Четырежды вступали французы в схватку с нехристями, четырежды изгоняли их из ущелья, но вот грядет пятый бой… Кого из французских рыцарей спасет Господь, кому даст силы одолеть смертельного врага?
Между тем бросились уцелевшие мавры в стан Марсилия, стали просить помощи. Тогда собрал Марсилий свежие силы и двинул их на обессилевших франков. Тех осталось всего-то шестьдесят рыцарей, но нелегко будет с ними совладать сарацинским полкам.
Снова огляделся Роланд, видит — велики потери. И тогда обратился он к Оливье с такими словами:
— Собрат мой! Вся долина усеяна телами наших товарищей — вот какое постигло нас горе! Сколько благородных удальцов полегло сегодня, скольких защитников лишилась милая Франция!.. Где вы, наша опора, где вы, император?.. Брат Оливье, что же нам делать, как позвать нам на помощь владыку франков?
— Не знаю, — ответил Оливье, — но, по мне, лучше умереть, чем запятнать себя бегством.
— Пришла пора затрубить мне в Олифан, — продолжал Роланд. — Затрублю, чтобы услышал нас Карл и повернул свои войска.
— Нет, брат мой, — ответил Оливье. — Если теперь затрубите вы в рог, то навеки покроете позором себя и свой род! Вспомните, граф, не я ли просил вас призвать на помощь наше войско, однако вы не вняли моим словам и с гордостью отвергли мой совет. А теперь поздно нам звать подмогу: не спасенье к нам придет, а бесчестье.
— Пришла пора затрубить мне в Олифан, — вновь промолвил Роланд. — Ужасен этот бой, руки наши во вражеской крови. Я затрублю — и поспеет король нам на выручку.
— Недостойны ваши слова храброго вассала, — возразил Оливье. — Вы презрели добрый совет, а ведь будь здесь король, все бы мы избегли гибели. Нет, сами мы виновны в своей смерти, не в чем упрекнуть нам тех, кто ушел с Карлом.
— Пришла пора затрубить мне в Олифан, — в третий раз воскликнул Роланд. — Может быть, хоть кого-то из нас успеет спасти вернувшийся король.
— Нет, сударь, — в третий раз гордо ответил Оливье, — если останемся в живых, не отмыть нам такого пятна во веки веков. Клянусь, коли суждено нам вернуться домой, как посмотрим мы в светлые очи Альды — моей сестры и вашей невесты?
— За что гневаетесь, граф? — с грустью спросил Роланд.
— За то, что вы — виновник нашего несчастья! — с горечью откликнулся Оливье. — Мало быть смелым, надо быть и разумным. Ваша гордость погубила лучших рыцарей и отважных воинов. Кабы пришел Карл на помощь вовремя, был бы Марсилий уже давно или мертв, или у нас в плену. Но теперь вы уже никогда не сможете служить своему королю. Вовек у него не будет такого сильного и отважного воина, как вы, Роланд. Сегодня ждет вас гибель, а милую Францию — печаль. Да и дружбе нашей пришел конец: вряд ли кто из нас доживет до вечера…
Тут услышал их спор архиепископ Турпен и с упреком воззвал к ним обоим:
— Граф Оливье, граф Роланд, заклинаю вас Богом, не горячитесь! Никто уже нас не спасет. И все же трубите в свой Олифан, сударь, — пусть услышит Карл звук вашего рога, пусть вернется и отомстит за нас маврам! Пусть друзья соберут наши останки, пусть от всей души оплачут нашу смерть, пусть отвезут наш прах на монастырский двор, чтоб не сгрызли нас псы и не съели свиньи!
— Вы правы, сударь, — ответил Турпену Роланд, склонив голову.
Крепко в руки взял он Олифан, приставил его к устам, напряг все силы и зычно затрубил, превозмогая боль, усталость и тоску. На тридцать лье разнесся чистый звук Роландова рога. Полетело эхо от склона к склону, пока не услышал его Карл Великий.
— Это наши дерутся, — сказал он французам. — Проклятые мавры напали на Роланда!
— Да что вы, государь, — рассмеялся Ганелон. — Какие там мавры? Скажи такое не вы, а кто-нибудь другой, право слово, обозвали бы вас просто-напросто лжецом!
С отчаянным усилием трубил Роланд в Олифан. Разодрал в кровь спекшиеся губы, на висках от натуги вздулись жилы, лопнула кожа, по всем ущельям разнесся горький призыв могучего рога.
Услышал его король, услышали французы.
— Это Олифан, — сказал Карл, — я узнаю его звук. Уж если затрубил Роланд, значит, грянул бой.
— Какой там бой? — изумился Ганелон. — У вас, государь, уже вся голова поседела, а говорите вздор, как малолетний ребенок. Кому, как не вам, знать норов вашего племянника? Он просто сумасброд, ваш Роланд! Вспомните, как, не спросясь вас, он взял Нопль: едва узнал, что в крепости мало защитников, как взыграла в нем спесь. Даже вас, своего короля, бросил всего лишь с горсткой воинов, а сам повел войска на сарацин, чтобы потом все говорили, какой он храбрец и отважный воин и как он лихо рубится за вашу славу! Вспомните, государь, как, узнав про ваш гнев, он приказал слугам вымыть водой весь луг, на котором порубил мавров, чтобы вы не узнали о битве и не стали упрекать его в самонадеянности. Какой там бой! Небось просто гонит зайца или кичится своей силой, вызывая какого-нибудь простодушного рыцаря на поединок. Вперед, государь! Что задерживаться без толку? Смотрите, уже за поворотом наш дом, наша милая Франция!
От непомерной натуги разорвались на висках у Роланда жилы, кровь пенится на его губах. Трубит он в Олифан с последними силами, в последнем отчаянии.
Услышал его король, услышали французы, услышал старый Немон Баварский.
— Как долго трубит рог! — встревожился Карл.
— С нашим графом беда, — ответил Немон. — Клянусь вам, государь, там идет смертельная битва. Нас предали! Измена здесь, среди нас! Зовите франков, государь! На коней! На подмогу Роланду — вы же слышали, он молит нас о помощи!
Император приказал трубить во все рога. Воины, спешившись, стали надевать военные доспехи: кто берет расписной щит, кто булатное копье, кто острый меч. Облачившись в кольчуги, снова сели франки на коней, вонзили в их горячие бока золотые шпоры и помчались назад, вниз, в Ронсевальское ущелье.
— Только бы застать нам в живых Роланда! — вскричали храбрые рыцари. — А уж враг узнает силу настоящего удара!
Близок закат. В лучах вечернего солнца сверкают во множестве шлемы и щиты, вьются копейные значки, звенит подпруга, — спешат франки на выручку графу Роланду.
Поздно, поздно!
Про все забыл Карл. Одной надеждой жив, что еще успеет спасти любимого племянника, отобьет его у басурман. Скачут рядом с ним его верные рыцари, скачет бок о бок с королем Немон Баварский, не видят, что предатель Ганелон все крепче и крепче осаживает своего коня. Вот уже все войско Карла промчалось мимо него, тогда в окружении своих слуг повернул он назад и поскакал в противоположную сторону.
Чем быстрее гнал Карл коня, тем все больший гнев овладевал его сердцем. Выпустил он поверх кольчуги белую бороду, дабы видели враги, что король бросает им гордый вызов. Со всех сторон окружают войско крутые склоны, бегут вниз по ущельям горные потоки, летят над ними звуки рогов — это шлют французы ответ одинокому Олифану. Печаль разрывает сердца французских баронов — хотели бы они сейчас сражаться рядом с Роландом. Никто из них не ведает, что из всего арьергарда осталось только шестьдесят бойцов — но мир не видывал воинов, им равных!
Между тем оторвал Роланд от губ свой звучный рог Олифан и обвел глазами поле боя. Повсюду в долине, сжатой неприступными склонами, лежат мертвые франки. И тогда оплакал их отважный граф, как это пристало достойному рыцарю.
— Рыцари! — сказал он в великой скорби. — Да впустит Господь ваши души в цветущий рай! Долгие годы вы мне служили и погибли ради меня, а я был не в силах вас спасти. О милая Франция! Ты сегодня лишилась самых могучих своих героев. Друзья мои! Пусть воздаст вам Господь за все ваши муки. Брат Оливье! Теперь мы не разлучимся с вами до конца. Если вас убьют — и мне не жить. Вперед же, мой брат, бой не ждет!
Да, пока трубил Роланд в Олифан, не стихал бой ни на минуту. Увидев вернувшегося на поле брани Роланда, с удвоенной силой принялись франки бить мавров, ибо тот, кого в бою ждет не плен, а погибель, не отдаст свою жизнь задаром. Яростнее львов бросились бароны в самую гущу сражения. То слышен победный крик Турпена, то мощный призыв Эмери Нарбоннского, то грозный звон Оливьерова Альтеклера.
Но французов все меньше и меньше остается в Ронсевальской долине. Царь Марсилий на скакуне Ганьоне, чувствуя, что арабы начинают теснить непокорных франков, и воодушевляя своих воинов, так ловко действовал копьем, что сбросил с коней оставшихся пэров: сначала вышиб из седла Ивория, потом проткнул насквозь Ивона и уложил на месте обессилевшего Жерара Руссильонского.
— Да будь ты проклят! — вскричал Роланд, увидев, сколько бед натворил басурманский царь. — Ты убил моих бойцов, но пришла пора и расплатиться. Теперь ты сведешь знакомство с моим Дюрандалем!
Как ни проворен был Марсилий, но не смог увернуться он от священного меча Роланда. На полном скаку отсек граф у царя правую руку. Не в шутку испугались мавры, возопили к своему Магомету и закричали один громче другого:
— Прочь! Бежим прочь отсюда!..
Сто тысяч воинов повернули своих коней и, окружив раненого царя, бежали с поля боя. И скакун Марсилия по кличке Ганьон, что значило — Рычащий Пес, как побитая собака бросился наутек, унося невезучего седока.
Однако на лугу уже появился нехристь-альгалиф, приведший на подмогу пятьдесят тысяч широконосых, черных эфиопов. С победным криком бросились негры на французов, и воскликнул Роланд в горести:
— Приходит нам конец — недолго уже осталось нам жить. Но будь проклят тот, кто продаст себя поганым задешево! Избави Бог опозорить нам милую Францию. Пускай, вернувшись, увидит наш император, что тьма неверных порублена нами. Пусть на каждого мертвого франка придется по пятнадцать убитых нехристей. За это благословит нас всех наш король!
— Трус, кто отстанет! — вскричал Оливье и бросился наперерез врагу.
Увидели арабы, что франков осталась всего маленькая горсточка, и с веселыми криками поспешили за альгалифом. А тот на рыжем коне подлетел к графу Оливье и ударил его в спину длинным копьем. Острый наконечник взрезал кольчугу и прошел навылет через грудь рыцаря.