Андрюха с отменной деликатностью поведал о том, что он тут еще аж на тринадцать дней. И что сегодня его очередь готовить, а проживает он у друга. Тотчас возникла приятельница Нади, чуть похуже, зато из мясного отдела:
– Молодой друг? Интересный?
– И весьма, – по-заверински двусмысленно, но многообещающе сообщил Денискин.
В итоге он получил из-под прилавка суповой набор – хоть на борщ, хоть на рагу. На втором этаже, несмотря на то что было уже без четверти семь вечера, его встретили радушно и обогатили на бутылку «пшеничной» из-под прилавка, с чисто символической наценкой. Продавщица Варя применила наивную, но толковую военную хитрость, сообщив, что имеется еще и «Букет Молдавии». Андрюха, тонко улыбаясь, пообещал, что обязательно купит, как только будет с кем распивать. Варя, поправив прическу, кокетливо взглянула и взяла его на карандаш.
Олег, как выяснилось, уже решил вопрос с провиантом быстро, дешево и сердито: подогрел щи, наварил картошки, вывалил в нее красной жирной тушенки, а сверху плюхнул поджарку.
Богатый получился стол, так что молчание продлилось лишь до второй рюмки. Андрюха, подшивая Заверинские брюки (чтобы было что на смену рабочим штанам), начал примирительно:
– Да не злись ты на меня. Я ж детдомовский, своего ничего полжизни не было, так что не всегда понимаю, куда можно нос совать, куда нет. Вижу – интересное дело, ну и влез. Извини.
– И ты не сердись. Я сам раскудахтался, как баба, ни с чего, – признался и Заверин. – Смешно, чего только себе не надумал. Следить за мной, ха, кому ж я нужен?
– А я еще так все прибрал. Неужто было заметно?
– Нет, не было.
Андрюха, плюнув на экивоки, откусил нитку и спросил прямо:
– Ты опер?
Заверин ответил в своем духе:
– Так то когда было.
«Ну ничего, клюнет и вынырнет, – успокоился Денискин, – надо чуть обождать».
…Так оно и получилось, пока Андрюха отглаживал свою условную обновку тут же, на диковинной откидывающейся гладильной доске, потом отобрал и пожеванные форменные шкеры Олега, отутюжил и их, и свою ковбойку, и все стиранные, но не глаженные хозяйские рубахи, делая перерывы на полрюмашки.
Заверин восхищался, как ловко получается, а его, мол, тошнит от глажки. Потом постепенно как-то разговорились по-дружески. Не сказать, что хозяин выболтал всю свою подноготную, но рассказал много. Хотя история была не особо захватывающая, просто обидная: отслужил – отучился – вернулся на службу – повздорил с командованием – и спущен, как в нужник, на землю. Фамилию командира, правда, не назвал, а за Яковлева встал стеной:
– О Васильиче плохо не думай. У него не голова, а дом советов, поэтому и трудится на земле, а не в главке, хотя куда достойнее всяких там… ну неважно. В любом случае я у него в долгу: когда меня с Петровки поперли, он меня из петли вынул.
– Вы с ним в Афгане служили?
– Пришлось. Сто третья гвардейская дивизия.
Андрюха, не подумав, переспросил:
– Это что, десант?
– Вот это было обидно, – признался Заверин, улыбаясь все-таки по-доброму, – я ж не всегда такой был, да и он тоже. Хотя погоди, ты ж фото видел.
Непонятно зачем, но Андрюха наврал, что нет. Чуйка подсказала, что так надо. Заверин принес наполовину выпотрошенный альбом. Показывая фотокарточки, Денискину уже знакомые, давал пояснения:
– Вот это я диплом защищаю, в ВЮЗИ. Значение косвенных улик в оперативно-разыскной деятельности.
В голове Андрюхи начинало туманиться, поэтому он еще раз переспросил, что за тема, переварил и уже показал большой палец.
– Ну а вот это мы с Васильичем. – Олег вынул фото, где он был запечатлен, как выяснилось, с Яковлевым.
Да уж, много всего должно было произойти, чтобы этот вот здоровяк, бычок-трехлетка, превратился в пухлого то ли доктора, то ли учителя.
Заверин пояснил, что это запечатлелись, когда приехали в отпуск, «тогда же с Юлькой наконец окрутились», а когда вернулись, обоих «покрошило» в Панджшерском ущелье. Начал припоминать какие-то детали, но замолчал, сказав, что дальше неинтересно. Андрюха, понятно, не настаивал. Заверин отложил альбом, да так удачно, что из него вывалилась как раз та самая карточка, в капитанской форме. Олег взял ее, присматриваясь, точно впервые видел:
– А, ну да. И это ты тоже видел.
– Это видел, – подтвердил Андрюха.
Участковый усмехнулся:
– Из-за этой отдельно взятой… ну ладно. Друг Васильич на амбразуру за меня полез. Выгораживать стал. Потому и группу запретил вызывать, и сам похромал по квартирам опрашивать. Чтобы убедиться, что я, значит, касательства к этому делу не имею. Смешно.
– Ты про Демидову?
– Про нее, – перевернув фотокарточку, он повторил вслух то, что было на ней написано: – «Я только ходил по следам»… а ведь я даже не ходил. Не было у меня с ней ничего, уж можно было бы сообразить, что такой-то я ни к чему. И ведь ни одна падла не верит – ни лучший друг, ни жена. Но оправдываться не стану.
