Если младших не успевали спрятать родственники, их увозили в детские дома в другой конец страны. Родителям не сообщали. Детям в детских домах меняли фамилии… Часто дети шли по этапу с матерями, а у дверей тюрьмы детей отбирали. Дети и родители теряли друг друга навсегда.
Деревья, травы, горы, небо, река помнили шорох шагов на дорогах, голоса людей, бесконечные этапы, лай собак, разрывающие тишину выстрелы.
«Храни меня, мой талисман, храни меня во дни гоненья, во дни раскаянья, волненья: ты в день печали был мне дан…»
Дождливым печальным утром шла я на работу высоким берегом реки. Енисей у Лесного спокойный, сильный. От берега до берега около двух километров.
Эти берега я впервые увидела в июле шестидесятого, когда после окончания института попросилась в Красноярский край и к месту будущей работы в город Норильск трое суток ехала на поезде из Москвы и еще четверо плыла по Енисею. Кричали чайки, блестела на солнце широкая река, и теплоход «Композитор Калинников» шел вниз по течению мимо зеленых гор, мимо глубоких ущелий, мимо вытянутых вдоль берега городов и маленьких деревушек. По вечерам теплоход светился огнями, играла музыка, в салоне танцевали, а утром из каюты третьего класса я поднималась на палубу. Мимо проплывали дикие безлюдные берега. Ни жилья, ни облака в небе. Только беспредельная, пронзительная синь над головой.
Я стояла на палубе, а теплоход шел мимо Лесного, где в глубине старого парка жила своим, давно сложившимся укладом школа-интернат для детей с трудными, изломанными судьбами. Разве могла я знать, что через четырнадцать лет, осенью 1974-го, я приеду сюда по реке с маленьким сыном и проживу здесь жизнь длиною в три года, жизнь, совсем не похожую на ту, какой жила раньше? Разве могла я знать, что буду стоять на берегу под старыми соснами и слушать тихий шорох осеннего дождя и провожать последние пароходы?
Школа-интернат только еще ждала меня, она оставалась в будущем. А прошлое следовало за мной от самого Красноярска, где много лет назад грузили в трюмы сотни тысяч людей и везли под стражей в Норильск. Прежде чем люди всходили на баржу, их ставили на колени и пересчитывали по головам.
Светило ли тогда солнце? Кричали ли чайки? Или накрапывал такой, как сегодня, холодный осенний дождь и под дождем мокли кусты, травы, деревья, мужчины, женщины, дети?
Теплоход шел на север. Позади остались Енисейск, Ярцево, Ворогово, Подкаменная Тунгуска, Верещагине, Туруханск, Игарка. На пятые сутки открылась Дудинка. Стояла ночь, светило солнце, а я поднималась по кривым улочкам портового городка и все дальше уходила от широкой реки с десятками судов у причалов.
Поезд на Норильск отошел точно по расписанию. Впервые в жизни ехала я по самой северной в мире железной дороге, и меня слегка покачивало то ли от усталости, то ли от неясных предчувствий. За окном лежала тундра. Где-то здесь, по тундре, много лет назад шли тысячи людей.
Город, прогретый дневным теплом, дышал, двигался, словно не солнечной полночью, а солнечным пол днем привез меня поезд на эту землю, к высоким си-ним-синим горам. Горы совсем как в Тбилиси. Там, в Тбилиси, приютившем нас в войну, осталось детство, и, верно, тревожились в этот час обо мне близкие и родные люди, и на пологий склон старого городского кладбища, на затерявшуюся в траве и крестах могилу мамы уже опустился теплый летний вечер.
«…Ты в день печали был мне дан…» День печали Осенний день 1937 года. День моего рождения. Счастливый день! Печальный год.
Я стояла на маленькой площади Норильска, на пересечении старого и нового города, в точке, где завершился путь к месту моей работы, и еще до конца не понимала, что точка эта, крохотный кусочек земли, есть не что иное, как центр печального круга, который еще вчера никто не в силах был ни разорвать, ни разомкнуть.
Позже я узнаю людей этого круга, запишу и сохраню их рассказы.
…Из Дудинки нас вышло по этапу 2000 человек. Выдали сухой паек на два дня, обмундировали, пошли. Была у нас лошадь и проводник. Дошли до озера Боганидка. Сутки блуждали вокруг него, не заночевали, пошли дальше. Было много комаров. У Амбарной нас подкормили. Спросили, есть ли магометане и евреи. Их накормили бараниной, нас свининой. Пришли в Норильск со стороны Шмидтихи, к Нулевому пикету. В 1936 году прибыло тысяч 10–12. В том числе около 300 женщин. В основном первые заключенные были специалисты. (В. А. Веремеенко)
…Я ехал по вербовке из Омска. Приехал в Красноярск. Сели на пароход «Мария Ульянова». Колесный он был, топился дровами. До Игарки плыли семь суток. Матросов было мало, мы им помогали. В Игарке нас погрузили на баржу. Так и плыл караван из семи барж. Около Дудинки поднялся шторм. Встали на якоря. Это было / сентября 1939 года. Мы приехали из колхозов, молодые все. Тогда узкоколейка была. Нас встретили на Амбарной, сказали, что работать будем здесь, щиты ставить. Увидели заключенных. Охрана с винтовками. Дней двадцать работсиги на трассе. В Норильске жить было негде, говорили, что жить будем в палатках. (В. Т. Чистяков)
…Везли нас на барже в трюме. Мне тогда было 20 лет. Я работал в Москве на заводе. Меня обвинили в контрреволюционной троцкистской деятельности. Такое обвинение почти всем предъявляли. Попал в Норильск в июле 1938 года. В Норильске жили в палатках по Заводской улице. Меня и еще 8 человек вызвал Завенягин. Все инженеры, крупные специалисты, только у меня было среднетехническое образование. Завенягин отнесся внимательно, направил меня в проектный отдел. Пока мы работали, два или три человека из охраны находились в комнате. Водили нас на работу под охраной. (С. А. Лифшиц)
…Не разрешалось называть их по фамилии или имени и отчеству. Только «заключенный номер такой-то». На работу их водили строем. Они держали друг друга как бы под руки, сцеплены были. Никто не смел сказать слова. Тут же раздавалась команда: «Ложись!» Охрана стреляла в воздух, а они ложились на землю лицом вниз. Снег ли, грязь… Потом по команде поднимались и шли дальше в сопровождении охраны с оружием и собаками. (Т. М. Потапова).
