Денискин настороженно уточнил:
– Это колония, что ли?
– Желаешь колонию – будет и колония, – пообещал Подшивалов и слово сдержал.
После того, как утрясли все переводы, капитан свозил его в подростковую Икшанскую колонию. Андрюха, который всю дорогу туда был настроен саркастически – как-никак он сызмальства в детдоме, – оттуда вернулся притихшим и просветленным.
Подшивалов, довольный педагогическим успехом, резюмировал следующим образом:
– Вот таким вот образом. Если не дурак и не хочешь ближайшие лет пять проходить в робе с номерком, набивать груши да за свиньями убирать, – делай выводы. А то у нас мигом…
Сберкнижку Андрюха, скрежеща зубами, все-таки отдал сам. Подшивалов хвалить не стал, просто хлопнул по плечу.
В новом детском доме свободного времени почти не было, порядки были строже, среди воспитателей и учителей было больше мужиков. Так что к выпускным восемнадцати годам Денискин подошел, как после бани с дезинфекцией: чистым, свежим, обновленным, с вполне годной профессией. Его приглашали работать за хорошие деньги на завод фрезерных станков, но по дороге он завернул в отделение к новому крестному, и тот, выслушав, только и сказал:
– Биография у тебя чистая, чего ж не послужить? – и отправился с ним в кадры.
Так незаметно, без воскресений, преображений и перерождений выправилась Денискинская жизнь. Исключительно потому, что в нем принял участие посторонний человек Подшивалов. Не пожалел бы он малолетнего дурака, то сидеть бы Денискину не в трамвае, а где-нибудь на Колыме.
Андрюха вдруг осознал, что ему стыдно. Ощущение было непривычное, в этом требовалось разобраться. Перед кем стыдно-то? Как ни странно, и перед покойницей нянькой Денискиной, и почему-то перед Подшиваловым, который, выслушав эту историю, наверняка пожал бы плечами – что все верно сделал. Перед Натальей… хотя эта-та тут при чем? Девчонка ничего, но никаких планов на нее Андрей не строил. Он вполне опытный человек и видит, что с ней просто так нельзя, надо жениться, а пока неохота.
Стыдно перед собой – понял Денискин и удивился еще больше. Казалось бы, со своей прожженной совестью он давным-давно обо всем мог договориться – а вот нате!
«Следующая остановка – Палиха», – объявил голос в динамике.
«Не дури. Не твое это дело. Глупо соваться. Сейчас выйдешь, сядешь на троллейбус, а лучше ножками пробежишься до Савеловского, ведь спешить-то некуда? За это время Маргарита может нагуляться и вернуться, довольная, с полным ягдташем. Да… забрать вещи, вернуться назад, сесть в «пятерку», по прямой до сто пятого, ведь Яковлев наверняка уже прибыл. Отметить бумажки, отдать шмотки Заверину…»
Какие грамотные, умные, взрослые мысли. Думать их было одно удовольствие, но Денискин делал совершенно другое. То есть просто ничего не сделал.
– Следующая остановка – «Белорусский вокзал».
«Не судьба, – решил Андрюха, – раз так, то чего бы не зайти в Светловку? За шмотьем успеется».
Он вышел из трамвая, пересек улицу Горького, порасспросил местных и напрямую через жилые кварталы добрался до Светловки.
Глава 7
Заведующая библиотекой – Мария Федоровна, была на рабочем месте. Невнимательно глянув на удостоверение, первым делом встревоженно спросила:
– Что случилось?
– Ничего, ровным счетом ничего, – на голубом глазу соврал Андрюха, – если разрешите, полчаса вашего времени и пара справочек.
– Прошу вас в кабинет.
– …Что ж, раз так, могу выдать характеристику. – Мария Федоровна позвонила, вызвала приветливую особу, которой дала распоряжение подготовить документ.
Хотя Андрюхе он был без надобности, он рассудил, что дают – бери, и вежливо поблагодарил.
Мария Федоровна рассеянно спросила, не желает ли гость чаю? «Придется жертвовать собой», – понял Андрюха, выкладывая припасенную по дороге плитку шоколада «Сказки Пушкина». А что? По смыслу подходит и вкусно.
– Я ожидала чего-то подобного, – призналась Мария Федоровна.
– Вы имеете в виду прогул гражданки Демидовой?
– Да, можно сказать и так.
– Вы не могли бы сказать, по каким причинам? Она и раньше была склонна… ну к подобным пропаданиям, что ли…
– Прогулам? Нет, никогда. Маргарита не позволяла себе ничего подобного. Понимаете, штатных единиц у нас мало, оклады небольшие, и потому огромная удача найти такую, как Джумайло, то есть Демидова.
– Ценный работник?
– Исключительно интеллигентная женщина, с высшим образованием! – подчеркнула заведующая. – А главное – тонко чувствующая и воспитанная. Впрочем, вы же с ней знакомы.
– К сожалению, только по рассказам, – поправил Андрюха.
– И главное, что теперь в столице большая редкость – она, я бы сказала, знаете ли… неиспорченная. И редкостно деликатная. С таким колоссальным уважением относится и к руководству… я не брюзга, уж простите старческую слабость, – повинилась Мария Федоровна, которой было чуть за пятьдесят, – с возрастом это становится все более и более важным. В общем, Маргарита Кузьминична отличается редкой мягкостью и вежливостью совершенно ко всем. Вплоть до того, что как-то раз техничка не вышла на работу… по личным обстоятельствам, понимаете ли.
