ИЗ ПИСЕМ ДРУЗЕЙ:
…Что у тебя случилось? Что за непонятное письмо? Какой ты все-таки неоткровенный человек. Боишься. Чего боишься? Кстати, если тебе вдруг станет стыдно за письмо, которое ты написала, будь уверена, никто ничего не узнает, и я никогда не напомню тебе о нем.
Нельзя, пойми, нельзя вгонять себя в железные тиски. Надо быть проще. Хватит тебе жить чужим отсветом. Неужели ты не стоишь любви? Парадокс какой-то. А кто виноват? Только ты сама. Ты дорогой мне человек, но иногда я тебя ненавижу. И все-таки если я тебе нужен — напиши мне по-человечески просто и понятно. Кажется, за откровенность со мной ты никогда и ничем не расплачивалась.
Журнал с «Мастером и Маргаритой» мог выслать две недели назад, но не сумел, т. к. вокруг ходили друзья с мольбой в глазах и данный экземпляр прочли не меньше десяти человек. Но он всегда был твоим. Я его (по страшному блату) купил с самого начала для тебя. Очень буду жалеть, если ты уже прочла. Но ты ведь не достала? Ну, успокой меня. Прочтешь, сразу дай И. А. Представляю, как Пес, закрыв последнюю страницу, усядется и немного повоет. М. К.
…Ты никогда не говорила со мной по большому счету. Но я все понимала. И усталость, и накал твой, и тревоги твои, и твою идиотскую черту — душить в себе эмоциональность деловитостью. А теперь ты какая-то заволшебленная, именно не заколдованная, а заволшебленная. Только очень сильная и яркая личность могла перелопатить тебя и поднять все, до капельки, на поверхность. Как я рада, что он, И. Ш., оказался такой, а не другой.
Если бы я могла, я бы попросила господа. Я не унижу тебя, если попрошу за тебя господа? Я же знаю, тебе гордость не позволит да и партийность тоже. А я могу.
Следи за своей душой, а за нас, которые тебя любят, не беспокойся. Мы живем тем же качеством и тем же количеством, что и ты к нам.
Я уж не помню, говорила тебе или нет, прочти в «Иностранной литературе» Г. Маркеса «Сто лет одиночества». Такого еще в литературе, по-моему, не было. Бросай все и садись читать. И сразу напиши. Дело не в том, как это написано, дело не в том, что это роман века, а дело в том, что там такие люди. Помнишь, у Петрова-Водкина в картине «Смерть комиссара» за этим падающим комиссаром стоят шеренги красноармейцев (которые, кажется, срисованы с одного натурщика). Масса людей с одним лицом. Здесь все — и безликость солдат, и ощущение забора из человеческих тел, и сила (их много), и слабость (как один). Я не могу передать, но это великолепно и страшно. Так и у Маркеса. Примерно пятьдесят или сто человек. Два-три мужских имени и пять-шесть женских. Но никого ни с кем не спутаешь. Проза тягучая, вязкая. Абзац — и человек готов. Он неповторим.
Если ты не сможешь достать эти журналы, я не поленюсь, вышлю тебе. Л. К.
…Береги свое здоровье. Сейчас это важнее всего. И никого не слушай. Им поговорить, а тебе жить.
Первый раз по-настоящему пожалел, что задерживают сдачу нашей квартиры. Ведь обещали в июле, как раз когда придет время родов твоих. Теперь — в ноябре. Короче, когда квартира будет готова, ты будешь жить у нас. И никаких разговоров. Мы с женой и Машкой в одной комнате, ты — в другой. И жена тебе поможет, и я нет-нет да щелкну дитя по носу, чтоб не ревел и давал тебе выспаться. Июнь, июль, август я в Москве, так что без клюквы и квашеной капусты в роддоме не останешься. М. К.
…Как ты там? Ведь это уже совсем скоро? И может быть, это письмо ты будешь читать с сыном или дочкой на руках. Ты держись. Все будет хорошо. Даже ни о чем другом и писать не хочется. Все по сравнению с тем, что тебе предстоит пережить, действительно ерунда. Я представляю, как вы, уже вдвоем, смотрите друг на друга, как твои руки, такие нервные, успокоятся и весь мир станет, наверно, и больше и меньше одновременно. Да, это совсем другое соотношение. Молюсь за тебя. Будь!
Я за неделю выдал три передачи. Монтирую фильм «Снег — судьба моя». О чем он будет? Видимо, об удивительной способности человека создавать, творить, если он получает эту возможность, даже в страшных, трагически страшных условиях. Норильск — это прежде всего творчество людей. Это творческий, сотворенный город, удивительное раскрытие людей в их самом прекрасном проявлении. А уж отсюда — все остальное.
Жду радостных известий. И. Ш.
…Сын вырастет, станет большим-пребольшим. Я знаю, как это бывает. Вначале постоянная боязнь за него, она даже радость перекрывает. Кажется, такая крошка беззащитная, а кругом сплошные враги. Господи, да мало ли чего? А к году постепенно все исчезнет. А потом будет знаешь как?
К нам приехал хор мальчиков. Такие цыплята, в белых чулках и поют Моцарта. Е. Г.
…Мне трудно представить, чем вы сейчас заняты. Может, гуляете? А может быть, спите? А может быть, разговариваете? Ни одному переводчику не под силу перевести то, о чем вы говорите друг с другом. А вам все понятно. Больше того, вы мудры необыкновенно.