Зимой 1967 года несколько месяцев я буду читать норильские архивы с 1933 по 1953 год.
…Врача з/к Родионова Владимира Евстафьевича назначаю начальником больницы для вольнонаемных (приказ №135, март, 1941 год)
…Об организации дома младенца в лаг. отделении «Таежный» для создания нормальных условий для детей матерей-заключенных (приказ № 820, август, 1950 год).
Не раз еще в этом повествовании я приведу архивные документы, обращусь к воспоминаниям норильчан. История Норильска — это не только история строительства крупнейшего горно-металлургического комбината, не только история его побед и взлетов, знамен и орденов. История и судьба Норильска — это история и судьба сотен, тысяч людей, привезенных по чужой страшной воле на край холодной земли на 10, 15, 20-летний срок. Они строили город и комбинат, а жили в лагерных бараках. Они были лишены права защитить от врага свою Родину и почти единственные в стране давали металл для брони наших танков. Из зоны, из-за колючей границы.
История и судьба Норильска — не рядовая судьба маленького города. Это история одинокой человеческой души, осиротевших людей, у которых по ту сторону жизни остался дом, остались матери, отцы, близкие, работа. Там, за колючей чертой, остались их осиротевшие дети, дети рождения 1925, 1933, 1937 годов…
Ненастной поздней осенью шла я под тихим моросящим дождем в дом детей, что стоял в трехстах метрах от берега в огромном старом парке, и думала, как нерасторжимы два горя, две беды, два отчаяния, как велик еще один печальный круг, который пока никто не в силах ни разомкнуть, ни разорвать.
Дождь усилился. Я свернула в парк, прошла через школьный стадион и за высокими тополями увидела трехэтажное здание школы-интерната. Все его окна были ярко освещены. Я стряхнула с куртки капли дождя и открыла дверь.
Каждый прожитый в интернате день неповторим, а самое короткое мгновение суток подвижно, изменчиво, непредсказуемо.
За десять минут до начала уроков в дверь кабинета постучали.
— Можно? Здравствуйте!
— Здравствуй! Садись. Как тебя зовут?
— Леша. Петров я. Из пятого «А». Новенький.
— Я тоже здесь недавно, и зовут меня Тамара Михайловна.
— А вы откуда приехали?
— Из Москвы. А ты?
— С севера. У меня мама там осталась. Вы только ничего такого не подумайте. Она у меня знаете какая хорошая! Ее из-за старшего брата наказали. Он сильно пил, а ее лишили родительских прав. — Леша помолчал, — Я ведь к вам за книжкой пришел.
— За какой книжкой?
— Библиотекарша заболела, а ребята сказали, у вас книг много. Вы не волнуйтесь, я быстро верну.
— Пожалуйста, выбирай.
Днем иду по коридору, навстречу Петров. Расплылся в улыбке:
— Ой, какая же книжка замечательная оказалась! Вон сколько прочитал. Завтра верну, как обещал.
Вечером бегут растерянные пятиклассники:
— Тамара Михайловна! Тамара Михайловна! Петров сбежал!
— Как сбежал? Я в обед с ним разговаривала.
— А на ужин не явился. Все обыскали. Нет его нигде.
Через две недели Петрова сняли с теплохода. Белоснежный корабль пересек Полярный круг и приближался к Дудинке. Парнишка наплел семь верст до небес, пассажиры ему поверили, пожалели, какой-то военный кормил Лешу, и он плыл на север, к маме. Мальчик преодолел тысячи километров, но до матери не добрался. В интернат Леша вернулся в сопровождении молоденького милиционера.
По школе пронеслось: «Петрова привезли!»
Завертелся у дверей младший коллега Петрова по побегам Витя Матюшенко, а Леша уже ерзал на стуле. Герою дня не терпелось предстать перед толпой. Рот открыт, глаза хитрющие.
— Не убежишь?
— Не-е-е, — тянет он, не закрывая рта. — Не сбегу. Не верите? Честное слово!
За субботой наступило воскресенье. А в понедельник Леша сбил с толку тихого Белокурова, и к вечеру исчезли оба. Через два дня Лешу и Белокурова задержали за кражу в Серовке.