– Молви! – воскликнул Хорт.
Но мальчик снова погрузился в воду с головой, снова вынырнул и ухватился за бревно. Он лишь разевал рот, да ни звука не изронил разумного, а только сипение задавленное. И сильные руки подхватили его. Хорт заглянул ему в лицо.
– Ну?!
Но мальчик лишь хлопал посинелыми губами и таращился на лицо Хорта. Тот пошел прочь. Мальчик за ним по бревну. Хорт вынул из мешка, принесенного дедом, другую одёжу.
– Облачись.
Мальчик, дрожа всем телом и стуча зубами, натягивал чистую белую рубаху, чистые порты. И порты были впору почти, ну, чуть маловаты, а рубаха, наоборот, великовата. Хорт дал ему и чистые онучи.
А у берез уже горел большой костер и горько пахло горелыми тряпками, то Мухояр сжигал старую одёжу мальчика.
– Каково веление Рода? – вопросил старик, взирая на них своими возведенными, как у слепого, под верхние веки светлыми глазами.
– Молчание, – отвечал Хорт. – Жертве и быть. Того боги жедают.
Мухояр перевел глаза на мальчика и ничего не молвил более.
Все догорело, Хорт влил из котелка варево в кожаную фляжку, прицепил ее к поясу, и они пошли.
Вернулись к лесу. Сперва к опушке с редкими деревь-ями. Деревья вставали ближе друг к дружке, и вот Хорт с мальчиком и дедом вошли под гнутые своды Перунова леса. Дубы над черной глубокой дорогой смыкались своими оперенными дланями. Где-то впереди была весь, но они не к ней пошли, а сторонней дорогой. И лишь брех собак приближался, но скоро отдалился. Они уже шли опушкой. Здесь было светло, на лужайках белели и желтели цветы. Над ними гудели шмели, летали бабочки и пчелы. С ветки на ветку метнулась белка. За нею другая. Ветки качались. Дятел черный сидел на дереве и долбил крепким клювом кору. И весь лес перестукивался, перекликался птичьими голосами, стрекотал кузнечиками.
В таком-то лесу и обрести речь, коли в том роднике не получилось…
Но что свершилось? Чего боги жедают? Сычонок не ведал. А коли заговорил бы? Судьба в другую сторону повернула б его?
Вдруг сильно пахнуло зверем. Хорт приостановился, раздувая ноздри и осматриваясь. Но зверь так и не появился, и они двинулись дальше. А может, то был один из зверей, званных Хортом.
Они снова вошли в сумрачный пахучий лес. Сильно несло прошлогодними дубовыми листьями. По плечам деда, Хорта и мальчика порхали бабочками солнечные блики. Мальчик чувствовал, как голова отуманилась с того питья. И ему слышались тихие голоса то ли людей каких, то ли зверей. И по сторонам чьи-то тени и мелькали. Но ему не было страшно.
Вдруг прямо посреди дороги они и увидели оленя. На нем тоже светлели солнечные бабочки, рога переливались, а глаза огромно чернели.
Вот точно! То и был зверь званый. Хорт и Мухояр остановились. Мальчик же не останавливался, шел дальше, к оленю, вытягивал руку… Да олень не дозволил к себе касаться, передернул всей шкурой, вскинул рога, напружинился и метнулся прочь, зашуршал прошлогодней листвой, затрещал кустами и скрылся в зарослях. Мальчик растерянно оглянулся на деда с Хортом. По лицу его блуждала улыбка.
– А ты ба яво призвал, подманил, – молвил дед. – На место себе подмену.
– Ни! – воскликнул Хорт. – Уж бо ничего не содеешь.
Дед покачал головой, огладил свою литую бороду потрескавшимися пальцами, пробормотал неясно:
– Оно и сице, да вдруг и по-иному…
Они шли дальше и увидели среди молодых березок и осин старуху в темном платке, она что-то собирала в корзинку.
– Колосовики пошли, – сказал дед, наблюдая за старухой.
Старуха не замечала их, продолжала зорко оглядывать траву среди березок и осинок, иногда наклоняться и срывать гриб, класть его в корзинку. Да вдруг и увидела, застыла, рот разиня. Опомнилась, разглядев, кто на дороге, поклонилась. Хорт махнул ей.
И они пошли далее.
И Сычонку страшно захотелось жарёнки грибной, как это умел делать отец, зажаривал грибы до хруста, с луком, поливал потом сметаной, мама Василиса так и не умела. Еще батька отменно варил уху.
…И у Сычонка снова возникло необыкновенное чувство приближения к отцу. Он покосился на Хорта и Мухояра в высоких рыжих нарядных шапках и подумал, что они-то к батьке его и ведут. И на самом деле он затем и проделал весь этот путь с речки Каспли, чтобы встретиться с батькой и его товарищами, Страшко Ощерой и Зазыбой Тумаком. Они его ждали, ждали уже где-то совсем рядом.
С гнезда на старом дереве спикировали крупные птенцы бурой раскраски. Они сильно били крылами, неловко взлетали к молодым березкам и пытались усесться, уцепиться скрюченными когтями, даже большими загнутыми клювами. Березки клонились под их весом, и птенцы срывались и снова пытались взлететь.
– Слетки, – сказал дед.
Над лесом послышался клекот орлов.
– Мы их не забижаем! – крикнул Мухояр ввысь. – Тща клекочете прещение[295]!
Хорт смотрел ввысь из-под ладони, потом обернулся к мальчику и сказал:
– Орлы под утро дадут тобе позорути и лес, и горы, и Днепр до самого Смоленску.
