Он так и не женился, потому что не смог найти женщину, которую бы любил так же, как отец любил маму. Женщину, которая так же полюбила бы его. Он не хотел повторить ошибку деда, который двенадцать лет прожил с нелюбимой, а потом оскорбил ее, потому что наконец влюбился.
Он боялся влюбить в себя какую-нибудь «Галину Серафимовну» и дать ей призрачную надежду, а потом отобрать. Он страшился полюбить «Ренату», красивую, полную внутреннего огня, но недалекую и ментально чужую. Александр Гордеев хотел получить все или ничего. Все не выходило. Поэтому он довольствовался ничем.
Краткосрочные романы у него, конечно, случались. Он был вполне земным мужчиной с присущими этому подвиду плотскими желаниями. Вот только все его дамы проходили через постель, не затрагивая сердца и души, и допускались, как это называла мама, «до пуговицы» на рубашке, не глубже.
Александр дарил им подарки, возил на выходные в загородные отели или даже на отдых в Турцию или Дубай, но ничего не обещал и обрывал любые разговоры о совместном будущем. Он был честен и конкретен. Те, кого это не устраивало, уходили сами. Тех, кто, несмотря ни на что, начинал жить бесплодными надеждами, он ликвидировал решительно и бесповоротно до того, как это превращалось в трагедию.
В последнее время для того, чтобы минимизировать трагедии, он в основном заводил романы с замужними женщинами, для которых был чем-то сродни интересному приключению. Его любовницы, заинтересованные в сохранении их отношений в тайне, ни на что, кроме хорошего секса и подарков, не претендовали, а Александра это вполне устраивало.
Вот только проводить зимние праздники в пустынном доме год от года становились отчего-то все тяжелее. Хотелось гомона голосов, в том числе обязательно детских, как это бывало у Дмитрия Макарова. Там так же трещал огонь в камине, и пахло жареным мясом и другими вкусностями, но при этом что-то басил четырнадцатилетний Митька, бегала туда-сюда, топая босыми ногами, двухлетняя дочка Катюшка, от которой у Макарова, кажется, плавились мозги, звонко лаял степенный пес Помпон, выпрашивая кусочек мяса. Все это счастье так не походило на собственную гордеевскую жизнь, что ему вдруг впервые за долгое время захотелось заплакать. Впервые со дня смерти деда, если быть совсем точным.
Новогодние праздники канули в прошлое вместе с морозами, начались трудовые будни, полные конкретных и вполне понятных задач, навалились неприятности, связанные с невесть откуда взявшимся дедовым завещанием и поданным Ренатой иском в суд, а Александр так и не мог избавиться от невесть откуда взявшейся острой тоски, навалившейся на него в макаровском доме и не отпустившей до сих пор. Соседствовать с этой тоской, мутной и вязкой, словно клейстер, ему было неуютно.
Больше всего Александр боялся, что про эту тоску узнает мама. Она расстроится. Для нее же нет ничего важнее сына, его дел, здоровья, душевного благополучия, и его сознательное одиночество она, в отличие от самого Гордеева, воспринимала как трагедию и очень переживала из-за отсутствия внуков, хотя и не позволяла себе ранить его чувства, высказывая свои пожелания, мечты и надежды.
Мама давно уже оставила всякую надежду с кем-нибудь его познакомить. В первое время, пока она еще работала, в доме то и дело появлялись какие-то молодые докторицы и медсестры, которых она приглашала с явным прицелом в будущие невестки. С парочкой из них Саша даже пару раз неплохо провел время, но через нарисованную им самим незримую черту не перешел.
После того как он ясно дал понять, что возможное вмешательство в свою личную жизнь считает неприемлемым, мама сдалась и больше в дом никого не приводила, признав право сына строить жизнь по своим собственным лекалам. Два года назад, когда пандемия пошла на спад, он настоял, чтобы мама все-таки вышла на пенсию.
В самый разгар коварной болезни она наотрез отказывалась покидать «поле боя», врачей и так не хватало. Сама она перенесла ковид два раза. В первый – довольно легко, а во второй – тяжело, с осложнениями в виде перикардита. И когда поправилась, приняла увольнение как неизбежное, полностью сосредоточившись на доме, хозяйстве и цветнике, который долгое время был ее мечтой и который она наконец разбила.
Мама теперь жила в полном согласии с собой. Ее спокойствие нарушил только Ренатин иск и призрачная возможность потерять дом, к которому она привыкла, а главное – сад и цветник, без которых теперь не мыслила своего существования. Расстраивать ее еще и своим внезапно взявшимся невесть откуда душевным смятением Александр не хотел.
Машинально выполняя рабочие дела, которых в связи с новым объектом на месте Красных казарм теперь оказалось так много, что они вполне могли погрести под собой Александра Гордеева вместе со всеми его душевными метаниями, он нет-нет, да и прислушивался к поселившейся внутри тупой боли, вызванной неудовлетворением от жизни. Странно, он так много сил положил на то, чтобы быть полностью довольным, что внутренняя тоска была, как минимум, нечестной.
