Позади раздался хриплый рев, эхо забилось о лесные плотные стены.
Сжав зубы, Спиридон продолжал грести. А плечо немело, на поясе как будто огненный ремень пламенел. Спиридон греб, уходил дальше и дальше. Прямой участок реки закончился, и она снова повернула. Течение было быстрым. Река на глазах делалась шире и полноводнее. Спиридон узрел слева и уже позади крупный приток. Сице! Сице!
Левой руки он уже и не чуял, но грести не переставал. Не мог остановиться. Кто знает, не бежит ли тот коряжистый мужик берегом? Может, и не бежит, а так, прет и прет бером.
Страх гнал Спиридона дальше.
Ему казалось, что однодеревка уже полна крови и за ним тянется червленая полоса. Но то была вода, наплескавшаяся на быстрине и от гребли.
Спиридон боялся, что впереди будет завал. Но сообразил, что мужик-то плавал здесь. Хотя он мог и перетаскивать легкую лодчонку через завал. А вот сподобится ли Спиридон то же содеять? Левой руки как бы и не было. Будто отхватил ее тот мужик своей пастью в лоснящихся власах.
Сейчас Спиридону чудным показалось, что он вообще научен бысть речи, рек, яко человек, а ведь по всему – зверище. И Спиридона он разорвал бы.
А еще и разорвет!
И он не выпускал весла из рук. А стрела так и торчала в плече-то. Хотелось ее обломать. Но токмо Спиридон, на миг приостановив греблю, дотронулся до нее, как в глазах у него потемнело от боли. И он снова начал грести.
Река опять впереди бурлила, перекатываясь через валуны, всплескивая волнами. Спиридон по таким-то беспокойным водам никогда не ходил. А ну перевернется? Но однодеревка скользнула меж валунов, правда, всю ее залило водою, так что битая птица всплыла. Но надо было пройти это место. И как лодка выплыла на спокойную воду, Спиридон взялся ковшиком ладоней вычерпывать воду, потом узрел берестяной туесок, полный черники, высыпал ягоду и начал вычерпывать воду туесом.
А лодку продолжало нести течением.
И последний ковш он вылил на себя, чтобы хоть чуть остыть. С трудом заставил себя взяться за весло, не чуя левой руки, левого плеча и уже всего левого бока, и опустил лопасть в воду. Он должен был выгребать. Надеяться на какое чудо али чью помочь было не леть, не леть!
И он греб и греб.
И вновь пожалел о копье. Ладное бысть копье-то. Было бы чем защититься от того мужика-раскоряки с раздутыми ноздрями и глазами с цепкими жучьими лапками. Они сразу ему не глянулись.
Спиридон толком и не ведал, чего желал сотворить с ним тот мужик, но чуял – непотребное и жуткое.
И ему хотелось всадить тому мужику копье в брюхо.
Река стала спокойной, но течение напирало. Спиридон так и не разумел, Днепр ли то али нет? Вроде таким-то Днепр и не бысть выше Серебряного моста. Хотя они чуть токмо по нему прошли, то бишь берегом, с которого река была видна, а потом и потопали по тропе.
Но еще теплилась надежда: а вот за тем поворотом и откроется Серебряный мост?
Но за поворотом был лес, а там далее еще один поворот…
И вдруг нанесло лай собачий.
Спиридон оставил весло, прислушался. Да, где-то впереди лаяли собаки. Весь какая? Ну да, тот мужик, видно, из нее и приплыл…
Спиридон не знал, что содеять. А ну увидят с берега и узнают однодеревку? И узрят еще стрелу в плече?.. Он зачерпнул туеском воды и снова полил на себя, а в другой раз зачерпнул и жадно приник, напился.
Посмотрел – рубаха вся в крови. И порты. Голова кружилась. Тронул стрелу. Боль пронзила его до пят.
Хотел снова взяться за весло, но сумел токмо одной, правой рукой. А левая уж повисла плетью.
Но река и так тянула однодеревку, ибо стала еще полноводнее из-за двух притоков. Или словно будто другая, большая вода ее подпирала…
За поворотом, за шеренгой елей на угоре он узрел серые одрины веси.
Весь!
Там люди. Но сейчас он боялся людей пуще зверей. И больше всего хотел бы скрыться под водой да пройти мимо. А там – там будет и костер, и ядь, он сам всего добьется, все добудет…
И Спиридон, успев увидеть далеко впереди речной простор и дали лесные, крепко ухватился за стрелу и, сцепив зубы, дернул ее из мяса, вскрикнул и упал перекошенным лицом вниз, на дно однодеревки, на мокрых птиц, ломая стрелу с треском. От запаха мокрых перьев его враз замутило, но больше он ничего не слышал и не чуял.
5
Но видел.
Видел снова тех светящихся: двоих Оленных, двоих Унотов и Мечника. Они шли полукругом, загоняя его, шли, как обычно, медленно, то ли нерешительно, то ли с особой хитростью. Покачивались над травами, среди кустов. Заставляли его отступать куда-то дальше и дальше, пока он не увидел куда – к мертвым серым деревам с сидящими на них воронами. У воронов бысть большие каменные клювы, и они нацеливали их на Спиридона. Токмо Спиридон бысть не человек, а настоящий клюся, серый в яблоках, с белой гривкой. И он ведал, что чрез те древа мертвые не прорвется, и вороны уморят его, поклюют.
