мальчикам с рожденья суждена
доля их мужская, служба флотская,
и крылами за спиной у них
бьётся синий гюйс с тремя полосками: