Позвал Карл жонглеров, и те шумной толпой явились к его шатру. Кто в будничной рубахе до колен, чепце и мягких туфлях. Кто в серой куртке и красной накидке с желтой бахромой. Тот в одежде из разноцветных лоскутьев, у того — коврик на плече, у другого — большой кошелек на поясе: не скупитесь, рыцари, вы завоевали богатства, пусть и нам перепадет от ваших щедрот!
Запели флейты, зазвенели виолы, загундосили волынки и дудочки, залаяли собаки, закричали обезьяны, заверещали говорящие попугаи:
— Слава коррролю! Слава Каррррлу!
Вокруг королевского шатра расселось на траве разноликое воинство. Открыли представление эквилибристы — каждый в нарядном белом чепце, красной рубахе, подтянутой на бедрах, в коричневых штанах и белых башмаках. В минуту они воткнули в землю длинные тонкие шесты и укрепили их так, что шесты не могли наклоняться ни в ту, ни в другую сторону. Быстро натянули тонкий канат и принялись на нем вертеться и кувыркаться. То вдруг зацеплялись за него ногами, вставали в полный рост и быстрой побежкой совершали целое воздушное путешествие от одного шеста к другому.
Зрители с громким одобрением бросали акробатам мелкие денарии и тяжелые солиды, а рыцари побогаче, случалось, скидывали с плеч дорогой плащ и с восторгом кидали на зеленую арену.
На смену эквилибристам выбежал на луг веселый дрессировщик. Впрягшись в тачку и подрыгивал ногами, как норовистая лошадь, выкатил он перед публикой медведя в короткой рубахе с голубыми узорами и в капюшоне с бубенчиками. Медведь, потешно припав к волынке, исторгал из нее чудовищные звуки, вызывал у зрителей приступы громового хохота.
А потом начался шутовской турнир. Словно на боевом поле, с двух сторон бросились друг к другу два наездника. Вместо лошадей они оседлали больших белых собак, а сами рыцари, закованные в доспехи, с копьями наперевес, оказались потешными макаками. Одна обезьяна, как настоящий франк, была одета в полотняные панталоны, на которые свешивалась шелковая бахрома праздничной туники. На другой макаке был сарагосский шлем и крепкий сарацинский щит, подвешенный на шею. К ногам обезьян были прицеплены маленькие шпоры, которыми они нещадно кололи своих лохматых лошадей. Вот началась потеха! Всадники размахивали копьями, ударяли ими о щиты противника, гримасничали, стараясь посильней напугать друг друга, пока франкский рыцарь не вышиб, наконец, сарацина из седла, к невероятной радости всех присутствующих.
Завершал турнир дрессированный молодой лев, которого прислал в подарок Карлу африканский султан Абдуррахман. Лев, как человек, вышел на луг на задних лапах, приблизился к королю и поклонился ему до земли. Король засмеялся от удовольствия. Но в тот же миг глаза льва налились кровью; припав к земле и не обращая внимания на крики жонглеров, он угрожающе взревел и, ударяя себя хвостом по бокам, двинулся туда, где подле арены сидел на траве граф Ганелон. Тот побледнел и начал медленно вынимать меч из ножен.
Легкая тень бросилась наперерез льву. Зрители и ахнуть не успели, как львиная голова оказалась прижата к земле могучей рукой бесстрашного Роланда. Лев дернулся, а через минуту уже тихо мурлыкал, как большой котенок, уткнувшись в широкую ладонь своего победителя.
— Щенок! — процедил сквозь зубы Ганелон. — Опять ты унизил меня. Ну погоди же!..
Между тем шумные королевские войска уже двинулись в путь. Летним вечером подошли они к северным склонам высоких Пиренейский гор и встали лагерем при входе в Ронсевальское ущелье. Там, за ущельем, начиналась родина, начиналась милая Франция.
На вершине холма воткнул Роланд в землю королевский стяг. Вокруг него и расположились походные палатки императорского войска.
Ночь опустилась на землю. Скрылись во мраке горные отроги. Заволокло мглой холмы и расщелины. Спят французы. Не слышат, как под покровом ночи пробираются по ущелью сарацинские воины, осторожно скачут на быстрых скакунах. На каждом рыцаре латы и шлем, у каждого висит на шее легкий прочный щит, каждый сжимает в руке острое копье. Все препоясаны мечами, все настороже. Четыреста тысяч опытных бойцов разместились в засадах — кто за камнем, кто в кустах, кто за стволом дерева. Ждут, когда взойдет победная заря.
Этой ночью увидел Карл Великий во сне, будто стоит он у входа в ущелье, зажав правой рукой крепкое ясеневое копье. Схватился за копье граф Ганелон, трясет его, выдернуть хочет из руки Карла. Дернул Ганелон что есть силы — и вихрем взвились обломки под самое небо, словно души убитых героев взлетели в небеса.
Спит Карл, никак не может проснуться. Видит во сне, будто стоит он в своей молельне, в Ахене. Только хотел перекреститься, как откуда ни возьмись навалился на него медведь, рвет ему правое плечо, а сам — точь-в-точь царь Марсилий: одет по-сарацински, улыбается злобно.
Спит Карл, никак не может проснуться. Видит во сне, будто с высокой горы мчится на него леопард, нацелился схватить короля за грудь. Но выскочил из дворца борзой пес, ловкий и могучий, как королевский племянник Роланд. Отогнал пес от короля диких зверей, а медведю отгрыз правое ухо.
Спит Карл, никак не может проснуться…
Едва рассвело, огласили лагерь рога и трубы. Гордо скачет император перед своим войском, созывает франков на военный совет.