И мальчик засмеялся. Он хотел этого.
– И ты и сам такожде заклекочешь, – сказал Хорт.
Дорога вышла снова на окраину леса и скоро привела их к невысокой горе в соснах и зацветающем иван-чае. Дальше простиралось хлебное поле. Хорт остановился и отвесил поклон. За ним поклонился и Мухояр, глянул на мальчика, и тот последовал его примеру.
– Гора Перуна! – звучно молвил своим берестяным гласом Хорт.
И снова поклонился. И дед, и мальчик тоже.
И они пошли вверх по тропинке между сосен, среди трав и цветов.
Наверху была ровная площадка с давним кострищем посредине, огороженная камнями, большими и малыми. На сучьях висели целые корчаги, а на одной сосне – тележное колесо с облупившейся краской. С площадки можно было видеть на все три стороны – до окоемов, дух захватывающих своей синей далью. И лишь позади громоздился лес. Леса темнели и зеленели и по правую руку, взбирающиеся на возвышенность, но и они вдали сливались под небом в синюю волну. Но прямо и налево можно было парить бесконечно взглядами, уходящие к небесам леса уже мнились озерами и синими морями.
Мальчик не мог глаз отвести. Такого простора он не ведал в Вержавске.
И вверху, над горой, высоко в синеве кружили два орла. Хорт и Мухояр тоже глядели и молчали.
10
Мухояр велел мальчику спуститься вниз и наломать веток, только поодаль от горы. Мальчик то и содеял, вернулся. Мухояр связал ветки жгутом травным и принялся мести площадку. Хорт где-то внизу рубил деревья. Мальчик снова погрузился в смотрение далей. Задрал голову. Орлы все кружили.
Хорт принес охапку дров, сгрузил у кострища. Посмотрел на мальчика, сидевшего на камне, и снова пошел вниз. Старик присел рядом с мальчиком. Помолчав, молвил, кивая вдаль:
– Оттуды и льется Днепр. Такожде и Волга, Двина. Из самого нутра Оковского леса.
Мальчик взглянул на него.
– Есть один колодезь, студенец ради тых рек. Из него оны изливаютца: Волга – на восход, Днепр на полдень, Двина на вечер. – Дед вздохнул. – Вот куды бы и нам взойти…
Снизу послышались голоса, ржание лошадиное. Застучали топоры. И скоро появились два мужика с охапками хвороста, и Хорт с ними. Они натаскали целую кучу дров. Потом принесли три тележных старых колеса, обмазанных смолой, положили неподалеку от кострища. Мужики задержали взгляды на мальчике в чистой одёже, перемолвились с Хортом и ушли. Они, оказывается, привезли и нарядные рушники, корчаги с чем-то. Мухояр с Хортом принялись развешивать те рушники, расшитые алыми нитями, по соснам вокруг капища. И они колыхались под ветерком, слепя белизною и яркими рисунками. Мальчик смотрел на все завороженно.
Мужики срубили какую-то вежу не вежу, посреди поставили бревнышко сухое, под него приладили бревно тоже сухое с лункой и в нее и вставили то вертикальное бревнышко да привязали к нему веревку, к верхнему концу, и с двух сторон испытали, крутится ли бревнышко в лунке. Еще кое-что подделали и ушли.
Уже после полудня вблизи раздались и девичьи голоса. И на гору взошли нарядные девицы с охапками цветов. Только что внизу они смеялись и живо перекликались, а тут враз замолчали и принялись споро вязать венки и развешивать их вокруг. Высокая белолицая девушка с черными косами приблизилась к Сычонку и травину обвела вкруг его головы, а потом быстро наплела венок и надела на мальчика. Он было отклонился, но та прошептала:
– Так надобно.
И он подставил голову. Девушка нежно провела ладонями по его щекам и отошла прочь, к подругам.
– На малеванье принесли? – вопросил Мухояр.
И та же девушка вынула из мешочка деревянные чары. Мухояр заглянул в них, даже понюхал, одобрительно кивнул.
– А ядь? – спросил Мухояр.
И они достали из другого мешка хлеб, яйца, сало, лук и все сложили в сторонке на рушнике.
Мухояр похвалил их и отпустил. Нехотя они покидали это нарядное и необычное место. Внизу снова заговорили… Голоса их удалялись…
Мухояр позвал мальчика к рушнику. Подошел и Хорт. Они сели на траву вокруг и стали есть.
– Про смольнян и не слыхати? – вопросил Мухояр, очищая потрескавшимися толстыми пальцами с въевшейся в них сажей яйцо.
– Ни, – ответил Хорт.
– Думашь, запамятовали? – снова молвил Мухояр, глядя из-под седых бровей.
– Придут, – согласился Хорт. – А не пройдут.
– Не враз, да пройдут, – сказал Мухояр, соля яйцо. – Зане[296] злы на тобе за утёк. И воля ихняя такова. Женуть[297] будут, покуда не истрошати[298] последнего перунника да родовца.
Серо-зеленоватые глаза Хорта были упрямы.
– То неведомо ишшо.
Мухояр повел рукою, указывая в ту даль, о коей толковал уже Сычонку.
– Вона откудова реки-то бегут: Днепр, Волга да Двина…
Хорт вопросительно взглянул на деда с тяжелой литой бородой, на его округлый короткий нос в седых, почти незаметных волосинках, ничего не ответил, ждал, что он еще скажет. Дед хрустнул едким луком и не поморщился даже. Зубы у него еще были.