Да тут внезапно светящиеся пришли в смятение, заколебались, а Уноты и вовсе враз угасли. Мечник вроде вытащил свой меч и направил его на бегущего волка. Тот волк бысть бел аки снег.
Он набежал на Мечника, и тот исчез, уронив меч. Прочь поплыли Оленные. И отчаянно засвистали…
Спиридон, услыхав тот свист, открыл глаза, полежал так, ничего толком не видя, повернул голову и узрел какую-то дощатую стену. Она качалась, и небо над нею колыхалось, голова болела от удара, хоть и смягченного птицами. Слышны были кличи. И доносилась какая-то неведомая речь. Спиридон ничего не мог разобрать в той речи. А вот в стене различил длинные и тяжелые весла. Потом увидел головы, свесившиеся с той стены выпуклой. На него глядели какие-то люди. Бороды и усы у них были все больше светлые и рыжие.
– Пойке[361]!
Видно, это его окликали. Он поднял голову, повернулся. Боль из плеча молонией пронеслась через все тело. Лицо его перекосилось.
Снова раздавались голоса. Послышался плеск, стук однодеревки о борт. Ее раскачивало. Вдруг в нос упал крюк на веревке, а затем однодеревку оттолкнули, как бы отпуская ее, но как борт с веслами исчез, снова потянули. Слышен был плеск весел. Лодку качало. Спиридон не мог понять, что происходит. Доносились крики. И чайки кричали, а не токмо люди.
Наконец нос лодки зашуршал по песку. И вскоре прямо над лодкой склонились неведомые длинноволосые люди. Его тронули, окликая. Он попытался сесть. И тут остро почуял запах мокрой битой птицы, согнулся, сотрясаясь от рвоты, черкнул обломком стрелы по борту и вновь попал в те беззвучные края с мертвыми деревами, во́ронами и то ли камнями, то ли какими-то плодами. Али то бысть и вовсе черепа: людей ли, зверей ли… Он испугался сперва, но, оглянувшись, снова узрел волка – белого на одной стороне, а того, прежнего, серого, с зелеными глазами, – на другой. И они сидели протозанщиками. Убо и страх весь исчез. Спиридон уж ведал, что от того волка ему всегда помога была. Значит, будет и от другого.
В себя он пришел и сразу подивился, яко его однодеревка увеличилась в размерах. И вверх поднялась мачта. Он озирался. Равномерно слева и справа плескалась вода. Он ощутил движение. Эта лодка была тяжела. Спиридон, морщась, сел. Он был укрыт чем-то. Сразу почуял, что плечо крепко перевязано и стрелы в нем нет. Повернул голову направо и налево и увидел длинноволосых рыжих и светлых мужиков, они ворочали большими веслами, разом гребли. Кто бысть обнажен до пояса, на ком надеты рубахи, одни простоволосы, другие в шапках. На него тоже поглядывали, все глаза были синие да серые. Спиридон заметил движущийся берег в деревьях и сообразил, что ладья идет быстро. Вверху синело небо. Мачту с подобранным парусом озаряло солнце. Над мачтой реяли крикливые чайки. Пахло большим речным простором.
Яко чудно все, мыслил Спиридон, чудно, святый Спиридоне, и Борис, и Глеб… И волк.
– Пойке, – сказал кто-то и еще что-то добавил.
– Эй, Скари! – позвали.
– Парнишка! – окликнул кто-то его по-русски.
Спиридон оглянулся. Неподалеку за веслом сидел остроносый безбородый мужик в черной рубахе с завязанными сзади светлыми волосами.
– Пойке, парень, – сказал он. – Мы тебя отбили у деревенских мужиков, что гнались за тобой. И не знаем, куда тебе надо? Скажи.
Спиридон смотрел на него.
– Скари, – позвали этого молодого мужика в черной выгоревшей рубахе с вышитыми по груди узорами, напоминающими распахнутые крылья, и что-то спросили. Он ответил. Видно, его и звали Скари.
Спиридон молчал.
– Хочешь пить, наверное? – снова спросил тот Скари.
Он передал через другого гребца кожаную флягу. И Спиридон приник с жадностью к ней.
– Хорошо? – спросил Скари.
Спиридон кивнул.
– Скажи, зачем они гнались за тобой? Зачем хотели убить?
Спиридон пожал плечами и сразу сморщился от боли.
Послышались другие голоса.
– Хорошо, – молвил Скари. – Брa! Но мы уходим от той деревни вверх по этой реке… Эдил? Ижил-хол? Рав?.. Волзе? Понимаешь?
И Спиридон кивнул.
– Брa! – снова выдохнул Скари и умолк.
Скрипели весла, плескалась вода. Спиридон лег.
То были мужи морей.
Ай, да ходящие в волнах соленых, пресных.
Могучие вои фиордов.
И Скари – Сын Чайки – пропел бы лепше моего
Об их путях-дорогах.
Ладьей те витязи померили всю Волгу и Двину.
Как по Двине-то вверх везли мечи, кубки да кольчуги,
Меха да солнечные камни.
Ворочались да с коприной из тех далеких стран.
Где все живут ай бусурмане с убрусами на головах.
Богатые купцы, свирепые воители.
Вместо телег у них горбатый зверь.
На блюдах золоченых грезн[362] и овощ полосатый,
Да всяко-разно гобино со дерев.
Сидят и спят да на покрывалах,
Сотканных из шерсти тех зверей двугорбых.
И девки все танцуют на пирах со брюхом неодетым.