У следствия до сих пор нет ни одного стоящего направления. Версия мафиозных или иных деловых разборок была взята за основу, но пока не удалось установить какие бы то ни было политические или деловые контакты между четырьмя убитыми. Отрабатывается также версия маньяка, хотя в ней смущает географический разброс убийств: маньяки, как правило, действуют в одном географическом районе. Но у правил есть исключения, и потому «маньячная» версия остается в работе. Где-то на обочине следственной мысли пустила робкие корни гипотеза «диверсии с целью дестабилизации общества». Проблема, однако, заключалась в том, что на происки ЦРУ в наши дни трудно что-либо списать, на террористов тоже – они предпочитают массовые убийства при помощи взрывов; а ежели допустить, что действует некая внутренняя тайная политическая группа, то к чему она могла приурочить «дестабилизацию»? К предстоящим президентским выборам? Подпортить кандидату репутацию? До выборов, однако, еще далеко…
Единственным стоящим направлением были, с точки зрения Алексея, поиски лаборатории, где яд мог быть изготовлен и очищен, доведен до столь высокой концентрации.
Ну-ну, бог в помощь, ребятишки, Кис у вас под ногами путаться не будет, в конкуренты вам набиваться не собирается. Да и не смог бы, ежели б и захотел: все деловые бумаги убитых были изъяты, и над ними уже морочится не одна умная голова. Просить их на изучение – дело гиблое: следствию они нужны, а скопировать их, все эти ежедневники, письма, отчеты, записные книжки – гора бумажных изделий, – ксерокс подавится…
Так что хочешь не хочешь, а придется частному детективу довольствоваться тем, что осталось.
А чтобы узнать, осталось ли что-нибудь ему в качестве пищи для размышлений, нужно навестить семьи жертв. Глядишь, чего-нибудь и накопается… Мало ли, может, какая неприглядная история случилась в общем для всех жертв прошлом, а теперь охотится за ними мститель… Хм, натяжка была, мягко говоря, очевидной: какой мститель станет выжидать столько лет?
Ну, а вдруг «иглоукалыватель» задумал, к примеру, в президенты баллотироваться? Или его, допустим, на Нобелевскую премию выдвинули? В связи с чем он экстренно испугался бывших друзей, участников или свидетелей старых грешков? И решил их быстренько убрать? Хм, звучит, конечно, не очень убедительно, но чем черт…
Шантаж? При шантаже грозят разоблачением и в наказание разоблачают. Шантажисты жертв доят, а не убивают… Вот разве что все четверо сами оказались шантажистами и «дойная корова» отказалась давать молоко, кардинально избавившись от четверки с повышенными аппетитами?
Или, к примеру, вдруг жены випов расстарались, наняв общего киллера, чтобы избавиться от мужей и в то же время спихнуть все на маньяка или террористов? Похожий случай был уже в практике детектива.[4] Надо будет проверить связи между женами. Выяснить, знакомы ли супруги между собой и достаточно ли близко, чтобы сговориться на подобное? Их отношения с покойными мужьями, интерес в их устранении. Не изменяли ли мужья, чтобы отомстить им за неверность? Каковы условия завещаний?
Одним словом, классический вопрос следствия: кому это выгодно?
Короче, пора заглянуть в гости.
Кис начал с москвичей, а именно с вдовы депутата Алевтины Иголкиной.
Коренастая, с низким тазом и короткими ногами, Алевтина чем-то напоминала помесь таксы с боксером: короткая стрижка рыжеватых крашеных волос, крепкие щеки со здоровым, не знающим сомнений румянцем, поставленный командный голос. К смерти супруга Алевтина Иголкина отнеслась по-деловому, в силу чего никаких признаков горя стоически не выказала, но зато продемонстрировала готовность следствию всячески помогать, дело мужа – продолжать. Она была явно тем, что называется «идейная соратница»: один из борцов за общее дело выбыл из рядов – что ж, сомкнем плотнее ряды, товарищи!
Уже через пять минут разговора Кис был уверен, что депутатская карьера мужа управлялась на домашней кухне именно ее твердой рукой. Сама Алевтина работала в районной управе, где сидела на разрешениях на строительство, – не столь престижно, как Дума, но зато весьма доходно и куда менее броско. По вкладу в семейный бюджет Алевтина наверняка могла бы с мужем потягаться…
Кис, конечно, знать не мог, но легко представил, как Иголкина, энергично рубя воздух крепкой ручкой и потрясая крепкими щечками, выступает на собраниях за социальную справедливость – и при этом без колебаний берет взятки за левые разрешения на строительство, торгуясь о сумме со всей партийной прямотой. А некоторое расхождение теории социальной справедливости с практикой мздоимства подобному мастодонту советской номенклатуры представляется нормой…
Выслушав твердые заверения, что никаких грехов молодости и темных дел за ее безупречным супругом не водилось, Кис попросил разрешения посмотреть фотографии, на что Алевтина откликнулась с энтузиазмом. Устроившись на диване как-то очень уж вплотную к Алексею, она принялась комментировать старые фото из альбома, который чрезмерно по-товарищески разложила одной обложкой на колено детектива, другой – на свое, отчего их колени соприкоснулись, вызвав у Алексея непроизвольное желание отодвинуться. Однако пришлось сдержаться: чем только не пожертвуешь, чтобы информацию накопать! Чуть не на каждой странице Алевтина гордо тыкала на лица коротким пальцем с красным, как советское знамя, маникюром: «Узнаете? Ну как же нет?! Это ведь секретарь ЦК Косиков! А этого? Это же тогдашний министр иностранных дел! Ну вот этого вы наверняка узнали, да? Ну вы что, в самом деле, это же народный артист СССР Безухий! А это же наша любимая певица, Тучкина, как она песни народные пела, ее весь ЦК заслушивался! Узнали наконец? Мне вот, между прочим, пятьдесят семь, а память лучше вашего!..»
