– Погоди, погоди, – Жора сажает поднявшегося из-за стола Запеканкина на место, – давай разберёмся.
Появляется гонец Рогов, ставит бутылку пива и молча удаляется.
Обиделся, наверно. Понять можно. Он что, халдей? Запеканкин, облегчённо вздохнув, хватает бутылку, открывает её отработанным ударом о стол и опорожняет за два глотка. На щеках мгновенно зажигается морозный румянец, в глазах – интерес к жизни. Он вновь берет материал и ещё раз читает заявление Дубовицкой.
– Правильно, – одобряет Георгий, – ты ещё разок посмотри. Не спеша. С «кондачка» тут нельзя решать.
– Нет, это несерьёзно. – Запеканкин опять отталкивает материал, дышит на свою печатку и полирует её об обшлаг пиджака. Пиджак хорош, цвета молодой травы, наверняка из бутика. Печатка тоже неплоха.
– Что несерьёзно?
– Да все! Любой адвокат развалит это в два счета. Шкрябин заявит, что деньги хотел вернуть, паспорт с адресом у него был… Никакой судебной перспективы.
– Но ты-то не адвокат! Пусть они что угодно заявляют! Хоть про борьбу за свободу слова! Ты, главное, работай!
Работать Запеканкину явно не интересно. Да, не повезло нам сегодня со следаком. Между прочим, ходят в наших узких кругах про него разные непотребные слухи. Мол, такие, как он, позорят органы. И вовсе не потому, что страдают остаточными явлениями. Вон Вася Рогов тоже страдает, но он нас не позорит. Нет у Васи ни печатки, ни костюма из бутика, ни прочих атрибутов злоупотребления служебным положением. Хотя Василий в органах подольше Запеканкина.
– Знаешь, как спортсмены говорят? – спрашивает следственный работник, ставя пустую бутылку под стол. – Нет допинга, нет победы.
– И какого тебе надо допинга? – слёту понимает намёк Георгий.
– Ну… – мычит Запеканкин, задумчиво глядя в потолок, – поэффективней. Чтоб работалось с огоньком.
– Водка? Коньяк? – по-деловому уточняет коллега.
– И того, и другого, – кивает сутулый Винни-Пух.
– Ладно… Сейчас решим…
Жора кивком зовёт меня, и мы выходим в коридор, где на лавочке сидит Дубовицкая в ожидании решения высокого жюри.
– У тебя бабки есть? – шепчет Георгий.
– Ты серьёзно хочешь поить этого педального коня?
– А что делать? Сам же видел! И приказать работать нельзя – он независимое лицо.
– Я бы сказал – рожа.
– Нам от этого не легче… Сейчас раз вернётся и укатит спать. И что, я перед Шкрябиным утереться должен? Да завтра над нами все блатные в районе ржать будут. А Дубовицкая решит, что мы на лапу взяли…
– Может, и так, Жор, – соглашаюсь я, – только налички у меня все равно нет. Последний червонец ушёл на пиво.
Я раскрываю бумажник и демонстрирую денежный вакуум.
– А фиг ли голову морочишь?! – Жора оглядывается по сторонам и замечает скучающую Дубовицкую. – О! Сейчас!
Блин, неужели он собрался клянчить у потерпевшей Натали? Она и так уже потерпела.
Георгий решительно подходит к Дубовицкой и без тени смущения жёстко спрашивает.
– У тебя деньги есть?
– Да… Сто рублей… Мама оставила на продукты…
Натали встаёт со скамеечки и начинает мять в руках свой ридикюль.
– Давай! – ещё жёстче требует коллега, протягивая руку. На лице ни тени смущения.
– Да, пожалуйста, – Дубовицкая покорно извлекает из ридикюля пару полтинников и кладёт их на Жорину ладонь, – а зачем вам?
– Следственный эксперимент. Все вернём, – чеканит металлом Георгий, направляясь от потерпевшей ко мне.
– Сдурел? – шепчу я. – Что о нас подумают? А если Запеканкин сейчас бабу попросит?
– Сделаем, – уверенно отвечает Георгий, украдкой взглянув на Дубовицкую, – значит, так. Возьми водчонки за сороковник и конины на остальное. В голубом ларьке бери.
– Там же палёное все!
– Палёное везде, но эти хоть воду очищают фильтром.
Жора суёт деньги в мой нагрудный карман и скрывается за дверью своего кабинета. Я иду в дежурку. Вася укатил на заявку. Черт, придётся идти самому. Хорошо, нет дождя.
У ларька небольшая очередь. Передо мной спившийся тип, по всем приметам не имеющий постоянного места жительства и работы. Говоря проще – синяк. Синее, наверно, не бывает. Он изрядно пьян, но стоит на ногах без посторонней помощи. Когда ветер дует в мою сторону, я ловлю запах помойки и мочи. Освежающий спрей. У бедняги, похоже, те же проблемы, что и у нашего следователя. Ломает. Наконец он подходит к окошку, нагибается и бормочет.
– Здорово, Рит… В долг продай. «Малька». Завтра занесу, клянусь. Ты ж меня знаешь. Подыхаю.
Продавец Рита понимающе вздыхает и достаёт с полки разорванную коробку из-под «Ротманса», на которой я замечаю какой-то список.
– Ты у меня кто? – спрашивает она, глядя на сей необычный документ.
– Во, – мужик тычет грязным, треснувшим ногтем в список должников, – Ричард…
Ох, мамочки! Аристократия сраная!.. Ричард! Львиная Печень. Если он Ричард, то я – герцог Эдинбургский! А Жора – принц Чарльз!