Заведующая весьма культурно, но вполне понятно щелкнула по шее.
– И вот, я прихожу, а Маргарита полы намывает.
– Это да, характеризует ее с самой лучшей стороны, – согласился Денискин, причем совершенно искренне.
– Я ей поставила на вид и провела воспитательную беседу. Пояснила, так сказать, что это все не входит в ее обязанности, а она говорит: да что вы, мне нетрудно. Смена деятельности полезна, а юные читатели не должны дышать пылью.
– Человек не заносчивый, отзывчивый и добрый.
– Да! Конечно, она брала отгулы, отпуска за свой счет, но я не считаю это преступлением. Надо чем-то компенсировать низкие оклады. Многие приходят в нашу систему именно потому, что имеется такая возможность – располагать своим временем.
Еще попили чайку. Денискин видел, что заведующая что-то недоговаривает, поэтому не спешил, выжидал. Ему-то торопиться некуда… Все получилось: женщина, повздыхав, призналась:
– Не хочу пересказывать сплетни.
– А что с ними еще делать?
– Вы правы. Очень странно приключилось с ее замужеством.
– Расскажите, пожалуйста, этот вопрос крайне важен.
К чести заведующей, она не стала мяться и лепетать про женские фантазии, интуиции и впечатления, а изложила прямо:
– У нас небольшой, исключительно женский коллектив, каждая – как на ладони. К тому же и Маргарита такой искренний, открытый, светлый человечек, и ведь никто и понятия не имел, что у нее кто-то есть. Это же видно!
– Простите, по одежде?
– Что?
– Появилось что-то новое, яркое, дорогое?
– Ну зачем же так прямолинейно мыслить? – упрекнула заведующая. – Маргарита всегда была одета опрятно, уместно, скромно. Разве что какой-нибудь… ну да, щегольской платок… как у Гоголя, помните?
– Забыл, – сокрушенно признался Денискин.
– Неважно. Все всегда было в меру. И потом, когда она принесла в кадры свидетельство из загса, а нам всем – торт, это было так неожиданно. Конечно, мы были искренне рады за нее, все мы знаем, что такое эти коммуналки, как они утомляют… а тут будут и прочный тыл, и отдельная жилплощадь.
– Да, но от работы…
Мария Федоровна подхватила:
– А это еще момент, который ее показательно аттестует! За чаепитием с тортом я завела разговор о том, что она, должно быть, уволится, чтобы трудиться поближе к дому. Однако Маргарита чуть не со слезой утверждала, что не желает уходить.
– Вот как.
– Именно! Она так поэтично выразилась: у меня, говорит, здесь сердце на месте. И добавила из Светлова: мол, сердечную теплоту не заменишь теплотой парового отопления.
– Красиво, – оценил Андрюха. – То есть увольняться она не собиралась.
– Нет. И я не желаю отпускать такого замечательного работника, но тут прогул.
– Вы пытались связаться с ней? Съездить домой или позвонить?
– Сама лично ездила.
– Когда?
– Да вот… буквально на следующий день, как она не вышла на работу. Телефон домашний не отвечал, я и съездила.
– И что же?
– Не открыли. Хотя за дверью явно кто-то разговаривал. И, знаете, даже не пытались понизить голос, услышав, что звонят.
Чай допили, тут как раз подоспела характеристика, да еще кадровичка даже без просьбы принесла личное дело.
Андрюху весьма интересовала автобиография, написанная, как и положено, собственноручно. И пусть с наблюдательностью у него дело швах, как утверждают наивные старшие товарищи, но зрительная память в полном порядке. И она совершенно определенно свидетельствует о том, что строчки Светлова на фото Заверина из бархатного альбома написаны именно рукой Маргариты. Именно таким, убористым, но очень разборчивым почерком, которым что угодно можно вписать в каталожную карточку.
В листке по учету кадров мужем Маргариты значился Иван Александрович Демидов, человек на пятнадцать лет старше ее.
Прихватив характеристику, Денискин распростился с милой теткой и уже почти ушел, но в вестибюле его окружили другие сотрудницы, узнавшие, что пришли «по поводу Риты, из милиции». Посыпались вопросы о том, что случилось, и кто-то спрашивал про Наташу, «милую девочку», не надо ли ей чем помочь.
Дежурно, проникновенно, но твердо Андрюха уверял в том, в чем сам уверенности не испытывал вовсе: мол, все исключительно хорошо, и что как только они, органы, с чем-то не справятся, то обязательно обратятся к помощи населения.
Покинул, наконец, Светловку. Некоторое время колебался, не зайти ли в 88-е отделение, к участковому, который дал Наталье новый адрес сестры, но рассудил, что смысла нет. Он-то удостоверение будет изучать, как положено, обязательно поинтересуется, чего сержанту из поселка Торфоразработки делать в Москве. Да и, строго говоря, если здешний участковый похож на Заверина, то может совершенно спокойно послать его к черту с его вопросами. Будет тело – будет дело, а теперь иди-ка ты, сержант, по компасу.