Я так далеко от вас. Сижу за столом и, поглядывая в замерзшее окно, пишу синими чернилами письмо. Синее и белое — цвет этого листа. Синее и белое — цвет этого города в эту пору. Морозы. За окном минус 30. Через полчаса мне на репетицию. Репетирую пьесу Артура Миллера «Цена». И еще ставлю «Дневник Нины Костериной». Читала? Сведу счеты с 1937 годом Пойдет где-то 20 октября. А ко дню рождения комсомола постараюсь сделать «Триполье» Бориса Корнилова. Эпично и с блеском у него эта вещь получилась. И. Ш.
…Рад, что у тебя все помаленьку образовывается, что пошла на работу. И я тут до работы дорвался после отпуска — надоело бездельничать. Жизнь полная — успевай только поворачиваться. Навигация трудная. Есть и добрые вести: меди дали в полтора раза больше, ТЭЦ-2 ток выдала. На Талнахе, на месте палатки, где ты проводила первое комсомольское собрание, идут бетонные работы. Борис Горбунов со своей бригадой строит памятник. «Первой палатке будущего города Талнаха» — так ребята написали на плакате.
Дорогу от Валька заасфальтировали. Водители балдеют, жмут 110 км в час. Уже больше десятка машин кверху колесами.
Перспективы у города грандиозные. Г аз будет! Ездил на новую скважину — два дня ходил глухой. Вот силища ревет. Пройдет немного времени, и ты Норильск не узнаешь. В. Ч.
Когда это было? Кричали чайки, блестела на солнце широкая река, белый теплоход плыл на север, где над Норильском висело огромное солнце, ночной город двигался, дышал, и все у меня было впереди — и тридцатикилометровая дорога на Талнах, и встречи с людьми, чья жизнь со временем будет приравнена к подвигу, и комсомольское братство, и любовь, и высокие костры на месте старых бараков, и долгие часы в тишине под сумрачными сводами норильского архива, где в полувековом безмолвии хранятся исторические документы комбината и города.
ИЗ НОРИЛЬСКИХ АРХИВОВ:
Сего числа вступил в исполнение обязанностей в качестве начальника Норильскстроя и ИТЛ НКВД. Основание: распоряжение наркома внутренних дел (Матвеев. Приказ № 1, 1935 год).
Несмотря на ветреную погоду, пароход «Москва» привел 2500 кубометров леса. Этим лесом закладывается фундамент заполярного комбината. (Матвеев. Радиограмма, 1935 год).
Для окончательного выбора строительных площадок под Норильский медно-никелевый металлургический комбинат и под соц. город приказываю составить комиссию под моим председательством (Матвеев. Приказ № 164, 1936 год).
…За вторым домом от теперешнего Горнорудного управления стоял низкий, вросший в землю барак. Там жили начальник строительства Матвеев и комендант. Надо было отнести Матвееву бумаги. Обычно звонили, выходили встречать. Тут я пошел. Вдруг погас свет. Часовой говорит: «Ложись!» Я лег. Пролежал до шести утра. А было это в двенадцать ночи… Я жил в большой палатке на 20 человек. Отапливали углем.
…В 1936 году несколько десятков судов застряли на Пясине, растянулись на километры. Надо было проложить трассу к замерзшим грузам. Разведать путь пошли инженер Сергей Т. и трое заключенных. Пошли и пропали. Матвеев дает распоряжение их искать. Когда нашли, оказалось, что зеки чуть не съели Сергея…
Еда для нас была на Вальке, а до Валька было не добраться из-за пурги. В феврале сугробы вырастали до 14 метров высотой. За зиму 1936 года грузы перевезли… То, что грузы застряли на Пясине, потом тоже поставили в вину Матвееву, первому начальнику комбината. Он был настоящим чекистом, храбрым, бесстрашным человеком. Когда его направили в Самарканд на борьбу с басмачами, он тогда был оперуполномоченным по Средней Азии, то басмачи за его голову давали пять тысяч золотых рублей. В Норильске он всегда ходил один, в военной форме. Никогда не повышал голоса, не ругался, особенно не наказывал. Один финн сделал ему аэросани и возил Матвеева на аэросанях. Одно время я был у Матвеева референтом.
Матвеев и его соратники были потом арестованы. Следствие тянулось больше года. Один из его соратников умер в тюрьме. Через год их всех оправдали. В том, что их освободили, заслуга Завенягина. (В. А. Веремеенко).
(Записи бесед с норильчанами сделаны мною в Норильске в 1967 году.)
…Необорудование рабочих мест тачками, катальными досками и прочим влекло за собой самый примитивный метод работ, и большая часть выполняемых земляных работ выполнялась путем перекидок грунта вручную. (Из годового отчета, 1936 год)
…В связи с наступлением полярной ночи с 8 декабря 1937 года ввести восьмичасовой рабочий день на всех открытых работах. (Приказ № 267, декабрь, 1937 год)
…Укладочные работы на ж/д линии Дудинка — Норильск осложнялись полярной ночью, снегоборьбой, плохим качеством укладочного материала. Всего уложено на линии Норильск — Дудинка 117,79 км пути… Для укладки пришлось скрепления возить из Дудинки лошадьми. (Из технического отчета, 1937 год)
…Каждому возчику прикрепляется на все время одна или две лошади, упряжь и сани… Возчик обязан: изучать характер врученных ему лошадей, следить за их содержанием и кормлением в конюшне, отвечать за перевозимый груз, за его целость и сохранность, нести ответственность за порчу, хищение и потерю с взысканием стоимости в десятикратном размере.