Ричард оборачивается и, прищурив левый глаз, интересуется:
– Рубликом не богат?
– Не богат.
– Но хоть курс знаешь?..
Поход в ларёк отнял у меня двадцать минут рабочего времени.
Дубовицкая на боевом посту. Я не захватил пакет, и она провожает бутылки подозрительным взглядом. Через пару минут Запеканкин вызывает её на повторный допрос. Работа закипела. Кипятком.
Остывать кипяток начал через полчаса. Именно столько ушло на полное растворение первой бутылки в крови Запеканкина. Начал он с коньяка, в смысле с того напитка, на этикетке которого написано «коньяк». Жора не смог уговорить следователя закончить допрос потерпевшей на светлую голову. В результате тот четырежды спросил у Дубовицкой, замужем ли она и трижды – сколько раз? Натали покорно отвечала, ибо стоящий рядом со следователем Георгий кивал и строго говорил: «Так надо». Протокол, слава Богу, более-менее соответствовал действительности, хотя почерк у Запеканкина к финалу сошёл на нет. Натали подписалась, и Георгий отправил её в коридор ждать опознания. Натали поклялась указать на обидчика, утверждая, что запомнила гада на всю жизнь. К слову сказать, мы с напарником твёрдо отказались от предложения следователя «по граммулечке», оказавшись в роли пассивных пьяниц. Этот термин придуман лично мной. Ведь есть же пассивные курильщики, вынужденные нюхать чужой дым. Так почему не может быть пассивных пьяниц, вынужденных смотреть на чужое возлияние? И то, и другое вредно для здорового организма.
После допроса Запеканкин разбавляет коньяк водкой, в смысле тем напитком, на этикетке которого написано «водка». Занюхивает это дело Жориным силикатным клеем и велит вызвать Шкрябина, обещая его мгновенно расколоть. «В шесть секунд, конкретно, в шесть секунд…» Я привожу из камеры разбойника и сажаю его перед следователем.
– Ты меня знаешь? – издалека заходит Запеканкин.
– Нет, – честно отвечает Шкрябин.
– Значит, ты меня скоро узнаешь, – заверяет независимое процессуальное лицо и с грохотом роняет это самое лицо на стол.
– Следователь хочет сказать, – подхватывает знамя Георгий, – что если ты не признаешься, он тебя арестует.
– А если признаюсь?
– Тоже арестует. Но мы будем тебя уважать.
– Я не признаюсь. Ничего не знаю, паспорт нашёл. Требую адвоката,
– Хозяин – барин.
Георгий быстро записывает показания в протокол, даёт расписаться Шкрябину и уводит его обратно в камеру. Вернувшись, будит следователя. Тот тоже расписывается в протоколе и, выпив ещё водки, уходит в астрал. Но глаз при этом не закрывает. Опыт.
Опознание Георгий проводит сам под придирчивым взглядом Запеканкина, хоть взгляд и упёрся в одну точку. Притаскивает понятых, подсадных, объясняет суть, представляет следователя. Натали, как и обещала, признает в Шкрябине кавалера, отнявшего у неё последнее, и в присутствии, понятых обзывает того козлом. Шкрябин не возражает, лишь пожимает плечами. Жора благодарит потерпевшую и отправляет её к маме.
– Простите… А это… Сто рублей.
– Вас вызовут.
В принципе, основное сделано. Осталось выписать постановление о задержании Шкрябина на трое суток и провести обыск. Для которого тоже надо постановления от Запеканкина. Конечно, можно и без оного. Внагляк выставить калитку и изъять наркоту с оружием. Но если есть возможность выставить ту же калитку по закону, за который мы глотку перегрызём, зачем же беспредельничать? Георгий лезет в «дипломат» Запеканкина за бланками постановлений. Залезть не успевает, следователь выходит из астрала.
– Ну, чего, опознавать будем? Или я поехал.
Сложно ответить на такой неожиданный вопрос. Но Георгия никто ещё не заставал врасплох.
– Так – уже! Вот протокол. Ты, брат, устал, наверно. Во, даже расписаться забыл.
Запеканкин с полминуты молча смотрит на протокол, затем берет ручку и расписывается.
– Я все помню, не надо мне тут, – привычным движением он вновь полирует печатку, – что дальше? Ещё есть свидетели?
– Ещё есть постовые из метро, но их можно и после допросить. Ты, главное, «соточку»[1] выпиши. И постановление на обыск.
– Водка осталась?
– Немного.
– Давай.
Ну он и жрать! Я б от такой дозы тихо бы скончался, не приходя в сознание. А этот ничего. Даже гайку полирует. И думаю, это не предел. Ещё столько же поместится запросто.
– Кого задерживать? – спрашивает Запеканкин, швыряя пустую бутылку в свой «дипломат».
– Ну не меня же, – улыбается Георгий, – вон, Шкрябина.
– Сам знаю, – обиженно бросает следователь и начинает заваливаться на бок.
Дьявол, лишь бы успел закорючку свою поставить… Успевает. И даже чего-то начертать в бланке. Жора поддерживает его, подставляя плечо.
– Теперь обыск. – Жора подсовывает бланк. С Запеканкиным вот-вот приключится полный астрал, и придётся ломать дверь Шкрябину без законного прикрытия.
– Адрес?
– Да, пожалуйста. – Жора кладёт перед независимым лицом протокол с данными Шкрябина. Н-да… При других обстоятельствах Георгий выставил бы лицо за порог, но сейчас вынужден стелиться, походя на услужливого официанта в валютном кабаке.