– Оправдываться невиновному ни к чему. Но… это ведь она писала? Ее почерк, я в личном деле видел, – осмелился Андрюха.
Заверин заявил:
– Ты мне нравишься. Честно. Все верно, ее рука.
– А глаза-то зачем?
– И это он разглядел, ну орел. Что ж, и это была забавная история. Это они меня привораживали.
Андрюха обалдел:
– Че-го?! Это как?
– Этого я не скажу, материалом не владею.
– Зачем же, если у тебя с ней ничего… – начал было Денискин, но вовремя заткнулся, поскольку так можно и по морде получить.
– И это не у меня надо спрашивать, – резонно заметил участковый. – Была пара сопливых моментов, заступался за нее… ну так, по мелочи.
– А, – Андрюха изобразил хук слева.
– Ну неважно, – отмахнулся Олег. – Просто ее пожалел, как кошку трехногую, а что она вообразила. Она свистнула карточку с доски в отделении, поперлась к одной дурилке, есть тут, неподалеку, Лисович. Известная дура. Ну эта баба-яга до своих чертей не достучалась, тогда Маргаритка просто написала это все и ухитрилась в карман сунуть.
– И жена нашла, – завершил, не сдержавшись, Андрюха.
– В точности, – лаконично подтвердил участковый.
«Бытовое колдунство – сила, – Андрюха вспомнил невскрытые французские духи в ванной, – вот змеюка. Теперь понятно, почему Яковлев его заподозрил».
Интересно, что бы он, Денискин, сделал бы с бабой, которая способна на такую подляну? Ну не убить – это понятно, но рыло бы начистить… так, нет. Бить женщин – последнее дело, но это же форменная шалава.
Заверин, то ли наблюдая за ним, то ли читая мысли, подвел черту:
– И все-таки – я ее не трогал.
– Я и не думал.
– Тем лучше. Так, – участковый, зевнув, глянул на часы, – завтра так поступим. Ты отправишься на кирпичный завод. Удостоверением не светить вообще. Выяснить про Демидова – на каком счету, не было ли изменений в поведении, материальном состоянии и прочее. Интересующий период – последние полгода, и в особенности – в районе конца апреля…
– А ты сам про него ничего не знаешь? – невинно спросил Андрюха.
– Я про него много чего знаю, – отрезал Заверин, – но это к делу не относится. Я в его карманы не лез, зарплаты за него не получал. Понял?
– Да понял, понял. Все выяснить, но в контакт не вступать. А это как?
Заверин повторил, отстукивая точки пальцами:
– В контакт. Не. Вступать. Сообразишь, ты самостоятельный. Мне там делать нечего, меня он знает в лицо.
– По месту прописки надо наведаться?
– Туда не соваться! Я тебе приказывать не могу, но очень прошу – с этого дня ничего подковерно не делать. Чем меньше неосторожных шагов – тем быстрее разберемся. Тут надо все делать вовремя и аккуратно.
– Хорошо, Олег, понял.
– Очень надеюсь. Все, теперь на боковую, завтра подъем ранний. – Заверин решительно поднялся, начал убирать посуду.
– Помою, – пообещал Андрюха, отбирая тарелку. – Только погоди. Как я узнаю Демидова? Я его не видел.
Заверин зевнул:
– А вот это как раз просто. Как увидишь эдакого добра молодца, косая сажень и буйные кудри, и физия как с плаката «Рабочая совесть – лучший контролер» – это Демидов и будет. Отдай тарелку, и сам спать. Завтра тебе побегать придется.
Сержант пошел баиньки.
Пока Заверин управился с посудой, пока все прибрал – бесконечное дело, теперь понятно, на что тетки всю жизнь тратят, – глядь на часы: а там уже завтра.
В комнате гость уже уши распустил по подушке, наверняка заснул тотчас, как голову уронил. Олег, стараясь не шуметь, улегся. Почему-то сон не шел. Ползали в голове какие-то «перинообразные» мысли, обволакивали, но получалось только тяжелое забытье. И в этом глупом состоянии наваливались воспоминания такие, что лучше бы их не было вовсе.
Само собой, мальцу он наврал, с чего ему правду говорить? Олег сызмальства был охотник до женщин, а уж после Афгана вообще ни от чего никогда не отказывался. Но наврал лишь в том, что ничего не было, поскольку все-таки за живое она задела. Не то что заставила подумать о разводе, но зацепила до такой степени, что даже жена Юля, любившая его с детства, понимавшая и прощавшая абсолютно все, ушла.
У Олега были и лучше, и красивее, но таких, каких хотелось бы утешить, защитить, уберечь – и да, пожалеть, хотя бы как убогую, – не попадалось.
И пусть среди душной ночи мучили эти непрошеные запахи, которым неоткуда было взяться в мужицкой квартире, до постыдного осязаемые воспоминания – но куда больше мучило совершенно чуждое чувство. Ощущение собственного предательства. Как если бы тебе доверились, а ты доверия не оправдал.
Олег смотрел в потолок и пытался уяснить: как это так вышло, как эта дурь умудрилась прорасти в нем, внутри, где все прополото, заасфальтировано? Все, что его лично не устраивает, неудобно, заставляет думать – все давно выкинуто на помойку. И почему раскаленным саморезом вращается в мозгу мысль о том, что он подлец.
«Да с чего это? Что, должен был?»
Должен. Причем не потому, что она тебе, как этот вот сопляк сострил – «кто-то». Должен был уберечь просто потому, что за это зарплату получаешь – какую ни есть, сидя у трудяг на шее.