Он пытался прогнать ее и не мог, и сердился на себя за то, что не может. В этом странном душевном состоянии его и застал звонок адвоката Евгении Волиной. Александр уже знал, что Рената умерла, но поначалу никак не связал внезапный звонок с этим обстоятельством.
Иск Ренаты его не страшил, потому что к потере дома он относился философски, тем более что не очень-то верил в такую возможность. Он обратился к лучшему в городе адвокату по недвижимости, чтобы успокоить маму. Теперь, когда Ренаты нет, дому, а значит, и маме, ничего не угрожало. Все остальное не имело никакого значения. До бывшей дедовой подруги и ее внезапной смерти ему не было никакого дела. Никакой вины по поводу того, что все сложилось так, как сложилось, Александр Гордеев не испытывал.
Он был уверен, что адвокат позвонила, чтобы выторговать разрешение не возвращать задаток. Он и не собирался ничего возвращать, потому что это были не те деньги, ради которых стоило напрягаться. Он так и сказал Евгении Волиной и не осознавая, почему она настаивает на том, что им надо встретиться. Ему совершенно не нужно с ней встречаться, у него имелась куча дел, которые следовало выполнить, а потом отчитаться Макарову. Гордеев собирался отказаться от встречи, сославшись на дела, и тут Волина сказала, что Ренату убили, а потому она может быть полезна Александру в качестве адвоката.
Он не очень понял, зачем ему адвокат, поскольку был уверен, что у дома Ренаты его никто не видел. Но эта дамочка умела настоять на своем, и поэтому Александр, спустя пятнадцать минут, уже ехал по направлению к ее дому.
В прошлую их встречу в офисе на ней был строгий деловой костюм, подчеркивающий женственную фигуру с приятными глазу округлостями в нужных местах. Сейчас, дома, на ней были свободные трикотажные брюки, майка и кардиган голубого цвета, свободно спадающие с плеч и бедер и от того больше открывающие, чем прячущие очертания стройного тела.
От Евгении Волиной исходили мягкость и сила одновременно, и это сочетание почему-то манило и задевало, заставляя разгадать крывшуюся в нем загадку. Она уже успела смыть косметику, а потому лицо ее выглядело нежным и каким-то беззащитным. Гордеев некстати подумал, что перед ним очень красивая женщина, и тут же отогнал эту непрошеную мысль, в которой нет никакого смысла. Но эта женщина что-то от него хотела. Что-то, связанное с убийством Ренаты, и это понимание Гордееву не нравилось.
Она провела его в кухню, где за столом пила чай девочка примерно одного возраста с макаровским пасынком Митей. Не имеющий детей Александр плохо определял их возраст.
– Знакомьтесь, это Кристина, моя дочь. А это мой доверитель Александр Петрович Гордеев.
Девочка вежливо поздоровалась, без всяких просьб матери забрала свою чашку и ретировалась из кухни, оставив их вдвоем.
– Чай будете? – спросила Волина.
– Да, если вас не затруднит, – сказал Александр, отодвинул стул и сел, не ожидая дополнительного приглашения. Возможно, это выглядело невежливо. – Евгения Алексеевна, признаться, я не понял, зачем вы меня пригласили. Давайте с самого начала обозначим тему нашего разговора. Я так привык.
– Да, давайте, – согласилась она.
Налила и поставила перед Гордеевым чашку с чаем, пододвинула поднос, на котором стояли сахарница, блюдечко с нарезанным лимоном и вазочка с вареньем. Брусничным. Варенья почему-то захотелось почти нестерпимо, но лезть ложкой в общую плошку было совсем неприлично, а попросить розетку Гордеев постеснялся.
– Александр Петрович, ко мне приходила Татьяна Михайловна и попросила меня представлять ваши интересы в уголовном деле по поводу гибели Ренаты Максимовой.
Он так удивился, что чуть не облился горячим чаем.
– Мама? Приходила к вам? Когда?
– Сегодня днем. Когда стало известно о смерти Ренаты. Ваша мама посчитала, что из-за этого у вас могут быть неприятности, а потому попросила, чтобы я осталась вашим адвокатом.
Александр потер лоб, потому что у него внезапно заболела голова. Сильно.
– Ничего не понимаю, – признался он. – И вы согласились на просьбу моей мамы? Поэтому я здесь?
– Нет. Я ей отказала, – сообщила Волина.
Александр уставился на нее, потому что совсем перестал что-либо понимать.
– С того момента что-то изменилось? – осведомился он, поскольку молчание затягивалось.
– Да.
– Что именно?
– Я узнала, что Максимова не просто умерла. Ее убили. И в связи с этим вас завтра вызывают на допрос. Точнее, на беседу.
– Да, мне уже звонили, – пробормотал Гордеев. – И что?
– Ничего. Просто на эту беседу вам лучше идти с адвокатом. Поэтому либо вы соглашаетесь, чтобы этим адвокатом была я, либо мы прямо сейчас звоним моему коллеге и учителю Аркадию Ветлицкому и просим, чтобы он представлял ваши интересы. Должна только предупредить, что его услуги вам обойдутся существенно дороже моих. Но и опыта в уголовных делах у него, разумеется, больше. Он вообще один из лучших адвокатов в нашем городе.