Стискивавшая его с боков толпа вдруг резко дернулась вперед. Черный гроб с телом казненного спустили вниз и грузили в карету; в это время зрители прорвали оцепление, устремившись к эшафоту. Мужчины и женщины вытирали своими платками кровь мученика, капавшую с помоста; самые дерзкие вскарабкались по ступеням, разломали стул и разделили между собой, другие отрезáли перочинными ножиками щепки от окровавленных досок. Де Ветте вертел головой, высматривая Карла. Вон, вон он! Встав под эшафотом, несколько студентов пели хором:
Посев созрел, не медли, славный жнец!
В мече твое последнее спасенье!
Вонзи же в сердце верное копье,
Придай свободе вольное теченье!
Омоет кровь твоя отечество твое!
Послышались громкие отрывистые команды военных; всадники поворачивали коней, пехота выполнила какое-то движение – сотни ног топнули одновременно, так что вздрогнула земля. Нужно уходить отсюда немедленно! Даже если потом и удастся доказать, что стихи Кёрнера не под запретом, власти найдут множество других причин для ареста, а они с Карлом и так под наблюдением. Де Ветте решительно схватил сына за руку и потащил за собой, не обращая внимания на его протесты.
Всю дорогу до Дармштадта они молчали, сидя рядом в наемной бричке, но глядя в разные стороны. Утреннее зрелище не располагало к разговорам, к тому же за последний год они не раз вели долгие споры, оставаясь каждый при своем мнении. Сегодня двадцатое мая 1820 года, со дня убийства Коцебу прошло четырнадцать месяцев. За это время погиб Карл Лёнинг – молодой аптекарь из Нассау, пытавшийся убить советника фон Иделя (который путал казну с собственным карманом) и покончивший с собой в тюрьме, – а множество людей по всей Германии были арестованы, ошельмованы, высланы… И какие люди! Умные, талантливые, образованные, настоящие патриоты! Фридриха Людвига Яна, участника боев с Наполеоном и учителя гимнастики, который помогал немецкому духу обрести здоровое тело, посадили в Шпандау, гимнастическую площадку в Берлине закрыли: в основанных Яном гимнастических союзах усмотрели клубы вольнодумцев. Эрнста Арндта, чей «Дух времени» и патриотические песни несколько лет вдохновляли немцев на борьбу с захватчиками, арестовали, отправили под суд (который, кстати, признал его невиновным) и запретили преподавать, как раньше, в университете Бонна: прусским властям не нравились его критические замечания и требования реформ. Йозеф Гёррес, бывший редактор «Рейнского Меркурия», которому сам Гёте, будучи в Кобленце, счел нужным засвидетельствовать свое почтение, был вынужден бежать в Страсбург, когда узнал, что ему грозит арест: в Пруссии запретили его брошюру «Германия и революция», в которой Гёррес, осуждая убийство Коцебу, призывал тем не менее оставить народу право свободно выражать свое мнение. Да и самого Вильгельма Де Ветте уволили из Берлинского университета – за то, что он написал письмо соболезнования к матери Карла Людвига Занда. В своем письме он сожалел о том, что Занд неверно истолковал свой долг патриота и христианина. Правление университета обратилось к властям с петицией в защиту своего профессора богословия, но у Де Ветте все равно отняли кафедру и приказали ему покинуть Пруссию; он уехал в Веймар. Ну ладно еще его поколение: они все уже люди с опытом и, скажем без ложной скромности, с солидной репутацией, они найдут себе применение, а как же юношество, начинающее свой жизненный путь? Де Ветте женился на матери Карла, когда мальчику было восемь лет, и всегда относился к нему как к родному, стараясь дать ему самое лучшее образование. В Берлине, учась в гимназии, Карл приобщился к гимнастике и добился больших успехов, потом он изучал богословие в Гейдельберге, защитил докторскую диссертацию в Тюбингене, и вот теперь, в двадцать два года, в Германии перед ним закрыты все пути, потому что он был активным членом студенческих союзов и не скрывал своих республиканских убеждений. Что ему остается? Изгнание? Жалкая жизнь эмигранта где-нибудь в Швейцарии или даже во Франции?
Справедливости ради надо сказать, что в сложившемся положении есть вина и наставников юношества. С кафедр университетов Гейдельберга и Йены, где впервые отказались от землячеств в пользу всеобщего союза студентов, говорили о будущем единой Германии, повторяя вслед за Арндтом, что родина – не Пруссия, Бавария, Тюрингия, Саксония, Тироль, Гессен, Баден, Австрия или немецкая Швейцария, а вся великая страна, говорящая на одном языке и верующая в единого Бога, – новый Рим в эпоху расцвета Республики. Все это было бы хорошо, но лекторы распаляли молодежь, жаждавшую действия, подсказывая ей простые решения, вместо того чтобы смирять ее дух, кропотливо воспитывая любовь к познанию через сомнение. Рассказывая студентам о республиках древности, их приучали восхищаться Тимолеоном, Сцеволой и Брутом и утверждали вслед за Цицероном, что убийство тирана – благодеяние для человечества! Коцебу был в чем-то прав, обличая со страниц своего «Литературного еженедельника» академическую свободу, которая сводилась к разнузданности, и «неразумных профессоров», побуждающих зеленых юнцов преобразовать отечество. Однако обе стороны совершали одну и ту же ошибку: позволяли чувствам командовать разумом. Они забывали, что их полемика – не просто ученый диспут, состязание в красноречии, дуэль на шпагах иронии; разум студентов еще не оделся броней скептицизма, их обнаженная душа кровоточит от язвительных уколов, взрываясь безрассудной яростью.