— Скалы здесь круты, а ущелья тесны. Должно нам оставить надежный заслон, чтобы прикрыть уходящее войско. Кого, господа, поставить нам во главе арьергарда?
— Поставьте, государь, моего пасынка! — сказал Ганелон. — Он — храбрейший из ваших вассалов, вот на кого вы можете положиться!
С гневом взглянул Карл на Ганелона:
— Вы, граф, сущий дьявол. Нет предела вашей злобе и злопамятству. А кто же пойдет с головными полками?
— А для этого дозора, — ответил Ганелон, — лучше всего подойдет Ожье Датчанин. Вот зоркий страж и опытный проводник!
Взглянул Роланд на Ганелона с неприязнью и гордостью:
— Благодарю вас, отчим, за добрый совет, который вы дали нашему королю. Вы избрали для меня арьергард? Что ж! Пока я жив, не потеряет государь ни коня, ни осла, ни мула — за каждого из обозных животных взыщу я плату с недругов мечом и копьем.
— Верно, — ответил Ганелон.
— Ах, предатель! — воскликнул Роланд. — Ты надеешься, что я уроню королевскую перчатку, как обронил ее ты от трусости, снедаемый страхом за свою подлую жизнь? Никто еще не мог упрекнуть меня в малодушии!
— Верно, — ответил Ганелон.
— Праведный король, — вскричал Роланд, — вручите мне свою перчатку в залог вашей веры в мою победу. Уж я не заслужу упрека, что уроню ее, как мой трусливый отчим. Пусть ваша перчатка будет мне защитой от сарацинского коварства!
— Верно, верно, — сказал Ганелон.
Опечалился Карл, мнет бороду, крутит ус, не хочет оставлять племянника в арьергарде.
— Вот вам мой наказ, милый Роланд, — ответил наконец король. — Оставлю вас здесь, если полвойска возьмете вы под свое начало, чтобы надежная стража спасла вас от гибели.
— Ни за что! — гордо ответил Роланд. — Не посрамлю я ни себя, ни свой род. Прошу вас, государь, дать мне только двадцать тысяч войска, а остальных ведите с миром домой. Пока я жив, никто вам не будет страшен!
Вскочил Роланд на боевого коня. Встал с ним рядом его верный друг Оливье. Встал по другую руку граф Эмери Нарбоннский. Едут за ними храбрые Жерье и Жерен, Ивон и Иворий Тибо из Реймса, гасконец Аселен и старик Жерар Руссильонский, едут гордец Ансеис и удалец Самсон.
— Клянусь головой, и я с вами! — закричал архиепископ Турпен.
— Я тоже не брошу сеньора! — воскликнул верный слуга Роланда Готье.
Двадцать тысяч войска и двенадцать отважных рыцарей-пэров остались в чужой земле.
До чего же мрачны ущелья и высоки горы! В глубине теснин чернеют неприступные скалы. По узким проходам идут французские полки. Весь день ведет их Карл в сторону Франции, на много лье разносится гул шагов и топот коней. Тяжело приходится франкам: за каждым уступом — пропасть, тоска сжимает сердце, как припомнят они оставленных в арьергарде товарищей…
Вот уже впереди Гасконь, милая родина. Воспряли духом воины. О многом припомнили по дороге: вспомнились им родные земли и поместья, дорогие невесты и жены. Слезы подступили к горлу у бывалых бойцов. У кого — от радости, у кого — от печали.
Но более всех загрустил по дороге Карл Великий: чуяло его сердце, что оставил он любимого племянника на верную погибель. Прикрыв лицо плащом, скакал он в унынии рядом со своим старым вассалом и советчиком Немоном Баварским.
— О чем печалитесь, государь? — спросил его Немон.
— Что спрашивать! — вздохнул король. — Горе и досада сжимают мое сердце. Чувствую я, что граф Ганелон посрамил нашу землю и погубил наше войско. Нынче в ночь было мне видение, будто в щепки разлетелось мое копье и разбил его граф Ганелон. Ведь это он определил в арьергард Роланда. Беда, коль погибнет мой племянник, — нет ему замены в моем сердце!
Уходит Карл. За строем строй,
Спешат войска к себе домой.
А мы рассказ продолжим свой,
Аой!
ИСТОРИЯ ЧЕТВЕРТАЯ
Два племянника. — Перчатка Марсилия. — Сарацинская бронь и сарагосские шлемы. — Дозор Оливье. — «Позор бегущему!» — Три призыва к Роланду. — Олифан и Дюрандаль. — Святые страдальцы. — Тень Ганелона. — Аэльрот, Фальзарон и другие. — «Вот бой так бой!» — Явление Альтеклера. — Три меча. — Две Бури.
ремят в Сарагосе барабаны. Три дня и три ночи скликал царь Марсилий своих подданных. Все званы к сарацинскому правителю — от старого альгалифа до юного царевича: князья и герцоги, эмиры и бароны, альмансуры и виконты. Четыреста тысяч войска собрал Марсилий.
На самую высокую башню Сарагосы подняли язычники идола: и стар и млад молятся Магомету, просят у него помощи в войне и защиты от могучих мечей франкских воинов. Помолившись, оседлали басурмане коней и дорожных мулов и отправились вослед уходящему войску Карла. Вот уже добрались они до реки Сегры, вот уже скачут по земле Сарданье, вот уже видят, как в окружении отвесных скал золотом блещут под солнцем вражеские знамена. Вот и Аспра, горный проход в Пиренеях. Здесь, при входе в ущелье, на краю Ронсевальской долины, встали на страже двенадцать французских пэров со своим немногочисленным войском. Пусть невелика дружина, но не занимать ей ни мужества, ни отваги.