Тут Алевтина выдержала значительную паузу, и Кис почувствовал себя принужденным выдавить комплимент:
– Вам не дашь вашего возраста…
Чутье его не подвело – Алевтина ждала именно этих слов, чтобы радостно пуститься в хвастливые комментарии: «Мне никто не дает моего возраста! А все почему? Потому что не позволяю себе распускаться! В тренажерный зал хожу три раза в неделю! У меня лучшая косметичка в Москве! Лучший парикмахер! Лучшая портниха! Потому и выгляжу так молодо! Женщина обязана за собой следить, я не выношу, знаете, этих распустившихся тетех, которые окружают себя внуками и выглядят совершенными старухами, хотя вполне могли бы выглядеть как я!»
Кис едва сдержал улыбку. Алевтина не выглядела молодо, точно так же, как и не выглядела женщиной. Она была чем-то неопределенного пола и неопределенного возраста, просто «товарищем за пятьдесят». Усилия лучших косметичек, парикмахеров и портных остались, увы, втуне: не в коня корм, что называется… Но дело даже не во внешних данных, а в том, что Алевтина Иголкина была лишена малейшего обаяния. Самоуверенная до предела, из тех, для кого существует только два типа мнений: свое и ошибочное, – такие «соратницы» скручивают мужей и подчиненных в бараний рог. Оставалось только поинтересоваться (мысленно, разумеется), как это покойный депутат так вляпался.
Впрочем, по молодости лет в кого не влюбишься, а когда опомнишься, то ошибка оказывается неисправимой: от супружниц, подобных Алевтине Иголкиной, не уходят. Ненавидят, да, но не уходят: ее одноклеточная идейность не пускает, она строго призывает к порядку! Пристегивает к порядку, приваривает к порядку. Такой даже не изменяют – не потому, что любят, а потому, что боятся…
Люди, подобные Алевтине, частенько «от сохи», сформировались под лозунгами еще советско-сталинского режима, который пропахал ровно две борозды в сером веществе. Идеологическая вода гнала свои сумрачные волны по бороздам «от сохи» мощно, прямо и уверенно. Собственное мнение, если оно вдруг и поднималось, как пузырек со дна, быстро лопалось под напором мутной водицы идейного промыва «мнения партии». Из мозгов эта парализующая жидкость втекала в кровь и плоть, и стоило устроить начальственный разнос за неверную идеологию, как весь отравленный водицей организм немедленно начинал ощущать «глубокое раскаяние» и «осознание своих ошибок»…
Это нонече народ распустился, при демократии. Скажи сегодня кому-нибудь, что он должен жить ради идеи построения светлого будущего, – он тебя отправит в это самое будущее далеко и надолго. А тогда… Кис помнил чувство мучительного стыда, когда в первом классе учительница, отчитывая его за опоздание, стращала тем, что он никуда не годен как строитель коммунизма и в октябрята его не примут…
Алексей с «глубоким раскаянием» и «осознанием своих ошибок» покончил к классу пятому и с тех пор любую мысль и любое мнение проверяет собственным интеллектом, прикладывает к шкале собственных ценностей. Но таких, как Алевтина Иголкина, – с идеологической «бороздой» в мозгу – было вокруг до изумления много, особенно в поколении за сорок…
Да, от подобной супруги уйти невозможно. А если вдруг и найдется отважный безумец – по партсобраниям затаскает. Докладные напишет, товарищеский суд соберет, призывая к идейности и ответственности в деле создания общественной ячейки – семьи… Себе дороже. Жить с ненавистной в разных комнатах (а таким особо секса и не надо, у них оргазм случается от приступа идейности при виде светлого лика вождя) – куда ни шло, но ни за что не разводиться!
– Стыдно таких людей забывать, это же все наша гордость! – отчитывала его меж тем Алевтина. – Вот Измайлова, узнаете?.. – Короткий палец уткнулся в красивое лицо известной актрисы. – А вот режиссер Сергеевский, ее муж! Помните? Он все фильмы с ней ставил! А-а-а, вот видите, вы тоже кое-что начали вспоминать!
Кис исправно кивал, вглядываясь в некачественные старые снимки. Фотографии относились к 70-м годам, когда товарищ Иголкин, успешно делавший карьеру в горкоме комсомола, методично запечатлевался на всех фото с тогдашней элитой. И теперь его вдова жаждала пусть нечаянного и маленького, но триумфа, и посему попавшийся в ее лапы собеседник был просто обязан помнить и узнавать лица известностей, чтобы их окружение придало вес и ценность трудовому пути почившего супруга, а его простецкому крестьянскому лицу – ореол элитарности…