Де Ветте украдкой взглянул на Карла, заметил первые морщинки на лбу… После того как Карл уехал из Берлина в Гейдельберг, они редко виделись и мало говорили о действительно важных вещах. Вильгельм, похоже, упустил тот момент, когда отец должен сделаться другом своему сыну, а не просто поставщиком житейских советов и денег на карманные расходы…
Всем людям нужна вера, а юным – в особенности. В Бога, в Отечество, в науку, в искусство, в свое предназначение… Посвятив свои ученые занятия критическому разбору Библии как памятника истории, Де Ветте усомнился в своей вере, как только понял, что все сказания Пятикнижия суть мифы. О, как тяжело ему было тогда! Его спас Шлейермахер, объяснив, что основа догматического богословия – религиозное чувство, а не буква Писания или рациональное ее истолкование. В самом деле, так ли уж важно, существовал ли Авраам на самом деле, если история о нем исполнена глубочайшего смысла и укрепляет веру в Господа? Умный, добрый, честный Шлейермахер! Рядом с ним все становились… человечнее. Он горячо ратовал за единство протестантской церкви, но, когда Прусскую унию 1817 года навязали силой, Шлейермахер запретил связывать с ней свое имя. Его обвинили в «демагогической агитации» наряду с поэтом Арндтом… Так вот, Шлейермахер ни за что бы не позволил себе облекать чувства в лозунги. А Якоб Фриз – тот самый кантианец Фриз из Йены, строивший свою «философскую антропологию» на принципах знания, веры и наития, – призывал для искоренения общественных пороков изгнать из Германии евреев, полностью уничтожить «иудейскую касту», преследовать «космополитический сброд»! Богослов Фридрих Ян утверждал, что причина несчастий Германии – поляки, французы, попы, аристократы и евреи! (Студенты бросали в лицо Де Ветте эти фразы, когда он говорил им о важности изучения древнееврейского языка для более глубокого постижения Писания.) Неужели эти достойные люди не сознавали, что сами создают устойчивый миф, порождающий ложную веру? Единство сплетенных рук на глазах превращалось в единство пальцев, сжатых в грозящий кулак. Но Коцебу не придумал ничего лучшего, чем больно щелкать по костяшкам этих пальцев! Он называл гимнастику («новую религию») занятием глупцов, смеялся над увлечением демократией и конституцией – «детской болезнью, исцеляемой опытом», а самое главное – твердил немцам о том, что они победили Наполеона благодаря России. Он говорил это юношам, служившим добровольцами в корпусе Лютцова! Знавшим наизусть стихи Карла Теодора Кёрнера, который геройски погиб в 1813 году, на заре своей жизни! Карл Людвиг Занд записывался в добровольцы, слушал лекции Фриза и носил с собой томик Кёрнера «Лира и меч»…
Если бы Коцебу умер своею смертью, о нем бы довольно быстро забыли. Да, он наводнил своими пьесами театры нескольких государств, но немецким Вольтером его называли лишь потому, что, не имея достоинств французского философа, он обладал всеми его пороками: тщеславием, корыстолюбием, неуважением к религии. Вернер упрекал его в бесстыдстве, Шлегель называл позором немецкой сцены, Гёте признавал его творчество гнусным вздором, однако поставил в Веймаре не меньше восьми десятков его пьес, ведь во времена войн с Наполеоном Коцебу плодил патриотические сочинения и ругал французов так же громко, как те, кого ныне заклеймили «демагогами». Де Ветте не смотрел этих пьес, не читал он и многотомную «Историю германского государства» – одно из «антигерманских» сочинений, которые студенты символически сожгли на фестивале в Вартбурге. Карл Занд (разумеется, бывший на этом фестивале) тоже не читал их. Ему было довольно «Литературного еженедельника», чтобы вынести свой приговор автору «казацких песен и башкирских пьес», навязывавшему немцам волю России.
Все могло бы ограничиться битьем окон в домах, которые Коцебу приходилось неоднократно менять. Если бы он сразу уехал в Митаву, то остался бы жив и посвятил себя своему многочисленному семейству, а добронамеренный, но недалекий юноша не погубил бы навеки свою бессмертную душу. Но Коцебу совершил еще один опрометчивый поступок: он выступил в защиту другого иноземца на российской службе – грека Александра Стурдзы, который сочинил «Записку о современном состоянии Германии» для участников Ахенского конгресса. В этой записке он назвал немецкие университеты «готическими обломками Средневековья», государством в государстве, где юношество, избавленное от власти законов, предается бесчинствам и вкушает плоды вольнодумства в студенческих обществах – настоящих «бунтовских союзах». Чтобы вырвать зло с корнем и предотвратить революции в сердце Европы, Стурдза предлагал отменить университетские привилегии, назначать профессоров «сверху», утверждать учебные планы, следить за посещаемостью лекций и ввести цензуру. Стоит ли говорить, какую бурю вызвал этот документ, который должен был остаться тайным, но был предан огласке кем-то из патриотов! Профессор естествознания Лоренц Окен из Йены изливал свой гнев на страницы журнала «Изида»: людям, приученным к рабству турками и русскими крепостниками, не понять значения гражданских свобод, дорогих сердцу европейцев! Немцы не позволят учить себя народам, которые сами должны благодарно принимать свет